Текст книги "Невинные дела (Худ. Е.А.Шукаев)"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

11. Король мыльного пузыря

– Знаете, что стоит меньше, чем лопнувший пузырь?

– Нет, не знаю.

– Разоблаченная тайна.

Ш.Костер. «Легенда об Уленшпигеле»

Приходилось ли вам видеть когда-нибудь тропический ливень, когда сотни Ниагар низвергаются с неба, молнии бешено гоняются друг за другом, когда грохот, гром, шум, рев, свист уже не вмещаются в ваших ушах и вам начинает казаться, будто океан, небо и земля вышли из берегов? Не приходилось? Ну что ж, вы ничего не потеряли, потому что все это пустяки по сравнению с тем, что происходит в Великании, когда лопается очередной мыльный пузырь. Вы считаете, что мыльные пузыри – невинная забава? Конечно, если занимаются милые детишки. Когда же за эту забаву берутся солидные деловые люди, когда в мыльный пузырь вкладываются миллионы и для эксплуатации пузыря организуются корпорации и выпускаются сотни тысяч акций, когда на этих акциях играют сотни тысяч людей, а на блистательном, полном радужных надежд пузыре строятся жизнь, карьера, благосостояние, любовь сотен тысяч людей – согласитесь сами, тогда взрыв мыльного пузыря не менее разрушителен, чем взрыв атомной бомбы.

Дружные потуги газет приостановить панику, вызванную заявлением Чьюза и последовавшим за ним письмом Нордиса, не имели решительно никакого успеха. Ни на блистательную пресс-конференцию Ундрича, ни на его беспристрастного механического свидетеля теперь уже никто не обращал внимания. Не помогли и крики о том, что Нордис изменник, надо немедленно судить его военным судом, он коммунист и подкуплен коммунистами.

Вернуть потерянное доверие к пошатнувшемуся деловому кумиру так же невозможно, как вернуть исчезнувшую любовь к недавнему кумиру сердца. Спасай карман! – вот что гнало тысячи мелких и мельчайших акционеров в маклерские конторы. «Лучистые» акции стремительно падали и погибали.

Недавнего «великого изобретателя» теперь презрительно и злобно величали «королем мыльного пузыря». Господин президент вызвал новоиспеченного «короля» к себе. Ввиду щекотливости вопроса беседа шла с глазу на глаз.

– Господин Ундрич, – сурово сказал господин Бурман, – я хочу наконец знать правду. Вы понимаете, мне как президенту это необходимо. Не могу я находиться в неведении.

– Будто вы не знаете? – ответил Ундрич, и, как показалось Бурману, на лице его собеседника появилось довольно наглое выражение. Это очень не понравилось господину Бурману. Оба они сидели друг против друга, по разные стороны стола. Бурман резко встал.

– Вот что, господин Ундрич, – подчеркнуто сухо сказал он. – Не забывайте, что вы даете отчет главе государства. Ваши намеки неуместны. Извольте отвечать прямо. Ваше поведение, в частности уклонение от сотрудничества в эти тревожные дни с профессором Уайтхэчем, заставляет меня подозревать самое худшее.

– Только подозревать? – уже явно усмехнулся Ундрич. – Может быть, вы будете утверждать, господин президент, что вы ничего не знали и о «Небесной черепахе»? Генерал Реминдол и об этом не уведомил?

– Отлично. Я понял вас, – сказал Бурман как можно спокойнее, снова опускаясь в кресло. – Не рассчитывайте на снисхождение, господин Ундрич. Вы совершили преступление. Вы поставили нас в невыносимое положение.

– Последнее, конечно, более непростительно, чем преступление, – не оставляя своего иронического тона, сказал Ундрич. – Однако не кажется ли вам, господин президент, что, квалифицируя мои действия как преступление, вы делаете свое положение еще более невыносимым?

– Объяснитесь.

– Очень просто. Кто же поверит, что вы не были в курсе моих работ? Чьюз прямо так и требует: пусть господин президент объяснит, как он мог выдавать обман за изобретение. Признаться, господин президент, я тоже не верю, что вы не знали…

– Как вы смеете? – вспылил Бурман. – Вы отлично знаете, что о сущности изобретения мы с вами никогда не говорили. Да и не ученый я, чтобы вникать в детали…

– Реминдол тоже не ученый. Однако я должен сознаться, что идея принадлежит не мне, а ему. И отчасти вам, господин президент.

