Текст книги "Армен"

Автор книги: Севак Арамазд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава вторая

1

Он вошел в город с восточной стороны, когда землю уже окутала кромешная ночь. Судя по мерцающим в темноте редким огням, по беспорядочно разбросанным и утопающим в зелени деревьев небольшим приземистым домам, это был скорее поселок, широко и привольно расположившийся на обоих берегах реки, густо поросшей камышом. Армен не сумел найти таблички с названием города. И хотя особого значения это не имело, все же знание имени – как и при знакомстве с людьми – обычно внушает определенную уверенность. На окраине, во дворе уединенного дома, он заметил какое-то живое движение, но когда подошел ближе, чтобы справиться у хозяев о названии города или о дороге на автовокзал, за решеткой двора к нему метнулась тень огромного сторожевого пса. Вздрогнув, Армен отпрянул и пошел прочь, провожаемый яростным лаем и злобно горящими во мраке глазами. Вдалеке под тусклым светом одинокого фонаря он увидел припозднившуюся корову, но пока поравнялся с домом, хозяин уже завел ее во двор и запер ворота. Оказавшись после бескрайнего и равнодушного безмолвия степи среди живых звуков, Армен испытывал такое чувство, точно попал в другой мир, в котором на него со всех сторон могут напасть из засады, и даже тьма в нем темнее и на каждом шагу предательски подкрадывается и дышит в затылок. Его охватило ощущение безнадежного одиночества и покинутости, однако он так вымотался, что остался глух и безразличен; его волновало лишь одно – поскорее отыскать автовокзал и там кое-как переночевать.

2

На автовокзале было довольно оживленно. Грохот машин, гул разговоров будто стремились отогнать сонливость, незримым облаком повисшую под гулкими сводами вокзала, а площадь перед ним, окаймленная темным забором, за которым чернел лес, напоминала огромный бугристый лоб спящего великана, по которому, словно ночные тени, снуют люди-муравьи. Перейдя реку и оставив позади сквер, Армен оказался в суматохе и гомоне вокзала и облегченно перевел дух: теперь он в безопасности – и до чего же приятно быть безликой и безымянной частичкой толпы! Все, что здесь происходило – шум, движение, суматоха, – казалось каким-то ночным сновидением, которое улетучится в любую минуту, едва спящий проснется. Армен улыбнулся, увидев как бы подтверждение своих мыслей: сидевший под стеной старик с неприметной внешностью проснулся и широко зевнул в тот самый миг, когда он проходил мимо.

Небольшой зал ожидания был переполнен, некоторые спали вдоль стен, обняв свои вещи, иные сидели или полулежали на облупившихся, а кое-где и разбитых скамейках, вполголоса разговаривая, перекидываясь в карты или уставившись в одну точку в ожидании своего маршрута. Через противоположную дверь Армен вышел во внутренний двор, и в нос ему ударила едкая вонь, исходившая от мокрых стен, на которые несколько типов как раз мочились, воровато озираясь. Армен прошел дальше, покружил по двору, взгляд его скользнул по небольшой группе мужчин и женщин, которые пили пиво, укрывшись за железным мусорным баком, потом он вернулся, так и не найдя удобного места, где можно было бы прикорнуть. Продолжая поиски, он снова вышел на площадь, ему подвернулась какая-то заплутавшая девочка. Армен остановил ее, взял за пухлую ручку и подождал, пока не подбежала сурового вида мать и, грубо схватив малышку за плечо, не увела, без конца шпыняя. Армен невольно проводил их взглядом, а потом заметил, что остановился там, где только что сидел зевавший старик, но старика уже не было, и место пустовало. Армен тут же устроился на освободившемся клочке пространства и, полулежа на боку и опираясь на рюкзак, прислонился спиной к стене. Справа от него, упав головой на грудь, спала богатырского сложения крестьянка, ее толстые руки властно лежали на бесчисленных мешках, придавая ей сходство с большой наседкой, а слева, крепко прижав к груди толстую папку и мерно посапывая, дремал худой волосатый мужчина с недовольным лицом. Армен сомкнул веки и тут же испытал странное чувство, будто он и есть тот старик с неприметной внешностью, только что здесь сидевший. И мгновенно все потеряло для него значение, и он забыл, кто он такой, и где находится, и существует ли вообще – все растворилось в забытьи, и вместо сна он погрузился в какое-то напряженное оцепенение…

