Текст книги "Планета битв"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Когда разведчики ушли, унеся с собой запах сырой кожи и ночного леса, Клим уселся перед картой, жестом подозвал Шерхеля и Лиссажа.

– По численности противника все сходится – примерно столько их, судя по ночному нападению, и есть. Но меня беспокоит плотина. Ласточкино ущелье – вот оно. Я смотрел карту – там Говорящая Вода течет вдоль скальной стены, изрытой множеством пещер, – отсюда и название. Если они запрудили реку ниже, значит, вода будет подниматься и зальет ущелье. Но зачем им это? Для чего? Сделать ущелье непроходимым? А какой резон, если существует как минимум две дороги в ту сторону – через пустошь и вдоль холмов? Ну, господа штабисты, какие будут соображения?

– Я бы вообще не разменивался на все эти игрища, – буркнул Шерхель. – Времени у нас мало, кто знает, может быть, эпидемия уже проникла в окрестности Фербиса. Завтра к магистрали пойдет первый караван, потом они должны уходить раз в сутки. Вот на этом и надо сосредоточиться. А все остальные вопросы пусть решает господин бывший премьер-майор купно со своими… хм-хм… любителями ночных военных игрищ.

– Но-но! – тут же взвился француз. – Господин Елисеев, я бы попросил вас оградить меня и моих подчиненных от оскорбительных намеков! Мы тут все делаем одно дело. Не ошибается лишь тот, кто лежит на кушетке.

– Зиг, в самом деле! – скривился Елисеев.

– Ауфидерзеен, майне кляйне, ауфидерзеен… – промурлыкал Шерхель, отворачиваясь. С Климом он все так же подчеркнуто не разговаривал.

– Что же касается этой плотины, – продолжил Лиссаж. – Нужно отправить еще один отряд, чтобы тщательно исследовать ущелье и пещеры. Думаю, ключ к разгадке этой тайны именно там.

– Тайна, ключ, разгадка… – проворчал немец, подбрасывая в печку сучья. – Взорвать бы эту плотину и пещеры к чертовой матери – вот и все…

* * *

Утром двенадцать тщательно увязанных возов ушли на юг. Шерхель взял с собой почти семьдесят человек охраны, пообещав прислать с пустыми телегами две сотни бойцов. Проводив первую партию вакцины, все вернулись к работе. Трещала лебедка, кран вытаскивал из воды все новые и новые контейнеры. Арбайтеры и беловодцы заготавливали дрова для паровой машины, солдаты Лиссажа патрулировали берег и опушку леса. В Ласточкино ущелье снова отправили разведчиков, на скалах за лесом выставили секреты. Клим ломал голову – зачем Скорбящим и снейкерам плотина? Но никакого путного ответа придумать не мог. Оставалось только одно – самому идти в Ласточкино ущелье и выяснять на месте, что и как.

Собрав немного еды и прихватив флягу с водой, Елисеев и Цендорж покинули берег озера и двинулись вдоль леса к сереющим сквозь сетку дождя скалам…

– Вот, оно, значит, какое, Ласточкино ущелье… – задумчиво проговорил Клим, озирая обрывистые берега, темнеющие провалами.

– Спуститься нельзя, сэр. – Один из разведчиков, наблюдающих за ущельем, вытянул руку, указывая вниз. – Али пробовал. Сорвался. Вода тело унесла. Она теперь высоко стоит. И поднимается каждый час.

– То-то и оно, что поднимается… А через скалы вы ходили? – Клим махнул на поросшие мхом утесы над ущельем.

– Нет. Зачем? Там же лес – и наши! – простодушно ответил разведчик. – Да и не продраться. Такие заросли. Плетуны, адская колючка, лианы всякие.

– Ясно. – Клим поднялся, отряхнул испачканную одежду. Рядом встал Цендорж, щуривший и без того узкие глаза.

– Клим-сечен, в лес пойдем?

