Текст книги "Осколок зеркала (сборник)"

Автор книги: Сергей Юрьев

Сергей Юрьев
Осколок зеркала (сборник)

© Юрьев С.С., 2014

© ООО «Литературный Совет», 2015

* * *

КГБ – против упадничества и нигилизма

Это произошло в те «старые добрые» времена, которые теперь принято именовать «периодом застоя». Литература и прочее искусство на всей территории СССР, тогда ещё не бывшего, находились под неусыпным вниманием партии, правительства и «соответствующих органов».

На дворе стоял 1983 год.

Именно тогда в Ульяновском педагогическом институте возникло литературное объединение «Зеркало» – три студента-литератора и один историк собирались в свободных аудиториях, просто показывали друг другу свои стихи и песни и делились впечатлениями о новинках литературы. Изредка стихи Андрея Бузуева, Андрея Баранова, Владимира Ефремова и Сергея Юрьева публиковались в институтской многотиражке, и они не раз выступали со своими виршами на фестивалях «Студенческая весна», после чего девушки-сокурсницы нередко просили дать им переписать стихи – а это по тем временам была уже почти слава. И несмотря на то, что цензуру никто не отменял, казалось, никто не ущемлял свободы творить. Но, как впоследствии выяснилось, до поры до времени, пока литераторы-самородки не переступили определенную грань… Весной того же 1983 года на очередной встрече «великолепная четверка» решила: пора донести свои произведения до широкой читательской аудитории – издать литературный альманах «Третий сын». Название родилось почти сразу и споров не вызвало, но потребовало разъяснения для среднего читателя. В качестве эпиграфа Владимир Ефремов предложил цитату из трудов исследователя и популяризатора русских народных сказок Елизара Мелетинского: «Иванушка-дурачок глуп, с точки зрения его практичных, эгоистичных, здравомыслящих братьев, но обладает какой-то мудростью, которая в конечном счете дает ему преимущество…»

Поскольку доступ к немногочисленным ксероксам, которые были в то время в Ульяновске, был ограничен, сначала решено было прибегнуть к обыкновенной пишущей машинке – печать через семь копирок по пять раз обеспечила бы тираж в тридцать пять экземпляров. Но вскоре удалось получить доступ к ротатору! Теперь, конечно, мало кто знает, что это за «зверь», а между тем с помощью этой машины размножалась большая часть документов государственных и партийных органов. Сначала текст с помощью пишущей машинки печатался на специальной бумаге – восковке, а потом каким-то хитрым образом типографская краска выдавливалась сквозь нее уже на стандартные листы писчей бумаги. Так можно было получить сотни экземпляров, но было решено благоразумно ограничиться тридцатью двумя – по восемь на брата. Обложку нарисовал Андрей Бузуев, а Сергей Юрьев наделал с нее нужное количество фотокопий.

Конечно, скрывать от читателей свою первую книгу авторы не собирались, но чести увидеть эту библиографическую редкость удостаивались немногие – только ближний круг друзей и, разумеется, подруг. Год прошел относительно спокойно, но весной 1984 года Владимир Ефремов при большом скоплении народа – человек сорок – в городском клубе самодеятельной песни прочел лекцию о писателях-диссидентах Викторе Некрасове, Василии Аксёнове и, разумеется, Александре Солженицине… Рассказал их биографии, сделал обзор произведений.

Люди в сером явились ко всем одновременно! Хотя Андрей Баранов к тому времени уже закончил вуз и служил в армии, Сергей Юрьев прервал обучение и работал художником в одном из конструкторских бюро, а Владимир Ефремов и Андрей Бузуев готовились к сдаче госэкзаменов. «Третий сын» всё-таки попал в поле зрения КГБ – примерно за год до начала горбачевской перестройки.

В конце концов все отделались относительно легко – несколько довольно продолжительных «бесед» в «комнате для посетителей» с капитаном, майором и даже подполковником. Несколько рулонов бумаги с объяснительными «записками», где каждый обозначил свою «принципиальную политическую позицию»: «Против социализма, КПСС и всего советского народа мы ничего не имеем, но нас возмущают отдельные недостатки, которые мы непременно изживем и построим-таки коммунистическое общество». Хуже было то, что пришлось собирать разошедшиеся по друзьям и знакомым экземпляры «Третьего сына». Но, совершенно не сговариваясь между собой, все авторы заявили, что напечатано было экземпляров то ли десять, то ли пятнадцать… Так что в итоге далеко не весь тираж осел в архивах КГБ.