– Мне? – господин Бурман был так изумлен, что не успел возмутиться.

– Несомненно, господин президент. Вспомните то заседание, где генерал Реминдол настойчиво рекомендовал Уайтхэчу что-нибудь «эффектно показать». Правда, на заседании я не присутствовал, но Уайтхэч был сильно возмущен и весьма красочно описал его мне и инженеру Грехэму. Осмелюсь напомнить вам, господин президент, что вы поддержали генерала и высказали вполне справедливую мысль о том, что это не больше чем дипломатия, которая для того и нужна, чтобы обмануть и запугать противника. Я уверен, что точно передаю вашу мысль, господин президент. Она произвела на меня большое впечатление.

Ундрич помолчал, как бы давая время президенту припомнить. Бурман припомнил: к сожалению, эти слова действительно были им произнесены. Но в тесном, интимном кругу – какое это имеет значение?

– Мало ли чего не скажешь в частной беседе, не предназначенной для посторонних ушей, – сказал он небрежно. – Вижу, что профессор Уайтхэч оказал вам доверие. Напрасно: вы не поняли, что некоторые вещи надо уметь забыть.

– Я и забыл… Но когда, простите за грубое слово, меня хотят утопить, некоторые вещи надо уметь и вспомнить, не правда ли, господин президент?

Господин Бурман еле удерживался от того, чтобы не поморщиться: негодяй же, однако, этот Ундрич! Нет сомнений, что, спасая себя, он и в сенатской комиссии и на суде вспомнит об этом разговоре, потребует свидетельства Уайтхэча и Грехэма. Да, развязаться с этим «изобретателем» не так-то просто!

Ундрич молча смотрел на Бурмана, и тому казалось, что «изобретатель» угадывает его мысли. Это злило президента.

– Так вот, после этого заседания, – продолжал Ундрич, – я счел возможным откровенно поговорить с генералом Реминдолом. Он сразу понял меня и одобрил мой проект. Тогда-то и было решено разделение на три самостоятельных лаборатории. Это давало мне свободу действий и освобождало от контроля Уайтхэча, которого генерал считал хотя и ценным, но непонятливым работником. Мне кажется, что мой проект является простой реализацией вашей идеи, господин президент: в самом деле, почему не напугать противника? Кроме того, это мера временная, мы так и условились с Реминдолом: временно, пока Уайтхэч не откроет своих лучей. Если хотите, больше всего надо винить именно его – за медлительность и неспособность… Я, по крайней мере, сделал в интересах государства все, что мог.

Вид у Ундрича был почти гордый: вот перед вами человек, честно выполнивший свой долг и все свои силы отдавший отечеству!

Господин Бурман недовольно сказал:

– Во всяком случае, вы должны были давно посвятить меня, а не ждать этого скандала.

– Но, господин президент, я и не подозревал, что вы не знаете! – с полной искренностью воскликнул Ундрич. – Реминдол мне прямо сказал, что вы одобряете…

– Ложь! – опять вспылил Бурман, но сейчас же сдержал себя. Новая мысль поразила его. Как же мог он упустить?

– Значит, вы действительно майора Дауллоби… действительно… – Бурман даже не выговорил этого слова.

– Ничего не поделаешь. Пришлось… – спокойно сказал Ундрич. – Я думаю, что Дауллоби поступил неправильно, посвятив во все Чьюза. Та же измена: военный секрет выдан иностранной державе. С изменниками иначе и не поступают.

И опять у Ундрича был вид человека, вполне уверенного в своей правоте. Бурман вспомнил, что еще вчера, на пресс-конференции, Ундрич называл Дауллоби своим лучшим другом и распинался в защиту его чести. Да, этого человека надо опасаться… Как можно мягче президент сказал:

– Я понимаю, господин Ундрич, вами, возможно, руководили побуждения вполне патриотические… Но согласитесь, сложилось запутанное положение… Не нахожу выхода…

– Выход есть, – спокойно сказал Ундрич.

– Какой? – живо спросил Бурман.

– Чьюз заявил, что он признает авторитет Уайтхэча в качестве главы научных экспертов. Подобрать послушных экспертов не так-то трудно. Достаточно, следовательно, Уайтхэчу заявить, что изобретение вполне основательно, обмана нет – и все в порядке. Моя честь и честь правительства будет восстановлена.