Из этого состояния его вывел сонный женский голос, оповестивший по репродуктору о прибытии какого-то автобуса. Свободных мест в нем не было. Выскочив из зала ожидания наружу, люди столпились у двери автобуса, всячески пробуя разжалобить водителя, а тот, массивный мужчина с бычьей головой, ни на кого не глядя, повторял небрежной скороговоркой, что мест нет… На лице у него лежала печать надменно-величественной усталости и непреклонности, точно это он по своему усмотрению решает судьбу людей, судьбу мира, судьбу всей Вселенной…

– И мою судьбу тоже… – непроизвольно пробормотал Армен и вдруг увидел в толпе знакомое, как ему показалось, лицо человека, которому он на какой-то станции помог подняться с земли, поскольку тот был мертвецки пьян: тогда отбросив в сторону рюкзак, он бросился к упавшему, вызвав благодарное удивление пассажиров. Человек тот был неизвестного рода-племени – лысый, с узкими, точно иглой прочерченными глазами и козлиной бородкой. Как только Армен помог ему подняться и отошел, пьяный свалился снова, и в ответ на это падение женщины, толпившиеся у кассы, громко засмеялись, а какой-то мужчина выругался…

Автобус тронулся, заглушив шумом мотора и выхлопами недовольный ропот и ругань разочарованных людей. На миг в толпе возникло какое-то волнение, но вскоре все успокоилось – и снова ночь, и трудно было уловить в ней что-то иное, кроме острого болотного запаха и отвратительного зудения комаров… Армен глубоко вздохнул и закрыл глаза, но сон пропал окончательно, осталась лишь напряженная усталость. Он пробовал поудобнее устроиться на бетонном полу, но почувствовал, что голоден. Вытащил пирожки и стал осторожно грызть, с радостью отметив, что на сей раз голод заглушил боль в деснах.

То и дело отмахиваясь от комаров, он ел, невольно прислушиваясь к аппетитному хрусту пирожков, доносящемуся до его слуха как будто из темных глубин неба…

Съев все до одного пирожки и мысленно благословив старушку у обочины дороги, Армен стряхнул с себя крошки и, когда поднял голову, остро ощутил наступившую вокруг тишину. Он с удивлением огляделся: автовокзал был почти пуст и погружен в полумрак, горел лишь большой фонарь у главного входа, расплывчатый свет которого безучастно качался над площадью. Люди исчезли, точно по волшебству. Не было и его соседей – ни женщины, ни мужчины, вожделенные места у стены пустовали. Похоже, он все-таки незаметно для себя уснул, и в это время люди разошлись.

Армен встал и обошел автовокзал: кроме лежавших там и здесь нескольких пьяниц, никого не было. Неожиданно в той части площади, что примыкала к лесу, он увидел павильон, который был еще открыт; пожилая женщина собирала тарелки и расставляла по местам стулья, по-видимому, собираясь уходить. Армен почувствовал жажду и чуть не бегом направился к павильону, чтобы успеть до закрытия выпить хотя бы стакан воды.

– Тетушка, можно попросить у вас воды? – обратился он к женщине, которая в этот момент скрылась за прилавком и, нагнувшись, гремела посудой. Услышав обращенные к ней слова, она выпрямилась и Армен обомлел: это была молодая красивая женщина с большими и живыми миндалевидными глазами, прямым изящным носом и завитками черных волос.

Армен растерянно умолк.

Женщина не ответила: некоторое время она внимательно разглядывала Армена, потом вдруг весело прыснула. Смех ее звучал открыто и приглашающе.

Армен смутился еще больше.

Женщина ушла куда-то в глубину павильона и вскоре появилась со стаканом воды.