Впрочем, и сами сотрудники грозной спецслужбы понимали или даже знали, что скоро грядут перемены, а сама «спецоперация» была затеяна, как оказалось, в рамках кампании по усилению партийного и комсомольского контроля над молодежью. Чтобы 2 сентября 1984 года первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин мог заявить на посвященном этой кампании заседании партийно-хозяйственного актива: «А там, где ослабевает наше идейное влияние, появляются сорняки безыдейщины. Некоторые студенты «нашли выход» из положения, создали своё объединение «Зеркало» и начали подпольно издавать журнал, помещать в него стихи, наполненные политическим нигилизмом, упадничеством. И ни партком, ни комитет комсомола не дали вовремя принципиальной политической оценки подобному «творчеству».

Впрочем, кагэбэшники сами дали творчеству четырех поэтов «принципиальную политическую оценку». Кроме изъятого альманаха, они потребовали для ознакомления другие рукописи авторов. А возвращая прочитанное, «товарищ майор» попросил оставить ему несколько листков со стихотворениями – для личной библиотеки…

Владимир Толстой

Зеркало

Андрею Тарковскому

 
В прозрачности бездонной
Живут добро и зло,
В ней, словно на ладони,
Мир, хрупкий, как стекло.
 
 
Боюсь – прикосновенье,
И выпадут, звеня,
Осколки от Вселенной,
Осколки от меня.
 
 
Судьба тебе наивно
Пророчит черный фрак,
А мир стеклянным ливнем
Уже летит во мрак.
 
 
Но в рамках отраженья –
Скольженье детских снов,
В поэзии движенья –
Движение стихов.
 
 
И время не рассудит –
Идет за годом год
Переложенье судеб
На музыку забот.
 
 
По жилам отраженным
Течет живая кровь…
И мир перерожденный,
И я, живущий вновь.
 

1980–1986

Оптимистические миниатюры

1

 
Услуги, выслуги, заслуги
На мир накинули узду.
Одни идут за вечным плугом,
Другие топчут борозду.
 
 
Век неприкаянный и тесный
Лежит на сломанных весах,
И прежде чем Христос воскреснет,
Его распнут на небесах.
 

1983

2

 
Из тысячи истин довольно одной,
А может быть, даже и этого много…
Века исчезают за нашей спиной,
И новое время не помнит былого.
 
 
Во всем потакая ослепшей судьбе,
Дороги запутались в гордиев узел.
Какую ж из истин оставить себе
Из тех, что для этого мира – обуза…
 

1984

3

 
Не будет ни похвал, ни воздаяний –
Идем на смерть за крикунами вслед,
Давно уже устав от предсказаний
Грядущих поражений и побед.
 
 
Земля тесна, а небо – и подавно,
И пусть бежит испытанная рать,
Себе не доверяя в самом главном –
В уменье жить и в праве умирать.
 

1984

4

 
Ни в радости, ни в грусти нет спасенья
От бесконечной суеты сует,
Но в суматошной сутолоке лет
Порою к нам приходит отрезвленье.
 
 
Мы все живем на свете как придется –
У каждого свой враг и свой кумир.
И слава богу – так устроен мир:
Душе всегда отдушина найдется.
 

1983

5

 
Мы шли по кручам, не боясь упасть.
Не били грозным идолам поклоны,
Играли с шулерами в преферанс,
Стрелялись с дуэлянтами в законе.
Пусть против нас – нечестная игра,
Пусть рыли нам заранее могилы,
А мы добра искали от добра
И находили.
 

1983

6

 
Не выживших надежд не перечислить,
Но только вновь – чем дальше, тем больней
Осколки старых одичавших истин
Скребутся в стенки памяти твоей.
 
 
Что говорить – потери есть потери,
Но век терпенья – не Великий пост…
Пусть ляжет путь наш испытаньем веры
И верности тому, что не сбылось.
 

