Текст книги "730 дней в сапогах"

«Служи по Уставу – завоюешь честь и славу!»

ВЕСЕННИЙ ПРИЗЫВ

Испокон веков понедельник в России считался днём тяжёлым. Крепостным крестьянам он сулил мочёные розги, ибо наказания за все провинности прошедшей недели откладывались на начало недели следующей. И ныне понедельник предвещает тяжёлую рабочую неделю.

Недаром в большинстве стран неделя начинается с воскресенья – дня солнечного и приветливого. Только после soon day наступает moon day – день лунный, сумрачный и блеклый.

Понедельник, 11 апреля, полностью оправдал самые неприятные ожидания. Лёха получил повестку. Ту самую казённую бумажку, где на жёлтом фоне официально предписывалось ему – Алексею Петровичу Тальянкину – явиться на призывной пункт для медицинского освидетельствования «на предмет годности к строевой службе».

« Прибыть по указанному адресу не позднее 10.00, подстриженным под машинку и одетым в чистое нижнее бельё», – указывалось размашистой припиской от руки.

Лёха ждал эту повестку, но в самом потаённом уголке его души теплилась надежда: «Вдруг забудут?» Не забыли. После провала вступительных экзаменов на юрфак Тальянкин совсем было отчаялся. Но прочёл в местной газетке объявление о наборе учащихся в СПТУ. Руководство заведения гарантировало отсрочку от службы в армии. Это было как раз кстати, судьба давала ещё один шанс! Алексей Тальянкин стал учащимся теплотехнического «ликбеза». Осенний призыв не затронул Тальянкина.

По весне вышел приказ министра обороны, отменяющий всякие отсрочки-проволочки. Все лица, достигшие призывного возраста, независимо от их образования, подлежали немедленному призыву с ряды советской армии. Наступили времена, когда подросли «дети неродившихся детей». Великая отечественная унесла жизни мужчин не успевших стать дедушками.

Руководство СПТУ, не сумевшее сдержать обещания, пошло-таки навстречу учащимся и выдало призывникам досрочные дипломы «гегемонов».

Получил повестку и Кирюха, парень с лёхиного двора. Для него это было не впервые, только благодаря всевозможным «случайностям» Кирюха никак не попадал в армию.

– Ты бы уже два раза отслужил, – говорили ему сверстники, вернувшиеся на гражданку. – Смотри, Кирюха, всю жизнь не прокосишь!

Кирюха в ответ ухмылялся и дружеским советам не внимал. Но в эту весну тучи сгустились капитально. Похоже, в армию попадут все. За исключением, разве что, безвременно почивших. Да и те, считал Кирюха, получат отсрочку ненадолго. Улыбка исчезла с его лица.

Волна весеннего призыва захватила страну. Со всех уголков необъятной Родины мчались на призывные пункты военнослужащие-покупатели из разных родов войск. Расторопно, по-военному, развернули деятельность неумолимые военкомы: задыхались в ворохе бумаг бесстрастные доктора приёмных комиссий, бойко печатали бесконечные приказы туповатые машинистки в военной униформе. Огромный маховик, подминающий 18-ти летних подростков, с каждым днём набирал обороты. Годными к строевой оказывались: сердечники и язвенники, алкоголики и олигофрены, страдающие плоскостопием и недержанием, тугоухие и слепошарые, баптисты и пацифисты, передовики производства и бывшие уголовники, – все классы, слои и прослойки монолитно-единодушного общества.

Рассудив, что на следующий день после повестки не забирают, Лёха не стал бриться наголо. Он зашёл в парикмахерскую и обкорнался «под расчёску» – коротко, но не совсем на лысо. Затем, осторожно переступая тёмно-серые лужи с большими пятнами мазута, Тальянкин пробирался к призывному пункту. Зайдя во двор за зелёным забором, окружающим скучновато-серое одноэтажное здание, он слился в толпой возбуждённых рекрутов.

Точно в 10.00 на крыльце ГВК нарисовался прапорщик Кондрат. Над входными дверьми была приколочена жестяная красная звезда. Как в дополнение к ней появились будёновские усы помвоенкома.

– Товарищи будущие солдаты! – громким голосом сообщил прапорщик. – Сегодня вы пройдёте, мать-её-так, первый этап!

