Текст книги "Семейный позор"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава V

Несмотря на весь свой пессимизм и раздражение от слишком долгого топтания на месте, дивизионный комиссар мало-помалу проникался спокойной уверенностью инспектора Пишранда.

– Так, давайте еще раз переберем все сначала… Как с делом об ограблении?

Полицейский пожал плечами:

– Тут почти все закончено. И я бы уже закрыл доло, если бы не опасался повредить другому расследованию. Но, по-моему, между налетом на магазин и убийством итальянца существует какая-то связь.

– Объясните толком, чтобы я мог в свою очередь сообщить начальству!

– Во-первых, насчет налета… Мы накрыли Бастелику и Доло, но Ипполит – неопытный щенок, а Антуан еще ни разу не организовал ни одной операции. Так что, невзирая на все уверения Бастелики, будто он сам все придумал, это совершенно исключено, хотя бы потому, что полностью противоречит его характеру…

– Бастелика мог измениться…

– В его-то возрасте? Антуану нужны только хорошо начищенные ботинки, яркий галстук и костюм по мерке, а ломать голову он не привык… Нет, в операции участвовали еще двое – Салисето и Боканьяно… Думаю, это вопрос нескольких часов или дней и очень скоро я заставлю их расколоться.

– А почему не сию минуту?

– Просто я уверен, что это Салисето или Боканьяно прикончили и ограбили Ланчано, но тот, кто это сделал, действовал тайком от других и боится напарника не меньше, если не больше, чем нас! Если Салисето или Боканьяно припрятали драгоценности в надежном месте, я окажу убийце большую услугу, надолго изъяв его из обращения: избавлю его от искушения сплавить несколько камешков и обелю в глазах остальных… Понимаете?

– Вполне.

– Разумеется, с Салисето и Боканьяно не спускают глаз – вдруг кому-нибудь из них захочется переменить климат?.. Оба не понимают, почему их до сих пор не отправили за решетку, но, как и положено настоящим бандитам, просто считают нас дураками… Это дает им ощущение относительной безопасности. Вот я и жду, когда убийца, совсем успокоившись, сделает ошибку. Тогда-то я его и поймаю за шиворот.

– А у вас нет более точных соображений насчет личности преступника?

– Скорее всего, это Тони Салисето… Генуэзец, конечно, сначала навел справки и явился не к подручному, а к главарю банды. Боканьяно слишком туп… Я прошу у вас еще несколько дней, патрон.

– Ладно.

– Благодарю вас.

В доме Маспи все шло прахом. После бунта Селестины и ареста Ипполита у Элуа и его отца появилось несколько непривычное чувство, что их воля перестала быть законом для женщин. Долгие годы безропотного послушания в мгновение ока ушли в прошлое. Теперь Селестина уже не боялась говорить о Бруно, несмотря на то, что глава семьи запретил касаться этой темы. А настоящий переворот произошел, когда Маспи вернулись с так странно оборвавшегося торжества. Едва успев положить сумочку на стол в гостиной, Селестина с необычным для этой всегда приветливой и мягкой женщины раздражением налетела на мужа:

– А ну, посмотри на меня, Элуа! Может, ты еще и гордишься собой?

Остальные замерли, словно персонажи какого-нибудь фильма «новой волны». Великий Маспи, не привыкший к подобному обращению, попытался было восстановить прежнее положение вещей:

– Это еще что такое? Как ты смеешь так разговаривать с супругом, которого обязана уважать?

Селестина рассмеялась:

– А кто это сказал?

– Что сказал?

– Что я обязана тебя уважать?

Сбитый с толку таким неожиданным ответом Маспи смешался:

– Ну… так принято… короче, это закон…

– Так тебе же вроде плевать на все и всяческие законы?

– В каком-то смысле…

– Не увиливай! Ты сам нам всегда втолковывал, что законы и жандармы – не для тебя… И, кажется, ты достаточно долго отсидел в тюрьме за свое презрение к законам?

– Ну и что?

