355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Север Гансовский » Шаги в неизвестное (сборник) » Текст книги (страница 7)
Шаги в неизвестное (сборник)
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:17

Текст книги "Шаги в неизвестное (сборник)"


Автор книги: Север Гансовский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

По словам Миши, он совсем было приблизился к подоконнику – окно было раскрыто – и совсем уже вознамерился ступить внутрь, но в этот момент дверь в кабинете распахнулась, и туда ворвался, потрясая какими-то листами, Петр Иванович Техминимум.

И опять-таки установлено, что в эту ночь Петр Иванович несколько раз врывался в отдел строительства и требовал, чтобы статья об уборке дворов была сокращена: первый раз на пять строк, затем еще на десять и в последний раз – на пятнадцать.

Но так или иначе, увидев ответственного секретаря, Миша сразу вспомнил, как он подвел газету со своими снимками. Сердце у него сжалось, он оттолкнулся рукой от стены и попросил, чтобы его перенесли обратно в Кратово.

Без приключений он был доставлен на дачу и опущен в саду на то место, с которого поднялся. Во время полета и Миша и Некто в Антимире молчали. Миша – потому, что был очень утомлен, и Некто – по той же самой, очевидно, причине.

Когда Миша стал на ноги возле нашей дачи, Голос еще раз поблагодарил его за любезность, оказанную во время опыта, и сказал, что близкое знакомство с Мишей и в особенности его концепция «личного» позволяют им в Антимире сделать вывод, что момент, когда на Земле уже не будет враждующих группировок и классов, гораздо ближе, чем сначала показалось. А это означает, что приближаются и регулярные контакты с другими разумными мирами, консультации, советы и взаимная помощь.

Услыхав слово «помощь», Миша в последний раз оживился и уже вдогонку спросил, не могут ли представители Антимира хотя бы построить мост через Мессинский пролив между Сицилией и собственно Италией. (Он как раз недавно беседовал с сыном о том, что такой мост сберег бы уйму производительных сил итальянцев.) «Нет», – ответил Голос.

– Ну, тогда хоть дранку на крыше замените! – воскликнул Миша. Он вспомнил об отставшей дранке, которую видел во время первого подъема в воздух, и о том, что соседка недавно жаловалась на протекающий потолок.

«Хорошо», – ответил Некто как бы уже издалека, и это было последним не своим словом, которое раздалось в Мишином мозгу.

После этого все пошло, как три часа назад. В саду возникла неслышимая нота, задребезжали стекла. Мише сделалось душно и жарко, вокруг завертелись невидимые силовые поля. Духота с каждой секундой увеличивалась, у Миши отчаянно заныли мускулы, какое-то стесненье стало подниматься от живота к груди.

Испытывая боль во всем теле, он сделал несколько неверных шагов к дому, затем упал, скорчившись, на траву. Неслышный звук все нарастал. Мише опять показалось, что его вот-вот ударят какая-то страшная волна.

Но через мгновение все уже пошло на убыль. Стекла перестали звенеть, жара спала, боль в теле прекратилась.

Миша сел, несколько раз глубоко вздохнул, затем поднялся на ноги, пошатываясь взобрался к себе на второй этаж и, вконец обессиленный, свалился на койку.

Было пять утра – то самое время, когда, по сообщениям наблюдателей, исчез, как бы выключился светящийся столб над Кратовом.

Вот, собственно, и все, что рассказывает Миша Перышкин о своей встрече с обитателями другого мира.

В какой же мере все это достоверно?

Оставим пока этот вопрос открытым и поговорим о другом. Какие бы сомненья ни внушала нам вышеприведенная история, она заставляет нас кое о чем задуматься.

В самом деле. Бесконечность Вселенной мы обычно мыслим себе как возможность бесконечно лететь в любую сторону от Земли. Нам свойственно как-то забывать при этом, что Вселенная бесконечна и неисчерпаема не только вширь, но и вглубь. Но верна ли такая односторонняя точка зрения?

Почему, действительно, мы считаем, что разумные миры и другие самые невероятные открытия будут сделаны именно космонавтами, которые заберутся в наиболее отдаленные углы Галактики? Почему мы не думаем о том, что ничуть не менее удивительные вещи явятся и при исследовании бесконечной материи вглубь? Здесь же, на Земле, в лабораториях ученых.