Толпа прислушалась.

– Городская призывная комиссия! – как на демонстрации проскандировал Кондрат. – Имеющие в руках повестки на десять ноль-ноль, два шага вперёд!

Призывники, хихикая и расталкивая друг друга локтями, двинулись к крыльцу. Почти у всех на повестке обозначалось искомое время, и каждому хотелось поскорее пройти «мать-её-так, первый этап».

Жизнерадостное лицо прапорщика Кондрата, побагровев, превратилось в свирепую харю с раздувающимися ноздрями.

– Мать вашу раз-эдак! – заорал он, вращая красными от прилившей крови глазами. – Бараны! Построиться в две шеренги! И не курить в строю!

Побросав бычки под ноги, разношёрстная публика нестройными рядами растянулась на десятки метров.

– Сено, солома! – рявкнул Кондрат. – А ну-ка, два шага вперёд, вышеназванные разгильдяи!

Среди вышеназванных разгильдяев оказались и Лёха с Кирюхой.

– Теперь по одному вызывать будет, – шепнул Кирюха. – Застегни все пуговицы!

Лёха не успел спросить, зачем – первым вызвали Кирюху. Он обречённо поднялся на крыльцо и в сопровождении Кондрата вошёл внутрь военкомата. У входа появилась худющая военнослужащая с крючковатым носом, усеянным угрями в различной стадии созревания. Прыщи придавали её физиономии сходство с маковой баранкой обрызганной клюквенным морсом.

– Тальянкин! – необычайно низким голосом зачитала она, спустя некоторое время.

Лёха вышел из строя и неспешной походкой зашагал к крыльцу.

– Быстрее нельзя? – прохрипела выдра. – Ничего, там научат!

За порогом стоял Кондрат, упираясь руками в бёдра. Похоже, к нему возвратился жизнерадостный настрой. В конце коридора на деревянной скамейке сидел Кирюха. Он с полным безразличием рассматривал засаленные плакатики по гражданской обороне.

– Этот по Уставу идёт, хотя и хитрожопый. – заметил прапорщик. Он указал Лёхе на противоположную от Кирюхи скамейку.

Будущие солдаты мгновенно заполнили узенький коридорчик. Последним появился долговязый паренёк в очках с роговой оправой. Ссутулившись, он стоял в обшарпанном дверном проёме. Его жидкие тёмные волосы спадали до плеч, а джинсовая курточка была застёгнута на две нижние пуговицы.

– Вот и самый хитрожопый заявился! – со зловещей радостью объявил Кондрат. – Ты повестку читал, сучий потрох?

– Вот она, пожалуйста, – пролепетал длинноногий, показывая прапорщику смятый клочок бумаги.

– Тебя, ублюдка, не просят показывать, а спрашивают! Читал?

– Кажись, читал, – долговязый преданно посмотрел в глаза командиру.

Призывники разом повернули лысые головы к прапорщику.

– Во, тормоз! – раздался чей-то голос.

– Я, спрашиваю, тебя, недоносок, – печатая слова, произнёс Кондрат, – читал ли ты, что я, для таких тупорылых, написал на повестке?

– Не знаю, где читать, – промямлил долговязый, разглядывая повестку.

– Там написано, чтобы ты, хрен моржовый, «под нуль» пришёл!

– Это куда? Объясните, пожалуйста.

В глубине коридора раздались несмелые смешки.

– Что там за смехаёчки? – Кондрат оглядел толпу рекрутов. – А это значит, что ты должен быть лысым, как жопа бегемота! И застёгнутым наглухо, понял?

– Да. Извините, пожалуйста, не сразу понял вас, – патлатый призывник провёл дрожащей ладонью по шевелюре и принялся спешно застёгиваться.

– Вот так! – одобрительно хмыкнул Кондрат и внезапным отработанным приёмом дёрнул за полы модную курточку. Металлические пуговицы со стуком покатились по полу. Поправив очки, призывник опустился на колени и начал собирать пуговки с выбитыми буквами Montana. В кучке призывников нарастал сдавленный смех.

– Извините, пожалуйста, я тут приберу немножко.

Смех набирал обороты. Кондрат, чувствуя, что теряет контроль над рекрутами, окончательно рассвирепел.