1984

7

 
Нам свобода дана от Бога,
С прошлым вечное сводит счеты,
Нас несут по слепой дороге
Перекаты хмельной свободы.
 
 
И летят за окном вагонным
Вереницы поселков дачных…
Пересохшие «рубиконы» –
Под закатом, упавшим навзничь.
 

1984

8

 
Не слышен зов охотничьего рога,
Не слышно крика боевой трубы
Там, где живут играющие боги,
Сойдя с пути коварства и борьбы.
 
 
Земля и небо не стоят на месте
Под искорками вечных фонарей,
И что с того, коль сложены созвездья
Из мячиков в Божественной Игре.
 

1986

9

 
Какой-то мост над медленной рекой,
Какой-то дом за редким частоколом,
Какой-то мир под крышей голубой,
Какой-то бог в своей привычной роли.
 
 
Старинное молчание храня,
Сегодня он горшки оставил в печи
И занят сотворением огня,
Над первой искрой вновь ссутулив плечи.
 

1986

10

 
Эта ночь не закончится вдруг
Пробуждением после рассвета,
В ней предчувствие скорых разлук
И знакомые запахи лета.
 
 
В ней усталый и сдержанный смех
И невидящих взглядов сплетенье,
В ней какой-то простительный грех,
На который способны растенья.
 

1987

11

 
Когда расставлены все запятые,
А точки повисли уже над бумагой,
Молчат и святые, и понятые,
Кто с трепетом в сердце молчит, кто с отвагой.
 
 
А годы стремительней всё и короче,
Кончается время – являются сроки…
У каждой дороги – по паре обочин,
И где-то конец есть у всякой дороги.
 

1991

Мы – в земле нераспаханной зерна

«Тот день не включен в календарь…»

 
Тот день не включен в календарь,
Тот день подойдет незаметно,
Растает обычная ночь
И сон без особых примет…
А утром окажется вдруг,
Что в городе властвует ветер,
Который несет меж домов
Обрывки вчерашних газет.
 
 
Следы бытовых катастроф
И грохот вчерашних салютов
Укроет собой горизонт
В стране отошедших ночей.
Из всех привилегий земных,
Дарованных кем-то кому-то,
Останется чудо любви,
Останутся руки друзей.
 
 
И пусть нам оставит судьба
Немногие лета и зимы,
Но чем бы там черт ни шутил,
И как бы нас Бог ни берег,
Мы дружбу доверим друзьям,
Любовь мы доверим любимым,
А все остальные права
Кто хочет, пусть тот и берет.
 
 
Летит в небесах Зодиак,
Пылит под ногами планета,
Вращаясь на старой оси,
Летя по привычной кривой,
И солнце под воду уйдет
Закинутой в море монетой
На память о будничных днях,
Идущих своей стороной.
 

1984

Песня солдат непобедимой армии

 
Штыками в сером воздухе качая,
Под дерзкий топот стоптанных сапог
Идут полки по площади прощанья
К развилке непредсказанных дорог.
 
 
Как будто им уже нельзя иначе,
Как будто всё за них предрешено,
Как будто с удаляющимся плачем
Всё гаснет, что осталось за спиной.
 
 
Молитвы, что с усердием зубрили,
Брать в пекло не положено с собой,
Грехи, что не прощают до могилы,
И так простятся Богом и родней.
 
 
Над головой простреленное знамя,
Как рваный парус, нас несет вперед,
Победа, как всегда, не за горами
Уже который год, который год.
 
 
Уроды, идиоты и кастраты
Строчат приказы, стерегут казну,
А мы, как оловянные солдаты,
Играем в настоящую войну.
 
 
Что может быть естественнее драки,
Война почетней нищенской сумы,
А те, что шли вчера на нас в атаку,
Красиво умирали, черт возьми!
 
 
Пусть прошлое окутывает пламя,
Пусть наши дни сосчитаны давно, –
Примкнуть штыки, сегодня ход за нами.
А в небе уж столпилось воронье.
 
 
Пусть рвут эфир возвышенные речи,
И сводки, как всегда, – без перемен…
А этот день – он будет длиться вечность,
Но вечность не протянет целый день.
 
 
И мы себе не пастыри, не судьи,
Не дай нам Бог взамен любой беды
Погибшим – пожалеть о том, что будет,
А выжившим – о том, что позади.
 

1983

Баллада о белых перчатках

 
Желанный час пробил, и миг настал –
Полки равнялись в предвкушеньи схватки.
Наш бравый маршал снова надевал
Застиранные белые перчатки.
 
 
И бронзовые трубы батарей
Готовы спеть симфонию расстрела!
Чем больше крови, тем триумф пышней,
А грязь и кровь заметнее на белом.
 
 
Вперед! В штыки! Не важно, для чего.
Игра в войну близка с игрою в прятки…
Врагом быть может каждый, на кого
Укажет пальцем белая перчатка.
 
 
Какой был бой! В удушливой пыли
Восторженная смерть носилась птицей,
И трупы покрывали плоть земли
С веселыми гримасами на лицах.
 
 
Две рати выясняли, с кем же бог.
Никто не попросился в отступленье!
А кто залег, тот замертво залег.
Какой был бой! Какое вдохновенье.
 
 
Давно завяли у могил цветы,
Пропели, как положено, молитвы,
Построились на кладбище кресты
Красивей, чем полки на поле битвы.
 
 
Давно пошло оружие на слом,
Давно и маршал где-то смазал пятки,
Остались лишь в музее под стеклом
Застиранные белые перчатки.
 
 
Полузабыт восторг былых боев,
Но звука нет грозней на этом свете,
Чем медленное шарканье шагов
Смотрителя музея по паркету.
 

1983

Посвящение солдатам Киплинга

 
Не топай так, ведь это не парад,
По мостовым, потом по трапам – в трюмы.
Вам выдали пятнистые костюмы,
И скоро состоится маскарад.
 
 
И там, у незнакомых берегов,
Не торопись штыки свои кровавить,
Забыв, что правда не умеет править,
А все права от правды далеко.
 
 
Твоя земля достаточно кругла,
Чтоб среди бела дня и в чистом поле
Какой-нибудь усидчивый подпольщик
Не подстрелил тебя из-за угла.
 
 
Не всем нести почетный караул,
Ты многое умеешь в деле ратном,
Твоя земля достаточно квадратна,
Чтоб в ней найти спасение от пуль.
 
 
Не топай так, ведь это не парад,
По мостовым, потом по трапам – в трюмы,
Вам выдали пятнистые костюмы,
И скоро состоится маскарад.
 

1986

И снова появляются герои

 
И снова появляются герои
В прожженных, окровавленных мундирах,
В роскошных запыленных треуголках,
Толпой, в строю, с оружием и без…
И ржавые от крови алебарды
Колышатся под вдохновенной речью
Седого и домашнего мужчины
Из бывших покорителей земель.
Они еще покуда не устали
От грома обезумевших оркестров,
Они еще покуда не устали
От близких и далеких канонад!
Их не страшит уступчивая слава –
От смерти до надгробного салюта,
Их обнадежит бравая молитва,
Что наспех прочитает капеллан.
И словно два зеркальных отраженья,
Сойдутся две обученные рати,
И словно два зеркальных отраженья,
Войдут в один и тот же ржавый дым…
Как это просто – умереть за что-то,
Как это благородно и почетно,
Как это мило, дерзко и красиво –
За что-то, а не просто умереть.
И снова появляются герои,
И снова сочиняются баллады,
И чисто принаряженные дети
Несут цветы к могилам храбрецов.
 

1989

Песня сыновей Джона – Ячменное Зерно

 
Оттого, что кто-то нас забыл,
Наша жизнь ни длинней, ни короче,
Нам удачи никто не пророчит,
Не готовят нам братских могил.
 
 
Наше время разумней стократ
Всех эпох, пережитых не нами,
Над землей неподвижное знамя
Не зовет ни вперед, ни назад.
 
 
Между двух неразменных эпох
Мы живем, лишь в душе непокорны,
Мы – в земле нераспаханной зерна,
Вбиты в дерн каблуками сапог.
 

1985

Памяти Ю. В. Андропова

 
Снова звуки надклассовой классики
Наполняют эфир над страною,
Ни иконы, ни звезды, ни свастики
Не годятся в кортеж похоронный.
 
 
Ни к чему ни восторг, ни отчаянье,
Затихают программные речи –
Состоится неделя молчания,
Состоятся негласные встречи.
 
 
Всё чин чином, чиновник к чиновнику,
Ряд за рядом – почетная стража,
Оркестранты построились стройненько,
И Шопен в нотоносцы заряжен.
 
 
Снова звуки надклассовой классики
Накрывают раскатами грима
Безъязыкие оды-побасенки
На паденье Четвертого Рима.
 

1984, февраль

«Уже ничто покоя не нарушит…»

«Как лист увядший падает на душу…»

Цурен Правдивый

 
Уже ничто покоя не нарушит,
Что нам подарит день больших разлук…
Как лист увядший, падает на душу
Прощальный взмах таких знакомых рук.
 
 
Судьба нам всем наставила отметин,
А мир всё так же пьян и терпелив,
А волны вечно следуют за ветром
И тихо гаснут, проходя в залив.
 

1984

Молчание вслух

«Летим сквозь пространство недобрых примет…»

 
Летим сквозь пространство недобрых примет
Мы, как сорванцы у Земли на запятках,
Не видя дороги, теряясь в догадках,
Но зная – на завтра назначен рассвет.
 

1983

«Барабана дробь звучала…»

 
Барабана дробь звучала,
Пульс Сенатского плаца.
Было славное начало,
Но без славного конца.
 
 
Кто-то вместо поля брани,
Мостовых в крови людской
Оказался под подолом
У графини Трубецкой.
 
 
Скрип колес, мосты, заставы,
Место – каждому свое,
Ваша правда – ваше право
Молча праздновать ее.
 
 
Жизнь – цепочка лет случайных,
Что со времени возьмешь…
Ваша правда – ваша тайна,
Ваша тайна – ваша ложь.
 
 
Отбывая жизни сроки,
Вы в Отечестве своем
Не нашли себе пороков,
Отложили на потом.
 
 
По какой такой причине
Прижились вы по домам?
Где вы, мальчики, мужчины…
Некому поверить вам.
 
 
Припасли на всякий крайний
Вы одну из страшных доль…
Ваша правда – ваша тайна,
Ваша тайна – ваша боль.
 

1983

Легенда о летучем голландце

 
Нет, это сочиняли не поэты,
Всё было проще – колокол пробил,
Когда уже сорвавший голос ветер
На долгий танец волны пригласил.
 
 
На мостике то ровном, то покатом
Стоял рыжебородый капитан
И крыл фортуну трехэтажным матом,
Хотя и был по-своему не пьян.
 
 
Как тросы, порвались земные путы,
Планета показала небу киль,
И небо с морем кто-то перепутал,
А бог похмелья – он про нас забыл.
 
 
В просоленное небо мы свернули,
В недоуменьи мечется компас,
Вот ангелы в почетном карауле
Кого-то ждут, да, видимо, не нас.
 
 
До нас им дела нет, и слава богу,
Меняем круто курс – от маяка!
Корма закрыла дышло Козерога,
Бушприт вспорол слепые облака.
 
 
На нас спустилась странной благодатью
Судьбы непредсказуемая блажь,
Всевышний удостоил нас проклятья,
Мы снова жизнь берем на абордаж.
 
 
Опять спокойный слышишь склянок звон ты,
От важности надулись кливера,
В кольцо нас снова взяли горизонты,
И на поруки – добрые ветра.
 
 
Вперед! Покуда флаги не истлеют,
Меридианы в щепы разнося.
Пусть капитаны в ужасе бледнеют,
Вдали завидев наши паруса.
 
 
Нам на воде не писаны границы,
Блуждаем в океанах и веках,
Земля предпочитает откреститься
От тех, кто не был принят в облаках.
 
 
И мы не одиноки в черном списке –
Религии, идеи, корабли,
Которым век отказывал в приписке
Ко всем портам и неба, и земли.
 
 
Нет, это сочинили не поэты,
Нет, мы не миф, не присказка, не сон.
Всем временам даны свои приметы,
Лишь мы одни – примета всех времен.
 

1983

Андрею Бузуеву

 
За старой каменной стеной
Рассветно-розового цвета
Твой город поражен чумой,
Спасенья нет – ты знаешь это.
 
 
Не слышно гомона дворов,
Лишь чей-то стон – всё выше, выше…
Из подчинения ветров
Все флюгера на башнях вышли.
 
 
Покинем гиблые места,
Хоть это и до слез непросто,
Озлобленная доброта
Куда бессильней доброй злости.
 
 
Кто будет бог, а кто пророк,
Не важно… Мы пойдём по жизни
Туда, где нет ещё дорог,
Погрязшие в идеализме.
 
 
Что нам терять в судьбе своей…
В отпетом и воспетом мире
Мы не нашли себе цепей,
Не завели себе кумиров.
 
 
Пусть наяву не будет снов,
Зато мы будем в отдаленье
От зачумленных городов
С обезумевшим населеньем.
 

1983

«Под небом, расчлененным на куски…»

 
Под небом, расчлененным на куски,
Бредет земля через пространство вброд,
Давно устав от страха и тоски
И ожиданья завтрашних невзгод.
 
 
Полнаселенья, головы задрав,
Высматривают что-то в вышине,
И кто-то будет безнадежно прав
В том, что остался верен тишине.
 
 
А прочие собьются в тесный круг,
Не пожелав смотреть со стороны,
Как все надежду покупают с рук,
Хотя и с рук дороже госцены.
 
 
Мир – как табун безумных лошадей,
Где каждый от отчаянья готов
Надежду пить с ладоней у друзей,
Надежду пить с ладоней у врагов.
 
 
И никому отказывать нельзя,
И будет мир надеждой сыт и пьян,
И вязкой тьмой окутает глаза
Чернеющий от копоти туман.
 
 
Пусть мир похмельный встанет поутру,
Пусть впору петь не песни, а псалмы,
Мы снова вступим в вечную игру,
Которую придумали не мы.
 

1983

«Снега выпадают, и тают снега…»

 
Снега выпадают, и тают снега,
Рождаются люди, и люди уходят,
Становится тесной любая свобода,
Становится праздной любая тоска.
 
 
Войною идут на отцов сыновья,
А старая вера – на новую веру,
Дверными цепочками лязгают двери
За тем, чья правда уж слишком права.
 
 
Конечно, молчащие будут правы
В своём необузданном знании меры,
Считая находки, считая потери,
Считая, что нам не сносить головы…
 
 
Пусть память в загуле, а время в бегах,
Я чувствую ветер – мы рубим канаты!
И будут восходы, и будут закаты,
Снега выпадают, и тают снега.
 

1983

Юрию Азарову

 
Время не бросает нас, а кружит,
Мы не делим ни любовь, ни власть
В спорах бесконечных и ненужных,
В спорах не спасительных для нас.
Пусть не всех нас делает счастливей
Ничего не значащая ложь,
Каждый день по-старому наивен,
Каждый день по-новому хорош.
Слишком поздно или слишком рано
Наши дни являются на свет…
В каждом не загаданном желанье
Спрятан одинаковый ответ.
Память – не в тоске об уходящем…
Пусть уж боль и счастье напоказ
В спорах бесконечных и пьянящих,
В спорах не спасительных для нас.
 

1984

«Есть четыре стены, между ними четыре угла…»

 
Есть четыре стены, между ними четыре угла,
Телевизор в углу, в том, где раньше висели иконы,
По-хозяйски расставлены тонкие ножки стола,
И людей толкотня где-то там, далеко под балконом.
Только в мире давно уж нет веры большим городам,
И едва обозначит рассветом домов очертанья,
Мы однажды уйдем к незнакомым пока берегам,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Ветер смоет следы наши в серой дорожной пыли
К стародавним, заросшим, забытым людьми переправам,
В край, где жизнь человечью нельзя разменять на рубли,
Где на совесть и честь суета не находит управы.
Мы не знаем молитв, только это как раз не беда,
Восклицаньям вдогонку негромко шуршат причитанья,
И за нашей спиною погасят огни города,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Мы оставим пророчества все толкователям снов,
Да о чем говорить, ведь ничто в этом мире не ново,
Но мы вспомним значенье когда-то разменянных слов –
Сотворение мира всегда начиналось со слова.
Начинается день, и в пути мы встречаем восход
Над эпохой, которой никто не придумал названья,
Над прекрасной эпохой, которой конец не придет,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
 

1983