Разве в свое время не перевернули все наши представления о мире «зверушки», которых Левенгук увидел в своем «микроскопиуме»? Можно ли утверждать, что первое знакомство с микромиром было событием меньшего масштаба, чем открытие, например, колец Сатурна? И разве исключена, наконец, возможность, что первый привет из другого разумного мира придет на Землю не радиограммой с многоступенчатой ракеты, а колебанием стрелки на точнейшем и умнейшем приборе в Дубне?

Это во-первых.

Во-вторых, история с Мишей Перышкиным заставляет нас поразмышлять и о том, насколько наш сегодняшний мир готов к встрече с другими разумными существами.

Давайте предположим на минуту, что Землю уже посещали посланцы внеземной цивилизации. Предположим, это было, например, в средние века, в эпоху крестовых походов. С кем бы мы им посоветовали вступать в контакт, на чью сторону становиться? На сторону рыцарей, предавших огню население Никеи, Тарса и Антиохии, или на сторону сельджукских султанов-рабовладельцев? И разве не логичнее было бы для пришельцев постараться оставить свой визит в тайне и скромно удалиться до лучших времен?

Да что там средние века! А сегодня? Что станет делать человечество, если сегодня на Земле высадятся представители другого мира? Если они высадятся и предложат свою помощь в обводнении той же Сахары, разве не восстанут против такого плана те, кому Сахара нужна в качестве полигона для испытаний атомного оружия? Разве любой разумный с точки зрения трудящегося человечества план не будет встречен в штыки теми, кто сам не трудится, но пока еще сохраняет власть и силу над огромными территориями нашей планеты?

С этой точки зрения нет ничего не допустимого в том, что чьи-нибудь внимательные и добрые глаза уже давно следят за нашей планетой, что пришельцы уже бывали у нас и ждут, когда же наконец они смогут вступить в переговоры с человечеством, не разделенным на классы. А если это так, то налаживание контактов с другими мирами может быть вопросом не только наших научных успехов, но и прогресса социального. Первый день всеобщего коммунизма на Земле может стать и тем днем, когда нами будет получена первая поздравительная телеграмма от других великих цивилизаций…

Но вернемся, однако, к Мише Перышкину.

Много толков в среде научной общественности возбудит, вероятно, вопрос о том, почему Голос говорил о себе как о представителе Антимира. Ведь известно, что соприкосновение частицы антивещества с веществом не может вызвать ничего, кроме сильнейшего взрыва. Но, возможно, это был и не Антимир, а что-то другое, чему нет названия на нашем языке, и Голос использовал это слово потому, что вынужден был ограничиваться Мишиными представлениями.

Не исключено затем, что будет подвергнута сомнению и вся история в целом. Найдутся, очевидно, скептики, которые будут говорить, что и Голос и полет в Москву попросту приснились Мише, расстроенному своей неудачей со снимками. Хорошо, допустим, что это так.

А дранка?

Новая дранка, которая появилась на крыше взамен старой и сгнившей!

Ведь не секрет, что через два дня после той ночи Миша сам залезал на крышу и убедился, что подгнившее место отремонтировано. Ведь не секрет, что крыша уже не течет.

Не скроем в этой связи, что в редакции, правда, возникла и получила некоторое распространение гипотеза, утверждающая, будто крышу починил сам комендант. Но мы заявляем, что каждый, кто хоть чуть-чуть знаком с нашим бывшим комендантом – он уже ушел от нас, – назовет эту теорию не только антинаучной, но и попросту вредной.

Одним словом, подождем. Нам в газете кажется, что наш скромный друг Миша Перышкин действительно разговаривал с представителями другого мира в ночь на 1 августа.


МЛАДШИЙ БРАТ ЧЕЛОВЕКА

…Когда все выговорились, полковник авиации, который прежде молчал, обвел нас всех взглядом и сказал:

– Хотите послушать одну историю? За подлинность ручаюсь. Сам участник.

Все согласились. Он еще раз на нас посмотрел и прикрыл дверь в коридор.