Когда кованые сапоги Кондрата втаптывали алюминиевые пуговицы в деревянный пол, никто не смог удержаться от гогота. Самые угрюмые, глядя на недоумевающую физиономию долговязого, заржали во весь голос.

Кирюха заливаясь безудержным смехом, откинулся на стенку затылком. Руками он держался за живот. По его примеру гоготала добрая половина призыва. Иные, как Лёха, хохотали взахлёб, согнувшись в три погибели.

– Отставить! – диким голосом прокричал Кондрат. – Кто хочет на его место?

На место пострадавшего никто не претендовал. Вмиг возникла испуганная тишина.

– Тебе эта одёжка больше не пригодиться, – утешил Кондрат. – Садись на эту лавку с хитрожопыми!

Долговязый присел на скамейку, куда первым попал Леха.

– Так! Всем получить лист обхода врачей! – скомандовал прапорщик. – А вам, хитрожопые, прямиком к нашему парикмахеру! Не хотели подстричься за десять копеек, ставьте по рублю на стол!

В отдельной комнатёнке стоял обглоданный деревянный стул. Он жалобно заскрипел под весом Лёхи. Парикмахер с лиловым носом прошёлся по стриженому черепу Лёхи, затем выразительно глянул на стол. Там в беспорядке валялись драные и мятые рубли. Лёха, усмехаясь, аккуратно поставил свёрнутую в трубочку купюру на центр стола.

Тем временем раздетые до плавок призывники поочерёдно заходили в кабинеты специалистов с обходными листами в руках. Пока доктор осматривал одного, двое-трое в нерешительности топтались у порога.

Лёха вошёл в кабинет, где не было очереди. Он оказался у окулиста. Толстая женщина с внушительным бюстом, распирающим пуговицы белого халата, строго взглянула на Лёху.

– Зрение какое? – спросила она, не глядя на обследуемого.

– Минус два с половиной.

– На оба?

– На оба.

Подавляя зевок, докторша заглянула в какие-то инструкции и написала «годен».

Ничего другого Лёха и не ожидал.

В кабинете хирурга толпилось семеро призывников. Среди них был Кирюха. Здесь же оказался уже обритый долговязый, фамилия которого оказалась под стать владельцу – Дюдюсь!

К хирургу, сухощавой женщине, подходили по одному без плавок.

– Показывай яйца, – буднично говорила она, сидя за столом в двух метрах от пациента. Мельком глянув на парные органы, командовала: – Кругом! Наклонись, растяни ягодицы!

Никаких лишних слов и замечаний. Только единожды докторша задала вопрос.

– Ты газетами пользуешься?

– Не-не, доктор, я радио слушаю, – скороговоркой ответил перепуганный призывник.

Пацаны громко расхохотались. На их счастье, Кондрата тут не было. Медики же, реагировали скучающе устало.

Лёха прошёл осмотр хирурга, оделся и заметил Дюдюся. Смущённый призывник переминался с ноги на ногу, держа огромные ладони на промежности. Заметила его и молоденькая медсестра. Медичка подошла к призывнику и, приветливо улыбаясь, довольно громко шепнула ему на ухо:

– Помочи головку, упадёт!

Ещё больше сконфузившись, Дюдюсь на негнущихся ногах пробрался к раковине. Не отнимая одной руки от промежности, он снял очки и включил воду. Оглянувшись, Дюдюсь опустил под струю свежевыбритую продолговатую голову.

Все засмеялись. Дюдюсь обернулся. По-прежнему прикрывая срам ладонями, он хлопал глазами и улыбался.

Хирург оторвала взгляд от многочисленных бумаг. Она сразу определила причину смеха: у призывника эрекция. Что ж, дело поправимое.

– Вон, стакан с водой! – врач указала пальцем на тумбочку и вновь уткнулась в кучу формуляров.

Дюдюсь понял, что медсестра подшутила над ним. Он благодарно улыбнулся врачу, подошёл к тумбочке. Взяв стакан, собрался с духом и залпом проглотил сто пятьдесят граммов мутноватой жидкости.

И тут Лёха, что называется, выпал в осадок. Лёжа на спине, он содрогался от хохота. Кирюха стоял на коленях, заходясь безудержным смехом.