– Пойдем. Посмотрим, что за изнанка у этих пещер и куда они ведут…

То, что здешние чащобы сильно отличаются от лесов Лимеса, Клим понял очень быстро. Там, на плоскогорье, в зеленых массивах преобладала каменная сосна, дерево ветвистое, могучее, с толстым, корявым стволом. Подлесок разрастался под соснами неохотно, густые заросли встречались лишь на опушках. Здесь же все оказалось иначе. Тонкие высокие плетуны тянулись к небу и, полностью оправдывая свое название, создавали настоящий живой плетень, по которому вились желтоватые побеги адской колючки, густо усаженные устрашающими шипами в палец длиной. Сиреневые листья темника, стелющегося по земле, липли к ногам. Топорщил жесткие ломкие ветки солончай. Его едкий сок, собирающийся на изломах большими синеватыми каплями, прожигал одежду и пятнал кожу язвами.

Сцепившись ветвями и корнями, лес стоял зелено-бурой стеной. Из недр его несся несмолкаемый щебет птиц, треск насекомых, пронзительные крики каких-то неведомых тварей.

– Ну, с Богом! – Елисеев вытащил звенч, проверил крепление клинка и с молодецким хаканьем врубился в зеленое месиво. Вскоре пришлось сменить лезвие – закаленная бронза отлично справлялась с плетунами и адской колючкой, а вот на одеревеневших кольцах удавника, по крепости не уступающих камню, крошилась и ломалась.

Цендорж, когда пришла его очередь сменить запыхавшегося Клима, взялся за топор. Дело пошло веселее, но все равно продвигались они очень медленно. За два часа было пройдено едва ли с полкилометра.

Оглянувшись на просеку за спиной, Клим стряхнул с лица дождевые капли и мрачно произнес:

– Эти джунгли выжигать надо. Плазменником. Мне кажется, мы вообще не доберемся до скал.

– Людей надо много. Сто человек, – в тон ему сказал Цендорж. Монгол устало облокотился на покрытый зеленой кашей топор, под ним пружинил перегной. Остро пахло свежей древесиной, шипели в срубленных ветвях капли солончайного сока. Разглядывая сплошную стену зарослей, Цендорж что-то прикидывал про себя.

– Под корни надо рубить! – наконец убежденно сказал он, поднимая топор. – Вот так!

Пригнувшись, монгол размахнулся, сделал длинный шаг вперед – и вдруг раздался громкий треск, и человек исчез. Клим бросился к тому месту, где только что находился Цендорж, и с облегчением услышал монгольскую ругань, доносившуюся из темного провала.

– Цендорж, ты как? Что там?

– Пещера, Клим-сечен! – раздалось из-под земли. – Огонь зажгу – больше скажу.

Нагнувшись над дырой, Елисеев увидел метрах в двух внизу монгола, высекающего огонь. Осмотрев края провала, толстые узловатые корни, торчащие из земли, Клим решил, что в случае чего легко выберется, и спрыгнул вниз.

Запалив просмоленный фитиль, они огляделись. От ямы на запад вел темный низкий коридор с гладкими, точно отполированными стенами и сводом.

– Это сделала вода, – убежденно сказал Цендорж, поковыряв толстым пальцем гладкий камень. Клим, прикрывая огонь импровизированного факела ладонью, всмотрелся в темноту. Догадка, робкая, неясная, забрезжила у него в голове.

– Вода, говоришь… А ну-ка пошли!

И они двинулись по коридору, оставив провал за спиной. Вскоре стало ясно – под лесом имеется целая сеть проходов, промоин, каверн, связанных между собой. Но главное было не это. Оказалось, что пещерная система множеством отнорков выходит в Ласточкино ущелье. Подобравшись к краю одного из таких выходов, Клим осторожно выглянул. Прямо под ним, в двух человеческих ростах внизу, пенилась мутная, взбаламученная Говорящая Вода. Елисеев задом вполз обратно в пещеру, поднялся на ноги и сказал Цендоржу:

– А теперь очень быстро – обратно!

* * *

– Таким образом, когда уровень реки поднимется до пещер, вода хлынет через лес обратно в озеро! – Клим провел пальцем по карте, отчеркнул ногтем участок берега, на котором шли работы.

– Система сообщающихся сосудов, – кивнул Лиссаж. – Река вытекает отсюда, упирается в плотину и через пещеры возвращается. Этот процесс будет идти до тех пор, пока уровень воды не сравняется с уровнем озера. Хитро, ничего не скажешь.