– Первый раз решаюсь рассказать в компании. Вернее, один раз попытался, но приняли за сумасшедшего. Да, так вот…

Это было примерно двадцать лет назад. Точнее – в апреле 1941 года. Мы с товарищем потерпели аварию в Сибири. Летели из Эглонды на Акон, и нам пришлось сделать вынужденную посадку в тайге.

Не буду долго рассказывать, как это случилось. Мы были в метеорологической разведке. Сначала сбились с курса – вышел из строя гирокомпас, – потом попали в болтанку. (Я был пилотом, мой товарищ Виктор Комаров – штурманом.) В облаках самолет вдруг начал проваливаться – наскочили на нисходящее воздушное течение. Я взял штурвал на себя, задрал нос машины, чтобы набрать высоту. Но самолет уже стал вялым. Отдал штурвал – машина меня не слушается: начали обледеневать. Беру круто влево, но и тут никакой опоры, как будто весь мир падает вместе с нами. Короче говоря, с двух тысяч метров мы покатились по наклонной – примерно так, как летит лист бумаги, если его в тихую погоду бросить с третьего или четвертого этажа. На высоте метров в сто пятьдесят выскочили из облаков. Какая-то снежная долина и реденький лес бешено несутся навстречу. Еще несколько попыток взять контроль над машиной – все так быстро, что даже не успеваешь испугаться. Удар, треск, длительный скрежет. Тело мучительно рвется вперед, ремни врезаются в плечи. Еще удар, стекла кабины вываливаются. Последний толчок, пол кабины стал ее стеной, и мы висим на ремнях.

А потом начались открытия. Чувствуем запах жженой резины – машина горит. Выкарабкались из самолета, Виктор сразу упал на снег – сломана нога.

Каким-то образом у меня хватило сообразительности оставить его тут же лежать и прежде всего нырнуть в кабину за нашим «НЗ». После этого я оттащил Виктора метров на пятьдесят в сторону. И вовремя, так как через минуту огонь добрался до бензобака, и самолет взорвался.

Теперь представьте себе наше положение. До Акона триста километров. Мы – в дикой местности, где человека не бывало, может быть, от самого сотворения мира. Еды – на неделю, и у Виктора сломана нога. Почти нет шансов, что нас заметят с самолета, так сильно мы сбились с курса. И никакой возможности связаться с людьми, поскольку рация погибла вместе с машиной.

А кругом была таежная тишина, сыпал снежок, и маленькие корявые северные елки стояли как приговорившие нас к смерти безжалостные судьи.

Я старался, чтобы мой голос прозвучал уверенно:

– Ну как, Витя?

Виктор пожал плечами, как бы говоря: «Ерунда. Бывало и хуже».

На самом деле хуже у нас никогда еще не бывало. Мы ведь оба были совсем мальчишки: ему двадцать четыре и мне столько же.

Я сделал лубки из веток Виктору на ногу и устроил его на сложенном в несколько раз парашюте. Вечер и ночь мы провели у костра. У Виктора начался жар, нога распухла и побагровела. Ему было больно, но он терпел. Разговаривать мы старались о чем-нибудь таком, что не имело связи с нашим тогдашним положением.

Утром я отправился в разведку. Когда мы еще падали, я успел заметить, что на севере долину замыкает горная гряда. Теперь нужно было установить, сумеем ли мы через нее перебраться.

Я оставил Виктору разведенный костер, запас сучьев и пошел. Снег в лесу был рыхлый, я проваливался иногда по пояс. (Позже я несколько раз пытался сделать себе лыжи из обломков фюзеляжа или из еловой коры, но мне не удавалось так их прикрепить к унтам, чтобы они не сваливались.) Часа через три пути лес поредел, начался мелкий тальник, сохлые низкорослые березки. Потом и они кончились. Передо мной раскинулась равнина. Снег сделался плотным, его утоптали ветры. Тут я почти не проваливался. И эту равнину прямо, справа и слева закрывала стена горного кряжа, которая тянулась с запада на восток как будто специально затем, чтобы преградить нам путь на север, к Акону.