Вновь зашедшие призывники не знали причину веселья, но, посмотрев на заливающихся Кирюху с Лёхой и сконфуженного Дюдюся с пустым стаканом, поддались заразительному смеху. Некое подобие улыбки коснулось иссушенных губ хирурга.

– Набери воды в стакан и поставь, где взял, – сказала докторша, вызвав взрыв хохота. «Счастливцы» пользовавшиеся этим стаканом с водой, досмеялись до слёз.

Психиатр принимал строго по одному. Кирюха решил использовать последнюю надежду.

– Кир Панкратов, – прочитал психиатр и безо всякого перерыва выкрикнул: – Дважды два?

– Сорок восемь! – сказал Кирюха, дёрнув плечами.

– Чем отличается самолёт от птицы?

– Чешуёй! – сказал Кирюха, тупо уставившись в переносье врача. В листе годности рядового Панкратова психиатр зачеркнул Морфлот и ВВС.

– Любишь работать?

– От работы кони дохнут!

Доктор зачеркнул стройбат.

– Ладошки потеют?

– Когда ссать хочу.

Врач погладил лысую макушку и зачеркнул зачем-то войска связи.

– Любишь собак?

– Исключительно в жареном виде.

– Бензин нюхаешь?

– Предпочитаю дихлофос!

– Высоты боишься?

– Лучше нет красоты, чем …

– Можешь не продолжать, свободен!

Доктор вручил Кирюхе серую бумагу с зачёркнутыми наискось: Морфлотом и ВВС, стройбатом и автобатом, химическими, ракетными и пограничными войсками. В самом конце списка обозначалось жирными буквами «годен».

– К чему? – спросил Кирюха, продолжая дурачиться.

– К строевой службе, – ответил проницательный доктор. – Следующий!

Лёха проскочил «психа» быстрее всех, без труда вспомнив произведение семь на восемь.

Расстроенный Кирюха задержался у терапевта. Молоденькая выпускница медицинского внимательно изучала список диагнозов призывника и никак не могла взять в толк: «Как этот трижды покойник добрался до призывной комиссии?» Позвонив коллегам, она посмотрела в формуляр допустимых заболеваний на текущий призыв. Кирюха с замирающим сердцем ожидал вердикта. Терапевт, не глядя ему в глаза, подписала листок осмотра.

Годен.

Кирюха подавил в себе дрожь. Приговор был оглашён и обжалованию не подлежал. Как служить с сопляками, когда деды советской армии моложе его на четыре года?! Оставалась крохотная надежда на областную комиссию, до которой Кирюху с его букетом заболеваний в прошлые годы не допускали.

После обеденного перерыва в тот же день, теми же специалистами и в том же здании, под руководством того же прапорщика Кондрата, – прошла областная призывная комиссия. Для уставших, измотанных призывников и врачей проверка казалась простой формальностью и обошлась без приколов.

В заключение неутомимый Кондрат выдал каждому рекруту повестку на контрольную явку: «Где объявят номер призывной команды и час отправления в армию!»

ЗДРАВСТВУЙ, АРМИЯ!

Каждому человеку в жизни предопределены перемены с полной перетряской привычной обстановки. Изменения неотвратимы: после окончания школы, женитьбы или замужества, в связи со сменой работы и постоянного места жительства. Неизвестность будущего пугает и манит одновременно. Но ни с чем не сравнимо расставание со свободой пацанов, достигших призывного возраста. Впереди два года, кому и три, вдали от дома и любимых людей. Служба с ненормированным рабочим днём ломает жизненный уклад, зачастую и характер человека.

Призывники, «уставшие» от гражданской жизни, пресытившись томительным ожиданием неизвестности, стремятся поскорее покончить с прошлым. Одни напиваются до потери пульса, как это сделал Кирюха. Двадцатидвухлетний рекрут споил на своих проводах весь двор. Другие оценивают прошедшие годы жизни и строят планы на будущее, как Лёха Тальянкин. Иные попросту поддаются течению, подобно Дюдюсю. Не смотря на разные взгляды на жизнь и службу, эти трое призывников оказались в одной команде. Они встретились в четыре утра возле военкомата, наскоро попрощались с родителями и, подчиняясь строгому приказу, зашли за огромные железные ворота. Массивные двери со скрежетом закрылись, отгородив сыновей от родителей на два долгих года.

