Текст книги "Мой друг – предатель"

Автор книги: Сергей Скрипаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Когда сели за трапезу, местные мужики приволокли и плюхнули на ковер огромное медное блюдо с целой Джомолунгмой золотистого, рассыпчатого риса. Пахло потрясающе. Вкус был похуже. Ну нет жира, хоть стреляйся! Зато приправок всяких, моркови и лука в достатке. И то хорошо! Рядом с блюдом Гафур, старейшина, глава кишлака, поставил широкую жестяную банку из-под чая, полную зеленоватого порошка. Зачерпнул щедрую щепотку, густо посыпал плов сверху. Запахло еще сильнее, желудок уже просто урчал, слюна бесконечно скапливалась во рту, приходилось глотать ее и ждать. Думал, что я один такой, проглотище – ан нет. Искоса посмотрел на ребят – кадыки прыгали у них тоже будь здоров. Даже ротный слюной давился. Мы подождали, пока Гафур сам возьмет горстку риса и съест. Азия. Ждать можно чего угодно. Местная милая привычка быть коварными. Шохрат толкнул меня локтем в бок:

– Осторожнее, анаша! – Он скосил глаза на блюдо.

Все принялись степенно есть, аккуратно набирая в горсть рис, стараясь, чтобы анаша не попадалась, выбирали посочнее, с лучком и морковкой. Вкусно. Все равно вкусно, хоть и без мяса. Сопля же, нервно задергав ноздрями, учуяв запах дури, захватывал плов с самого верха, где густой слой травки уже пропитался паром и влажнел, впитывался в рис.

Кулаков вовремя заметил, что Юрка малость поплыл от угощения, негромко сказал:

– Сопилкин, иди, смени Мальцева!

Сопля непонимающе уставился на капитана, зачем? Тоже верно; вряд ли местные духи решатся сделать сейчас нам бяку, не выгодно им это, по всем прикидкам не выгодно. Чтобы закрепить договор о взаимном доверии, мы приволокли в кишлак керосина, муки, круп разных, медикаменты. Только вот боеприпасов не дали, чем немного разочаровали Гафура и его приближенных. Ага, сейчас, подарим вам пару цинков, чтобы уже этой ночью патроны в горы ушли. Враг не дремлет, хе-хе… Кулаков, не повышая голоса, опять обратился к Сопле:

– Эй, военный, что-то непонятно?

Юрка поднялся с пола, с сожалением глядя на блюдо, взял автомат и вышел во двор. Вскоре из-за пыльной брезентовой занавески, заменяющей дверь, появился Малец. Не теряя времени, уселся на корточки, даже не сбросил автомат с плеча, потянулся к плову.

Томный вечер с угощением закончился. Мы сели «на броню» и укатили к месту расположения полка. Сопля «летал», пьяно улыбаясь своим видениям, размазывал грязной ладонью по лицу слюни; потом ему стало плохо, началась рвота. Пришлось держать этого урода за ноги, чтобы не свалился в дорожную пыль и не испачкал БТР. На месте комроты быстро привел Соплю в чувство. Пара ведер холодной воды на башку – и все. Ну и наутро был разговор о чем-то, после которого Юрка затосковал и старался весь день не показываться на глаза капитану.

Повечеряли. Эх, какое слово, а! Мне так нравилось, когда говорил так мой дедушка, пока был жив, или бабушка, собирая после ужина со стола посуду. Чем-то теплым, родным, спокойным и уютным веет от слова. Повечеряли!

Обмыли котелки горячей водой. Шохрат выставил огромный помятый чайник с крутозаваренным чаем. Каждый наливал, сколько хотелось. Чаек у нас был замечательный, трофейный. Месяца два назад брали караван, а там кроме оружия было несколько тюков настоящего цейлонского чая. Вот один мы и скоммуниздили для нужд роты. Я пил чай без сахара – не только в целях экономии, больше для того, чтобы не испортить запах и вкус напитка. Только Малец налегал на рафинад; тут уж ничего не поделаешь, любит сладкое парень. Шохрат отсчитал, когда Леха подгреб четвертый кусок сахара, мягко потянул к себе картонную коробку и убрал ее в кухонный ларь, сделанный из снарядного ящика.