Я подошел ближе к стене. Кое-где снег осыпался, обнажились отвесные, в трещинах скалы. О том, чтобы втащить туда Виктора, не могло быть и речи.

Помню, что в тот день, ища подходящее место, я прошел километров пять к повернул назад, по своим следам, только когда совсем стемнело.

Костер еще тлел. Виктор лежал в полузабытьи. Лицо его было очень красное – то ли от костра, то ли потому, что у него был жар.

Когда я рассказал о своем путешествии, Виктор вдруг совершенно некстати улыбнулся:

– А ко мне мамонт приходил.

– Какой мамонт?

– Какой? Обыкновенный мамонт. Приходил, постоял тут. Поколдовал хоботом над костром.

Я подумал, что Виктор бредит, и, чтобы отвлечь его, заговорил о другом.

Он немножко обиделся:

– Ты что, не веришь?

– Нет, почему не верю? Что тут особенного?

Он совсем обиделся и замолчал. После этого мы съели по куску шоколада и вскоре заснули. Ночью был небольшой снегопад, но вообще погода стояла удивительно теплая.

Днем я опять искал путь через гору, и снова безрезультатно. Теперь я пошел в другом направлении и прошагал километров десять, но каменная стена везде была неприступна. Было похоже, что мы попали в ловушку – в огромную долину, из которой нет выхода.

Усталый и разбитый, я возвращался вечером к Виктору и, не доходя до костра метров тридцати, из леса увидел, что на полянке появилась большая копна сена. В том состоянии подавленности, в котором я тогда находился, я даже не удивился этому и как-то глупо подумал, что вот, мол, Виктор набрал где-то сена, теперь тепло будет спать и не придется заготовлять топливо для костра. (Мне и в голову не пришло себя спросить, откуда могло здесь, в тайге, взяться сено и как сумел бы Виктор со сломанной ногой сюда его притащить.) А то, что высилось на полянке, в самом деле походило на копну. Огромное, мохнатое, черное, загородившее от меня костер и освещенное по бокам его красными отсветами.

Я подошел ближе. Сердце у меня забилось быстро-быстро, и я остановился, спрятавшись за небольшую ель.

На полянке стоял мамонт.

Гигантский зверь, не меньше четырех метров высоты. Массивный, как двухэтажный деревянный дом.

Седоватая грива спускалась по его могучим плечам, как у непричесанной женщины спускаются по щекам волосы. Отблески пламени играли на тяжелых, загнутых назад бивнях.

Он был весь совершенно неподвижен, только хобот извивался над костром, выделывая в нагретом воздухе какие-то петли, круги, восьмерки.

Помню, что первым моим движением было выхватить «ТТ» и оттянуть затвор. Но, к счастью, я сдержался. Сообразил, что револьвером тут ничего не сделаешь.

Между тем в позе мамонта не было ничего угрожающего. И Виктор вовсе не выглядел обеспокоенным. Виктор лежал на спине и улыбался, губы его шевелились, он что-то говорил мамонту.

Минуты три или четыре я смотрел на них. Потом огромная живая гора двинулась, мамонт переступил и протянул хобот к Виктору. Я затаил дыхание. Но ничего не произошло. Виктор поднял руку и потрепал мамонта по хоботу. Тот отвел его в сторону и, как видно, выдохнул. Струя воздуха взметнула фонтанчик снега и бросила Виктору в лицо. Он засмеялся, тряхнул головой и, что-то сказав, хлопнул ладонью по хоботу.

Мамонт снова весь качнулся и, повернувшись к костру, принялся описывать над огнем круги и петли.

Не знаю, сколько времени я простоял за деревом. Мамонт все «колдовал» над костром, а Виктор улыбался и что-то говорил.

Потом я обошел костер и полянку стороной и, зайдя за спину Виктора, опустился с ним рядом на парашют. У меня было инстинктивное чувство, что мне не следует самому подходить к мамонту, а Виктор должен меня ему представить. Наверно, так поступил бы совладелец номера в гостинице, если бы, вернувшись к себе, увидел, что у другого совладельца сидит очень важный и значительный гость.

Виктор обернулся ко мне.

– Мамонт, – сказал он. – Видишь, мамонт.