Призывников рассадили на лавочки в узком тёмном коридоре. Через четыре часа, точно по-военному начался рабочий день. Прибыл военком и незабвенный прапорщик Кондрат. Спустя пять минут ребят усадили в крытый грузовик и увезли за город.

Призывников высадили на территории сборного пункта, огороженного от мира трёхметровым зелёным забором с гирляндой ржавой колючей проволоки. На участке размерами с футбольное поле были разбросаны сосновые брёвна. Разношёрстная команда в негодном тряпье не опасалась испачкаться. Ребята расселись на свежие брёвна, плачущие смолой под солнцем.

Вскоре заехал похожий грузовик.

– Деревенских привезли, – поделился соображениями Кирюха, держась за голову. Явно перебрал вчера.

Из маленького крытого кузова выпрыгнуло около тридцати человек. Как они там размещались: навсегда останется загадкой для гражданских лиц.

Кирюха привстал и помахал какому-то типу в вельветовой кепочке. Тот быстро приблизился, обнялся с Кирюхой и протянул руку Лёхе.

– Муха!

Тальянкин назвал себя. Вскоре выяснилось, что Муха бывший одноклассник Кирюхи. В ряды СА он не попал до сих пор благодаря «командировочке» за кражи и разбои.

Оглядевшись, Муха проникся ситуацией: сторожевая вышка в единственном числе, солдаты у ворот без оружия, караулка и двухэтажная комендатура на противоположном конце площадки. Бойцы лениво позёвывают, молча поглядывая на молодых новобранцев – разговоры на посту запрещены. Собак вовсе нет.

– Чё, Киря, кумпол бо-бо? – спросил Муха.

– Есть малость.

– Давай-ка пивка организуем! Ты как, Лёха?

– Положительно. Но, как?

– Бабки есть? – спросил Муха. Посмотрев на страдальческое лицо товарища, он безнадёжно махнул рукой. – А что это за фраер в шляпе фильдеперсовой?

– Кончай, Муха, – сказал Кирюха без энтузиазма.

– Киря, родной! Никогда не впрягайся за лохов! Как другу тебе говорю, через пару деньков ты лично будешь плевать ему в рожу. Клянусь, его сразу опустят!

– Эй, паренёк, подь сюды! – Муха хлопнул себя по колену.

Дюдюсь втянул голову в плечи и подошёл ближе.

– Куришь?

– Нет. Это вредно для здоровья.

– А я вот, хочу продать тебе сигарету!

– А зачем?

– Да тебе чё, на моё здоровье наплевать?! – Муха потряс кулаком в воздухе.

– Нет, совсем нет, – залебезил Дюдюсь

– Тогда, купи!

– За сколько? – Дюдюсь с готовностью полез в карман.

– А сколько имеешь!

– Я всего отдать не могу, – решил объяснить Дюдюсь.

– Убью, душу выну! – Муха вскочил и хватанул Дюдюся за шиворот. Для пущей важности он повращал глазами и саданул по уху долговязому.

– Забирай-забирай, – Дюдюсь вывернул карманы.

– Нормалёк! Как раз на ящик крутанёмся, мужики! – кивнул Муха новым товарищам. – А теперь, слушай сюда, – обратился он к Дюдюсю: – у тебя рожа интеллигентная, пойди в комендатуру, вызови сюда фершала! Скажи, мол, пацану плохо, умирает, понял?

– А какому пацану? – захлопал длинными ресницами Дюдюсь.

– Поменьше базарь! Пацану, мне значит! Понял?

Дюдюсь неохотно зашагал к комендатуре.

– Пулей! – прикрикнул Муха, потопав по земле. Дюдюсь двинулся рысцой.

Через пять минут появился толстозадый сержант с золочёной змейкой в красных петлицах.

– У кого тут понос? – скривил он брезгливые губы.

– Слышь, земляк, совсем плохо мне, зови доктора, – простонал Муха, катаясь на спине в новёхоньком спортивном костюме.

Обрюзглое лицо фельдшера позеленело от страха. Он встал на колени, склонился над животом больного.

В следующий момент сержант целовал землю, прижатый сильной рукой «умирающего».

– Лежи, не шелохнись, падла! – прошипел Муха. – Сразу кончу!

– Да ты что, козёл! – взревел сержант и тут же замолк, ощутив на шее давление холодного лезвия.

– Из какой части?

– Какая разница?

– Вопросы задаю я! – Муха прижал нож сильнее.

– Из шестнадцатой, дробь 678.

– Местная, – со знанием дела сказал Муха. – Сколь служить осталось?

– Полгода.

– Оба-на! Дедок к нам пожаловал! Помоложе нет никого?

– Они в наряде.

– Короче, слушай внимательно! Знаю, хочешь домой к маме. Дарю тебе шанс! Сейчас берёшь бабки, сам встаёшь в наряд, а молодые принесут сюда ящик пива. Вздумаешь дуру гнать, живым домой не уедешь. Усёк?

– Понял, – сказал сержант, чтобы отвязаться. Сейчас главное, из-под ножа высвободиться, а потом уж … Видно будет, что потом он сделает с борзым душарой.

– Для начала зайди в комендатуру и позвони по телефону, – Муха назвал номер. – Скажи, привет от Мухи! Сразу сообразишь, что я не шучу!

Фельдшер поднялся на ноги, отряхнулся и важно зашагал к двухэтажной будке комендатуры.

Через четверть часа троица новобранцев, потягивая пивко, прогнозировала будущую службу. Первым высказался Муха.

– У нас были из «армейки», на воровстве влетели, кое-что рассказывали. Дак я, во чего, скорее на очередную ходку пойду, чем туда. В армии порядка поменьше. Пока там образуешься, авторитет подымешь, уж и на гражданку пора! Короче, не для меня вся эта музыка.

– А мы уж оттащим как-нибудь, – по праву старшего, за обоих сказал Кирюха.

Лёха молча кивнул. В зону с порядками Мухи ему не хотелось, об армейских порядках Лёха ещё не догадывался.

К полудню выдали сухпай: по две банки тушёнки и рисовой каши. Каждый, имея котомку из дому, с отвращением отложил перемазанные солидолом банки.

Дюдюсь поспешно вскрыл консервы и начал с аппетитом уплетать свиной жир с крохотными кусочками мяса.

– Парень, кажись, голодал суток трое! – сказал Лёха.

– В натуре, не успел до шконки дотопать, а уже опускаться начал. Дак, поможем пацану!

Лёха с Кирюхой промолчали, так как из сказанного мало чего поняли. Муха подошёл к Дюдюсю.

– Кушать захотелось? – участливо спросил он.

– Я с детства люблю тушёнку в банках без предварительной тепловой обработки, – поделился доверчивый Дюдюсь.

– А сейчас ты, «без предварительной тепловой обработки», нажрёшься её на два года вперёд! – с этими словами Муха взял ещё три банки. – Открывай!

Дюдюсь откупорил банки.

– А теперь, жри! Только быстро!

Дюдюсь торопливо большими кусками проглатывал жир с одиночными волосками мяса. При этом он опасливо поглядывал на мучителя. При росте под два метра, его желудок всё же не сумел вместить всё. Осталась половина банки, не считая жира на донышках в пустых.

– Наедайся, наедайся. Там не дадут, – наставительно выговаривал Муха, опустошая остатки подтаявшего жира на голову Дюдюся. Жир плавно стекал с гладкой макушки за шиворот.

– Строиться! – раздалась зычная команда Кондрата, прерывая изощрённую трапезу.

Новобранцы встали в одну шеренгу, растянувшуюся от комендатуры до самых ворот. Перед каждым стоял казённый сухпай, позади лежала аппетитная домашняя авоська.

– Все вы направляетесь в учебку! Там из вас выжмут все соки, включая желудочный! – орал Кондрат, довольный собственным остроумием. Увидев Дюдюся с остатками тушёнки на голове, прапорщик улыбнулся: – Для этого, похоже, служба уже началась!

– А теперь, шагом марш к автобусу!

– Почему к автобусу, а не к грузовикам? – не понял Лёха.

– По городу повезут, суки! – пояснил Муха.

Автобус довёз рекрутов до аэропорта.

Двухэтажный аэробус Ил-62 доставил призывную команду под номером 412 в Краснознамённый Дальневосточный военный округ.

Новобранцев выстроили на деревянном некрашеном полу казармы. Здесь им предстояло провести ночь. По приказу капитана сухопутных войск ребята с энтузиазмом покидали в носилки скоропортящиеся продукты: жареных цыплят, варёные яйца, отбивные котлетки, пирожки с мясом и прочую снедь, съедобную как минимум сутки.

– Сдать ножи как холодное оружие! – последовала команда.

Никто не смел прекословить. В носилки полетели перочинные ножи и складешки разных конструкций. Муха своё пёрышко оставил. Оно позволило троице безбедно существовать последующие полтора суток. По принципу: «Открываем три ваших банки, одна нам. И по выбору – без жира!»

Поутру обещали распределить всех по разным частям. С непривычки спать на голом полу было неудобно.

– Зато там дедов не будет!

– Один призыв!

– Служба по Уставу, благодать! – шептались призывники в темноте.

Следующий день их промурыжили какой-то расширенной проверкой. И только следующим утром явились «покупатели». Наконец закончились бессмысленные перемещения: всех троих определили в танковую учебку. Туда же направили Дюдюся.

В учебной части новобранцев разместили до утра в клубе, предварительно осмотрев с пристрастием. Муха лишился великолепно отделанного ножа с откидывающимся кнопочкой лезвием.

На жёстких стульях в собачьем холоде сидели без пяти минут солдаты, ожидая рассвета. Около двух часов ночи в полумраке появился солдат в потёртой форме. Он неспешно начал обход по рядам. Забирая неоткрытые банки сухпая и хлеб, солдат убеждал ребят отдать гражданскую одежду поприличнее.

– Всё равно ваше тряпьё сгорит в кочегарке!

Консервные банки и одежду ребята отдавали с удовольствием, слушая советы бывалого. Солдат только успевал менять наволочки, в которые собирал трофеи.

Дошла очередь до Мухи. А он был совсем не в настроении и постоянно ворчал, что в карцере бывает лучше.

– Слышь, земеля, какой размер кроссовок?

– Сорок два. И чё?

– Снимай и клади в наволочку, взамен получишь тапочки. До бани дотопаешь, а там сапоги получишь.

– Ху-ху не ха-ха?

Сборщик податей утомился возиться с тупорылыми духами, а такого ответа не ожидал вовсе.

– Снимай!

Муха не спеша, снял кроссовки. После чего стянул носки, положил их на обувь, а поверх опустил ноги. В тусклом свете солдат прочёл на пальцах Мухиных ног татуировку «они устали».

– Ах ты, падла! Ещё сапогов не надевал, а они уже устали?! – проорал он, кинувшись с кулаками на Муху.

Схватив неожиданный прямой в челюсть, он присел на мгновение, а затем вновь бросился в драку. На это раз досталось и Мухе. Сильнейшим ударом в лоб соперник сбил его на пол и начал пинать тяжёлыми солдатскими сапогами. Кирюха с Лёхой оцепенели от неожиданности. Они оставались на месте, пригвождённые к стульям.

Муха изловчился, пробравшись под сиденья, он подобрал тяжёлую металлическую ножку сломанного стула. Подскочив на ноги, Муха профессионально, с одного удара раскроил череп нападавшего.

Тут же заскочили солдаты караула, вооружённые автоматами. Они подхватили неудачливого товарища и, тыча стволами в спину, увели Муху. Больше его Лёха никогда не видел. По слухам Муха получил год или полтора. Его обидчик остался жив – его комиссовали как героя с черепно-мозговой травмой.

С рассветом появился громадных размеров старшина. Он построил новобранцев и объявил распорядок.

– Баня. Выдача обмундирования. Строевая подготовка. Обед. Вы все поступаете в расположение второй роты!

Так разношёрстная толпа стала второй ротой учебного танкового полка. Выйдя из сумрачного зала, Лёха с Кирюхой обменялись дружескими улыбками.

Здравствуй, новая жизнь!

Здравствуй, армия!

Из раскрытого настежь окна, с третьего этажа ближайшей казармы кто-то выкрикнул грозовым голосом:

– Духи! Вешайтесь!!!

ГОРДОСТЬ И ОПОРА УЧЕБКИ

Известно и общепринято со времён Древнего мира: двух одинаковых людей не бывает. Развивалось общество, вместе с ним росла и крепла наука человеческих взаимоотношений, психология. Выяснилось, что людей сходных по характеру и темпераменту довольно много. Сложные сочетания разных качеств составляют личность человека, а его поведение зависит от окружения. Истинное лицо проявляется только когда отброшены прочь социальные личины и маски. В состоянии хронического стресса находятся люди, изолированные от привычного общества. Здесь человек – существо биологическое. Образованные люди это понимают, остальные подчиняются законам дикой природы, не задумываясь. И те, и другие вынуждены вести борьбу за лучшие условия выживания.

В подразделениях учебных частей регулярной армии нет дедов, фазанов и гусей. Порядок и дисциплина лежат на плечах сержантов, вчерашних пацанов. Служба сержанта – сущий ад. Это при 4−5 часах сна в сутки огромная ответственность за новобранцев – сброд со всей страны Советской, плюс ежеминутная готовность к отчёту офицерам. Подчас выполнение приказа невозможно, но на то и сержанты, чтобы справляться с боевыми задачами любой сложности.

Когда ротный уходит из казармы, добродушно желая курсантам спокойной ночи, замкомвзводам и командирам отделений остаётся лишь выполнить его приказ:

– Чтобы к утру, казарма и прилегающая территория блестела! Приезжаю к подъёму, курсанты спят! Но смотрю и удивляюсь – какой порядок, чистота и опрятность!

И бедный сержант в половине одиннадцатого, как положено по уставу, отдаёт команду: «Отбой!»

А в одиннадцать, согласно тому же Уставу, звучит «Подъём!»

Ничего не соображающие спросонья, курсанты вскакивают. Стараясь одеться, в положенные сорок пять секунд, не успевают. Опять отбиваются и вновь поднимаются. Сержант обязан растормошить солдат и настроить их на рабочий лад.

Или взять бесконечные наряды: в карауле, по столовой, дежурным по роте – для сержанта без права сна! Как тут не оторваться на курсах?!

Кроме офицеров, именуемых в учебке шакалами, есть более реальная угроза здоровью – БУБТ. Батальон управления боевой техникой, постоянный состав учебного полка, каждый военнослужащий которого прошёл эту же учебку. Любой старослужащий бубтянин считает своим прямым долгом и священной обязанностью следить за правилом для молодого сержанта – «чтоб служба мёдом не казалась!»

Риск увеличивается в десятки раз, каждый шаг сержанта становится смертельно опасным во времена «деревянного дембеля». Озверевшие курсы по окончании учебки стремятся расправиться с мучителями. Что с того, что дембель деревянный, как и ремень курсанта? Многие стараются оставить памятку сержанту на оставшуюся жизнь.

И откуда только берётся сила и стойкость при такой собачьей жизни?

У каждого сержанта было право выбора. Страшные рассказы о сержантах, «стоящих на очке» в войсках, удержали особо отличившихся курсов в учебной части. Большинство из будущих младших командиров с особым рвением добивались расположения у шакалов, чтобы остаться в учебке. Выделяясь расторопностью, исполнительностью и безудержной жестокостью вчерашние курсы становились ефрейторами. Дальнейшая карьера не обсуждалась: за каждые полгода службы – по одной сопле на погоны. Все тяготы сержантской службы сторицей окупаются ощущением беспредельной власти над подчинёнными.

Встречались среди них и люди – «в семье не без урода». Они, не справившись с одним из абсурднейших приказов, отправлялись дослуживать в регулярную часть. Их-то и ожидала сквернейшая участь, так как в войсках около четверти бывших курсов, испытавших на собственной шкуре доброе наставничество сержанта.

Кто же они, доблестные младшие командиры седьмой роты учебного танкового полка?

Замкомвзвода, старший сержант, то есть уже дед. Его фамилия Шершнев. Шершень миновал все тяжести службы: перед шакалами своё выслужил, муштра курсантов ему приелась. В БУБТе у Шершня деды его призыва. Ему осталось следить за борзыми гусями, не позволяя младшим сержантам расслабляться. Гусей пятеро, он один. По правилам простой арифметики, в своё время Шершень был один на пятерых дедов. Хлебнул горя в своё время. Зато теперь каждый из гусей напоминал ему ушедшего дембеля, и Шершень отрывался на нём на полную! И только старшина в звании младшего сержанта, Быдусь, временами позволял хлопнуть по плечу Шершня.