– А то, что нечего теперь взывать к закону и приставать ко мне!

– Приста…

– Вот именно! Я ведь точно так же, как и ты, чихать хотела на законы! А потому обойдешься без уважения!

В перепалку вмешался дед:

– Элуа, не позволяй ей разговаривать таким тоном! Подумай, какой пример она подает твоей матери!

Но Селестина в одну секунду отбила у старика весь воинственный пыл:

– А вы, дедушка, шли бы лучше к себе в комнату, пока я не рассердилась! Не то ужин вам придется искать в другом месте!

– Селестина! – возмутился Маспи. – Я запрещаю тебе…

– Ты? Да иди ты…

В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.

– Я к этому не привык, Селестина… С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним… ничтожеством?

– А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?

– Да что ты болтаешь?

– Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?

– Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!

– Это мне стыдно за тебя!

– Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!

– Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!

Элуа скорчил гримасу.

– Красавчик… не стоит преувеличивать… И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?

– В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?

Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.

– Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!

– Кем?

– Что – кем?

– Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?

– Но, мне кажется…

– Нет, Элуа… К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки… И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего-навсего мелкий жулик!

– Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!

– Ну, он-то везде может ходить с высоко поднятой головой!

– В форме!

– А на тебя не надевали в тюрьме форму?

– Так это ж насильно! Я ее не выбирал!

– Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним – и тюремную робу!

Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.

– Селестина… я тебя всегда уважал… но на сей раз ты зашла слишком далеко… Для меня твой сын – презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул… Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен… А теперь, если хочешь, отправляйся к нему… и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, – задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга… И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!

В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.

Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада[12]12
  Изящная золотистая рыбка.


[Закрыть], занимала в своем кругу довольно высокое положение – поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:

– Постарайся задержать эту девицу на две-три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.

– Положись на меня!

Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес. Очередь недовольно заворчала, и инспектору пришлось предъявить удостоверение.

– Чего хотела мадемуазель Сигулес?

– Получить паспорт.

– Так-так… она вам случайно не сказала, куда собралась?

– Кажется, в Аргентину.

– Естественно! А она не задавала вам каких-нибудь не совсем обычных вопросов?

– Честно говоря… Погодите, а ведь и правда! Мадемуазель Сигулес хотела знать, сколько драгоценностей может прихватить с собой, не опасаясь затруднений со стороны аргентинской таможни… Я ответил, что хоть тонну, там ни слова не скажут и даже наоборот!

Теперь Пишранд точно знал, что, как и обещал шефу, вплотную приблизился к цели, а потому с особой теплотой потряс руку удивленному столь необычным для полицейского энтузиазмом чиновнику.

– Вы и представить не можете, старина, какую услугу мне оказали! И последнее: дайте мне, пожалуйста, адрес мадемуазель Сигулес.

– Улица Доктора Морукки, триста двадцать семь.

Эстуньяк смущенно признался, что не смог дольше удержать Эмму Сигулес. Пишранд выскочил из префектуры и скоро заметил в толпе молодую женщину – Дорада шла через площадь Маршала Жоффра. Со всеми обычными предосторожностями полицейский отправился следом за своей элегантно одетой добычей. Так, друг за другом, они пересекли улицу Паради, миновали Французский банк и по улице Арколь вышли на улицу Бретей. Дорада возвращалась домой. Для очистки совести инспектор свернул за Эммой на улицу Монтевидео, пересекающую улицу Доктора Морукки. Пишранд подождал, пока молодая женщина войдет в подъезд, и бросился в ближайшее бистро звонить на работу. Трубку снял Жером Ратьер.

– Чем ты сейчас занят, малыш?

– Дежурю.

– Пусть тебя кто-нибудь сменит, а сам живее беги на перекресток улиц Бретей и Монтевидео. Но перед уходом разыщи фотографию Эммы Сигулес по кличке Дорада. Два-три года назад на нее завели карточку из-за какой-то темной истории с наркотиками.