Прохор Лапин, мрачно сдвинув брови на переносице, кашлянул в кулак и пробасил:

– Работы придется остановить – понадобится каждый человек. Выдвигаться надо немедленно. Ударим вдоль ущелья. Побьем черных этих, змеевников, разрушим плотину. По-другому ничего не получится. А я еще думал переговорщиков к ним отправить, миром уладить хотел…

Еще раз посмотрев на карту, Елисеев подытожил:

– Все, господа. Боевая тревога!

Весть о коварном замысле Скорбящих облетела рабочих в мгновение ока – и люди озлобились.

– Мы тут горбатимся, под воду ходим, жизни кладем, а эти твари вон чего удумали! – ругались сибиряки. Когда Клим, Лапин и Лиссаж вышли из штабной палатки, их встретил многоголосый гул. Безо всякого приказа арбайтеры и все остальные натянули доспехи, вооружились и сгрудились на берегу. В сторонке выстроились солдаты Лиссажа.

– Выступаем двумя колоннами, – распорядился француз. – Мои бойцы и арбайтеры двинутся по краю леса и отбросят противника в степь. Ваши люди, мсье Лапин, должны пройти вдоль ущелья и разрушить плотину. Думаю, господин Елисеев согласен с таким планом?

– Согласен, – кивнул Клим. – Мы с Цендоржем поддержим вас огнем, патронов достаточно. Ну, с Богом!

Вечерело. Лиссаж увел своих, и вскоре темная масса ощетинившихся пиками солдат исчезла на фоне темного леса. Над нестройной колонной рабочих заполыхали факелы. Потрясая топорами и шипастыми дубинами, сибиряки бросились вперед, на ходу ругаясь самыми черными словами. Клим послушал-послушал – и усмехнулся.

– Зачем смеешься, Клим-сечен? – серьезно спросил монгол, шагавший рядом. – Ничего смешного нет. Злятся люди. Убивать будут. Какой тут смех…

– Наверное, ты прав, – кивнул Елисеев. – Но уж больно забористо умеют сибиряки крыть – заслушаешься! Да и не думаю я, что они будут Скорбящих убивать. Помнут крепко, накажут по-свойски – это да. А до смерти вряд ли. Эти парни отходчивы. По жизни такие – только до работы жестоки.

Клим ошибся – лапинцам не удалось наказать коварных Скорбящих. То ли у тех была налажена своя разведка, то ли Хранитель посчитал свою миссию выполненной, но на полдороги колонну встретили секретчики, оставившие свои ухоронки.

– Ушли они! – развел руками кадыкастый разведчик. – Часа два назад снялись – и ушли на запад. Двое наших следом двинулись – поглядеть.

– Может, вернутся еще? – задумчиво спросил Клим.

– Нет, – уверенно ответил парень. – Они все с собой взяли – прыгунов увели, ящики унесли, даже дрова на телегах повезли.

– Ну и, слава царице небесной, обошлось без крови. – Прохор Лапин повернулся к своим, зычно крикнул: – Айда, мужики, плотину ломать! Время дорого!

К утру поднявшиеся на несколько метров воды реки получили свободу – и с ревом хлынули через пробитые лапинцами бреши. Опасность затопления берега миновала. Перемазанные грязью рабочие хмуро шагали по раскисшей от дождей лесной опушке, зевали, вяло переговаривались. Лиссаж оставил у разрушенной плотины два взвода. Солдаты заняли опустевшую после ухода Скорбящих и снейкеров ферму, выставили посты. Секретчики, ходившие в степь, вернулись со странными новостями – противник, не останавливаясь, скорым маршем уходил на запад, в самое сердце Великой равнины.

– Мы совсем близко подходили, слушали, что говорят, – рассказывал Климу высокий белолицый парень по имени Анти.

– Ну и?

– Про какого-то Бигбрассу все больше. Мол, вот Бигбрасса узнает, что божьих людей обидели, – придет и накажет.

– Это еще кто кого обидел! – хохотнул Прохор Лапин.

– И кто кого накажет! – рявкнул за плечом Клима Цендорж.