Я достал из р анца книжку. Читать уже было невозможно – совсем засерело вокруг, небо почернело. Ну и ладно. Бесцельно полистал странички томика Толстого. «Войну и мир» с трудом осилил в техникуме, пропуская длинные диалоги героев, особенно те, что на французском языке. Не понравилась мне книга. Потом уже, когда в кандагарском госпитале валялся, взял почитать роман. Библиотека была скудной; кроме трудов Ильича и Брежнева, были произведения Толстого, Паустовского и какие-то книжонки современных авторов. Пытался их читать, но через несколько страниц сводило от тоски скулы. То руду добывали для страны, выполняя и перевыполняя план, то лес заготавливали, то строили что-то. Вроде бы все правильно делали. Однако так не бывает, чтобы не думал человек больше ни о чем, кроме как о стране да о работе своей. Где же любовь, где семья, где что-то другое, личное? Просто безнадега какая-то. Надуманные проблемы надуманно решали. Ну их. Лучше уж к классике поближе. Паустовского, на удивление, проглотил с интересом. Даже сны снились легкие, приятные. Леса, озера, пичуги разные, лисицы да зайцы. Потом подступился все же к «Войне и миру». Заинтересовался, старался читать в свободное время. А вот как дошел до слов, что война – безумие, «противное человеческому разуму и всей человеческой природе», так застопорилось чтение. А так ли уж прав был босоногий граф? Ведь известно, что за последние тридцать пять столетий человечество не воевало в общей сложности двести тридцать лет. Значит, не так уж это и противно человеческому разуму, раз вся история людская говорит об обратном? Дети на всей планете с раннего возраста играют в войнушку. В кино, в книгах романтизируется война: столько геройства, столько красоты боя, столько наград! Парадная форма, знамена, фанфары и залпы победы, чеканный шаг, звон медалей, почетный караул, Неизвестный солдат. Зачем все это? Ради чего? Ведь известно, что войны начинает не народ какой-либо страны, а его правители, решившие погреть руки на нефти, на золоте, на захваченных землях. Вот они и придумывают красивые слова о том, почему народ должен воевать, почему у него появился враг. Вот, к примеру, почему мы здесь? Что, у СССР мало своей земли? Да и зачем нам пустыни, скалы, жарища немилосердная? Разве мало азиатских республик, где всего этого вдоволь? Ну, хорошо, возможна агрессия заокеанского врага с этой территории. Так ведь есть дипломатия, договоренности и прочие возможности утрясти все вопросы. Зачем же бросать на бойню свой народ? Не понимаю. Одно твердо уяснил – ошибся Лев Николаевич в своем утверждении. Все же война – естественное состояние человечества. Плевать человечеству на тех, кто погибнет, на матерей и отцов, на жен и детей осиротевших. Подумаешь. Вон сколько людей на планете живет, горстка-другая ляжет в землю, не такая уж и потеря. Так для чего же мы тут воюем?

Аж голова разболелась от этих мыслей. Я подбирался с вопросами к замполиту, тот что-то молол о защите Апрельской революции. Да нам-то что от ее завоеваний? Мы о своем Октябрьском перевороте не все знаем. Майор Дубов, замполит наш, сразу посуровел и приказал мне лично подготовить конспект работ Ленина, чтобы я смог понять все величие замыслов родной партии. Только наплевал я на его приказание. Все равно политзанятия бывают раз в два-три месяца, да и то перед и во время очередной окружной проверки. Для таких случаев замполиты батальонов придумали отличную фишку. Где-то в Союзе, в каком-то учебном центре надыбали экземпляров двести конспектов, раздобыли обложки тетрадные, на которых каждый боец свою фамилию и имя написал. Как только комиссия из одного подразделения в другое направляется, нарочные несутся впереди них с вещмешками. Раздаются тетради с конспектами, меняется обложка, и вот вам – образцовые воины. И в бою кое-что смыслят, и не забывают политически подковываться. А то, что обложки падают с тетрадей, так ведь война тут, не всегда есть возможность бережного отношения к вещам, да и ребята иногда почитывают записи, как же без этого! Обложки и отрываются. Ну, ничего, обещают проверяющие, покрепче тетради привезем.

Напрямую полез с вопросом к нашему комроты, Николаичу. Он мне посоветовал читать устав и пообещал, что поговорим на эту тему потом, позже. Но и позже разговора у нас с ним не вышло. Сидели в кабачке на набережной у моря, и на языке у меня крутился вопрос. Мне даже показалось, что Кулаков ждал его.