Инспектор дождался коллеги и приказал ни на секунду не терять молодую женщину из виду. Если Эмма куда-нибудь пойдет, повсюду следовать за ней, да еще звонить почаще, чтобы Пишранд постоянно знал, где найти мадемуазель Сигулес. В восемь часов Жерома сменит Бруно Маспи.

Дивизионный комиссар Мурато с легким удивлением поглядел на влетевшего в его кабинет инспектора Пишранда.

– Дело в шляпе, патрон!

– Вы о чем?

– Я его поймал-таки!

– Может, перестанете говорить загадками, Констан?

– Наконец-то я подловлю Тони Салисето и отберу у него украденные у мертвого Ланчано драгоценности!

– Вы это серьезно?

– Более чем, патрон!

Инспектор рассказал комиссару, как он увидел в префектуре Эмму Сигулес, подружку Тони, и о странных вопросах Дорады к паспортисту. Мурато присвистнул сквозь зубы.

– Да, Констан, по-моему, на сей раз вы и в самом деле вышли на верный след.

– Еще бы! Вы ж понимаете, что только из-за ограбления ювелирной лавки Салисето и не подумал бы эмигрировать. Поделенная на три части добыча не так уж велика, чтобы Корсиканец мог вести в Буэнос-Айресе привычный образ жизни, особенно с мадемуазель Сигулес – эта молодая особа наверняка не захочет работать в Аргентине, подобно многим другим нашим соотечественникам. Конечно, можно предположить, что Салисето решил воспользоваться арестом Бастелики и удрать, прихватив с собой всю добычу, но есть еще Боканьяно, и вообще это не похоже на Корсиканца. Я уж молчу о том, что там он рискует встретить джентльменов, предупрежденных марсельскими коллегами, и те потребуют отчета за предательство. Нет, куда логичнее – предположить, что Тони рассчитывает наслаждаться жизнью по ту сторону океана с прекрасной Эммой на миллион, украденный у Ланчано.

– Я тоже так думаю. И как вы намерены действовать?

– За Дорадой установлено наблюдение – необходимо прежде всего выяснить, с кем она встречается. Я отправил туда Ратьера. В восемь часов его заменит Бруно, и, если до завтра не произойдет ничего нового, я сам схожу к мадемуазель Сигулес и заставлю ее исповедаться. Думаю, я без особого труда получу от Эммы показания, и Тони по шею увязнет в истории, из которой ему уже не выпутаться. Уж положитесь на меня!

– Я вам полностью доверяю, старина!

Фелиси уже привыкла, что всякий раз, как позволяет служба, воздыхатель ждет ее у выхода из парикмахерской. В тот вечер девушка с легкой досадой убедилась, что знакомой фигуры поблизости нет. Однако Фелиси так и не успела поразмыслить о превратностях судьбы, потому что на шее у нее повисла Пэмпренетта.

– Ничего, что я пришла за тобой?

– Наоборот, очень хорошо. А что у тебя случилось?

– Очень много чего!

– У тебя чертовски счастливый вид, как я погляжу.

– Но… я и в самом деле безумно счастлива!

– Из-за помолвки с Ипполитом? – с горечью спросила Фелиси, думая о страданиях брата. Дочка Адолей разразилась таким звонким смехом, что несколько прохожих окинули ее изумленным взглядом.

– Ох, да ведь ты же еще ничего не знаешь! С Ипполитом покончено!

– Покончено?

– Да, между нами больше нет ничего общего!

– Ну да?

– Да! И вообще, он в тюрьме!

– В тюрьме?

Пэмпренетта рассказала подруге обо всех перипетиях своей фантастической помолвки.

– И что все стали делать, когда полицейские увели Ипполита?

– Не знаю…

– То есть как это?

– Я ушла вместе с Бруно… и мы гуляли в Фаро… Слушай, Фелиси, ты не против, если я стану твоей невесткой?

– Я? И тебе не стыдно? Да я только об этом и мечтаю!

