Текст книги "Капитан Хорнблауэр"

Автор книги: Сесил Скотт Форестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

II

– Сэр, слуга из «Ангела» принес записку и ждет внизу, – сказала квартирная хозяйка, когда Хорнблауэр, в ответ на стук, пригласил ее войти в гостиную.

Хорнблауэр взял записку, взглянул на адрес и вздрогнул – он мгновенно узнал аккуратный женский почерк, которого не видел вот уже несколько месяцев. Сдерживая волнение, он обратился к жене:

– Записка адресована нам обоим, дорогая, – сказал он. – Я открою?

– Да, конечно, – сказала Мария.

Хорнблауэр разорвал облатку и прочел:

Таверна «Ангел»

Плимут

4 мая 1810

Контр-адмирал сэр Перси и леди Барбара Лейтон сочтут за честь, если капитан и миссис Хорнблауэр отобедают с ними по указанному адресу завтра, пятого числа, в четыре часа дня.

– Адмирал в «Ангеле». Он приглашает нас завтра на обед, – сказал Хорнблауэр небрежно. Сердце так и прыгало у него в груди. – С ним леди Барбара. Мне кажется, дорогая, надо пойти.

Он передал жене записку.

– У меня с собой только голубое платье, – сказала Мария, прочитав.

Женщина, получив приглашение, первым делом думает, во что ей одеться. Хорнблауэр постарался сосредоточиться на проблеме голубого платья. Душа его пела. Леди Барбара здесь – их разделяют какие-то двести ярдов.

– Оно тебе очень идет, – сказал он. – Ты же знаешь, как я его люблю.

Может быть, очень дорогое, хорошо сшитое платье и пошло бы Марии, на которой все обычно сидело комом. Но пойти надо непременно, и лучше, если он немного подбодрит Марию. Неважно, каким будет ее наряд, лишь бы она сама думала, что одета со вкусом. Мария отвечала счастливой улыбкой. Хорнблауэру стало стыдно. Он чувствовал себя Иудой. Рядом с леди Барбарой Мария будет казаться жалкой замарашкой. Однако, пока он притворяется любящим супругом, она будет счастлива и ничего не заподозрит.

Он написал ответную записку и позвонил, чтобы ее забрали. Потом застегнул мундир.

– Мне надо на корабль, – сказал он.

Мария взглянула укоризненно, и ему стало больно. Да, она мечтала чудесно посидеть вдвоем, а он и впрямь не собирался сегодня на судно. Это – только предлог, чтобы побыть в одиночестве и не слушать ее болтовню. Он уже предвкушал, как наедине с собой будет убиваться радостью. Леди Барбара в Плимуте, завтра он ее увидит! От волнения он не мог усидеть на месте.

Быстро шагая к причалу, он только что не пел от радости. Он уже не раскаивался, вспоминая, как покорно смирилась Мария с его уходом – ей ли не знать, что капитан, снаряжающий в плаванье линейный корабль, не распоряжается своим временем.

Торопясь уединиться, он всю дорогу подгонял и без того вспотевших гребцов, едва ступив на палубу, торопливо козырнул шканцам и сбежал вниз, в вожделенное укрытие. Он мог бы заняться сотней дел, но душа не лежала ни к одному. Через загроможденную вещами каюту, дальше, через дверь в переборке на кормовую галерею. Здесь, недосягаемый для докучных помех извне, он облокотился о поручень и стал глядеть на воду.

Шел отлив, с северо-востока дул легкий ветерок. Кормовая галерея «Сатерленда» была обращена на юг, к Хэмоазе. Слева копошился муравейник дока, впереди покачивались на блестящей воде корабли, там и сям шныряли береговые лодки. За крышами провиантского двора высился Эджкумбский холм. Жалел Хорнблауэр об одном: что мыс Девил заслоняет от него город, а значит – и крышу гостиницы, которую леди Барбара освятила своим присутствием.