– Ты армянин, – сказала она, – ищешь работу…

Осушив стакан, он кивнул.

– А зовут тебя, наверное… Армен… Да ведь все армяне – Армены, – засмеялась она.

Он улыбнулся и вернул стакан.

– И спать тебе негде… – продолжала женщина с каким-то жизнерадостным сочувствием.

Армен обратил внимание, что она как бы ласкает пальцами пустой стакан, и вспомнил о том, что до сих пор не выяснил, где находится.

– Этот поселок… как он называется? – спросил Армен и тут же почувствовал, что вопрос касается скорее хозяйки павильона, чем поселка.

– Это город, – поправила она, делая вид, что немного уязвлена. – Открытый, гостеприимный, приятный город… Вечный город…

– Извини, – сказал Армен. – Значит, этот вечный город называется…

Женщина указала пальцем наверх.

Армен отступил на шаг и прочитал вывеску.

– Китак?..

– Сара, – улыбнулась женщина и после легкого колебания протянула Армену руку.

Ее ладонь была влажно-липкой, и Армен на миг почувствовал бескрайность ночи и в ней – всепоглощающий мрак леса, раскрывавшийся подобно гигантскому цветку… Он непроизвольно отдернул руку и, встретив пристально-изучающий взгляд женщины, подумал, что это рукопожатие как бы закрепило некий тайный союз между ними, отчего в груди у него шевельнулась приятная и смутная тревога.

– А знаешь, Армен… – с какой-то интимной деловитостью сказала женщина и после небольшой демонстративно-задумчивой паузы продолжила уже более безразличным тоном, – у меня есть хорошее предложение… Хочешь переночевать в приличных домашних условиях?..

– Не могу себе позволить такую роскошь, – признался Армен. – Гостиница мне не по карману…

– Нет, ты меня не понял, – улыбнулась женщина. – Ты можешь переночевать у меня дома, на чердаке, на такой мягкой соломе, что ни одна постель с ней не сравнится… – В ее голосе прозвучали бархатные нотки, невольно напомнившие ему ту внезапно опустившуюся на автовокзал безлюдную и сонную тишину. – Никакой оплаты не потребую, только посмотри мой дверной замок, не знаю, что с ним, ключ входит, но не проворачивается, поневоле приходится оставлять дверь открытой, только прикрываю, когда ухожу на работу…

Армен колебался: перспектива спокойно отоспаться, восстановить силы его очень привлекала, но, с другой стороны, какое-то смутное чувство мешало ему принять приглашение.

– Я сейчас… – заметно оживившись и не дожидаясь его ответа, сказала женщина и скрылась в подсобке. В открытую дверь, однако, было видно, как она ухитрилась втиснуть в доверху набитую сумку пузатую початую бутылку вина и вскоре появилась уже с двумя большими сумками, наполненными продуктами.

– Завтра в больницу иду… Мишу, сыночка своего, проведать, – немного смешавшись, сказала женщина и попыталась поднять и положить на прилавок одну из тяжелых сумок.

– А чем он болен? – Армен взял обе сумки, перенес их через прилавок и поставил на пол. При этом он почувствовал, что упоминание о больном сыне женщины окончательно развеяло его сомнения.

– Не знаю… врачи тоже ничего не могут понять… Может быть, у него печень больна… – Женщина печально вздохнула и, окинув Армена коротким и острым взглядом, едва заметно улыбнулась. – Мой дом недалеко отсюда… на том берегу реки…

Она выключила свет и заперла павильон.