Не обращая внимания на прохожих, девушки с величайшим пылом обнялись и расцеловались. Пэмпренетта говорила о своей любви к Бруно. А Фелиси в свою очередь не стала скрывать от подруги подробностей романа с Жеромом Ратьером. Обе девушки совсем размечтались. Расстались они поздно вечером, не сомневаясь, что их ждет самое радужное будущее и больше уж они не расстанутся.

Попрощавшись с Пэмпренеттой и стряхнув очарование волшебных грез, Фелиси вдруг сообразила, что сильно задержалась, и не без трепета поспешила домой, на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Как пить дать, там ее ждет нахлобучка от отца – Маспи теперь разговаривал с дочерью лишь для того, чтобы ее выбранить. Но сегодня вечером Фелиси чувствовала себя слишком счастливой и надеялась молча, с улыбкой выслушать любые упреки.

Войдя в дом, девушка сначала подумала, что там никого нет, и очень удивилась – ее родители не привыкли выходить куда-либо после ужина. Но больше всего Фелиси поразило то, что, несмотря на поздний час, на стол даже не накрывали… И тут девушка увидела, что в любимом кресле Элуа сидит ее мать. Эта странность в довершение ко всем прочим окончательно встревожила невесту Ратьера.

– Мама!

Селестина вздрогнула.

– А, это ты? Гляди-ка, я, кажется, малость задремала…

– Но… где остальные?

– У себя в комнатах.

– У себя?..

Мадам Маспи пришлось рассказать младшей дочери о бурном объяснении с ее отцом.

– Мы наговорили друг другу ужасных вещей, – подытожила она, – но, сама понимаешь, рано или поздно это не могло не прорваться! И потом, Бруно открыл мне глаза… Прости меня, Фелиси, я была тебе такой же плохой матерью, как и остальным…

Девушка опустилась на колени рядом со своей мамой и взяла ее за руки.

– Я не хочу тебя осуждать… Ты же наверняка старалась делать как лучше…

– Это верно… у нас в доме все думали, как твой отец… так чего ж тут ожидать? А мужества понять, что это ошибка, у меня не хватало… Потом появилась твоя бабушка… она произвела на меня очень сильное впечатление… и я оказалась замужем, даже не успев сообразить, как это произошло… Кроме того, я люблю твоего отца, хоть он и не особо того заслуживает…

Однако умиление Селестины быстро сменилось гневом:

– Ох, но когда я слышу, что Элуа говорит о своем, о нашем сыне, так и проглотила бы его живьем!.. И я счастлива, Фелиси, что ты пошла по стопам брата… А вот бедняжка Эстель погибла безвозвратно… Не надо было отдавать ее за того пьемонтца… Но уж Илэра я хорошенько выдрессирую!

Материнские признания настроили девушку на доверительный лад. Она рассказала, что любит Жерома Ратьера и хочет выйти за него замуж. Растроганная Селестина крепко обняла дочь.

– Ты даже не представляешь, как меня обрадовала!

А Маспи Великий, запершись у себя в комнате, долго не мог уснуть – мешали обида, раздражение, горечь и легкие угрызения совести. Наконец Элуа забылся сном, не подозревая, что всего в нескольких шагах жена и дочь замышляют окончательно разрушить его идеалы и еще больше усугубить то, что глава семьи считал позором.

Узнав из донесений коллег, что мадемуазель Сигулес, так ни с кем и не встретившись, легла спать, Пишранд решил утром нанести ей небольшой визит. Из вежливости инспектор отложил это до полудня, не желая вытаскивать Эмму из постели в необычно ранний для нее час. Он отпустил Жерома, и тот бросился на Канебьер в надежде повидать Фелиси до работы.

На звонок полицейского открыла сама Дорада. В домашнем платье она выглядела прелестно. По слегка исказившемуся от страха лицу молодой женщины полицейский понял, что его узнали.

– Что вам угодно?

– Поговорить с вами, мадемуазель Сигулес.

– Но я жду одного человека…

– Вот и прекрасно. Я как раз мечтаю с ним познакомиться!