И все же она здесь, завтра он ее увидит. Он так сильно сжал поручень, что заныли пальцы. Он разжал их, отошел от поручня и заходил по галерее – голова опущена, чтобы не задевать верхнюю палубу, руки сцеплены за спиной. Боль, которую он испытал три недели тому назад, узнав, что леди Барбара вышла замуж за адмирала Лейтона, уже отпустила. Осталась только радость от мысли, что она его помнит. Некоторое время Хорнблауэр тешил себя надеждой: что, если она последовала за мужем в Плимут нарочно, чтоб повидать его. Он не удосужился подумать, что ею, возможно, двигало желание подольше побыть с мужем. Это она уговорила сэра Перси немедленно послать приглашение – Хорнблауэр отказывался принять во внимание, что любой адмирал постарался бы как можно скорее взглянуть на незнакомого капитана, оказавшегося под его началом. Это она убедила сэра Перси просить за него в Адмиралтействе – тогда понятно, почему его назначили на «Сатерленд», не продержав в запасе и месяца. Именно леди Барбаре он обязан ощутимой прибавкой к жалованью – как капитан линейного корабля он получал теперь на шестнадцать шиллингов больше.

Он уже прошел четвертую часть капитанского списка. Если его будут назначать так же аккуратно, то меньше чем через двадцать лет – то есть задолго до шестидесяти – он поднимет адмиральский флаг. А там пусть списывают в запас – с него вполне хватит адмиральского чина. На половинное адмиральское жалованье можно жить в Лондоне. Он найдет себе покровителя и пройдет в Парламент. Будет жить в почете и довольстве. Почему бы нет? А леди Барбара его помнит, печется о нем, ищет встречи, несмотря на то, что он так нелепо с ней обошелся. В нем вновь закипала радость.

Парившая на ветру чайка вдруг захлопала крыльями, пронзительно закричала ему прямо в лицо. Она бесцельно кричала и хлопала крыльями возле самой галереи, потом столь же бесцельно унеслась прочь. Хорнблауэр проводил ее взглядом, а когда вернулся к прерванной прогулке, то обнаружил, что нить его рассуждений оборвалась. Отступившая было мысль о нехватке матросов вновь омрачила его сознание. Завтра он вынужден будет сознаться перед адмиралом, что не выполнил первейшую из капитанских обязанностей: на «Сатерленде» недостает ста пятидесяти матросов.

Может быть, Лейтон вовсе не хлопотал за него, и Хорнблауэра забросила в его эскадру неведомая причуда судьбы. Лейтон будет ревновать к нему жену, искать способы его погубить. Он отравит ему жизнь, доведет до умопомешательства, наконец, раздавит и добьется увольнения со службы – что адмиралу уничтожить капитана! Быть может, леди Барбара добилась его назначения в эскадру Лейтона, чтоб отомстить за прошлое. Хорнблауэра охватило отчаяние. Он готов был в это поверить.

Она догадалась, какая у него жена, и пригласила их нарочно, чтобы позлорадствовать. Завтрашний обед будет для него одним нескончаемым унижением. Жалованье ему выплатят не раньше, чем дней через десять – иначе он сегодня же повез бы Марию выбирать платье. Лучшее платье в Плимуте. Хотя чего стоит лучшее плимутское платье в глазах графской дочери, чьи туалеты, без сомнения, поступают прямиком из Парижа. Нет у него двадцати фунтов, он только что отослал всех четырех лейтенантов – Буша, Джерарда, Рейнера и Хукера – вербовать новобранцев. Они взяли с собой тридцать матросов – последних, надо сказать, надежных матросов на корабле. Может быть, из-за этого на нижней палубе начнутся беспорядки – может быть, завтра, когда он будет обедать у адмирала, вспыхнет мятеж.

Довольно растравлять душу. Хорнблауэр раздраженно вскинул голову и с размаху ударился затылком о палубный бимс. Тогда он сжал кулаки и проклял службу, как проклинал ее тысячи раз до того. И тут же рассмеялся – если бы не умение смеяться над собой, он давно бы пополнил ряды сумасшедших капитанов. Овладев расходившимися чувствами, он заставил себя всерьез подумать о будущем.

Приказы, согласно которым он поступал в эскадру Лейтона, коротко извещали, что эскадра направляется в западное Средиземноморье. Очень любезно со стороны Лордов Адмиралтейства предупредить хотя бы об этом. Случалось, капитан снаряжался в Вест-Индию и узнавал, что прикомандирован к балтийскому конвою. Западное Средиземноморье может означать блокаду Тулона, оборону Сицилии, участие в испанской войне. По крайней мере веселее, чем караулить Брест, хотя и шансов на призовые деньги неизмеримо меньше – Испания теперь союзница Англии.