Лиссаж нахмурился, тронул Елисеева за рукав.

– Насколько мне известно, Бигбрассой, то бишь Большим братом называют какого-то степного князька. Не удивлюсь, если ему и подчиняются снейкеры. Я, пожалуй, выдвину в степь конные разъезды. Чем раньше мы обнаружим врага – тем лучше.

– Валяйте. – Клим не удержался, тоже зевнул в кулак. – Но будем надеяться, что до прихода Барбарассы мы закончим работу и покинем эти гостеприимные места…

* * *

В землянке тихо посвистывал чайник, подвешенный над четырехфитильной масляной лампой. Иеремия Борчик хмуро посмотрел на человека, сидевшего перед ним на складном стуле – высокий, тонкий в поясе, с черными глазами, коварными, как арабская ночь. Смуглая кожа, низкие брови, тонкий нос с горбинкой, полные губы. «Такое лицо должно быть у профессионального жиголо, а не у эмиссара Бигбрассы», – подумал предводитель снейкеров, вздохнул и заговорил:

– Стебли утешника надо брать только те, у которых есть сердцевина. Пустые не дают накипи. Смотри и запоминай…

Поднявшись, Борчик снял с кипящего чайника крышку, взял с низкого столика охапку мясистых стеблей и принялся ломать их, кидая в бурлящую воду. Черноглазый внимательно следил за движениями Бигбрассы.

– Считай до тридцати. Вслух! – приказал Иеремия.

Тот послушно начал:

– Один, два, три…

Когда он дошел до двадцати девяти, над чайником начала расти пенная желто-серая шапка. В землянке остро запахло жимолостью. Борчик быстро схватил ложку, ловким движением снял посудину с огня и на числе «тридцать» в несколько приемов собрал всю накипь в медную пиалу.

– Теперь смотри… – Борчик вытянул из кармана кожаный кисет, запустил туда пальцы и бросил в пиалу щепоть синего порошка. Пена тут же с шипением осела, в воздухе повисло легкое облачко дыма.

– Это купорос. Ты получишь такой же запас, как и у меня, этого хватит надолго. Ну, все, теперь препарат готов. Я называю его эликсиром. Давать три раза в день – после пробуждения, в полдень, и перед сном. Без этого лекарства Юный пророк умрет. Все запомнил?

Черноглазый кивнул. Борчик передал ему кисет с порошком, устало откинулся на подушки, наваленные на лежанке.

– Иди. Выезжай сегодня же. Твой предшественник протянет в лучшем случае дней десять.

– Позволено ли мне будет спросить Бигбрассу, что с ним случилось? – не глядя Борчику в глаза, тихо спросил эмиссар.

– Он наступил на шипохвоста. В тех краях водятся такие ящерицы.

– Да, Бигбрасса, их яд смертелен. Уколотый умирает максимум через двадцать дней.

– Вот и хорошо. Так что поспеши. Если с Юным пророком что-нибудь случится, я найду тебя даже в аду. И жестоко покараю. Ступай.

– Сила и Воля! – выпалил черноглазый и, низко кланяясь, упятился в узкую дверь. Иеремия, нервно шевеля пальцами, выждал несколько секунд, потом быстрым движением подхватил пиалу и жадно выпил густую маслянистую жидкость…

Эликсир действовал на него всегда одинаково. По телу пробегала огненная волна, потом конечности расслаблялись, взор затуманивался, и в голове начинали возникать картины прошлого. Борчику было приятно возвращаться к истории собственной жизни – в большинстве моментов это была история победителя, история личного успеха человека, которого не всегда звали Иеремия Борчик. Большую часть жизни он прожил под именем Сазерленд Фолл.

Вот маленький Сазерленд сидит за столом в кабинете отца, крупного биржевика. Семья Фоллов уже перебралась в Северную Америку из Претории. Африка охвачена беспорядками, и Фолл-старший предпочел не дожидаться, когда мутные волны всеобщего хаоса захлестнут белый островок стабильности на юге континента.

– Человек должен всегда стремиться наверх, как можно выше, – говорит отец. – То, как он это делает, неважно. Важна цель. Запомни это.