– Но, месье, по какому праву вы…

– Старший инспектор Пишранд из отдела уголовных расследований.

– А!

– Теперь я могу войти?

Дорада отошла в сторону, и полицейский беспрепятственно проник в гостиную, обставленную с гораздо большим вкусом, чем он ожидал.

– Так чего вы все-таки от меня хотите?

– Вы не против, если я сяду?

Эмма пожала плечами, желая показать, что, раз помешать инспектору не в ее силах, остается лишь смириться с неизбежным.

– Мадемуазель Сигулес, я хочу, чтобы вы мне кое-что объяснили.

– Насчет чего?

– Насчет того, что вы просили подготовить паспорт.

– А разве я не имею на это права?

– Конечно, имеете.

– Так в чем дело?

– Куда вы собираетесь ехать?

– А вас это касается?

– Представьте себе, да.

– А по-моему, нет.

– Мадемуазель Сигулес, меня считают человеком терпеливым, но все же не стоит перегибать палку! Зачем вам понадобилось удирать в Аргентину?

– Я не удираю, господин инспектор, а просто еду туда. Чувствуете нюанс? Обожаю путешествия…

– И много вам довелось путешествовать?

– До сих пор – ни разу.

– А почему? Я полагаю, страсть к перемене мест не пробудилась у вас внезапно?

– Чтобы купить билет на поезд или корабль, нужны деньги, а я… скажем, до сих пор не располагала достаточными средствами.

– Вы получили наследство?

– Думаете, это очень остроумно?

– Что и как я думаю – к делу не относится.

– У меня есть богатый друг.

– Достаточно богатый, чтобы осыпать вас драгоценностями?

– А почему бы и нет? Мне очень идут украшения!

– Не сомневаюсь… но покажите мне их.

– Что за странная мысль, инспектор?

– Я большой любитель…

Эмма явно занервничала.

– Но в конце-то концов, что все это значит?

– Покажите мне свои драгоценности.

– Нет!

– Вы предпочитаете, чтобы я позвонил в комиссариат и попросил прислать ордер на обыск?

– Я… я солгала вам… У меня нет никаких украшений… так, несколько дешевых побрякушек…

– Тогда чего ради вы спрашивали у паспортиста в префектуре, можете ли прихватить с собой кучу драгоценностей, не опасаясь аргентинских таможенников?

– Но… но…

Пишранд вдруг заговорил совсем другим тоном:

– Вас ожидают очень крупные неприятности, Эмма Сигулес, если вы не перестанете лгать и изворачиваться… Итак, повторяю вопрос: где ценности, которые вы собирались переправить в Аргентину?

– Не знаю.

– Представьте себе, меня это ничуть не удивляет.

Дорада круглыми глазами посмотрела на полицейского.

– Правда?

– Да… вы ведь по-прежнему очень дружны с Тони Салисето, не так ли?

– Да…

– Значит, драгоценности у него?

– Возможно.

– Не возможно, а точно… А вы их видели?

– Нет.

– Но Тони предупредил, что вы должны отвезти в Аргентину немало украшений, так?

– Да.

– И вас это не озадачило?

– Тони не задают вопросов, инспектор. И потом, он обещал, что мы поженимся и заживем нормальной, хорошо обеспеченной жизнью… Так с чего бы я стала думать о чем-то еще?

– А следовало… поскольку громадное состояние, которое предлагает вам разделить Корсиканец, он добыл, убив и ограбив человека.

– И кого же Тони убил?

– Томазо Ланчано. А теперь решайте, Эмма, будете вы с нами заодно или против нас. Я хочу припереть Салисето к стене и отправить на эшафот. Вы его не любите?

Дорада хмыкнула.

– Я вообще не понимаю смысла этого слова.

– В данном случае так оно гораздо лучше для вас… И, коли вы не станете упрямиться…

– То есть, если соглашусь предать друга?