3

Легонько покачиваясь на высоких каблуках, женщина шла впереди властной походкой, ее широкие бедра медленно и плавно покачивались в тусклом свете привокзальной площади. Трепетание темных волос, рассыпавшихся по узкой и гибкой спине, едва заметная дрожь округлых линий тела были в этой ночи как будто эхом давнего потерянного воспоминания. Армен почувствовал вдруг, что в нем поднимается волна желания, и это его испугало. Он, нагруженный, точно вьючное животное, следует за незнакомой женщиной, как раб за своей госпожой, и было в этом что-то унизительное, какой-то примитивный обман. Оба они хорошо знают, куда и с какой целью направляются, и их молчание – откровенное бесстыдство. Армен недовольно фыркнул, ему захотелось сказать женщине, что для него не так уж и важна проблема ночевки, он человек привычный и вполне может поспать на скамейке в автовокзале, но подумал, что это будет трусливым бегством, позорным поражением. Шедшая перед ним женщина хорошо понимала все это и не считала нужным даже оглянуться. Ясно, что она более чем уверена в своей неотразимости. Армен сник…

Когда они покидали площадь, чуть поодаль, под какой-то полуразвалившейся стеной, Армен заметил необычное движение. Присмотревшись, он сумел разглядеть: то был жалкий калека, в невероятных муках он пытался встать, однако всякий раз костыли скользили в разные стороны и он снова падал. В тишине до них доносились его глухая отчаянная ругань и беспомощный стук костылей. Судя по всему, человек был или пьян, или… Очередная неудачная попытка кончилась тем, что калека довольно сильно ударился головой о стену и хрипло вскрикнул в голос. Армен поставил сумки на землю и двинулся было на выручку, но его неожиданно остановил голос Сары, прозвучавший холодно и властно:

– Не делай этого, Армен, он не нуждается в твоей помощи!..

Армен резко обернулся: Сара не мигая смотрела на него с улыбкой, в которой таилась угроза, и он подчинился – покорно поднял тяжелые сумки и вновь последовал за нею, отметив про себя, что бессилен противиться обаянию искушенной женщины. Вскоре они достигли погруженного в сумрак леса. На тропинке перед ними выросла похожая на тень фигура. Человек подчеркнуто вежливо поздоровался с Сарой и насмешливо взглянул на Армена, однако Сара его откровенно проигнорировала, а Армен непроизвольно опустил голову и прошел мимо.

Темноту леса сменило сияние луны, а река казалась разделяющей их тусклой границей. Армену чудилось, что он и Сара – две неразличимые тени, безмолвно скользящие в жуткой ночи. Дороге не было конца. Переходя через какой-то ручей и нечаянно столкнувшись с Сарой, Армен ощутил ее упругую грудь, и сердце у него дрогнуло. Ему показалось, что это прикосновение имело некий тайный лунный смысл, как-то их связало. Через некоторое время Сара свернула с дороги и вошла в небольшой дворик, окруженный ветхим, покосившимся забором.

Дом производил впечатление давным-давно покинутого людьми жилища. Это скорее была жалкая лачуга, заметно скособоченная, с грубо сколоченной дверью, выделявшейся точно след пощечины на лице, с небольшим выходящим во двор оконцем и с высокой, поросшей травой крышей, готовой в любую минуту обвалиться. Казалось, кривая лачуга стоит здесь, под этой луной, с незапамятных времен и будет стоять до скончания века…

По-хозяйски уверенным шагом Сара подошла к двери, и Армену стало понятно, что, как бы то ни было, она владелица этого дома и все здесь для нее дорого и близко.

– Подожди меня, я сейчас…

Не дойдя до ступенек, Сара свернула в сторону двора, и Армен заметил за забором небольшого огорода какую-то массивную тень, которая вдруг зашевелилась, а затем послышался глубокий вздох, подсказавший ему, что это корова. Ее присутствие сразу сделало этот дом, этот двор, этот огородик чем-то знакомым и понятным.

Армен присел на ветхую деревянную ступеньку и устало поднял глаза. Сквозь призрачный лунный свет где-то вдалеке он различил знакомое созвездие Рака, потом закрыл глаза и неожиданно уснул. Ему приснилось, что он стоит на какой-то звезде, а его село виднеется на макушке огромной горы, потом оказалось, что это не гора, а гигантский костер, в пламени которого стоит его отчий дом, высокий и светлый; и вот он подбегает к дому и хочет войти, однако в дверях встречает ту прекрасную девушку, о которой мечтал всю жизнь: на ней белая прозрачная одежда, она колеблется вокруг ее гибкого тела. В тоске он бросается к ней, но она протягивает руки и молча выталкивает его…

– Пошла посмотреть, подоила сегодня Саби корову или нет, хочу завтра отнести Мише молока… – Армена разбудил оживленный голос Сары. – Саби – моя сводная сестра, они с мужем Гамром живут через шесть улиц от меня, она мне всегда помогает, хорошая девочка, очень способная, мечтает стать знаменитой певицей. Поет она чудесно, особенно когда выпьет… Армен, ты что, спишь?