Сазерленд кивает круглой лобастой головой. Он понял. Он не подведет отца. Пусть на новой родине кое-кто из местных посматривает на них свысока. Пусть завывают в решетчатых конструкциях антикварных мостов злые ветры перемен – он все равно не прогадает, не окажется на обочине. Никогда.

Вот экзамены в университет, престижнейший Йель. Ряды терминалов, благоговейная тишина, тихое шуршание кондиционеров, склоненные головы абитуриентов. Фолл – третий в левом ряду. Пальцы бегают по сенсорам клавиатуры. Он заканчивает экзамен первым. Еще бы – накануне ему пришлось потратить две с половиной тысячи кредиток на то, чтобы нанять виртмена, который взломал для него университетский сервер и вытянул файл с вариантами правильных ответов. Деньги юный Сазерленд добыл, продав через сеть какому-то извращенцу в Австралии съемки собственного хом-видео. Впрочем, это неважно. Важна цель.

Вот он уже молодой, преуспевающий адвокат. Он участвует в процессах, он выступает, он говорит – и люди слушают его. Слушают – и слушаются. Секрет прост. Сазерленд вывел три правила успешности. В них нет ничего сверхъестественного, но, соблюдая их, он обеспечил себе быстрое продвижение вверх по рейтинговой шкале.

Борчик усмехнулся и в который раз с удовольствием повторил про себя эти правила. Первое: будь комфортным. Адвокат должен нравиться всем – и клиенту, и судье, и присяжным, и журналистам. Одежда, прическа, манеры – это очень важно. Второе: сначала говори то, что люди хотят услышать. Этим ты потешишь их самолюбие и усыпишь их бдительность. Затем можно начинать гнуть свою линию. И третье: никогда никого не жалей. Жалость – враг адвоката. Пожалеешь потерпевшего – пострадает клиент. Пожалеешь клиента – пострадаешь сам.

К двадцати четырем годам Сазерленд достиг главного – он был принят и признан элитой Великой Коалиции как способный и умелый юрист, которому по плечу самое запутанное дело. До цели, поставленной Фоллом еще в университете – открыть адвокатскую контору для вип-клиентов, – оставалось совсем чуть-чуть. И тут грянула война. Патриотизм распространился в обществе подобно вирусу. Все надели погоны. Все выступали. Все произносили речи. Все напутствовали уходящие на фронт войска. Сазерленд быстро смекнул, что война может дать ему куда больше, нежели адвокатура. Говорить он умел как никто другой. Запахло большой политикой – и большими деньгами. Фолл вступил в Атлантический легион, нажал на нужные рычаги – и ему доверили произнести ответное слово от армии президенту в День независимости.

Он говорил сорок минут – именно столько было положено по регламенту. Говорил – и сорвал овации. Президент прослезился. По городам и весям Великой Коалиции рыдали тысячи отцов, матерей и хорошеньких невест, проводивших своих парней на войну. Речь Сазерленда Фолла тут же растиражировали газеты, бесчисленное количество раз показали по виртуалке, она заполнила собой сеть и вошла в школьные учебники, а сам автор был приглашен в правительство на должность помощника министра информации. Это был не просто успех – это был триумф. От головокружительных перспектив Сазерленд на какое-то время утратил чувство реальности – и тут же судьба преподала ему жестокий урок: не расслабляйся!

Доблестные коалиционные войска потерпели в проклятой Европе сокрушительное поражение. А потом еще одно, и еще. Он понял, что нужно бежать, в самый последний момент, когда федералы уже готовились к решающему удару. Сазерленд сделал «коррекцию лицевой маски», купил документы на имя гражданина Федерации Иеремии Борчика все у того же виртмена и через фильтрационный пункт на Марсе перебрался на Ио, а оттуда – в Норвегию. Виртмена пришлось убить, банально отравить, но не это было важно. Важна цель.

И тут случилось незапланированное – Иеремия Борчик получил повестку. Его призвали в действующую армию. В Военно-Космические силы Федерации.

Пройдя ускоренный курс ментообучения, бывший успешный адвокат и восходящий политик Сазерленд Фолл был зачислен рядовым в экипаж эвакуационного транспорта «Русь». Вспоминать дальнейшие события своей биографии Борчику не нравилось, но такова прихоть эликсира – снадобье не действовало выборочно. Иеремия вздохнул, с трудом пошевелил рукой, пытаясь дотянуться до фляги, не смог – и снова закатил глаза.