У него было мокрое и совершенно счастливое лицо.

Я кивнул. У меня пересохло во рту, я не мог говорить.

Увидев меня, мохнатая гора пришла в движение. Тяжелые ноги переступили, глянцевитые увесистые бивни проплыли в воздухе и повисли надо мной. Протянулся хобот, розовый на самом кончике, как пятка, и откуда-то с самого верха горы посмотрели два маленьких старых и умных глаза.

– Не бойся, – услышал я голос Виктора. – Он совсем ручной.

Мне в лицо ударила компрессорная струя, затем хобот убрался, бивни поплыли назад, зверь повернулся к костру.

Он был так велик, что только хобот и глаза ощущались живыми, а все остальное казалось каким-то огромным механизмом.

– Но ведь это мамонт, – сказал Виктор. – Это не бред, верно? Мне сперва казалось, что я брежу. Он пришел днем и постоял тут.

– Мамонт, – ответил я. – Какой же это бред? Настоящий мамонт.

Мы посмотрели на мамонта, потом друг на друга, и неожиданно мною овладел припадок какого-то глупого истерического смеха. Это было слишком неожиданно, парадоксально, даже глупо. Это ломало привычные представления. Мамонты вымерли сотни тысяч лет назад. Каждый школьник знает, что мамонт – это «ископаемое животное, в самом начале четвертичного периода населявшее Европу, Азию и Северную Америку и являвшееся современником первобытного человека».

И вот теперь «ископаемое» стояло рядом с нами и вертело хоботом над разложенным мною костром.

Неестественно. Нелепо. Все равно как увидеть летающего по небу Георгия Победоносца с копьем или, например, ангела.

Наверно, эта нелепость и вызвала у меня дурацкий смех.

Виктор тоже начал смеяться. У него тряслось все тело и дергалась больная нога. Ему было больно, но он не мог остановиться.

Мамонт покосился на нас и оттопырил маленькие, поросшие шерстью уши.

Насмеявшись, мы наконец успокоились и, вытирая слезы и держась еще за животы, посмотрели друг на друга.

– Об этом надо скорее сообщить, – сказал Виктор.

– Как можно скорее, – согласился я. – Представляешь, какая сенсация?

Теперь я внимательно рассмотрел мамонта. Конечно, он был гораздо больше всех слонов, каких я видел в зоологических садах или в цирке.

Глаза только сначала показались мне маленькими. На самом деле они были гораздо больше человеческих. Они выглядели умными и немного усталыми, как будто мамонтовой душе жилось неуютно в тюрьме такого гигантского неуклюжего тела.

Удивительными были клыки. Два огромных серых кольца, массивные, каждое весом килограмм в семьдесят пять, а может быть, и больше. Они так загибались назад, что кончиками едва только не вонзались в морду мамонта у самого основания хобота.

На спине, сразу за головой, начинался большой горб – это делало гиганта чем-то похожим на зубра. Над глазами были две впадины, которые резко отделяли лоб от морды. Самая макушка заросла особенно густой и длинной шерстью, так что казалось, будто мамонт по самые глаза нахлобучил себе меховую шапку.

Вообще он был одет как раз по сезону.

По хоботу шли поперечные складки. Шерсть тут росла короткая и на вид мягкая. Почему-то казалось, что было бы очень приятно погладить его по тому месту, где начинались клыки.

Мы все смотрели на мамонта, а он все стоял над огнем. Наверно, ему нравилось ощущать непривычное тепло костра.

Потом мы с Виктором заснули, а утром увидели, что наш гость ушел.

Вся поляна была изрыта, а на юго-восток между елками тянулись круглые, полметра в поперечнике, следы.

И вот тогда мы решили, что нам не следует «отпускать» мамонта и мы должны двинуться по этим следам.

Теперь мне даже трудно понять, чем было вызвано такое решение. Как будто это зависело от нас – «отпускать» его или нет! Как будто мы в состоянии были его догнать, если б он захотел от нас отделаться! Как будто, наконец, наше собственное положение было таким, что нам не следовало о нем задуматься!