– Короче говоря, вам надо просто взять паспорт и вести себя так, будто мы с вами не виделись…

Пишранд вдруг заметил, что Дорада больше не слушает и старательно отводит глаза, боясь привлечь его внимание к тому, что происходит за спиной. Инспектор почувствовал опасность, но слишком поздно. Он даже не успел встать. Удар пришелся под левую лопатку, и полицейский умер почти мгновенно.

К вечеру комиссар забеспокоился, куда исчез Пишранд и почему он молчит, но все же решил терпеливо подождать до утра, боясь неосторожным вмешательством нарушить планы подчиненного. Однако утром, придя в комиссариат, Мурато узнал, что инспектор по-прежнему не давал о себе знать. Он немедленно отправил Ратьера и Маспи к мадемуазель Сигулес с приказом выжать из нее всю правду.

– И не стесняйтесь в средствах, ребята, я вас прикрою. Главное – узнайте, где Пишранд!

У мадемуазель Сигулес инспекторы наткнулись на запертую дверь, и соседка объяснила, что накануне вечером молодая женщина уехала куда-то и, видно, надолго – в руке у нее был чемодан. Маспи и Ратьер уже собирались уйти, но Бруно, благодаря семейным связям с детства овладевший искусством открывать двери, решил все-таки заглянуть в квартиру беглянки. Ратьера подобная операция не особенно воодушевляла, но он тоже очень любил Пишранда…

Тело своего друга они увидели сразу. На мгновение полицейские оцепенели, но, поскольку оба были еще слишком молоды и не успели закалиться на службе, не выдержали и разрыдались, скорбя о добром и славном товарище. Особенно страдал Бруно, которому Пишранд в какой-то мере заменил отца. Именно он дал парню то, чего не смог Элуа. Потом они позвонили дивизионному. Тот разразился чудовищными проклятиями и пообещал перетряхнуть весь Марсель, но непременно разыскать убийцу своего инспектора. Фотографию мадемуазель Сигулес немедленно размножили, и десятки людей бросились на поиски Дорады. Салисето представил железное алиби, и полицейским пришлось на время оставить его в покое, хотя ни один из гарантов не заслуживал ни малейшего доверия. Однако комиссар Мурато не думал, что Пишранда убила Эмма Сигулес. Во-первых, нож – не женское оружие, а во-вторых, Пишранду нанесли точно такой же удар, как и Ланчано, и потому, скорее всего, оба убийства совершил один и тот же человек. Из всего этого комиссар сделал вывод, что инспектор шел по верному следу, и, стало быть, от Салисето нельзя отступать ни на шаг.

А Бруно воспринимал поимку убийцы как свое личное дело. Поразмыслив, он решил, что, коли отец согласится помочь, это очень облегчит задачу. И вот ради Пишранда впервые за последние три с лишним года вечером Бруно Маспи направился в отчий дом.

Когда инспектор постучал в дверь, все сидели за столом. Открыла ему Фелиси. При виде брата девушка удивленно открыла рот, и полицейский ласково поддел сестренку:

– Ну, ты по крайней мере не умеешь скрывать своих чувств. И мне отрадно видеть, Фелиси, что все твои тридцать два зуба – в превосходном состоянии.

– Но… он же тут… – беззвучно шепнула девушка.

– С ним-то я и хочу поговорить.

Из гостиной послышался крик Элуа:

– Эй, Фелиси! Да скажешь ты нам наконец, кого там принесло?

Девушка собиралась ответить, но брат, опередив ее, вошел в комнату.

– Это я.

Селестина вскрикнула от радости и страха, а поскольку оба эти чувства смешались в равных долях, звук получился довольно неприятный.

Дед подмигнул внуку, а бабушка с улыбкой спросила:

– Перекусишь с нами, малыш?

Но тут вмешался Великий Маспи:

– Нет, этому господину здесь решительно нечего делать, и я попрошу его не-мед-лен-но уйти, если не хочет, чтобы его вышвырнули вон!

Селестина горестно сложила на груди руки.