– Нет-нет, – невольно стал оправдываться Армен и в темноте улыбнулся. – Я просто задумался…

– Не думай, все будет хорошо, – поднимаясь по ступенькам, сказала Сара. – Сейчас я уже знаю здесь всех влиятельных людей, мы обязательно найдем тебе какую-нибудь работу… Ну, ты, наверное, мастер… – толкнув дверь, добавила она, как показалось Армену, с едва уловимой лукавой насмешливостью в голосе. – Я скажу Скорпу, он поможет. Скорп – архитектор Китака, бог и царь нашего города, все дела проходят через его руки, мне он не откажет, – с таинственной улыбкой заверила Сара. – Иди в гостиную, чувствуй себя как дома…

Сара включила свет. Армен удивился: коридор был такой узкий, что двоим не разминуться. На низком грязном потолке и по углам темнела паутина, а в старом, подгнившем полу зияли щели. В доме стоял устойчивый влажночесночный запах, к которому примешивался приторносладкий аромат женских духов.

– Да, а где же твой испорченный замок?.. – смутившись, спохватился Армен и так поспешно повернулся к двери, точно собирался сбежать.

На затворе двери висел тяжелый грубый металлический замок, в котором торчал такой же грубый ключ. Замок был старый и ржавый, и не верилось, что им когда-то пользовались.

– У тебя есть постное масло? – спросил Армен. – Принеси, попробую что-то сделать…

– Оставь, это не к спеху, – мягко сказала Сара. – Потом попробуешь, давай сперва перекусим. У меня в глазах темно от голода…

Она взяла сумки, вошла в гостиную и скрылась за какой-то занавеской.

– Представляешь, за весь день у меня не было ни одной свободной минуты, чтобы что-то бросить в рот, – объяснила она оттуда.

Армен прошел к противоположной стороне стола и сел на самодельный стул без спинки. Гостиная, служившая, по-видимому, одновременно и столовой, и спальней, представляла собой небольшую продолговатую комнату с побеленными известью стенами и была разделена на две части свисавшей до пола розовой занавеской. Напротив стояла скромная незастеленная деревянная кровать. В комнате была еще высокая и тоже грубо сколоченная тахта, покрытая выцветшей, похожей на войлок тканью, а рядом – широкий и низкий комод, на котором бойко стучали старые металлические часы, показывавшие ровно полночь. Над тахтой, примерно по центру стены висела взятая в рамку фотография пожилого человека с густой и длинной бородой; может быть, отца Сары, хотя никакого сходства между ними Армен не уловил…

Опершись локтями о стол, Армен зевнул, вскинув голову, и внезапно его охватила такая глубокая печаль, что даже сердце заныло. Все показалось ему бессмысленным и нереальным: сам он – как бы мужчина, Сара – как бы женщина, лачуга – как бы дом, свет – как бы освещение, стол – как бы мебель… Все это иллюзия, ночной мираж, их в действительности нет… Армен криво улыбнулся, и взгляд его остановился на стоявшем чуть боком к нему зеркале, в котором отражалось детское лицо. Он удивился тому, что только теперь заметил зеркало и, повернув голову, обнаружил маленькую фотографию, с которой на него смотрел мальчик лет десяти-двенадцати с грустным и, как показалось Армену, отмеченным печатью близкой смерти личиком. Очевидно, это и был больной сын Сары Миша с ангельски кроткими чертами и по-взрослому сосредоточенным взглядом. На миг Армен представил себе его лежащим в одиночестве в полумраке больничной палаты, и ему подумалось, что, в сущности, мальчик уже мертв и он присутствует сейчас на его поминках…

– Извини, я немного замешкалась… – услышал он делано бодрый голос Сары.