Но мы действительно не думали о своем положении. И Виктор и я были страшно возбуждены все последующие дни и по какому-то молчаливому соглашению совсем не вспоминали о том, что продукты на исходе, что выход из долины еще не найден и между нами и ближайшим селением лежит триста километров нехоженой тайги. Мы разговаривали только о мамонте.

По всей вероятности, нас обоих сделала счастливыми мысль о том, что один из самых жестоких и непреклонных законов природы, который дарит силу и развитие одним ветвям жизни и обрекает на гибель другие, дал наконец осечку. Мамонт должен был вымереть, но вот он жил. Он жил, и об этом в целом мире никто еще не знал, кроме нас двоих.

Может быть, для такого открытия и в самом деле стоило пожертвовать жизнью.

Короче говоря, мы двинулись за мамонтом и два дня шли по его следу.

Мы убеждали себя в том, что не имеем права упускать случай изучить зверя, что человечество не простит, если мы не дадим ему неопровержимых доказательств существования мамонта.

Впрочем, не совсем верно, что мы шли по следу. Мамонт вовсе и не пытался от нас скрыться.

В первый же день, когда я тащил Виктора, мы настигли мамонта километров через семь. Это, правда, было уже к вечеру. Он стоял по плечи в мелком ельнике, обламывал самые верхушки елочек и как-то очень спокойно и методически засовывал их в рот.

Один раз с такой елочки спрыгнула белка, молнией мелькнула по хоботу на спину и скатилась с хвоста. Он не обратил на нее внимания.

Нас он тоже подпускал совсем близко. Так близко, как мы сами хотели. Из этого мы сделали вывод, что здесь, в долине, у него нет никаких врагов.

А вообще же местность была полна зверьем. Ночью мы часто слышали далекий волчий вой, где-то ревел олень или лось, и однажды рядом в кустах раздалось чье-то рычание.

На второй день утром, когда мы опять тащились за мамонтом, в тальнике раздался треск, на нас вдруг вылетел молодой лось с задранной головой и выпученными кровавыми глазами, шарахнулся в сторону и ткнулся мордой в снег. На спине у него был какой-то серый нарост, и, когда зверь упал, нарост оказался рысью с узкими желтыми глазами и кисточками на ушах.

Мы отогнали рысь двумя выстрелами из «ТТ», и лось достался нам.

Схватка с рысью происходила на глазах у мамонта. Выстрелы и незнакомый запах обеспокоили его. Он перестал жевать еловую ветку, шерсть на спине поднялась дыбом. Потом он вытянул хобот, принюхиваясь, с силон втягивая и выталкивая воздух. И вдруг затрубил.

Трудно сейчас описать этот звук. Что-то похожее на гудок парохода, доносящийся издали в сырую погоду из-за какого-нибудь острова или поворота реки. Звук, источник которого трудно определить и который кажется раздающимся сразу повсюду.

Это было очень внушительно.

Мамонт сделал несколько шагов к нам и остановился, переминаясь с ноги на ногу. (Вообще это было у него признаком волнения.) Казалось, он усомнился, так ли уж безобидны эти маленькие существа, которых он видит тут впервые.

Мы здорово испугались, но ревом и качаньем все и кончилось.

Он потоптался, затем шерсть на спине опустилась, и зверь повернулся к елкам.

Вообще за первый и второй день путешествия мы вполне привыкли друг к другу, и нам с Виктором удалось как следует рассмотреть мамонта.

Интересно, что он почти совсем не был похож на слона. Все крупные животные в Индии и в Африке – слон, носорог, бегемот – голые. Это делает их какими-то чужими для взгляда северянина. А этот зарос густой рыжеватой шерстью, мохнатый, лохматый – наш, северный, сибирский зверь. Пожалуй, больше всего он походил на какого-то немыслимых размеров медведя, только с хоботом и бивнями.

И совсем особый вид придавала ему грива – длинные седые космы, которые начинались на спине и бахромой висели под брюхом. По этой седине мы решили, что мамонт очень стар.

Когда я стоял рядом с ним, то из-за его огромных размеров казалось, что ты находишься возле какой-то стены, завешанной грубым, жестким мехом. И глаз, который подозрительно глядел на тебя издали, представлялся принадлежащим совсем другому существу.