– Матерь Божья! Его родной сын! Плоть от плоти…

Бруно, словно не замечая отца, без особого смущения поцеловал мать и бабушку и нежно похлопал деда по плечу. Элуа окончательно вышел из себя.

– Ты что, провоцируешь меня, предатель?

– Я пришел сюда как полицейский, месье Маспи.

– Полицейский – не полицейский, а убирайся поживее, или я так тебя отделаю, что до конца дней своих будешь ходить с перекошенной физиономией!

Бруно подошел к отцу и нагнулся, так что теперь они оказались нос к носу.

– Попробуй меня стукнуть, и как почтительный сын я верну тебе каждый удар с лихвой, а как полицейский возьму за шиворот и отволоку в тюрьму, подбадривая пинками в задницу!

– В задницу?

– Совершенно верно. Именно в задницу!

Элуа повернулся к жене:

– Отличное воспитание! Тебе есть чем гордиться! Парень готов прикончить отца!

Он снова посмотрел на Бруно.

– Ну, валяй, убивай! Чего ты ждешь?

– Я жду, когда ты прекратишь валять дурака!

Великий Маспи опять накинулся на жену:

– А уж до чего почтителен! Вполне понятно, почему ты считаешь его истинным образцом для сестер и брата! Вот что, господин Маспи-младший, к несчастью, я не имею возможности помешать вам ни носить, ни бесчестить мое имя, но я хочу, чтобы вы знали: я больше не считаю себя вашим отцом!

– Неважно!

– Не… Ах ты паршивец! Ну, сейчас тут будет смертоубийство!

Селестина, заслоняя сына, бросилась между ними:

– Прежде чем ты дотронешься до моего малыша, чудовище, тебе придется убить меня!

– Прочь с дороги!

– Никогда!

– Не доводи меня до крайности, Селестина, а то здесь начнется настоящее светопреставление!

Бруно мягко отстранил мать.

– Отец…

– Я тебе запрещаю!..

– Отец… убили Пишранда.

Тут уж наступила гробовая тишина.

– Кто? – немного помолчав, спросил Великий Маспи.

– Тот же, кто прикончил итальянца…

– Салисето?

– Я не знаю.

– А с чего ты взял, будто я в курсе?

– Отец… я очень любил Пишранда… И он всегда хорошо к тебе относился… Правда, он считал тебя жуликом, но по крайней мере жуликом симпатичным, и потом, Пишранд всегда думал о нас, малышах… Именно ради нас он не отправлял тебя за решетку так часто, как ты этого заслуживал…

– Ну и что?

– Может, подсобишь мне поймать убийцу?

– Нет!.. Во-первых, я не обязан вкалывать за полицейских, а во-вторых, мне нет дела до Корсиканца!

– Даже когда он колотит тебя при жене и родителях?

– Ну, это уж совсем другая история, и я расквитаюсь с ним на свой лад – тебя это не касается!

– Ты знаешь Эмму Сигулес по кличке Дорада?

– Смутно.

– Говорят, она подружка Салисето?

– Возможно.

– Это в ее доме убили Пишранда.

– Так ты арестовал Дораду?

– Нет, она скрылась.

Элуа хмыкнул.

– Ох, ну до чего же вы все ловки!

– Не представляешь, где бы Дорада могла спрятаться?

– Нет.

– Ладно… короче, ты вовсе не желаешь мне помогать?

– Вот именно.

– Что ж, я сам пойду к Корсиканцу! Скажи хоть, где я могу его найти.

– В «Ветряной мельнице» на улице Анри Барбюса, но на твоем месте я бы поостерегся… Тони – крепкий малый…

– Не беспокойся, я тоже не кисейная барышня… И я больше не вернусь сюда, отец.

– Правильно сделаешь.

– Не думал я, что ты такая дрянь… И теперь, раз ты встал на сторону убийцы Пишранда, – только держись! Я не оставлю тебя в покое и, даю слово, при первом же ложном шаге сразу упеку в Бомэтт!

– Странные у тебя представления о сыновней почтительности.