– А вообще, зачем мы были в Афганистане, товарищ капитан? – все же задал я вопрос, и чтобы придать ему некоторую необязательность, что ли, даже грубовато спросил: – Без всяких умничаний и прочего. Вы хотя бы для себя это уяснили?

– Знаешь, надо учиться у прошлого, чтобы не повторять ошибок, Пловец. Согласись, многие из нас остались там, под Кандагаром. Я фигурально выражаюсь, конечно же, не имею в виду погибших. Разве тебе не снятся сны оттуда? Разве не тянет туда?

– Снятся, – почти прошептал я в ответ. – Еще как снятся, мать их! И тянет… Так зачем? – я тупо повторил свой вопрос, точно так же повторил, как и там, в Афгане задавал его замполиту, самому Кулакову, ребятам, себе, в конце концов. Николаич нетерпеливо махнул рукой:

– Брось, Серега, ни хера никто не даст ответа…

* * *

Первую смену караула я пробыл вместе с Лисой. Лежали на настеленных на камнях бушлатах, вслушивались в ночь. Это только кажется, что ночью тихо. На самом деле то камушек мелкий зашелестит вниз со скалы, сдвинутый маленькой лапкой ящерицы со своего места, то ветерок зашуршит редкой высохшей травой, то в недалекой речушке зажурчит вода, то кто-то из парней внутри блока всхрапнет во сне и сам же испугается звука, замолчит и снова засопит. Лиса все жевал свои спички. Я хотел было закурить, да не стал демаскировать нашу позицию, передумал. Посмотрел на часы. Ого. Пора Шохрата будить, его время настало. Шепнул Лисе, что скоро смена. Он равнодушно кивнул и опять опустил голову к прикладу винтовки. Блин, что он там видит?

Узбек проснулся легко, нащупал под нарами автомат, прижал к нему ремень, чтобы не брякнул антабками, и вышел в ночь. Лег на нагретое Лисой место. Гена ушел в спальную нору и бесшумно улегся спать.

Я посидел еще немного с Шохратом, чтобы убедиться, что он проснулся окончательно и не сморит его прерванный сон. Сидел и смотрел в глубокое черное небо с невероятно роскошной россыпью звезд и огромной, выпуклой полусферой луны. Что-то мифическое чудится в небе Афгана. Начинаешь понимать по-иному сказки Шахерезады. Ведь действительно, вот он, купол неба, плавно изгибается вверх, звезды от его краев к центру все гуще и гуще, а на самом пике кажется, что они сливаются в единое драгоценно сияющее целое. Только если долго смотреть на них, до боли в глазах, до слезинок, тогда видишь, а скорее понимаешь, что есть расстояния между ними. Только не буду я сегодня разглядывать небо, пора отдохнуть. Хлопаю Узбека ладонью по заднице, мол, пока. Он оборачивается, блестит в лунном свете черными глазами:

– Уйд-и-и-и… прати-и-и-ивный…

Тьфу, балбес! Улыбаясь, прокрадываюсь на свое место в блоке, аккуратно кладу на пол автомат, развязываю шнурки на ботинках, ложусь на доски нар, закрываю глаза. В памяти всплывает дурацкая поговорка, которой грешили деды в Союзе. Каждый вечер, после отбоя, кто-то из новобранцев орал на всю казарму:

– Дембель на день стал короче. Дедушкам спокойной ночи, молодым…

И тут уже во всю мощь легких, в сотню глоток вступал хор:

– ОТБО-О-ОЙ!

Полежал немного с закрытыми глазами, повернулся на правый бок, поджал колени к груди. Любимая поза. А в голове все кружатся мысли о книге Толстого.