Но это впечатление пропадало, когда мы с Виктором смотрели на него издали. Тогда он выглядел вполне компактным, собранным и очень гармонировал с полутундровым пейзажем – с мелким леском, кустарником, снежными сугробами и серым низким небом.

Глядя, как он обламывает елки, я вспомнил, что в первый день, когда я вышел на равнину к горе, там были такие же деревья с обломанными верхушками. Но тогда я не обратил на это внимания.

Кстати, мамонту не нравилось, если я подходил к нему сзади. Это было единственное, чего он не любил. Тотчас шерсть на спине приподнималась, и он поворачивался ко мне боком.

Один раз я сломал молоденькую еловую ветку и подал ему. Он ее подержал и бросил.

На самом конце хобота у него был отросток, напоминающий палец.

Вечером второго дня, когда мы развели костер, мамонт снова подошел к нам и грел над огнем хобот.

Конечно, это была удивительная картина: мы двое на расстеленном парашюте, поджаривающие куски лосиного мяса, и над нами мамонт, который качает хоботом, – огромная, заросшая мехом махина, живой делегат Природы, Вечности, первобытного доисторического прошлого.

Странно, но мы как-то очень уютно и покойно чувствовали себя в тайге. По всей вероятности, присутствие этой огромной глыбы жизни казалось нам гарантией того, что мы и сами не погибнем здесь, в долине.

У Виктора перестала болеть нога – как-то умялась в самодельных лубках. И мы все время рассуждали о том, как доберемся до Акона, сообщим о мамонте в Москву, в Академию наук, и вернемся сюда с большой экспедицией…

К ночи погода испортилась. Вечер был очень теплым – необычайно теплым для этого времени года, – но вдруг резко похолодало. Начался ветер, через сугробы потянулись струи поземки, костер стало задувать.

И мамонт тоже забеспокоился. Он тревожно топтался, несколько раз поднимал хобот вверх, принюхиваясь к чему-то. Маленькие уши оттопырились.

Потом вдруг в монотонный вой ветра вплелся низкий, долгий звук. Опять как гудок далекого парохода. Мы даже не сразу поняли, что это такое. Низкий печальный звук, возникший где-то далеко за окружавшими нас освещенными костром елками, во мраке, за сугробами и холмами заброшенного края.

– Мамонт! – первым догадался Виктор. – Понимаешь, другой мамонт. Где-то там.

Я вскочил. И Виктор тоже приподнялся, опираясь на локти.

Мы оба почему-то считали, что наш мамонт – единственный оставшийся на земле. Очевидно, оттого, что он казался нам очень древним.

Теперь выходило, что он не один в долине. Может быть, целое стадо.

Наш мамонт тоже услышал призыв своего собрата. Он поднял хобот, задрал его к небу и испустил ответный длительный рев. Он волновался, кивал головой, раскачивался, переступал передними ногами, один раз чуть не угодил в костер.

Снова издали раскатился пароходный гудок.

Мамонт неуклюже попятился от костра, повернулся и, ломая ветки, пошел в лес, в темноту. Некоторое время до нас доносился шум его движения, потом это стихло.

И тогда мы с товарищем переглянулись и двинулись вслед за ним. У нас уже было к этому времени приготовлено из веток что-то вроде саней. Я впрягся и потащил Виктора.

Теперь мне опять-таки трудно объяснить себе логически, почему мы не стали дожидаться утра. Скорее всего, считали, что там, вдали, куда ушел наш мамонт, должно случиться что-то важное, чему нам надо быть свидетелями. Может быть, бой исполинов, может быть, что-то другое.

Это была трудная ночь. Ветер быстро усилился и превратился в бурю. Откуда-то из темноты вырывались и летели навстречу струи снега, слепили глаза и резали щеки и лоб. Кругом все кипело, стонало, выло. Казалось, будто весь мир взбесился, двинулся с места, пустился в какую-то сумасшедшую пляску и нигде на земле уже не может быть покойного, защищенного от ветра теплого местечка.

Я думаю, что нас спасло в эту бурю как раз то, что мы двигались. Останься мы у костра, нас занесло бы снегом.