Зажав под мышкой графин с вином и держа в руках тарелки с закуской, она вышла из-за занавески и плавно приблизилась к столу. Она успела переодеться: на ней было короткое домашнее платье, легкое и широкое; иногда распахиваясь, оно подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры. Ставя кувшин на стол, она наклонилась, и взгляд Армена невольно упал на ее обнаженные груди в разрезе платья; они были так близко, что ему показалось, будто он чувствует их трепет и аромат. И на какое-то мгновение он погрузился в ту глубокую и замкнутую тишину, которая обволакивала его на краю полного теней ущелья у родного села, когда он трогал ладонью извилистые морщины горячих скал, склонившихся над бездной. Он беспокойно шевельнулся, и Сара уловила смысл этого движения: губы ее тронула лукавая улыбка… И Армен почувствовал в груди неожиданную щемящую боль: ему показалось, что он изменяет неизвестному, но бесконечно любимому и родному человеку. Потупив глаза, исполненный отвращения к самому себе, он сморщил лоб и еще ниже наклонил голову к столу.

– Если хочешь спать, поднимись на чердак, крепко прижми к себе солому и спи… – с едкой усмешкой сказала Сара, сев на кровать. – Может быть, нальешь нам вина, молодой человек?..

Армен встрепенулся и, встретив коварно-испытующий взгляд Сары, смутился. Наполняя бокалы, он пролил каплю на скатерть, и вино, похожее на кровь, тут же впиталось в белую ткань. Это невольно напомнило Армену то, что произошло с ним в лесном селе…

– Ешь, я знаю, что ты голоден, – с неожиданной нежностью сказала Сара и, не ожидая ответа, сама накинулась на еду.

Армен взял кусочек хлеба с сыром и стал медленно жевать, глядя на движения Сары, в которых была какая-то лихорадочная поспешность.

Пока они ужинали, Армен рассказал ей о затерянном в лесу селе, об убитом малыше, о старушке на обочине дороги, продававшей пирожки, похожие на шарики из теста. При этом он искусно обошел происшедший с ним случай. Сара слушала, опустив голову и ни разу на него не взглянув.

– Гм, интересно… – вытирая губы, безразличным тоном сказала она, и лицо ее чуточку омрачилось. – Выпьем за наше знакомство… – Она подняла свой бокал и придвинулась ближе к нему; от этого движения подол ее платья чуть приподнялся, обнажив полные соблазнительные бедра.

Вино было густое и терпкое. Из чувства самолюбия Армен выпил до дна и ощутил такую слабость и усталость, что комната медленно поплыла у него перед глазами. Как сквозь густой туман он увидел Сару: наклонив голову, точно к чему-то готовясь, она водила по скатерти кончиком кухонного ножа. Армен улыбнулся: эта женщина принадлежит ему, она сидит здесь ради него, она существует для него…

– Армен, ты в жизни много книг прочитал? – вдруг спросила Сара, опершись локтями на стол. Голос ее прозвучал непривычно грустно и озабоченно.

– Почему ты спрашиваешь? – удивился Армен. Усталость его как рукой сняло.

– Ну… знаешь, мне кажется, что болезнь у Миши… как бы это сказать… не телесная, а душевная… Мне это подсказывает мой материнский инстинкт… Понимаешь, Миша с малых лет был неразговорчивым ребенком. Не любил ни играть, ни читать. Его ничто не интересовало. Всегда садился на вторую ступеньку нашей лестницы – почему именно на вторую, не могу объяснить, – садился и смотрел в одну точку. Что он видел перед собой и о чем думал, никто не знал, и он никому не говорил. Я решила, что это у него такой характер… ну, ребенок уж таким уродился, что тут поделаешь. Ко мне тоже был безразличен, даже больше – смотрел почти враждебно. Не давал себя обнять, приласкать, всегда отталкивал меня, будто я ему не мать, а чужая, посторонняя женщина. Единственный, кого Миша любил, – вот это ничтожество… – Сара с ненавистью показала на висящую на стене фотографию бородатого человека. – Этот грязный развратник!..