* * *

Читать я всегда любил и читал много. Дома была огромная библиотека. Я выхватывал с полки очередной том и погружался в него. Читал за обеденным столом, если родителей не было дома, читал в постели допоздна, пока родители не требовали выключить свет. Тогда я лез с фонариком под одеяло, заворачивался в него с головой и снова читал. Читал в школе на уроках. Меня пересадили поближе к учительскому столу, но я и там умудрялся читать. Между откидной крышкой и самой партой была приличная щель. Я клал книгу на колени и пробегал глазами строчку за строчкой. Пытался читать на ходу, по дороге из школы домой, но неудобно было. Ясное дело, что в первую очередь перечитал все пятнадцать томов Джека Лондона. Крепко споткнулся на «Мартине Идене», но осилил и этот роман. Уэллс, Стивенсон, Конан Дойл… К седьмому классу и Драйзер, и Стейнбек, и дурацкие романы об Анжелике – все было прочитано, а кое-что не один раз. Гашек, Вишня, Печерников, Есенин, Гоголь, Пушкин, Лермонтов… Домашних книг для меня было маловато, брал чтиво в школьной и городской библиотеках, у кого-то на время.

После окончания школы, когда учился в техникуме, встречался с девчонкой. Она мне рассказала, что ее матушка меня иначе как «мальчик с книжкой» не называет.

Только не надо думать, что я все время тратил на чтение. И спортом занимался довольно успешно, и на танцульки ходил, и на гитаре играл, и пантомимой занимался, ну и учился. Только все равно ждал вечера, когда смогу взять в руки очередную книгу.

* * *

Хлопок винтовки Лис ы мгновенно вырвал меня из сна. Блин, на какое-то мгновение я даже разозлился. Так хорошо уснул, просыпался только, когда Юрка Сопилкин выползал из нашей норы, менял Узбека. Момент заступления Лисы на службу я пропустил. Чувствовал во сне, как тело отдыхает, дневная усталость наконец-то отпускает мышцы, а тут… Эх! Я вытянул из-под нар автомат, вылетел наружу.

Лиса повернул башку ко мне, ухмыльнулся:

– Ну что, Конт, уделал я все же гада!

– Да ты что?! Как? – Я не мог поверить, что Гена достал-таки духовского стрелка.

– Вчера еще логово засек, когда он по тебе шмалял. На второй вспышке заметил, – уже равнодушничал Лиса, прикусывая спичку.

– Так чего ж ты сразу его не мочканул? – возмутился я.

– Не успел. Он после выстрела тут же перекатился, спрятался, да и Узбек из пулемета всех бояться заставил. Я и подумал, нет смысла ему далеко уходить. Не профи он. Так, пустышка. «Драгунку» надыбал где-то, чуть пристрелял и возомнил себя снайпером. Тьфу! – Гена плюнул разжеванной спичкой, позвенел коробком, вынул еще одну. – Все пучком, Серега, нет его больше.

Вот же чадо, а! Ясное дело, на месте душка он меня вчера с одного выстрела бы снял. Аж холодком по спине потянуло.

– Лиса, а где Сопля? – вдруг сообразил я, что Генка один, Юрки нигде нет. Подумалось, может, в сортире. Однако дверца полуподземного туалета, врытого в дальнем конце блокпоста, открыта нараспашку. Что поделаешь, естественная вентиляция, иначе в этом погребе от вони сдохнешь. – Так где Сопилкин? – еще раз тупо спросил я, и холодок озноба вновь коснулся спины.

– С час назад ушел вниз, – встревожился и Гена. – Сказал, за дровами пошел и мины проверить. Взял с собой еще пару сигналок.

– Твою мать, Лиса! Какого хрена ты его без меня отпустил? – Я забрал у Лисы бинокль, притиснул к глазам, настраивая резкость.

Так, вот дрова, две вязанки, так и лежат на месте посадки «вертушки». Ни духи ночью не позарились, ни Юрка пока их не взял. Пока! Резануло под ложечкой. Где же ты, падла? Куда ты девался, рядовой Сопилкин? Еще была надежда, что вот-вот он появится из-за лунных пирамидок. А если нет? Я пристально изучал пейзаж. Лиса смотрел сквозь прицел. Ни-че-го! Никакого движения, ни звука. Даже утренний ветерок угомонился.

– Лиса, всем подъем. Тревога! Только тихо. Не надо шуметь…

Гена понятливо кивнул, откатился от бруствера, не забыв прикрыть шинелькой «эсвэдэ шку». Внутри помещения зашевелились, брякнули автоматы. На свет божий появились Малец и Узбек, рассыпались по своим позициям, зашарили взглядами по перевалу. Я отдал бинокль Мальцу, глаза от напряжения уже стали слезиться. Надо подумать. Крепко подумать. Положение дрянное. Пропал боец. Ладно, ждем еще полчаса и сообщаем в полк.