Служба на нелепом транспорте, конец войны и Гермесские соглашения, рейс на Медею, катастрофа, первые месяцы на планете – все это казалось Борчику одним длинным страшным сном. Он, конечно, попытался и тут выбиться в лидеры, и будучи рядовым ВКС, и будучи секретарем Совета Колонии, но как ни странно, его качеств для этого оказалось недостаточно. В ВКС ценились знания и умения, а не способность хорошо говорить и нравиться начальству, а на Медее у руля встали люди такой породы, от которых Фолл старался держаться подальше. Они тоже верили, что главное – это цель, но в отличие от него готовы были для ее достижения бросить себе под ноги собственную жизнь, причем сделать это первыми из всех.

Ситуация сдвинулась с мертвой точки только тогда, когда один из таких людей, а точнее – самый главный человек на планете, комендант колонии майор Морозова, эта стальная леди, королева снега и льда, как называли ее промеж себя колонисты, обратила внимание на забитого секретаря, вечно сидящего в уголке с перемазанными чернилами пальцами.

Борчик улыбнулся. Эликсир понемногу отпускал. Это тоже было приятно. Он все же дотянулся до фляги, глотнул обжигающего купервильского виски и погрузился в очередную волну воспоминаний…

Когда она впервые погладила его по голове, Борчик понял – перед ним вновь открывается заветная дорога, ведущая к вершине. Пусть здесь, на Медее, в скотских условиях, но к вершине. И он ступил на эту дорогу, пустил в ход все свои умения и навыки, наработанные в адвокатуре, чтобы понравиться «леди М», как он называл Морозову. Она пожалела его – а он подыграл ей, окончательно превратившись в несчастного, забытого судьбой человечка, нуждающегося в опеке и ласке.

Медленно, острожными шажками, подбирая ключики и открывая дверцу за дверцей, Борчик постигал «леди М». Он терпел ее причуды, он повиновался ее прихотям. Он делал все, что она приказывала, и через год сделался самым доверенным человеком коменданта. Этому в немалой степени способствовало исчезновение Елисеева, этого рефлексирующего убийцы с манией величия, когда-то бывшего возлюбленного Морозовой.

Признаться, в физическом, плотском смысле «леди М» не нравилась Иеремии. Совсем не нравилась. Он всегда любил юных, пухленьких, «не обмятых» девушек, этаких наивных хохотушек. Морозова же была строга даже в постели, а кроме того, Борчика удручало ее спортивное тело, куда более сильное и умелое, чем у него самого. Приходилось подстраиваться, подлаживаться, быть «вторым номером», и чтобы хоть как-то компенсировать свои страдания, он завел себе Пэт, юную, восторженную, глупенькую и смешливую Пэт, сигнальщицу, влюбившуюся в говорливого и обаятельного Иеремию.

По-настоящему же Борчик развернулся, когда уголовники во главе со своим главарем Сычевым подняли бунт. Бунт этот тщательно готовился – и не без участия Иеремии, который отлично понимал, что рыбу лучше ловить в мутной воде.

Умело играя на самых тонких, самых глубинных струнках души «леди М», Борчик переломил ситуацию – и выбился в первые лица колонии. Наступило его время. Страшных для себя людей он отодвинул подальше, создал Корпус общественной безопасности, немало поспособствовал размежеванию колонистов и их расселению по планете, свято помня золотой закон всех правителей, гласивший, что для эффективного управления нужно разделить всех и вся.

Когда началась война, Иеремия сразу понял: судьба дает ему еще один шанс. Империя, созданная Сычом – теперь она стала новой целью, новой вершиной. Нужно было во что бы то ни стало попасть в правящую верхушку свободников, но не вползти туда жалким червем, а войти уважаемым человеком, равным среди равных. Борчик увидел для себя только один путь – сделать так, чтобы «леди М» и верные ей колонисты проиграли войну. Получить пост главнокомандующего для него оказалось если не пустяком, то чем-то вроде того. И началось…

Расхохотавшись, Борчик еще раз глотнул из фляги. Действие эликсира перешло в следующую фазу, фазу веселья, и как раз вовремя, ибо воспоминания неуклонно приближали Иеремию ко дню Х, проклятому дню Х, когда из небытия вдруг возник, как черт из коробочки, трижды, нет, триста тридцать три раза проклятый Елисеев…

– Надо было сразу его убить! – вслух произнес Борчик и снова расхохотался: надо же, как он раньше не додумался до такой простой вещи. Убить сразу – и все! И ничего бы не было – ни враз посерьезневшей «леди М», вдруг принявшей странное решение о переброске войск, техники и руководства колонии в Горную республику, ни ожесточенной обороны башен на Лимесе, ни бегства вместе с безопасниками, которые оказались стаей шакалов, едва не растерзавших своего благодетеля.

Иеремия вспомнил, какие чувства он испытывал, находясь в поскрипывающей клети над бездной Обрыва. Наверху остался пыхтящий паровой ворот, выли блоки, трещали канаты, а клеть шла вниз, и это было похоже на сошествие в ад.

Каждую минуту, каждую секунду он ожидал, что над его головой захлопают арбалеты и черные тяжелые болты с тупым стуком начнут впиваться в толстые перила клети.

И это действительно произошло, но Борчик к тому времени уже был внизу, в окружении почти тысячи верных и преданных, как он думал, людей. Он дал им все – положение, власть, пусть и маленькую, оружие и великолепные доспехи. И самое главное: он избавил их от необходимости подставлять головы под стрелы имперцев. Головы оказались даже не бараньими – это были головы шакалов. Когда спохватившиеся колонисты атаковали еще остававшихся на Обрыве безопасников, те, кому посчастливилось спуститься, бросились кто куда. Одни бежали на север, к океану, другие ринулись вдоль скальной стены на запад, кто-то пошел на восток. В мгновение ока от крупного, хорошо вооруженного отряда осталась лишь горстка – не более пяти десятков – бойцов, да и эти сгрудились вокруг своего предводителя лишь для того, чтобы бросить ему в лицо тяжелые, как камни, обвинения. Обвинения, после которых обычно берутся за топоры…

Борчик поморщился, когда, точно наяву, перед ним возникла ночная степь, поросшая кустарником, мятущееся на ветру пламя костерка и угрюмые лица закованных в чешуйчатую броню безопасников, еще вчера бывших его верной гвардией, готовой растоптать любого. Теперь, напуганные, ощутившие, в какой тупик он их завел, насосавшиеся от страха жуткого сивушного пойла, прихваченного с собой, они хотели его крови. Они кричали и размахивали звенчами. Они были уверены – когда голова Иеремии Борчика падет к ногам коменданта, их простят.

И тогда он начал говорить. Слово осталось единственным оружием, которое он мог применить, не опасаясь немедленного ответного удара. И немаловажный момент – этим оружием он владел куда лучше своих противников. Возможно, он был самым умелым бойцом риторического фронта на всей планете.

Иеремия говорил час. Или два. А может быть, его речь заняла и пять часов. Установить это точно сейчас уже не представлялось возможным. Он говорил о свободе и о том, что человек может жить и без свободы. Потом он говорил о воле и о том, чем воля отличается от свободы. Потом – о том, что без воли человек жить не может. Затем произнес длиннейший пассаж о силе и месте сильного в истории человечества. Все сказанное Борчик сопровождал примерами из прошлого и настоящего, а когда на ум не приходило ничего подходящего, попросту придумывал какую-нибудь притчу или персонажа, которым и затыкал логическую дыру в своем монологе.

Он несся по ухабистой дороге выдуманного, высосанного из пальца дискурса, как тяжелый рудовоз с пошедшим вразнос реактором. Любая кочка, любой поворот мог оказаться последним – безопасники окружили Борчика со всех сторон, и не было никакой возможности ни бежать, ни заставить этих людей отложить смертоносную бронзу.