– Для меня настоящим отцом был Пишранд, а тебя уважать решительно не за что.

Когда Бруно собрался уходить, Селестина его обняла.

– Ты прав, малыш… И, случись с тобой какая беда, этот сквернавец еще свое получит!

Сказать, что Элуа остался очень доволен собой, было бы бессовестной ложью.

Бруно вместе с Ратьером, грубо отшвырнув хозяина «Ветряной мельницы», преградившего им вход в комнату за баром, переступили порог тайного убежища Тони Салисето. Корсиканец играл в карты с Боканьяно. Оба бандита окаменели от изумления, потом, очухавшись, полезли за оружием, но Маспи, уже державший в руке пистолет, приказал им сидеть спокойно.

– Вас сюда не звали, – буркнул Салисето. – Чего надо?

Бруно подошел поближе.

– Во-первых, вернуть то, что тебе задолжал мой отец.

И Салисето получил такой удар в челюсть, что полетел на пол. Боканьяно хотел броситься на помощь главарю, но Ратьер мягко посоветовал:

– На твоем месте, Луи, я бы не рыпался.

Боканьяно послушно замер. А Тони уже встал, ребром ладони утирая кровь с разбитых губ.

– Ты об этом пожалеешь, Маспи!

– Сядь! А теперь, может, потолкуем немного об убийстве Пишранда?

Бандиты с удивлением переглянулись, и полицейский подумал, что, похоже, оба понятия не имеют о гибели старшего инспектора. На долю секунды он растерялся. Но потом ему пришло в голову, что эта парочка слишком хитра для такой примитивной ловушки.

– Первый раз слышу! – проворчал Салисето.

– Разве Эмма тебе ничего не сказала? А ведь Пишранда убили у нее дома…

– Какая еще Эмма?

– Дорада… Она ведь твоя подружка, верно?

– Мы расстались несколько месяцев назад. Слишком своевольна, на мой вкус…

– Так-так! Значит, это не с тобой она собралась в Аргентину?

Тони пожал плечами.

– А чего я там забыл?

– Ты мог бы продать драгоценности, украденные у итальянца и в ювелирной лавке на улице Паради, и очень неплохо жить на эти деньги.

Бандит вдруг рассвирепел:

– Вы что, меня совсем кретином считаете? Да будь у меня все эти побрякушки, я бы сто лет назад слинял! Повторяю вам: Бастелике вздумалось поразмяться на пару с этим сопляком Ипполитом Доло – и вот результат! Если б мы с Боканьяно участвовали в деле, оно бы не закончилось так по-дурацки!

– Ладно, пусть вы с Эммой поссорились, но ты ведь должен знать, с кем она теперь.

– Нет… Мне совершенно наплевать на эту девку… А впрочем, у нас что-то давно вообще ничего о ней не слыхать… точно, Луи?

– Да.

– По-моему, инспектор, она подцепила какого-нибудь богатенького буржуа.

– И этот толстосум, по-твоему, на досуге режет полицейских?

– А может, он приревновал? Парень мог не сообразить, зачем ваш коллега заявился к Дораде.

– Мирные обыватели, даже приревновав, не пускают в ход нож! Придумай что-нибудь поумнее, Салисето!

– Да мне-то какое дело до шашней Эммы?

– Это я тебе объясню в один из ближайших дней – мы еще далеко не квиты!

– Тут я с вами согласен, инспектор…

И это было сказано таким тоном, что Жером Ратьер вдруг испугался за друга.

Когда Пэмпренетта на полчаса опоздала к столу, Перрин не стала скрывать раздражения.

– Где ты была?

– Со своим женихом!

– Опять?

– То есть как это – опять?

– Да сколько ж раз ты собираешься морочить нам голову то с одним, то с другим женихом?

– Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж?

– О да! Но только за приличного парня!

– Лучше Бруно не бывает!

– Бруно Маспи?

– Я никогда не любила никого другого…

– И это – после скандала, который он устроил на твоей помолвке? Неужели у тебя совсем нет самолюбия?