Бурмана несколько покоробило, что Ундрич свою честь афериста ставит на одну доску с честью правительства. Но отчасти мерзавец прав: эти две вещи оказались довольно тесно связанными.

– И вы думаете, Уайтхэч на это пойдет? – осторожно спросил президент.

– Да как он смеет отказаться? – возмущенно воскликнул Ундрич. – Разве не по его вине все это произошло? Не тяни он так безбожно долго со своими лучами, ничего не случилось бы…

«Странный аргумент…» – подумал Бурман, но ничего не сказал.

– Наконец, убедите его, господин президент! Ведь не личное же это дело! Вопрос государственной важности! И чем он рискует? Объяснения существа изобретения от него никто не потребует. Это военный секрет. И Чьюз не требует. А надо отдать справедливость Чьюзу: он верен своему слову и вынужден будет согласиться с решением Уайтхэча. Я считаю, что Уайтхэч после предложения Чьюза просто не имеет права отказаться…

– Посмотрим… – неопределенно сказал президент, кивком головы давая понять Ундричу, что аудиенция кончена. Глядя в спину удалявшемуся «великому изобретателю», Бурман думал: «Черт возьми, опять из ничего он пытается сделать что-то. Пожалуй, лучше о нем и не скажешь: «король мыльного пузыря».

12. «Час настал!»

…место ничего не значит, и тот, кто сидит на первом месте, редко играет первую роль.

Гёте. «Страдания молодого Вертера»

Президент Бурман понял, что настал момент, когда необходима беседа с глазу на глаз с генералом Реминдолом. Как будто странное положение: кругом все кипит, появляются все новые разоблачения газет, идут пресс-конференции, а два высших руководителя – президент и военный министр – не перемолвились ни словом, чуть ли не избегают друг друга. И действительно, господин Бурман пока не хотел говорить с генералом Реминдолом. Господин Бурман был достаточно опытен, чтобы сразу же понять, что свою аферу Ундрич предпринял не без ведома генерала, который, однако, не пожелал заранее посвятить в нее президента. Конечно, можно было бы теперь вызвать военного министра, распечь его, публично прогнать в отставку, изобразить благородное негодование, разоблачить аферу, восстановить свой авторитет честного человека и деятеля: в самом деле, разве кто-нибудь посвящал президента в эту аферу, разве не обманул его нагло военный министр? Все это выглядело бы изумительно честно и… изумительно глупо. Конечно, ни Реминдол, ни Ундрич не рассказывали президенту, где, как и какую «сигару» подкладывают в самолеты, но разве высшему руководителю вообще прилично вникать в такие мелочи? Но если руководитель и не желает знать этих мелочей, то разве он все-таки не понимает, что без «мелочей» не обойтись? Глупо… Ундрич не поверил, и никто не поверит. И потом другое… Господин Докпуллер тоже, вероятно, в мелочи не вникает, но вряд ли генерал Реминдол не держал хозяина в курсе дела… Теперь Реминдол провалился: очень хорошо, вакансия освобождается… Но не столько о вакансии на пост военного министра Бурман думал, надеясь отдать портфель более покладистому деятелю. Нет, он мечтал лично заместить другую освобождающуюся вакансию: занимая первое место в государстве, господин Бурман отлично понимал, что это не так уж много, и поэтому жаждал занять первое место в сердце господина Докпуллера – после провала Реминдола шансы возрастали. Но надо действовать осторожно, очень осторожно…

После того как беседа с Ундричем точно определила участие Реминдола в афере, можно говорить с генералом, ни слова не сказав об афере, и все же он поймет, что президенту все известно. Во всяком случае, генерал сам создал это неловкое положение, пусть из него сам и выходит, а там, смотря по обстоятельствам, нужно будет или помочь ему или предоставить утонуть. Таково было решение господина Бурмана, когда он вызвал генерала Реминдола.

Генерал Реминдол не жаждал свидания с президентом по другим причинам. Бурман был для него обреченный враг – на выборах он его побьет! Он раздражал генерала, как раздражает молодого нетерпеливого боксера противник, которого по указанию расчетливого импрессарио нужно нокаутировать лишь в девятом раунде, когда это так легко сделать в первом! Да и зачем обращаться к Бурману, если у президента хватает решимости только на страшные слова. Слова надоели и ему, генералу Реминдолу, и самому господину Докпуллеру!..