Он говорит по-испански, значит «Сатерленд» почти наверняка отправят к берегам Каталонии, поддерживать испанскую армию. Здесь покрыл себя неувядаемой славой лорд Кохрейн, но Кохрейн нынче в немилости. Еще не стихло эхо трибунала, разбиравшего его операцию на Баскском рейде, и если Кохрейну когда-нибудь дадут корабль, он может считать себя счастливчиком. Вот живой пример, какое безумие боевому офицеру ввязываться в политику. Быть может (Хорнблауэр боролся с неоправданным оптимизмом и пессимизмом разом), Адмиралтейство готовит его на место Кохрейна. Если так, его ценят куда выше, чем он смел надеяться. Он сурово отогнал эту мысль и улыбнулся, напомнив себе, что от переизбытка чувств можно стукнуться головой о палубный бимс – и ничего боле.

Мысль эта успокоила, он зашагал, философски убеждая себя, что гадает понапрасну – он все узнает в свое время, а пока, сколько ни тревожься, от судьбы не уйдешь. Двести британских фрегатов и сто двадцать линейных кораблей бороздят моря, на каждом – свой капитан, царь и Бог для команды и марионетка для Адмиралтейства. Разумнее всего выкинуть из головы пустые домыслы, отправляться домой, тихо посидеть с женою и не думать о будущем.

Он уже выходил из галереи, чтобы потребовать гичку, когда на него вновь нахлынула волна пьянящего восторга. Завтра он увидит леди Барбару.

III

– Я хорошо выгляжу? – спросила Мария, заканчивая туалет.

Хорнблауэр застегивал парадный мундир; он поглядел на нее и изобразил восхищенную улыбку.

– Прекрасно, дорогая, – сказал он. – Это платье сидит на тебе, как ни одно другое.

Наградой ему была улыбка. Бесполезно говорить Марии правду, объяснять, что именно этот голубой оттенок не идет к ее красным щекам. Полная, плохо сложенная, с жесткими черными волосами, Мария никогда не будет элегантной. В лучшем случае она походила на жену бакалейщика, в худшем – на судомойку, которая вырядилась в барынины обноски. Хорнблауэр поглядел на ее красные короткопалые руки: действительно, как у судомойки.

– Я надену парижские перчатки, – сказала Мария, проследив его взгляд. Черт, как она угадывает всякое его желание, как старается угодить. В его власти причинить ей страдание. От этой мысли Хорнблауэру сделалось неуютно.

– Лучше и лучше, – галантно произнес он. Он стоял перед зеркалом, оправляя сюртук.

– Тебе так идет парадный мундир, – сказала Мария восхищенно.

Вернувшись в Англию, Хорнблауэр первым делом приобрел себе новые мундиры – перед тем он несколько раз попадал в неловкое положение из-за убожества своего гардероба. Сейчас он с удовлетворением разглядывал себя в зеркале. Свисавшие с плеч тяжелые эполеты были из настоящего золотого шнура, как и широкий позумент по краю и вокруг петлиц. Когда он шевелился, пуговицы и обшлага отсвечивали – приятно было видеть тяжелые золотые нашивки на обшлаге, означавшие, что он служит капитаном уже более трех лет. Галстук из плотного китайского шелка. Белые, отлично скроенные кашемировые бриджи, белые шелковые чулки – лучшие, какие он смог отыскать. Он пристыженно вспомнил, что у Марии под юбкой дешевые бумажные чулки по четыре шиллинга пара. С макушки до щиколоток он был одет, как пристало джентльмену. Смущали только башмаки. Пряжки на них были под золото, и Хорнблауэр опасался, что рядом с пуговицами на мундире подделка будет бросаться в глаза. Сегодня вечером надо по возможности не привлекать внимания к ногам. Какая жалость, что шпага ценою в сто гиней – дар Патриотического Фонда за потопленный «Нативидад» – еще не прибыла. Придется нацепить пятидесятигинеевую шпагу, которой его, тогда еще совсем молодого капитана, наградили за захват «Кастильи».

Он взял треуголку – на ней позумент и пуговицы тоже были золотые – и перчатки.

– Готова, дорогая? – спросил он.

– Да, Горацио. – Она давно обнаружила, что ее муж ненавидит несобранность, и покорно старалась не раздражать.

Послеполуденное солнце вспыхивало на золотых пуговицах и галуне, шедший навстречу субалтерн народного ополчения почтительно козырнул. Хорнблауэр заметил, что цеплявшаяся за субалтерна молодая особа разглядывает Марию пристальнее, чем его. Ему даже померещилась жалостливая усмешка в ее глазах. Да, Мария, без сомнения, не та женщина, какую пристало вести под руку офицеру в чинах. Но она его жена, подруга его юности. Надо платить за ту сердечную слабость, которая толкнула его к браку. Маленький Горацио и маленькая Мария умерли от оспы на квартире в Саутси. Он обязан ей преданностью уже по этой причине. Сейчас она, возможно, снова носит под сердцем его дитя. Конечно, это было чистейшим безумием, но безумием, извинительным в человеке, чье сердце разрывается от ревности. Тогда только что стало известно о замужестве леди Барбары. Однако за это безумие тоже надо расплачиваться, расплачиваться нежностью. Лучшие чувства вкупе с природной нерешительностью побуждали его хранить супружескую верность, утешать Марию, притворяться любящим мужем.

Мало того. Гордость никогда не позволит ему публично признать, что он совершил ошибку, влип, как желторотый юнец. Уже из-за одного этого он не мог бы открыто порвать с Марией – даже если бы нашел в себе силы разбить ей сердце. Он вспомнил, как цинично флотские обсуждали личную жизнь Нельсона, а после – Боуэна и Семсона. Пока он верен жене, о нем ничего подобного не скажут. Люди терпимы к чудачеству и смеются над слабостью. Возможно, они дивятся его преданности, но не более того. Пока он ведет себя так, будто Мария для него – единственная женщина в мире, им придется принять на веру: в ней есть нечто, неуловимое для стороннего наблюдателя.

– Мы ведь в «Ангел» идем, дорогой? – прервала его раздумья Мария.

– Да, а что?

– Мы прошли мимо. Я тебе говорила, но ты не слышал.

Они вернулись. Смешливая горничная пропустила их в прохладный полумрак дальних комнат. В обшитой дубом гостиной стояли мужчины и женщины, но Хорнблауэр видел только одну. Леди Барбара была в голубом платье, серо-голубом, под цвет глаз. На груди на золотой цепочке – сапфировый кулон, но глаза лучились ярче сапфиров. Хорнблауэр поклонился и, запинаясь, представил Марию. Комната была как в тумане и только леди Барбару он видел совершенно отчетливо. Со щек ее сошел прежний золотистый загар теперь их покрывала приличествующая знатной даме бледность.

До Хорнблауэра дошло, что кто-то с ним говорит – причем уже некоторое время.

– Очень рад видеть вас здесь, капитан Хорнблауэр, – услышал он. – Позвольте вас представить. Капитан Хорнблауэр – миссис Эллиот. Капитан Хорнблауэр – миссис Болтон. Мой флаг-капитан, капитан Эллиот, с «Плутона». Нет надобности представлять капитана Болтона с «Калигулы» – насколько я понял с его слов, вы вместе служили на «Неустанном».

Туман перед глазами Хорнблауэр понемногу рассеивался. Он пробормотал несколько слов. Тут хозяин гостиницы очень кстати объявил, что обед подан. Пока все рассаживались за круглым столом, Хорнблауэр перевел дух. Напротив оказался Болтон, краснощекий, с незатейливым честным лицом. Хорнблауэр и сейчас ощущал его крепкое дружеское пожатие. Ни в шершавой ладони, ни во всем облике Болтона уж точно не было ничего от высшего света. Кстати, и в миссис Болтон тоже – она сидела справа от Хорнблауэра, между ним и адмиралом, такая же невзрачная, как Мария, так же безвкусно одетая. Это утешило его несказанно.

– Поздравляю вас, капитан, с назначением на «Сатерленд», – сказала леди Барбара слева от Хорнблауэра, и на него легонько повеяло духами. Голова закружилась. Ее аромат, ее голос дурманили, как встарь, он не знал, что ответить.

– Здешний хозяин, – объявил адмирал, погружая половник в большую серебряную супницу, – клялся и божился, что знает секрет приготовления черепахового супа, посему я доверил черепаху его заботам. По счастью, он не соврал. Херес вполне приличный – Джордж, налей хересу.

Хорнблауэр неосторожно отхлебнул слишком горячего супу, обжегся и от этого протрезвел. Повернувшись, он взглянул на адмирала, которому обязан будет верой и правдой служить следующие два-три года и который завоевал руку леди Барбары, не потратив на ухаживания и трех недель. Что ж – высок, представителен, недурен лицом. Сверкающий мундир украшают красная лента и звезда ордена Бани. Лет едва ли сильно за сорок – года на два старше Хорнблауэра – значит, влиятельные родственники выхлопотали ему адмиральский чин в кратчайший возможный срок. Впрочем, полноватая нижняя челюсть выдавала, на взгляд Хорнблауэра, то ли тупость, то ли самовлюбленность – вероятно, и то и другое.

Все это Хорнблауэр успел разглядеть в первые несколько секунд. За этим занятием он чуть не позабыл о приличиях – сидя между леди Барбарой и адмиралом, трудно было не потерять головы. Он поспешил исправиться.

– Надеюсь, леди Барбара, вы в добром здравии? – спросил он. Пытаясь угадать нужный тон, он неожиданно для себя заговорил со своеобразной, суховатой шканцевой вежливостью. Мария, сидевшая рядом с капитаном Эллиотом по другую сторону от леди Барбары, приподняла брови – она всегда чутко улавливала настроения мужа.

– О, да, – спокойно отвечала леди Барбара. – А вы, капитан?

– Горацио здоров, как никогда, – вмешалась Мария.

– Приятно слышать, – сказала леди Барбара, оборачиваясь к ней. – А вот бедного капитана Эллиота до сих пор иногда лихорадит – он во Флиссингене подхватил малярию.

Ход был удачный – между Марией, леди Барбарой и Эллиотом тут же завязался разговор, в котором Хорнблауэру не осталось места. Он немного послушал, потом заставил себя повернуться к миссис Болтон. Та явно не привыкла блистать в светской беседе. Похоже, от нее можно было добиться лишь «да» и «нет», сидевший по другую руку от нее адмирал увлеченно беседовал с миссис Эллиот. Хорнблауэр замкнулся в мрачном молчании. Из разговора двух дам Эллиот вскорости выпал и сидел между ними бессловесный, однако ни Марию, ни леди Барбару это не смутило – они и без его участия продолжали беседовать так увлеченно, что их не отвлекла даже перемена блюд.

– Позвольте отрезать вам говядины, миссис Эллиот? – спрашивал адмирал. – Хорнблауэр, сделайте милость, займитесь утками, они перед вами. Это говяжьи языки, Болтон, местный деликатес – впрочем, вам это, конечно, известно. Попробуете, или вам больше приглянулась говядина? Эллиот, предложите дамам рагу. Может, им по душе заграничные выкрутасы, а я вот не люблю, чтобы мясо мешали с овощами. Там на буфете холодный мясной пирог – хозяин уверял, что прославился именно этими пирогами. Копченая баранина, такую нигде, кроме как в Девоншире, не сыщете. Миссис Хорнблауэр? Барбара, дорогая?

Хорнблауэр в это время нарезал утку. При звуке святого для него имени, столь небрежно оброненного, защемило сердце, и нож, которым он отделял от утиной грудки длинную полосу мяса, застрял посреди надреза. С усилием Хорнблауэр продолжил сие занятие и, поскольку никто за столом жареной утки не пожелал, положил отрезанное себе на тарелку. По крайней мере, ему не пришлось ни с кем встречаться глазами. Мария и леди Барбара все так же беседовали. У Хорнблауэра разыгралось воображение. Ему мерещилось нечто нарочитое в том, как леди Барбара повернула к нему плечо. Быть может увидев Марию и убедившись в его дурном вкусе, она сочла, что его любовь не делает ей чести. Только бы Мария не наговорила чего-нибудь уж совсем глупого и неловкого – он почти не слышал их разговора. Он едва прикоснулся к обильной трапезе – по обыкновению скромный аппетит улетучился совсем. Он жадно пил вино, которое подливал и подливал слуга, потом вдруг сообразил, что делает, и остановился – напиваться он любил еще меньше, чем переедать. После этого он только возил вилкой в тарелке, притворяясь, что ест. К счастью, его соседка миссис Болтон не страдала отсутствием аппетита и молча нажимала на еду – если бы не это, смотреть на них было бы уж совсем тоскливо.

Убрали со стола, освободили место для сыра и сладкого.

– Ананасы, конечно, не те, что в Панаме, капитан Хорнблауэр, – сказала леди Барбара, внезапно поворачиваясь к нему. – Но, может, все-таки попробуете?

Он так смешался от неожиданности, что еле-еле разрезал ананас серебряным ножом и положил ей кусок. Теперь он мог говорить с ней, мало того, страстно желал говорить, но слова не шли – вернее, он поймал себя на желании спросить, нравится ли ей замужем. Хотя ему хватило ума удержаться от подобной глупости, он ничего не мог измыслить взамен.

– Капитан Эллиот и капитан Болтон, – сказала леди Барбара, – непрестанно выпытывают у меня подробности сражения между «Лидией» и «Нативидадом». На большинство вопросов я не могу ответить по незнанию предмета, тем более что, как я объясняю, вы заточили меня в кубрике, откуда я решительно ничего не видела. Но, похоже, даже это не умерило их зависти.

– Ее милость права, – объявил Болтон через весь стол. Теперь он стал еще громогласнее, чем в бытность свою молодым лейтенантом. – Расскажите нам, Хорнблауэр.

Хорнблауэр, чувствуя на себе взгляды собравшихся, покраснел и затеребил галстук.

– Давайте, выкладывайте, – нажимал Болтон: человек явно несветский, он за весь вечер почти не открывал рта и только сейчас, предвкушая рассказ о морском сражении, оживился.

– Доны дрались лучше обычного? – спросил Эллиот.

– Ну, – начал Хорнблауэр, понемногу теряя бдительность. Все слушали, то один, то другой из мужчин задавали вопросы. Мало-помалу Хорнблауэр разговорился. История разворачивалась, вечно сдерживаемая Хорнблауэром говорливость переросла в красноречие. Он рассказывал о долгом поединке в безбрежном Тихом океане, о тяготах, о кровавом и мучительном побоище, о том, как, устало опершись на шканцевый поручень, торжествующим взглядом провожал в ночи идущего ко дну неприятеля.

Он смущенно смолк, осознав, что впал в непростительный грех хвастовства. Его бросило в жар. Он оглядел лица собравшихся, ожидая прочесть неловкость или открытое неодобрение, жалость или презрение. Он изумился, увидев вместо этого выражение, которое иначе как восхищенным назвать не мог. Болтон, старше его по службе лет на пять, а по возрасту и на все десять, смотрел на него широко открытыми глазами. Эллиот, командовавший в эскадре Нельсона линейным кораблем, с явным одобрением кивал массивной головой. Когда Хорнблауэр решился взглянуть на адмирала, то увидел – Лейтон все еще сидит, как громом пораженный. На смуглом красивом лице угадывалось легкое сожаление, что, столько прослужив на флоте, он ни разу не имел подобного случая отличиться. Но и его заворожило незатейливое мужество рассказа. Он заерзал и глянул Хорнблауэру в глаза.

– Вот и тост, – сказал он, поднимая бокал. – Пусть капитан «Сатерленда» превзойдет капитана «Лидии».

Тост был встречен одобрительным гулом, Хорнблауэр краснел и запинался. Трудно было снести восхищение людей, чьим мнением он дорожил, особенно теперь, когда он начал осознавать, что завоевал его нечестно. Только сейчас в памяти всплыл тошнотворный страх, с которым он ожидал неприятельских бортовых залпов, ужас перед увечьем, преследовавший его на протяжении всего боя. Он презренный трус, не то что Лейтон, Болтон и Эллиот, ни разу в жизни не испытавшие страха. Если б он рассказал им все, если б поведал не только о маневрах, но и о переживаниях, они бы пожалели его, словно калеку, его слава рассеялась бы, как дым. От смущения его избавила леди Барбара. Она встала, остальные дамы последовали ее примеру.

– Не засиживайтесь за вином, – сказала леди Барбара, когда мужчины встали их проводить. – Капитан Хорнблауэр – прославленный игрок в вист, нас еще ждут карты.