– Сержант, – тихонько позвал Лиса и поманил к себе.

Я придвинулся к Гене, он показал на оптику:

– Смотри чуть правее от дров, выше метра на полтора за крайней пирамидкой.

Я пошарил винтовкой, присмотрелся. Ага, есть! На каменной осыпи у самого края перевала, где начинала подниматься каменная гряда, лежала Юркина панама. Не надо было и сомневаться, что это именно его шляпа. Сопля, обормот, уронил на нее склянку с хлоркой, когда метили обмундирование. Вот с той поры на тулье под звездой расплылось белесое пятно, хорошо видное даже на выгоревшей ткани. Хоть что-то есть!

* * *

«Иван родил девчонку, велел тащить пеленку!» – всплыла в памяти глупая поговорка. Но только на первый взгляд дурацкая. Когда-то очень и очень давно в прежней, не только гражданской, а еще в школьной жизни, когда учился в начальных классах, мне было ужасно лень учить таблицу умножения, падежи существительных и прочее, что требовало механического заучивания и не поддавалось импровизации. Вот тогда-то мама и рассказала мне про Ивана с девчонкой и пеленкой. Этого оказалось достаточно, чтобы навсегда запомнить падежи русского языка. Ну, сами посмотрите: «Иван – именительный, родил – родительный, девчонку – дательный, ну и так далее…» С тех детских лет я и пытался систематизировать что-то новое, непонятное, чтобы найти ключ к неизвестному для меня, разобраться в конструкции, выработать некое лекало, которое оставалось только наложить на неизведанное и понять. Впрочем, это касалось только точных наук и части гуманитарных, где все же требовалось знание каких-то системных вещей.

Итак, перед нами уравнение со многими неизвестными, есть только некий икс – сам Сопля, прямо Мистер Икс. Юркина панама – игрек и зет – место его теперешнего нахождения. Ну, как тут систематизируешь произошедшее?!

Лиса положил винтовку перед собой, да и что толку было пялиться на панаму, если вокруг картина нисколечко не изменилась, ни звука, ни движения, только по виску Гены катилась мутноватая капля пота.

– Серег, похоже, жопа, – шепнул Гена. – Что дальше? – вопросительно посмотрел он на меня.

А что дальше? Откуда я знаю, какого ответа он ждет от меня; да и Малец с Узбеком со своих позиций немо задавали этот же вопрос.

«Иван родил девчонку, велел тащить пеленку!» Никак не приложить этот шаблон к ситуации, не накладывается, и все.

Ладно, хоть что-то будем делать. Во-первых, с чего это мы шепотом заговорили? Конечно, на блоке старались меньше шуметь, ситуация обязывала, но всегда разговаривали нормально, почти в полный голос; так же и смеялись, если было над чем. А тут вдруг шептать начали, насторожились, и мир уловимо изменился: поднимающийся было ветер стих, стал едва-едва обдувать горячее лицо. Появились ящерки, выискивающие плоские камни, на которых будут весь день нежиться под солнцем; небо очистилось от ночных облаков и застыло в ожидании дневного зноя.

– Так, мужики. – Я взглянул на часы с поцарапанным стеклом; полчаса прошли, и минутная стрелка поползла по следующему кругу. – Время истекло. Леха, давай связь, сообщать будем.

Кулаков спокойно выслушал доклад, выдирая из треска и жужжания эфира мои слова, велел ничего не предпринимать, вниз не сходить, ждать команды от него.

Мы ждали, не уходили в укрытие, глазели по очереди на Юркину панаму, искали ответы на поставленные Соплей вопросы и загаданные загадки. Панама лежала на том же месте, даже разыгравшийся ветер не сдвинул ее ничуть. Шохрат приволок каждому остатки вчерашней каши. От еды я отказался, только напился из помятого алюминиевого чайника, втягивал в себя противно-теплую воду прямо из носика.

Часа через два Кулаков вышел на связь. В общем-то и без его указаний каждый понимал, что вляпались мы серьезно, вся ответственность за происшествие лежит на мне. Командир сказал, как только услышим вертолет, спускаться на перевал, обеспечить безопасную посадку и грузиться в машину; весь боекомплект оставить для смены, не предпринимать никаких попыток к поиску Юрки.