– Кто это? – удивился Армен.

– Отец Миши, мой бывший муж, – нахмурилась Сара.

– А я грешным делом подумал…

– Всю жизнь мне испоганил, мерзавец! – Сара едва сдерживала слезы.

– А где он сейчас?

– В тюрьме.

– За что его посадили?

– В соседнем селе новую школу строили, а он там был пастухом. Задабривал старосту села, подарки преподносил, на задних лапках перед ним ходил и в конце концов выпросил себе новую должность: староста помог ему стать начальником на этой стройке. Представляешь? Без всякого образования, неуч… И сразу же задрал нос: решил, что люди рождены для того, чтобы ему прислуживать. Бил меня без конца и унижал, будто мстил мне, не мог простить, что я его жена, что принадлежу ему… Каждый день ссоры, скандалы, крик. Все ребята в нашем городе заглядывались на меня, а этот подонок ни во что не ставил. Любовниц менял, как носовые платки. Дело дошло до того, что к девочкам стал приставать. Однажды дочка сторожа школы пришла по поручению матери, чтобы что-то отцу передать. Спрашивает у этого негодяя, где ее отец, а он зыркнул по сторонам, видит – никого поблизости нету, и говорит: «Пойдем, милая, я отведу тебя к папе». Завел бедную девочку в подвал школы и изнасиловал. В общем, дело получило огласку, преступление было доказано, и этому гаду ползучему дали пожизненное заключение. Вот и пусть теперь гниет!..

От негодования у нее перехватило горло. Дрожащими руками Сара машинально поправляла платье, чтобы прикрыть бедра, но они еще больше обнажались. Армен подумал о том, что Сара сейчас как бы разделилась на две части: та, которая рассказывала, не была похожа на ту, которой принадлежало это роскошное тело…

– Жизнь пошла насмарку, – продолжала Сара. – Но больше всех пострадал мой ангелочек, мой Миша: ему только-только исполнилось шесть, мы даже не смогли справить ему день рождения – он целыми днями плакал, отца хотел. Мне пришлось сказать ему всю правду. Он так внимательно меня слушал, как взрослый. А когда я кончила говорить, помолчал, потом уставился в одну точку, вскинул вверх палец и сказал: «Ничего, скажи, пусть он все равно придет, я его прощаю…» Я ужаснулась: в эту минуту он был так похож на своего отца – и взгляд, и голос, и этот вздернутый палец. Зашла за занавеску и стала плакать. А он отодвинул занавеску и говорит: «Почему ты плачешь, женщина, я всего-навсего хочу моего отца». Я просто онемела. А он повернулся, подошел к тахте и сел – точь-в-точь отец, прямой, как струнка, и больше ничего не сказал. В следующий раз заговорил, когда ему надо было в школу идти: «Не хочу, мне это не надо», – и все. Что мы ни делали, больше слова не произнес. Директор школы сам пришел к нам домой, уговаривал – никакого результата. Повела его к врачам, обследовали с ног до головы, сказали: здоров, нет у него никаких болезней и отклонений. Оформили умственную отсталость, и он остался дома…

Сара снова умолкла и, сжав губы, устремила почти умоляющий взгляд на фотографию сына. Потом лицо ее зарделось от какой-то тайной мысли. Легким движением она откинула голову, и завитки волос упали на белоснежную шею.