Но главное заключалось в том, что генерал неожиданно для себя стал жертвой того злого духа, которого он же вызвал из небытия. «Небесная черепаха» над безыменным островом имела успех. Таинственный луч, поджегший Медианский прожекторный завод, тоже оказался кстати. Генерал думал, что этим и закончится – этого вполне хватит. Но таинственные лучи решительно не хотели успокаиваться. Едва успело улечься возбуждение, вызванное «поджогом из-за океана» Медианского завода, как Великанская республика была оглушена очередной сенсацией: из-за океана снова показался таинственный луч. На этот раз наблюдали его жители рыбачьего поселка Чаче, еще менее известного, чем Медиана. Показался он около полуночи, сверкнул несколько раз из-за горизонта и исчез. Может быть, местные рыбаки, люди простые и в делах политики не искушенные, и не обратили бы на него внимания, но среди наблюдателей таинственного явления находился сын рыбака Карчеса, головокружительная карьера которого была гордостью всего поселка: вместо того, чтобы, подобно своим сверстникам, рыбачить в море, он уехал в столицу и стал блестящим журналистом, чьи статьи печатались в столичных газетах. Молодой Карчес гостил у отца. Едва сверкнул таинственный луч, Карчес побежал на телеграф и переполошил всю столичную печать. В поселок бросились отряды журналистов. Рыбаков интервьюировали так безжалостно, что с бедных, простоватых детей моря градом катился пот. Медиана уступила свою славу Чаче.

Естественно, больше всех был взволнован генерал Реминдол. Как-никак публика уже стала привыкать к таинственным лучам: луч в Чаче был для нее третьим, для генерала же он был первым: происхождение двух предшествовавших было ему хорошо известно. Впрочем, генерал вскоре выяснил, что как раз в ночь, когда наблюдался луч, недалеко от Чаче проходил линкор «Гений свободы», прожекторный луч которого, очевидно, и всполошил поселок. Генерал успокоился (но публику успокаивать, понятно, не стал).

Но после Чаче лучи стали появляться в самых разных местах и целыми сериями: то из Астеха сообщали, что видели в небе луч, то в Хамаокле наблюдали пучок едва заметных, прозрачных лучей, которые, как бы резвясь и играя, кружились друг около друга, то небо над Дельфой покрывалось стаей быстро бегущих огненных зайчиков. Прежде такое спокойное и надежное, небо теперь стало источником тревоги.

Генерал Реминдол становился все мрачнее. Все чаще и чаще он начинал подозревать, что среди этих новых лучей есть и настоящие. Как-то он поделился своими невеселыми мыслями с другом и секретарем Бедлером.

– Да ты что? – с удивлением посмотрел на него секретарь. – Просто всеобщий психоз. Ты должен быть счастлив, что тебе удалось создать у публики столь высокий психический накал.

– Ты думаешь? – спрашивал генерал. Он замолкал, но Бедлер видел, что друг плохо ему верит.

– Ты переутомлен. Тебе надо отдохнуть, – с тревогой говорил Бедлер.

Вскоре генерал сам стал примечать за собой, что он запутывается – где реальное, где воображаемое. Его сознание поразила простая мысль: а что, если под прикрытием этих лучей, созданных психозом, Коммунистическая держава пускает и свои, настоящие лучи, чтобы проверить дальность их распространения? А вот он, Реминдол, да и другие генералы, столь же наивные, как и Бедлер, сваливают все на психоз! Ловко же их провела Коммунистическая держава! От этой мысли генерала бросило в дрожь. Напрасно он пытался прогнать свои страхи, они упорно возвращались. Ему становилось все яснее, что иначе поступить Коммунистическая держава и не могла. И выходит, что он, Реминдол, сам облегчал ей это коварное проникновение в небо Великании!

Когда прогремело чьюзовское «Я обвиняю!», генерал испугался не того, что в результате разоблачения аферы пошатнется его положение: можно что-то придумать, хорошенько надавить на Уайтхэча, и тот, как всегда немножко поартачившись, все же подопрет своим именем пошатнувшееся здание, если уж так верит наивный Чьюз в честность своего коллеги! Но ведь там, в Коммунистической державе, не так наивны: там не поверят ни авторитету Уайтхэча, не поверят ничему и никому. Для них теперь ясно, что «лучи смерти» Ундрича, это «чудо XX века», – афера.

Зато они обладают лучами, да, да, появление их на великанском небе глупо объяснять одним лишь всеобщим психозом.

С таким окончательно созревшим решением генерал, вызванный президентом, и направился к нему на свидание. Он с молчаливым презрением слушал все иезуитские хитросплетения президента, который возмущался происками красных, посмевших объявить великое изобретение Ундрича аферой.

– Впрочем, – говорил господин Бурман, – нет ничего проще сорвать их происки. Даже сам Чьюз признает авторитет Уайтхэча. Поэтому я попрошу вас, господин генерал, организовать во главе с Уайтхэчем экспертизу изобретения Ундрича.

Генерал молча злился: «Мерзавец! Ни слову не верит из того, что говорит! Впрочем, если хочет, пусть будет так. Будем соблюдать приличия». И генерал сказал:

– Я думаю, господин президент, того, что вы предлагаете, недостаточно.

– А вы что предложили бы, генерал? – любезно осведомился президент.

– Доказательства представить Чьюзу иные.

– А именно?

– Как изменника, арестовать его.

– О! – нашелся только сказать президент. После того как произведенный уже однажды арест Чьюза не привел ни к чему хорошему, эта мысль больше не приходила в голову президенту.

– Да, да, арестовать! – решительно воскликнул генерал. – Так же, как я приказал арестовать изменника капитана Нордиса. К сожалению, мерзавец скрылся: кто-то его предупредил. Ну, Чьюз не уйдет!

– А не кажется ли вам, генерал, что это, ну, как бы вам сказать, слишком возбудит общественное мнение? – осторожно спросил президент.

– Общественному мнению некогда будет заниматься такими пустяками. Произойдут события более важные…

– Что вы имеете в виду? – спросил президент.

Реминдол встал, вытянулся и торжественно провозгласил:

– Господин президент! Час настал! Мы сбросим атомные бомбы на столицу и на жизненные центры Коммунистической державы.

Президент молча смотрел на генерала. Да, вот человек, который не поколеблется бросить бомбу. Вот почему Докпуллер поддерживает его. Что ж, может быть, и в самом деле пришло время? Теперь он, Бурман, – главнокомандующий, и слава будет принадлежать ему, хотя бы инициатива исходила от Реминдола.

А если это принесет не славу, не победу, а поражение? Кто будет отвечать в первую очередь? Гитлер и прочие ответили головой…

– Но ведь это война… – нерешительно сказал Бурман. – А это право парламента… Без него невозможно…

– Господин президент, этими формальностями мы все погубим! – горячо воскликнул генерал. – Депутаты утвердят потом, можете в этом не сомневаться. Зачем терять преимущество внезапности?

– Это преимущество еще не гарантия победы, – снова осторожно сказал президент.

– Но поймите, эта статья Чьюза – сигнал для нападения на нас. Мы не имеем права бездействовать! Не я один так думаю.

Бурман понял, что это намек на Докпуллера, и снова задумался. Реминдол злился: ах какое глупое препятствие! Если бы не было этого Бурмана! Если бы президентом был уже он, Реминдол!

– Хорошо, генерал, – сказал наконец Бурман. – Дайте мне двадцать четыре часа. Я обдумаю. Проконсультируюсь. Ровно через двадцать четыре часа, – президент посмотрел на свои ручные часы, – в восемь часов сорок пять минут вечера мы соберемся. Здесь же. Я вызову начальников штабов…

Все эти 24 часа господин Бурман был в невероятном душевном смятении. Он вызывал к себе по одному начальников штабов, советовался, но никак не мог прийти к определенному решению.

На другой день в 8 часов 45 минут все были в сборе, кроме генерала Реминдола. Это было неслыханно: опаздывать на такое совещание! Прождали до 9.00, до 9.15 – Реминдола не было! Позвонилив военное министерство, домой, личному секретарю Бедлеру – министра не было, и никто не знал, где он. Прождали до 10.30 и, убедившись, что Реминдол не явится, разошлись, условившись собраться на следующий день, в 9 часов утра.

Но и на следующий день не было ни Реминдола, ни вестей о нем. Он не ночевал дома, не появлялся и в министерстве. Единогласно решили вопрос об атомной бомбе отложить, а исчезновение Реминдола держать в секрете. Несмотря на это (а может быть, именно благодаря тому, что в совещании участвовало пять генералов), к вечеру того же дня новая ужасная весть об исчезновении военного министра облетела всю столицу.

Прошел еще один тревожный день. Известий о пропавшем министре не было…