И опять ползло время в ожидании. Вновь и вновь мы искали усталыми взглядами хоть какие-то признаки движения, хоть что-то, что могло дать понять, куда и как пропал Сопля. Ближе к обеду Малец, схватившись руками за живот, пригнувшись к земле, со стонами рванул в туалет, на ходу расстегивая куртку, срывая ремень с подсумками. Хлопнула дверь сортира, и донесся блаженный стон Лехи, а за ним грохот и урчание газов. Это даже как-то разрядило обстановку. Мы с Шохратом закурили, Лиса сунул в рот следующую спичку. Малец приглушенно ворчал на Узбека, ругая его поварское искусство, Шохрат же только улыбался, удовлетворенно кивая после очередного проявления громоподобного метеоризма. Звук скомкиваемой газеты поставил точку над развлечением. Леха хлопнул дощатой дверцей, дурашливо потянулся всем телом, собрал свое имущество и улегся на прежнее место, закуривая и разгоняя рукой первые струйки дыма.

В голове все кружилось про пеленки для девчонки, я пытался уцепиться хотя бы за что-то, только бы долбаный Иван оставил меня в покое; в очередной раз выпытывал у Лисы, как ушел Сопля. Гена терпеливо повторял, что Юрка ничего особенного не говорил, просто сказал, что пошел за оставленными вчера дровами, заодно проверит мины и установит еще сигналок. Все.

В обед Шохрат вынес всем по большому куску черного хлеба, слегка смоченному сверху водой и густо посыпанному сахаром. Поели, запили водой – и вновь вперились мрачными взглядами в ландшафт. Гена жевал спичку за спичкой, ворчал, мол, хотя бы облака набежали, что ли, хоть какое-то развлечение для глаз, последить за тенями каменных пирамидок.

Издалека донесся знакомый звук вертолета, еле уловимый, но уверенный, настойчиво приближающийся. Мы схватили свои личные вещи и оружие. Первым спустился Шохрат, пробежал по перевалу на противоположную от блока сторону, на ходу цапнул Юркину панаму, сунул за «лифчик», спрятался за камни, выставил перед собой пулемет. Затем вниз скатился Малец – именно скатился, поскольку зацепился ботинком за камешек на краю природной лестницы; упал на бок, прижал к груди автомат и то ехал на заднице по осыпи, то скользил, как на лыжах, подошвами ботинок. У подножия пытался выровняться, но не смог и тяжело упал на бок. Сквозь пыль, поднятую Лехой, слышался мат Лисы, мало что видевшего в оптику.

Потом спустился я, без приключений. За мной неторопливо сходил Гена; он останавливался, приседал, всматривался через прицел.

Вертолет выскочил из-за гребня скалы, быстро пошел на посадку. Не успел коснуться колесами грунта, как из него посыпались ребята из смены. Я с удивлением и стыдом узнал Татарина и вчерашних парней. Подставил, называется. Выходит, ошибался вчера Негорюй, говоря о том, что явно больше недели придется нашей смене тут торчать. Накаркал на свою голову проблемы. Игорь приветливо вскинул руку и проорал сквозь свист винтов:

– Серый, держись… в полку особисты ждут… – И побежал дальше, залег за пирамидкой.

Сапер Каримов, по-идиотски ухмыляясь, вскинул руки во вчерашнем прощальном жесте, пробежал мимо меня, запнулся о долбаную вязанку дров, перелетел через нее, плюхнулся наземь, беззвучно заматерился, вскочил на ноги, ухватил-таки дрова одной рукой и исчез в пылевой занавеси. Наконец все покинули машину. В проеме борта показался Кулаков, махнул рукой, мол, вперед, загружайтесь! Внутрь скользнул Леха, опять зацепившийся носком ботинка за срез двери, загрохотал автоматом о металлический пол, вскочил на колени и уполз в сторону хвостовой балки. Шохрат метнулся из пыли, юркнул за Мальцом; мягко скользнул мимо меня Лиса со своей винтовкой, за ним уже на борт влез и я.

Весь полет в полк я молча сидел рядом с Кулаковым, чувствовал его тяжелый взгляд. Лицо мое пылало от стыда, нестерпимо давило уши, но я даже не смог сглотнуть слюну, чтобы ослабить давление на перепонки; казалось, что если не буду производить никаких движений, меня просто не заметят, и никто не будет прессовать за произошедшее. Как только «вертушка» оторвалась от земли, я попытался заговорить, как-то объяснить Кулакову, что у нас случилось. Но грохот двигателя позволял только орать во всю глотку, искажал слова, и командир просто махнул рукой в ответ на мои попытки, показал на уши и велел заткнуться.

Когда «Ми-8» сел на взлетке и стал заруливать на стоянку, стало гораздо тише. Я торопливо рассказал, как и когда исчез Сопилкин. Шохрат сунул в руки Кулакова панаму, Лиса кивком подтвердил сказанное мной, а Леха виновато пожал плечами. Я успел выложить все, что происходило с места нашей высадки до последней минуты пребывания на блоке; не умолчал и о том, что ударил Соплю и за что. Кулаков слушал молча, изредка поднимая глаза то на меня, то на кого-то из группы. Как только вертолет замер и лопасти остановились, капитан коротко сказал:

– Конт, драки не было! – обвел взглядом команду. – Надеюсь, всем понятно?

Парни собрали вещи и ушли в расположение. Только Малец неудачно потянул свое снаряжение; из перешитого РД сыпанулись заготовки для разгрузок, автоматные подсумки и пара мотков суровой нитки (собирался Малец попортняжничать, сшить новую сбрую, подлатать старую; а оно вон как обернулось). Леха как-то одним махом затолкал все обратно, повернулся лицом ко мне, подмигнул: «Держись, Серый, если что, поддержим… ну, сам знаешь…» – и заспешил за ребятами.

Капитан поторапливал, мол, успеете еще наговориться. Пошел следом. Остановился. Резко повернул ко мне усталое усатое лицо и напомнил еще раз, что никаких конфликтов не было.

– Сиди тут, жди, сейчас из комендатуры за тобой приедут.

Я даже из «вертушки» не стал выпрыгивать, сидел на алюминиевой скамье, смотрел сквозь потрескавшийся иллюминатор на серую бетонку взлетки, на такую же серую колючку дальше в пустынном пейзаже, на угадывающуюся на горизонте, тоже серую, гряду высоких горных вершин, пока борттехник не турнул меня с места:

– Чего расселся? Иди на двор!

Я чуть не расхохотался, несмотря на хреновое настроение. Надо же, на двор! Какое милое, домашнее слово – на двор! И как оно выпадает из этой гадской жизни. Все же улыбнулся прапорщику, выпрыгнул на бетонку, отошел метров на пятнадцать от машины, плюхнулся задницей в пыль и закурил помятую сигарету.

Летчики уехали на подскочившем «уазике», бортач возился внутри вертолета, погромыхивал чем-то там, затем из машины разнеслись знакомые звуки песни.

«Сомбади, сомбади, сомбади, сомбади йеэ-э-э-э-э… Сомбади, сомбади, сомбади, сомбади йеэ-э-э-э-э-э…» Кто это пел, до сих пор не знаю. Хотя эта мелодия и слаженные голоса либо трио, либо квартета часто звучат в моей голове, я никак не могу найти исполнителя. А эта песня была чуть ли не гимном у вертолетчиков того полка, от которого выделялись машины для выброски нашей и подобным нам групп. Каждый борттехник имел такую кассету и ставил ее в трофейный «Шарп» при удобном случае.

Через много лет после Афгана смотрел фильм Копполы «Апокалипсис сегодня». Помните, там есть сцена, когда вертолеты летят большой группой над рекой, и, заглушая рев двигателей, в воздухе носятся позывные радиостанции «Доброе утро, Вьетнам!» и вслед «Сатисфекшн» Роллинг Стоунз?! Вот такой же мощью звучала для нас и та самая «Сомбади».

Интересно все же, кто пел эту песню в восьмидесятом году? Ни мощный Фредди Меркьюри, ни скандальный Дэвид Боуи, ни входящий тогда в моду женоподобный Джордж Майкл не пели этой песни, как подсказывали мне знатоки музыки, не исполняли именно этой песни, хотя и есть в их творчестве что-то очень похожее.

Прапорщик уже опечатывал вертолет, когда вместе с большой тучей пыли к нам подскочила гауптвахтовская «таблетка». Начальник гарнизона майор Синий, не выходя из кабины, наорал на невиновного бортача, почему это подлежащий аресту находится не внутри «вертушки» и не под охраной. Борттехник устало пожал плечами и молча пошел по своим делам. Я же поднялся с земли, отряхнул штаны и влез под охраной двоих солдат с автоматами в салон «таблетки».

Пока ехали на «губу», я успел пожалеть, что не сказал Мальцу о выменянных мною на консервы гречневой каши с мясом подсумках от пятьдесят четвертых РД, ремнях от них же и нескольких тренчиках, брючных ремнях. Зачем они ему нужны были? Ха… как же это я забыл рассказать. Лешка у нас был классным шорником! Это – по словам Кулака. Так как сбрую для переноски боекомплекта и других жизненно важных вещей в горах изготавливал именно Малец. А кто мы, если не ломовые кони? Прем в горы, как владимирские тяжеловозы. Вот нам и нужен свой шорник, чтобы сбруя соответствовала. То есть, конечно, были уставные ранцы и подсумки. Но, говоря откровенно, если бы народ ходил на войну в тех, что любезно предоставило Министерство обороны, ой-ой-ой, насколько больше было бы потерь личного состава!

Однажды Юрка Сопилкин приволок из рейда китайский нагрудный подсумок, который снял с убитого духа вместе с китайским же «калашом». Удивительно, азиатские умельцы комплектовали свои автоматы даже нагрудниками! Ясное дело, что каждый боец теперь спал и видел себя хозяином китайской вещицы. Думаю, что и офицеры не отставали от нас в своих мечтаниях. Юрец, конечно же, отдал свою добычу ротному. Кулаков покрутил в руках подсумок, ушел в свой модуль и вскоре появился у нас в палатке, восхищенно поглаживая разбухшие на груди от автоматных рожков карманы подсумков, проводил пальцами под широкими наплечными ремнями и вздыхал откровенно разочарованно.

– Спасибо, конечно, рядовой Сопилкин, за такой прелестный бакшиш, но… – снова вздохнул капитан, – придется отдать. У замполита завтра день рождения, командир попросил отдать для подарка. Вот так! – И начал стаскивать с себя подсумок.

– Товарищ капитан, – торопливо заговорил Малец. – Дайте мне эту штуку на ночь. Я тут покручу, посмотрю, что и как, а утром верну.

– Не вопрос, – не раздумывая, согласился Кулаков. – Бери. Только поаккуратнее, подарок все же. Да, еще тут вот на боку, – ткнул он пальцем куда-то в левую сторону, – кровь есть. Если сумеешь, отмой!

– Есть! – почему-то заулыбался Леха.

Он с нами даже на ужин не пошел, попросил притащить, что можно, прямо в палатку. Какие проблемы? Принесли и каши в котелке, и банку минтая в масле. Когда мы вошли в палатку с этим ужином, Юрка вдохновенно распарывал на составляющие китайское изделие.

– Ох-ре-неть! – монотонно, но вместе с тем с ноткой ужаса проговорил Лиса.

И действительно, ох-ре-неть. Вместо ладной конструкции подсумка на мальцовой кровати валялись куски раскроенной ткани.

– Чего застыли? – улыбался Юрка. – Давай помогайте. Выбирайте выпоротые нитки. Все будет пучком, – гыгыкнул он, – и торчком, разумеется!

Мы быстренько повытаскивали огрызки грубой провощенной нити, когда Леха закончил разбирать подсумок. Потом попросил принести ему несколько газет. Пришлось тайком выдирать их из подшивки «Красной звезды» фактически из-под носа завтрашнего именинника – замполита, майора Дубова, совать газеты под хэбэшку и с независимым видом усаживаться в курилке возле клубной палатки – выкурить «памирину», подстрелянную у дневального под грибком того самого клуба. И только потом, не торопясь, вразвалочку, возвращаться в родную палатку, где уже, как стреноженный жеребец, пританцовывал от нетерпения Леха. Ему вторил даже Юрка Сопля. Укоризненно пожимал плечами Лиса, только Узбек лежал на кровати, взгромоздив босые ноги на металлическую спинку, и высвистывал мелодию из «Истории любви», намеренно корявя, уродуя звуки мелодии, выдавая и свое волнение тоже.