– Понимаешь… – чуть помявшись, продолжала Сара. – Я молодая женщина, красивая, не могла ведь я вечно оставаться одна, тем более что чувствовала себя такой униженной, втоптанной в грязь. По ночам плакала в подушку, а днем искала работу, как ты сейчас… Конечно, в желающих со мной познакомиться недостатка не было, но после одной-двух встреч становилось ясно, чего именно они желали… Я всем отказывала, и так прошло шесть месяцев, а потом встретила Кабу, его здесь называют «Черный», он в Китаке большой вес имеет. Сам он не местный, приехал откуда-то с юга; он смуглый и очень сильный мужчина, как кусок булыжника, который свалился с неба на землю. Почти половина павильонов на автовокзале принадлежит ему. Я поняла, что он влюбился в меня с первой же встречи, и это было не притворство, а настоящая любовь. Он дал мне работу в павильоне, чтобы я могла содержать себя и ребенка, у меня ведь, честно говоря, никакого образования нет, мне трудно где-то устроиться. Каба женат, и у него дети, но я его семье не помеха, у меня своих забот по горло… – Сара сжала губы и откинула упавшие на лоб волосы. – Я, как могла, объяснила Мише наше положение, он выслушал с каменным лицом и ничего не сказал. Я горько расплакалась. А он вышел из дома и сел на вторую ступеньку лестницы, на свое место. Когда, уходя на работу, я прошла мимо него, он все сидел в той же позе и смотрел в одну точку. С разбитым сердцем я направилась к выходу и вдруг слышу за спиной его голос: «Пусть придет, – говорит, – мой дядя». Я была поражена: он, значит, решил, что Каба его дядя, брат отца. Я повернулась, пошла к нему, чтобы обнять, но он, не взглянув на меня, встал и скрылся в доме. От счастья я заплакала. Вечером вернулась с Кабой, чтобы познакомить его с Мишей. Смотрю, он вытащил снимок отца, повесил его на стену, а сам торжественно сел под ним на тахту. Когда мы вошли, он встал, ни слова не говоря, прошел мимо Кабы, отодвинул занавеску и скрылся за нею. Зашла к нему немного погодя – он сидит на своей постели и смотрит в одну точку…

– Удивительно, – прервал ее рассказ Армен, стараясь не показать, что существование Кабы его неприятно поразило. – Значит, Миша абсолютно ничего не делает?

– Он пишет, – понизив голос, таинственно сообщила Сара.

– Что же он пишет? – не смог скрыть удивления Армен.

– Не знаю, – неуверенно произнесла Сара, отводя глаза в сторону. – Вернее, он не пишет, потому что не знает букв, а рисует… Я тебе сейчас покажу…

Сара вскочила, ушла за занавеску и вскоре вернулась, держа в руке толстую пачку бумаги, напоминавшую книгу – без обложки и с расклеившимися страницами.

Армен положил эту кипу на стол и стал просматривать. Сара, стоя рядом, тоже склонилась над листками и нетерпеливо поглядывала на него, точно именно он должен был ответить на все волнующие ее вопросы. При этом левая грудь Сары с интимной непринужденностью прижалась к его плечу. И хотя Армену была приятна эта близость ее дыхания и тела, он целиком погрузился в рисунки. И по мере того как он поочередно их разглядывал, его удивление росло. На всех без исключения рисунках было изображено одно и то же, в тех же пропорциях и в том же порядке, точно они были копией, снятой с одного оригинала: в самом центре листка – выведенный не циркулем, а рукой на удивление безукоризненный круг, а за пределами круга – какие-то черточки, на первый взгляд казавшиеся буквами незнакомого языка; но, вглядевшись, Армен обнаружил, что это всего лишь ничего не значащие ломаные линии, которые, однако, с поразительной точностью повторялись на всех рисунках, между тем как сам круг был абсолютно пустой…

Некоторое время Армен не мог оторвать взгляда от рисунков, потом, точно очнувшись, повернулся к Саре, которая пристально смотрела на него, затаив дыхание.

– К сожалению, ничего сказать не могу… – медленно произнес он. – Миша ужасно сосредоточен, погружен в себя…

Перед ним опять мелькнуло отраженное в зеркале грустное лицо мальчика, и его охватило странное чувство, он вдруг подумал, что этот без конца повторяющийся рисунок, быть может, символизирует смерть: Миша изобразил собственную смерть…

– Когда он нарисовал свой последний рисунок?

– Кажется, в день, когда его отвезли в больницу. – Сара выпрямилась. – Да, именно в тот день… – Она обошла стол, снова уселась на кровати и неожиданно смешалась.