Когда он дошел до того, что миром всегда правили сила и воля, слушавшие его люди начали перешептываться; когда напомнил им о священном знамени анархии, которое осеняет своим черным крылом всю человеческую историю, кто-то одобрительно поддакнул. Когда Иеремия начал свой спич, он хотел лишь одного – максимально отодвинуть развязку, выгадать у безносой несколько минут, в крайнем случае часов. Теперь же ему вдруг пришло на ум, что чрезвычайные обстоятельства, в которых он оказался, выступили в роли боевого стимулятора, подстегнув разум и память.

Он хорошо запомнил, чем закончилась его речь. Расправив плечи, воздев руки, он выкрикивал прямо в лица своих несостоявшихся палачей:

– Всякая власть есть принуждение, есть лишение человека самого ценного, того, что дарует ему рождение – воли. Только истребив власть, только помножив ее на ноль, мы получим справедливое общество, в котором все будут вольны и волен будет каждый. Но чтобы сделать это, нам нужна сила. Только сила может победить власть, ибо власть будет бешено сопротивляться, будет грызть нам глотки, вспарывать животы и выкалывать глаза, пытаясь уцелеть. Но мы – сила!

– Сила! – глухо откликнулись люди у костра.

– Человек рождается вольным! Вольным он живет, вольным умирает! Мы вырвались из-под гнета власти, так будем же вольными и дадим волю другим. Помножим на ноль всякую власть!

– Помножим! – взревели безопасники.

– Сила и воля! – заорал Борчик, потрясая пылающей веткой, выхваченной из костра.

– Сила и воля!! – грянули пять десятков глоток, грянули так, что ночь испуганно сжалась. – Сила и воля!!! Помножим на ноль!!!

– Отныне все мы – братья, и братство наше должно быть скреплено самой сакральной жидкостью из всех существующих во Вселенной – кровью!

– Кровью!!

Они еще много кричали, размахивая клинками, они пили и пели, а поутру выступили в священный поход против всякой власти, и это было началом начал той степной войны, что вот уже почти полгода сотрясает Великую равнину.

Та деревня, крохотный починок в шесть дворов, попался им на пути случайно. Здесь жили сирийцы, переселившиеся с Лимеса год с лишним назад. Они испугались, увидев вооруженных людей. Черноволосые женщины начали кричать, мужчины в страхе взялись за вилы и косы. Борчик хотел привлечь жителей деревни на свою сторону, но получилось иначе. У него после ужасной ночи болела дико голова и подкашивались от усталости ноги. В какой-то момент он утратил контроль над собой, а женщины вопили так истошно, а Эос палила так безжалостно, а мужчины смотрели так сурово, что он сам не заметил, как звенч оказался у него в руке. Взмах – и обезглавленное тело упало в пыль. Еще взмах – и рядом рухнул разрубленный напополам ребенок. Это двойное убийство послужило как бы сигналом – началась резня. Борчик метался между опьяненных «сакральной жидкостью» бывших безопасников, потрясая звенчем, и кровь с клинка летела на его лицо. Когда все было кончено, они сожгли деревню, и он, отныне уже не Иеремия Борчик, а Бигбрасса, провозгласил вольное братство вольных людей Медеи.

Ноль, на который нужно было помножить всякую власть, накололи на грудь каждому члену братства. По воле случая татуировщик, из бывших заключенных, выполнявший первый рисунок, бездумно, красивости ради, изобразил ноль в виде кусающей свой хвост змеи. Борчику идея понравилась. Так родилась эмблема братства, о котором вскоре узнала вся планета, от Лимеса до Фербиса, от океана до Горной республики.

Они больше не убивали без нужды. Впрочем, поначалу все же убивали, вешали на оглоблях и колодезных журавлях представителей этой новой администрации планеты – мэров и префектов Временного правительства. Потом стало ясно, что свои люди нужны и там. Деревни и поселки снейкеры, как их прозвали колонисты, облагали «вольной» – налогом на право жить и работать. Твердого тарифа не было. В качестве «вольной» Бигбрасса брал и скот, и товары, и продукты. Иногда заставлял поселян откупиться молоденькой девушкой или крепкими парнями, которые пополняли ряды братства. Поначалу людей у Борчика было не много, но потом словно прорвало плотину, и теперь Бигбрасса мог вывести в степь шесть полных сотен всадников.