Ветер свистел и выл, и сквозь этот свист все время доносился рев мамонтов, тревожащий и печальный. Оттого, что он так походил на гудок парохода или даже заводской гудок, казалось, что где-то вдалеке происходит кораблекрушение, наводнение, какая-то огромная катастрофа и эти настойчивые звуки все просят и просят о помощи.

Несмотря на темноту, глубокие следы мамонта были видны хорошо, хотя их довольно быстро заносило снегом.

В конце концов мы поняли, что должны двигаться, просто чтобы не замерзнуть. Я падал, вставал и снова падал. Виктор помогал мне, отталкиваясь большим суком, и так мы тащились и тащились и через несколько часов из мелколесья выбились на равнину.

Она и сейчас стоит у меня перед глазами. Взбаламученное непогодой движущееся снежное море.

Следы здесь кончились, их совсем замело.

Буря начала стихать, осталась только поземка, которая не выше пояса все змеила и змеила белые струи. Небо быстро очистилось, из-за тучи вдруг низко выглянула луна, осветила синие снега, холмы вдали и равнину с черными перелесками.

А рев мамонта донесся откуда-то совсем близко.

Всматриваясь, мы увидели впереди, метрах в тридцати, какую-то темную массу. Из-за неверного лунного света, из-за поземки она представлялась то движущейся, то стоящей неподвижно.

Я взял сани с Виктором и потащил их.

Даже и теперь мне больно рассказывать о том, что было дальше.

Все ближе и ближе мы подходили, с трудом преодолевая каждый метр и увязая в сыпучем снегу.

Впереди был мамонт, но какой-то уменьшившийся, низкий. Мелькал хобот, но и он был странный, как бы раздвоенный. Шла какая-то борьба, и еще метров за десять мы услышали тяжелое дыхание зверя.

Я подтащил Виктора еще ближе. Странно, но мы совсем не испытывали страха. Только какую-то настойчивую тревогу.

Это был наш мамонт. Он провалился в снег больше чем на половину роста, выше брюха. Снаружи были морда с хоботом, клыки, плечи, спина со встопорщившейся шерстью. Сначала я подумал, что он просто старается выбраться из снега, но это было не так. Очень скоро мы с Виктором разглядели, что рядом с нашим мамонтом темнеет спина еще какого-то огромного животного.

Бой? Схватка?

Нет, это оказалось не схваткой. Второе животное тоже было мамонтом, но без клыков. Очевидно, самкой. Она провалилась еще глубже самца – могучие плечи были уже вровень с поверхностью снега.

Звери не дрались, хотя их хоботы все время сталкивались и переплетались. Казалось, гиганты заняты какой-то общей работой – стараются выгрести снег, который поземка все насыпала и насыпала между ними.

Я подобрался совсем близко, так что пар от дыхания зверей касался лица.

Они выгребали не снег. Меня вдруг ударило по сердцу. Там, в снежной яме, между двумя огромными телами, было еще одно, меньше. Детеныш, которого они пытались вытащить, с каждым движением сами увязая все глубже.

Рядом с нами погибала последняя, может быть, семья мамонтов на нашей планете.

По всей вероятности, первым попал в яму маленький. Самка хотела его вытащить и тоже начала увязать. Тогда она позвала на помощь. А теперь здесь погибал и наш мамонт.

Позже, месяца через два, мы с Виктором много раздумывали о том, как это получилось. Сначала решили, что семья исполинов просто провалилась в какую-нибудь яму или овраг. Но потом мы поняли, что дело обстояло сложнее. Веками обитавшие в замкнутой долине мамонты, вероятно, знали ее достаточно хорошо и, будучи умными и осторожными животными, не попались бы в ловушку. Пожалуй, дело в том, что весь этот край десятки тысячелетий назад был зоной распространения ледника. Потом ледник отступил, оставив за собой в низких местах большие массивы льда. На этот лед с гор и холмов скатывались камни и почва. За сотни и тысячи лет образовался слой, на котором выросли трава, кусты, даже деревья. Но под ними весенняя вода вымывала во льду предательские пустоты. Скорее всего, подземная пещера и сейчас была причиной трагедии…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю