Текст книги "Лабиринт фараона"

Автор книги: Серж Брюссоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

5

Этой ночью Ануне приснился другой сон. Она находилась одна в Пер-Нефере, наклонившись над мумией, в голову которой втирала пахучую камедь, как вдруг вошел Кесму, бог прессов для выжимки винограда, маслин и тому подобного, почитаемый бальзамировщиками.

Кесму, как всегда, был занят поисками голов для раздавливания, чтобы заполнить ими свой пресс, так как был богом, любившим красное: красное вино, красную кровь.

– Мне нужна голова негритянки Ануны! – взвыл он своим окровавленным ртом. – Где она прячется? Я хочу получить череп благовонщицы…

Девушка прижалась к саркофагу, стараясь остаться незамеченной.

– Осирис! – взмолилась она. – Помоги мне…

Но она знала, что глупо было взывать к нему. Единственное средство установить контакт с богом – благовония, надо возжечь их. Почуяв их запах, ни одно божество не сможет отказаться от приглашения.

Так что, схватив кусок ладана со столика для мазей, она поспешно зажгла его.

– Осирис! – залепетала она, как только завитки дыма начали подниматься кверху. – Скажи, почему Кесму хочет моей смерти? Что я сделала плохого?

В этот момент Ануна почувствовала жгучую боль в ладони. Опустив глаза, она заметила, что ее кисть и вся рука… и все тело превратились в ладан; огонь своим жаром охватил ее. Пальцы ее, сперва покраснев, теперь становились столбиками серого пепла.

– Осирис! – еще раз взмолилась она. – Ответь мне, пока все мое тело не истлело…

Рука ее уже напоминала обугленный виноградный побег, огонь подбирался к плечу, шее, поднимался к лицу. Она тлела, не испытывая при этом ни малейшей боли и испуская странный устойчивый аромат. Женщина-ладан, она уже лежала на полу, от ее тела отваливались кусочки, превращавшиеся в золу. Она попыталась подползти к чану с холодной водой, чтобы погасить пожирающий ее огонь. Но Осирис все не отвечал, и ей приходилось терпеть и ждать, пока она не сгорит полностью.

– Осирис… – простонала она, когда ее ноги отвалились.

И вдруг над ней возник Кесму с занесенной над ее лицом ногой. Сандалией он раздавил голову Ануны и растер ее, как головешку потухающего костра. Вскоре от девушки осталось только серое пятно на полу.

Вот такой сон.

Первое, что пришло ей в голову, – это что речь шла о символическом страхе, связанном с боязнью старения, – ведь ей было уже шестнадцать лет, и с некоторых пор осознание этого не давало девушке покоя.

Простые люди жили в среднем тридцать лет, и этот факт принимался всеми. Тридцатилетний цикл земной жизни, в конце которого сокол улетал, чтобы возродиться на закате и раствориться в золоте солнца. Только фараон, его жрецы и писцы перешагивали этот рубеж. Хорошо питавшиеся, ухоженные, избавленные от тяжелых работ и приводящих к смерти непосильных нагрузок, они без труда достигали шестидесятилетнего и даже более преклонного возраста. Нередко фараон доживал до семидесяти, а то и восьмидесяти лет. Но в этом не было ничего удивительного, поскольку в жилах его текла божественная кровь, а внутренние органы состояли из чистого золота – плоть из плоти Ра, – не подвергающегося гниению. В свои шестнадцать лет Ануна прекрасно понимала, что прожила половину своего земного существования. Пора было использовать любую возможность, потому что лет через десять – если только будет еще жива! – она станет старухой.

Сегодня же из-за дурного сна она чувствовала себя хуже, чем обычно, была встревожена и казалась себе лесной мышью, выбежавшей на раскаленный песок, обжигающий ей лапы, тогда как высоко над ней сокол описывает круги, готовясь камнем броситься на добычу.

Утром она пошла к предсказателю, человеку, который растолковывал сны. К нему ходили многие египтяне, и ей пришлось дожидаться своей очереди. Когда она пересказала ему свой сон, святой человек, показалось ей, испугался.

– Большая опасность грозит тебе, – пробормотал он, избегая ее взгляда. – Скоро ты ввяжешься в непосильное для тебя дело. Богам нанесено оскорбление. Кощунство. Потому-то Осирис во сне отказывался тебе отвечать, а Кесму превратил тебя в золу. Твое преступление будет прямо связано с твоим промыслом – благовониями. Будь осторожна, старайся не попасть в западню. Тень смерти нависла над тобой.

6

Запах, издаваемый убийцами, разбудил Дакомона в тот момент, когда ему снился змей Апопи. Рептилия, каждую ночь пытавшаяся помешать плыть лодке Ра, извивалась на песке, своими следами намечая план лабиринта, и эти следы были такими запутанными, что Дакомон плакал от радости. Именно в этот миг вонь проникла в его ноздри. Подобного никогда не случалось в жилище архитектора: запах нечистого тела, пота, к которым примешивался специфический запах матерчатых полос, используемых бальзамировщиками. Но все перебивала кисловатая примесь – от меди кинжалов.

С сильно бьющимся сердцем Дакомон приподнялся на локте. Хотя он и был архитектором, но тем не менее страстно любил ароматы, а нос его был способен уловить самые тончайшие запахи – так жрец читает самые неразборчивые иероглифы. Первым его побуждением было взять флакон с туберозой и поднести к носу, но рука его повисла в воздухе, когда до него дошло, что на этот раз опасность вполне реальна.

Пот выступил у него на лице, но его запах не вызывал раздражения, так как Дакомон регулярно пил настойку мелиссы, поэтому все его телесные выделения были облагорожены этим растением, ценным еще и тем, что оно отпугивало мошкару.

Он посмотрел на умирающее на горизонте солнце. Лодка Ра уходила под землю для ночного путешествия, наполненного опасностями и ловушками. Наступала ночь, а вместе с ней явились демоны мрака, привлекаемые запахом человеческой плоти.

Дакомон перевел глаза на молоденькую обнаженную служанку, вытянувшуюся рядом. На мгновение ему показалось, что он увидел расплывшееся кровавое пятно под ее разрезанным горлом, но то была всего лишь тень, а то, что он принял за зияющую рану, оказалось тонким ожерельем, сплетенным из перекрученных слоновых шерстинок. Впечатление усиливалось яркой притиркой, которой девушка, как этого требовала тогдашняя мода, натерла ладони рук и ступни ног.

Он фыркнул. Решительно разыгрались нервы. Он помнил, что уснул на террасе после любовной игры, помнил, что ему снился Апопи, а потом… Потом на него нахлынул запах.

Запах убийц, присланных фараоном. Безликие головорезы, обматывавшие лицо повязками, походили на мумии, сбежавшие из саркофагов. В этом заключалась одна из коварных уловок Анахотепа, целью которой было повергнуть в ужас своих врагов, заставить их поверить в то, что Анубис наделил его властью над мертвецами, и те по его приказу могли показать места своего захоронения. Об этом говорили с оглядкой, намеками, потому что всем была известна патологическая подозрительность старого номарха. Разве не повелел он недавно нарисовать большие глаза уджа на всех стенах в городе и даже в домах своих министров, чтобы следить за всеми их действиями, в том числе самыми интимными?

Говорили, что магический глаз Гора осведомлял его обо всем, что попадало в его поле зрения, как на улицах, так и в богатых домах чиновников. Было строго запрещено прикрывать эти глаза тканью или замазывать глиной. Ослушавшимся отрезали уши.

Как и все, Дакомон лишь поклонился и изобразил улыбку, когда дворцовые художники предстали перед дверью его дома, чтобы начертать уджа на его стенах.

– Это не для того, чтобы следить за тобой, друг мой, – проскрипел Анахотеп, – а для твоей же безопасности. Ты знаешь, что у меня много врагов, а тебе завидуют, потому что ты приближен ко мне, считаешься одним из «единственных друзей фараона». Когда-нибудь тебе попытаются навредить. Глаза, нарисованные на твоих стенах, предупредят меня, и я смогу поспешить к тебе на помощь. Благодаря им я могу быть в курсе всех твоих дел… и чувствовать себя не таким одиноким.

Архитектор ответил, что весьма польщен, но, не будучи глупцом, заключил из этого, что номарх отныне не доверял и ему так же, как и другим.

И с этим ничего нельзя было поделать: болезнь его была неизлечимой. Анахотеп полагал, что может заглянуть в души окружавших его придворных и узреть в них зачатки бунта, зародыши заговора и тогда будет вправе уничтожить их ради обеспечения своей безопасности. Он держал при себе свору убийц-фантомов, которых никто не знал в лицо. Одни уверяли, что речь шла о фанатичных жрецах, другие были уверены, что для этой цели были отобраны наложницы из его гарема.

– Это его незаконные сыновья, – оглядываясь, шептал один.

– Нет, его дочери, – поправлял другой. – Он держит в секрете их рождение, так как не хочет признаться, что неспособен произвести на свет детей мужского пола.

Но на самом деле никто ничего не знал. Известно было только, что убийцы с замотанными лицами проникали в самые охраняемые дворцы, чтобы удушить подушкой или повесить на кожаном шнуре всех, кого возненавидел фараон.

Дакомон вздрогнул и повел носом, принюхиваясь к ужасному запаху, заставшему его врасплох. Свое детство он провел так же, все время принюхиваясь, чем приводил в отчаяние родителей, говоривших ему, что он ведет себя как свинья. Но он был не виноват в том, что боги одарили его необыкновенным обонянием. Если бы он не стал архитектором, как его отец, он сделался бы парфюмером. Но семья отговорила его, ибо это означало превратиться в торговца, так как подобная работа предполагала опасные путешествия в далекие восточные и южные страны, где растут лучшие в мире ароматические растения.

Дакомон сделал несколько шагов по террасе. Он был молодым мужчиной, стройным, мускулистым, нравился женщинам. У него было красивое лицо с глазами лани, опушенными густыми ресницами, и чувственные губы чревоугодника. Фараон, профилем походивший на грифа, очень завидовал ему. Архитектор надел набедренную повязку и обул сандалии. Обычно он ходил босиком, но что-то ему сейчас подсказало, что, может быть, ему вскоре придется бежать по каменистой земле.

Он стал думать, когда же совершил ошибку, способную возбудить ненависть Анахотепа. Он мог бы поклясться богами, что был крайне осторожен в своих действиях и словах. Он даже никогда не пытался спрятаться от всевидящих нарисованных глаз, как это делали некоторые. Ему было известно, что номарх умел читать по губам, и, даже если уджа ничего не доносил, Анахотепу тем не менее не составляло труда узнать, что о нем говорят, всмотревшись в шевеление губ.

Фараон был стар. Придворные подозревали, что у него начало развиваться старческое слабоумие. Будущая смерть была его навязчивой мыслью, так же как и переселение в строившуюся «обитель миллионов лет». Он необдуманно тратил на нее все, что награбил в номе, вконец разорив его. Его уже ничто не радовало, и рассказывали, что дважды в неделю он ездил к бальзамировщику Хоремебу, чтобы полежать в своем саркофаге и убедиться в его удобстве.

Но главной его тревогой оставалось возможное ограбление места его погребения. Страх этот не давал ему уснуть по ночам, а если и удавалось наконец заснуть, то во сне ему виделись его оскверненная мумия и жалкая жизнь в потустороннем мире, на которую его обрекли грабители. Именно по этой причине он привязался к Дакомону. Молодой архитектор был специалистом по устройству защитных лабиринтов и всевозможных хитроумных ловушек. Ему не было равных в изобретении сложных переходов, из которых невозможно было выйти, к тому же в них на каждом шагу встречались совершенно незаметные на первый взгляд западни. Это послужило быстрому росту его репутации, и он постепенно создал себе клиентуру из богатых вельмож, также тревожащихся из-за возможности будущих ограблений.

А проблема и впрямь была серьезная. Оскверненная, обезображенная, лишившаяся части членов мумия неизбежно и непоправимо влияла на потустороннее существование. Ущерб, нанесенный земным останкам, мог сделать вас одноруким, одноногим, неспособным вести нормальную жизнь в полях Иалу. Ко всему прочему, если грабители опустошали гробницу, унося все вещи, похороненные вместе с усопшим, тот приходил в другой мир беднее феллаха, лишался своего звания, всех своих надежд и слуг – тех самых раскрашенных деревянных фигурок, которые можно заставить работать на божественных полях. Без всего этого оставалось лишь самому, подобно быку, впрячься в плуг и пахать под насмешливым взглядом бога. Кто бы согласился лишиться своей власти? Стать рабочей скотиной, тягловым животным после того, как командовал десятками слуг? Кто?

И этот страх приводил писцов и министров к Дакомону. Молодой человек успокаивал их, показывал макеты изобретенных им лабиринтов. Он впускал в лабиринт мышь, и та металась в нем, не находя выхода, к великой радости будущих клиентов.

Вначале дело оказалось очень прибыльным, но грабеж гробниц не прекращался, и заказчики стали проявлять скептицизм, становились более требовательными.

– Это всего лишь мышь, – морщились они. – Что ты хочешь этим доказать? Человек-то хитрее. Говорят, что, для того чтобы выйти из лабиринта, нужно на пересечениях все время поворачивать в одну сторону… Так легче оказаться на свободе… Это правда?

– Теоретически да, – отвечал Дакомон. – Но это, если не учитывать охватывающей человека паники… и ловушек. Тот, кто заблудился в лабиринте, находится в подавленном состоянии. Я знаю, что говорю: я проводил опыты с рабами и обещал им свободу, если они сумеют выйти из лабиринта за определенное время. Никому не удалось этого сделать.

– Ну, а если они подстрахуются веревкой? – допытывались клиенты. – Если они отметят свой путь бечевой?

– При большой протяженности не хватит никакой веревки, – спокойно объяснял Дакомон. – К тому же, попав в западню, грабители растеряются. Особенно если будут идти в темноте. Я недавно разработал систему вентиляционных труб, которые поддерживают в лабиринте постоянный сквозняк, гасящий все факелы и светильники. Нет ничего ужаснее, чем очутиться в полной темноте в коридорах, ведущих в никуда. Самый хладнокровный человек не вынесет этого. Да еще если пропускать струю воздуха через особым образом выточенную трубочку, получаются звуки, напоминающие вой шакала Анубиса. Кладбищенские воры глупы, они быстро лишаются рассудка. Тогда они побегут и угодят в первую предназначенную для них ловушку. Я разработал весьма хитроумные люки. Если идти по ним в одну сторону, они неподвижны; они приходят в действие, только когда человек возвращается, так что грабитель, уже прошедший по этому месту, воображает, что идет по твердому полу. Даже если он пометил плиту, на которую наступил, как это делают многие, он, считай, уже попал в ловушку, не зная, что люк открывается только в одном направлении. И очень важно, чтобы гробница побыстрее прослыла поглотительницей людей, проникших в нее с дурными намерениями. Именно в этом залог вашего спокойствия.

Здесь Дакомон всегда приводил пример пирамиды Тетлем-Иссу, ловко задуманной им для привлечения крокодилов во время разлива Нила, и неудачи самого Нетуба Ашра, царя воров. Он очень гордился этим изобретением.

С течением времени клиенты проявляли все большую сдержанность, поэтому он построил в своих садах лабиринт в натуральную величину, над которым можно было перемещаться с помощью набора мостков. Когда будущий заказчик опирался о балюстраду, Дакомон велел своему слуге Ути подвести раба ко входу в бесконечный коридор. Как правило, это был военнопленный из Ливии, или пожиратель нечисти, или один из тех отвратительных жителей песков, из которых получались самые дерзкие грабители. Дакомон сверху кричал несчастному:

– В центре лабиринта стоит золотая статуэтка. Если ты возьмешь ее и найдешь выход, она будет принадлежать тебе.

Считая, что вступил в жестокую игру, человек продвигался осторожно, оставлял на своем пути метки. Чаще всего это были клочки одежды, которые, как он думал, должны были помочь ему найти обратную дорогу. А когда он оказывался голым, он прокусывал палец и кровью помечал стены.

– Обрати внимание, друг, – шептал Дакомон, наклоняясь к своему клиенту, – этот парень уже наступил на два люка и не заметил этого. Он теперь уверен в надежности дороги и полагает, что спокойно вернется обратно. Не забавно ли это? Плита повернется только на обратном пути, но некоторые грабители иногда пускают впереди себя овцу или даже ребенка.

– Да, конечно, – одобрял вельможа, – похоже, это хорошо придумано.

Когда раб со статуэткой в руке провалился в колодец, дно которого было утыкано острыми рогатинами, они зааплодировали, и договор был подписан.

Состояние Дакомона росло благодаря использованию подобных устройств. Молодой, богатый и красивый, он имел много завистников, но потерял бдительность. Считая себя самым ловким, он был уверен, что номарх Анахотеп ничего не смыслил в его хитростях. И тут он допустил ошибку. Ужасную ошибку…

У Дакомона заболело сердце, и он вернулся домой. Жил он в красивом доме на краю пустыни. Очень узкие окна почти не пропускали жары. Полумрак, до сих пор нравившийся ему, вдруг показался наполненным тысячью опасностей. Он тихо потянул носом воздух, стараясь различить ужасный запах повязок. То ли ему почудилось, то ли Анахотеп действительно подослал к нему убийц?

Он снял сандалии, слишком громко стучавшие по плитам пола, и спросил себя, где сейчас находится его слуга Ути. Ути был одного с ним возраста. Дакомон подозревал, что ему нравились мужчины, что в Египте не поощрялось, но Дакомон мирился с этим пороком, так как догадывался, что тайно влюбленный в него Ути готов без колебаний броситься за него в огонь. Такая преданность была неоценимой в эпоху сплошных заговоров. Дакомон начал терять терпение. Где же скрывался этот чертов дурень? Неужели обряженные мумиями убийцы уже перерезали ему горло?

Архитектор чувствовал, что его собственный запах становится ему неприятен, и это здорово испортило ему настроение. Его обоняние частенько проделывало с ним подобные штуки. Проезжая в носилках через город, он принимал меры предосторожности, прикладывая к нижней части лица надушенную тряпицу, чтобы его не беспокоила вонь от людей. Однажды на стройке у него кончились благовония, и резкий запах пота от каменщиков вызвал у него такое сильное головокружение, что он едва не умер. Кроме мирры, росного ладана, фимиама, все для него было зловонием, так что он иногда с трудом переносил запах тела даже тех придворных, которые содержали себя в относительной чистоте. Анахотеп был на него похож. Отсюда и все несчастья.

Он вошел в комнату Ути. Молодой слуга спал голым на простыне, на расстоянии вытянутой руки от него стоял бокал вина из ююбы. Дакомон разбудил его, пнув ногой в живот.

– В доме кто-то есть, – прошептал он слуге изменившимся голосом. – Убийцы номарха… Они тут… Я чувствую их запах.

Глаза Ути расширились от страха.

– Разве ты их не чувствуешь? – настаивал архитектор.

Ути отрицательно покачал головой:

– У меня не такой нос, как у тебя, господин. Ты уверен, что это тебе не приснилось? Зачем бы фараону убивать тебя? Разве ты не его друг?

Дакомон раздраженно дернул плечом: Ути был уж слишком наивен! Кстати, Анахотеп не заслуживал титула фараона, он был всего лишь правителем провинции, одержимым непомерным честолюбием. Только постепенное дробление центральной власти государства позволило ему украсить себя этим титулом, не подвергаясь гневу настоящего фараона. В былые времена человека, носящего две короны и претендовавшего на неограниченную власть, подвергали наказанию за дерзость, но времена те давно прошли.

– Нужно уходить, – пробормотал молодой слуга. – Пройдем через сады.

Дакомон будто окаменел. Ему никогда и никуда не приходилось убегать. Больше, чем бедность и безвестность, его пугали жестокие запахи внешнего мира. Как сможет он выжить без своего сундучка с ароматическими веществами? Без своей тысячи флакончиков с самыми редкими благовониями? Лишись он окутывающего его аромата, и жизнь станет невыносимой. Не лучше ли уж отдаться на волю убийц?

– Ты приготовил дорожную сумку? – обеспокоено спросил Ути. – Золото, украшения, медные слитки?..

Нет, ни о чем таком он и не подумал. А впрочем, в этот самый момент он думал лишь о сундучке из сандалового дерева, где лежали коробочки с мазями, камедью, самыми редкими ладанами, купленными за золото у путешественников, возвратившихся из южных стран. Нет, без них он не уйдет! Без них он задохнулся бы, умер…

Неужели его собираются убить из-за благовоний, запах которых мог ощущать только Анахотеп и он сам?

Трудно было в это поверить, и тем не менее он был почти уверен, что именно в этом скрывалась одна из причин приговора.

В благовониях, аромат которых могли почувствовать только два человека во всем номе, а может быть, и во всем Египте! Что за безумие нашло на него похвастаться этим своим даром перед старым номархом, что за тщеславие!

Когда Дакомон не набрасывал план лабиринта, он создавал запахи. В этом заключалась его истинная страсть. Работал он только с самыми редкими благовониями. Его обостренный нюх болезненно реагировал на общедоступные пахучие субстанции, на эти «духи», которые доставляли радость вельможам. Однажды, добиваясь совершенства, он случайно открыл чрезвычайно изумительный, очень тонкий аромат – настоящий язык богов, – который, увы, никто не способен был почувствовать. Он предложил его придворным, но те только посмеялись над ним.

– Это всего лишь вода! – заявляли они, поднося флакон к своим огрубевшим носам. – Ты пошутил, Дакомон? Или свихнулся?

Он тогда захотел сделать подарок жрецам царского наоса, чтобы умащивать по утрам статую бога – ту, которую они мыли, облачали и кормили с восходом солнца. Но и тут его встретили с крайним недоверием.

– Ты смеешься, Дакомон, – сказали они ему. – Это твоя штука ничем не пахнет, и бог будет недоволен.

Архитектор тогда понял, что стал жертвой своего слишком тонкого обоняния. Он изобрел исключительные духи… но «слышать» их мог только он один либо очень искусный парфюмер, не такой, как все. «Неосязаемые» духи, существующие для одного человека!

Он испытывал от этого одновременно и глубокую печаль, и огромную гордость. Шутки ради, а также из тщеславия он постепенно приобрел привычку душиться этим божественным эликсиром, запах которого ускользал от простых смертных, но не мог оставаться не замеченным богами. По своей наивности он воображал, что пользуется особым покровительством богов, потому что знал о воздействии отборных духов. Во все времена боги предпочитали этот способ общения с землей, с людьми. Если нужно было привлечь их внимание, чтобы поговорить с ними, это делалось с помощью благовоний. Только облачко тонкого аромата, поднимающееся к небу, могло установить контакт между двумя мирами. Исчезнут благовония, и общение прекратится. Дакомон гордился тем, что, несомненно, был единственным смертным, запах которого выводил богов из состояния полного безразличия. Это тщеславие его и погубило.

Однажды, когда он находился близко к Анахотепу, обсуждая детали конструкции погребального сооружения, то с удивлением увидел, как номарх морщит нос и к чему-то упорно принюхивается.

– Что это за благовоние? – спросил старик властным и требовательным голосом, заставляющим трепетать весь дворец. – В первый раз встречаю. Оно… оно неописуемо.

Полуприкрыв глаза и напоминая гурмана, учуявшего запах изысканного блюда, Анахотеп нюхал воздух.

Дакомону он был известен как знаток ароматов, но архитектор самодовольно полагал, что его собственный нюх лучше, чем у фараона. Он побледнел, догадываясь, что номарх заставит его дорого заплатить за подобную дерзость.

– Я рассчитывал сделать вам подарок, о господин, – с ходу выдумал он, – но все вокруг считают его бесцветным… и те, которым я давал его понюхать, утверждали, что он не имеет запаха. Я уже начинал подумывать об обонятельной галлюцинации. Вот почему я решил довериться вашему суждению, поскольку боги одарили вас самым лучшим обонянием в Египте.

Хитрый, расчетливый огонек зажегся в глубине зрачков Анахотепа.

– Так ты говоришь, что никто не способен его учуять? – повторил он с понимающим видом. – Никто, кроме тебя… и меня?

– Верно, господин, – выдохнул Дакомон, – но даже я временами не улавливаю его. Вы наверняка оцените его лучше, чем я.

– Мне пришла мысль, которая еще никого не осеняла, – шепнул Анахотеп.

Вот с этого-то все и началось: и слава, и падение Дакомона…

– Господин, – взмолился Ути, теребя архитектора за руку. – Надо уходить, проснись, ты словно лунатик.

Дакомон попытался представить себе жизнь вне дворца. Жизнь беглеца в отравленном воздухе среди подонков общества. Как только закончится содержимое его ящичка с благовониями, он умрет, задохнувшись от вони, – уж это точно.

– Моя шкатулка… – наконец пролепетал он. – Принеси мне сандаловую шкатулку.

– Она слишком тяжела, – запротестовал Ути. – Надо забрать с собой золото, серебряные и медные слитки. Где ты их хранишь?

Но архитектор ничего не прятал, ни к чему не был готов. Ему и в голову не приходило, что однажды он вынужден будет бежать, как отверженный.

Он совсем пал духом и чуть было не отказался от мысли о бегстве, но тут в нос ему ударил четкий специфический запах бальзамировочных смол. Убийцы, посланные фараоном, приближались. Он застонал от страха. Ути схватил его за руку и потянул в сад. Слуга чаще общался с простыми людьми, поэтому бегство его не страшило. Мысленно он уже прикидывал, какой дорогой выведет своего любимого господина из нома Сетеп-Абу.

Дакомон покорно позволил себя увести. Снаружи уже поднялся холодный ночной ветер, с шумом раскачивающий пальмовые листья. В темноте вдоль аллеи светились курильницы с тлеющими углями, наполнявшими воздух запахом ладана. Порывы ветра раздували огонь, меняя окраску угольков от темно-красного до бледно-розового; иногда из них появлялись трепещущие язычки пламени; стелился по земле, расползаясь под деревьями, ароматный дымок.

Когда Анахотеп приходил к нему, Дакомон кидал на горящие угли порошок из ладана, чтобы окурить номарха, словно тот был спустившимся на землю божеством.

У входа в лабиринт возвышалась статуя Упуаута, бога проводников. На покачивающегося, еле переставляющего от страха ноги Дакомона неожиданно снизошло озарение свыше.

– Входим в лабиринт, – задыхаясь, сказал он слуге. – Туда они не посмеют сунуться! Да, лабиринт нас защитит!

– Не надо, господин, это опасно, сейчас темно, ничего не видно, – заскулил Ути.

– Его придумал и построил я, – проворчал Дакомон. – Весь путь я знаю наизусть, я мог бы гулять по нему с закрытыми глазами.

– Лучше бы вообще убраться отсюда.

– Идиот! Разве тебе не понятно, что они окружили сад? Да они схватят нас, как только мы попробуем перелезть через стену.

Архитектор воспрянул духом. Его защитят его творение, его гений. В лабиринте он будет в безопасности, как в крепости, и, вздумай убийцы последовать за ним, все они попадут в тысячу расставленных им ловушек. Да, именно туда он должен бежать, не обращая внимания на сетования Ути.

До сих пор жизнь его была спокойной, он не привык к неожиданным поворотам такого рода. Дом он покидал только на носилках в сопровождении слуг, размахивающих курильницами. Через город он проезжал с опущенными занавесками, чтобы не видеть городских мерзостей, да и сами занавески, бывшие для него крепостной стеной, издавали тонкий аромат.

– Пошли, – приказал он Ути. – Дай мне руку и ставь ноги туда, куда буду ступать я.

Слуга трясся, как кролик при приближении льва. Острый запах пота исходил от него, раздражая Дакомона.

– Делай, что я сказал! – прошипел архитектор. – Все будет хорошо.

Они обогнули статую Упуаута и вошли в лабиринт, в котором Дакомон демонстрировал заказчикам свои идеи. Плотная ночная тьма сгустилась в коридорах, где обычный человек вынужден был бы тихо продвигаться ощупью. И речи быть не могло, чтобы зажечь факел или засветить масляный светильник, так как их свет мог бы привлечь преследователей: ведь в сооружении не было потолка.

«Даже если кто-то взберется на переходный мостик, чтобы показывать дорогу другим, он все равно не сможет указать им расположение ловушек», – подумал Дакомон, ведя за собой слугу, стучащего зубами от страха. Он продвигался с закрытыми глазами, чтобы заставить работать память. Его совсем не страшила возможность заблудиться, иначе он не был бы мастером своего дела. Приходилось лишь через каждые десять ударов сердца открывать глаза, чтобы навсегда запечатлеть в памяти путь. Это был странный дар, обнаруженный у него еще в детстве. Дар, составивший его богатство… и ставший причиной его утраты.

Он шел, отсчитывая шаги, а за его прикрытыми веками вставали однообразные картины: прямые стены без каких-либо ориентиров.

Поворотов было множество, и количество ловушек по мере приближения к центру увеличивалось. Подобное сооружение стоило дорого. Ко всему прочему, при строительстве следовало постоянно менять бригады каменщиков, чтобы ни один их них по окончании строительства не мог восстановить в памяти весь лабиринт целиком. Для большей безопасности Дакомон использовал военнопленных, говорящих на различных языках. Намеками он советовал заказчикам впоследствии избавиться от рабочих, отослав их «как можно дальше». Клиент мог трактовать понятие «расстояния» по-своему, в зависимости от обстоятельств. Как правило, владельцы гробниц спешили организовать несчастный случай, в котором и погибали несчастные копатели земных глубин. Жаль, конечно, но иного выхода архитектор не видел.

Они достигли центрального помещения. Дакомон прислонился спиной к фальшивому саркофагу, установленному здесь, чтобы произвести впечатление на клиентов.

– Все в порядке, – шепнул он Ути, – и перестань стучать зубами, мы в безопасности. Никогда им не добраться сюда целыми и невредимыми. Лабиринт убьет их одного за другим.

Сказав это, он почувствовал, как его охватывает странное ощущение власти. Может быть, это заставит Анахотепа отказаться от возобновления попытки? Нет, не следует строить иллюзий. Ути, пожалуй, прав: лучше бы бежать, покинуть ном… и даже Египет. Но где скрыться? В Вавилоне? Говорят, азиаты большие любители благовоний. Возможно, там началась бы новая жизнь.

– Слышишь? – простонал Ути. – Они идут, уже раздаются их шаги…

Дакомон учуял их до того, как услышал. Их тошнотворный запах летел впереди них. Запах приближающейся смерти. Они только что вошли в лабиринт, не зажигая факелов. Можно было подумать, что их звериные глаза способны видеть в темноте. От этой мысли мурашки побежали по телу архитектора.

«А если это и в самом деле мумии? – суеверно подумал он, сжавшись от страха. – Ожившие трупы, которыми номарх может управлять на расстоянии благодаря заклятиям жрецов. Нет, это невозможно. Анахотеп не волшебник, а всего лишь злой старик, которому всюду чудятся заговоры; он целиком поглощен желанием сберечь свои секреты».