Текст книги "Илья Головин"

Автор книги: Сергей Михалков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Залишаев. Большая неожиданность!

Головина. Что такое? Покажите. Берет газету, просматривает. Что это? Про кого? (Читает.)

Головин. Что с вами, Игорь Минаевич? Печень?

Головина. Это неслыханно!

Головин. Тина, о чем там?

Головина. О тебе. О твоей симфонии.

Головин. Ну, мало ли обо мне пишут! Давайте обедать!

Головина. Статья без подписи. Человек, который написал ее, постеснялся поставить свою фамилию.

Головин. Как без подписи? Что за ерунда?

Головина. Оказывается, то, что ты пишешь, то, что ты сочиняешь, не нужно народу? Тут прямо так и написано: «…не нужно советскому народу…», «нелепые и фальшивые звукосочетания…», «художник пришел к стилю, отрицающему великие заветы классического наследия…» Что же это такое? Игорь Минаевич? я отказываюсь понимать.

Головин молча протягивает руку за газетой.

Нет, как вам это нравится! Статья без подписи! Я хотела бы знать, кто ее пропустил! Это скандал! Мы должны на это реагировать.

Залишаев вытирает шею платком. Появляется Луша.

Луша. Ну, вот вам и окрошечка. Кушайте на здоровье. (Уходит.)

Головина. Игорь Минаевич. Вы наш друг! Вы должны написать опровержение!

Головин молча складывает газету, выходит из-за стола и уходит в сад.

Илья! Илья! (Уходит вслед за мужем.)

Гремит далекий гром. Степан Петрович, надев очки, читает газету.

Федор(усмехнувшись). Надо сочинять массовые песни. (Уходит.)

За ним уходит испуганная Майя.

Степан Петрович. Симфонии брата я не слушал, но, говорят, большого успеха она не имела…

Залишаев. Не скажите, не скажите… На всех трех концертах публики было достаточно.

Степан Петрович. Публики-то, может быть, было и достаточно, да народу мало!

Залишаев. Какие формулировки! Это – сверху…

Степан Петрович. А вот ваш отзыв о ней я тоже читал. Вы ведь весьма одобрительно отзывались.

Залишаев. Для Четвертой симфонии характерно некоторое усложнение гармонического языка и некоторая изломанность мелодии, но, на мой взгляд… Словом, все хвалили… не я первый… (Про себя.) «Отдельные критики поднимали на щит, курили: фимиам…» Сверху… Это – сверху.

Степан Петрович. Сверху? А может быть, наоборот – снизу. Мысли здесь высказаны весьма справедливые: «Музыка – это гармония!» Это я вам даже как настройщик сказать могу. Да под этой статьей столько подписей собрать можно, что целой газеты не хватит! Потому она и без подписи… А брата мне жаль…

Первые капли дождя стучат по крыше. В комнату входят Головин с женой.

Головина. Мы должны написать письмо правительству.

Головин. Оставь меня в покое! (Уходит.)

Головина. Тебя знает весь мир! Игорь Минаевич тебе поможет.

Головин молча проходит в свою комнату. Алевтина Ивановна следует за ним. Дождь усиливается. Темнеет.

Залишаев(после паузы). Дела-а!.. Вот дела-а-а! Ну и дела-а-а! Я тронулся.

Степан Петрович. Нуда же вы тронулись?

Залишаев. Как куда? В Москву. В семь проходит почтовый. Как-нибудь сяду.

Степан Петрович. Куда же вы в дождь? Смотрите, как хлещет!

Залишаев. Ничего, ничего. Я добегу. Здесь недалеко до станции… Добегу… Не растаю…

Степан Петрович. Торопитесь?

Залишаев. Хочу в Москве еще сегодня кое-куда успеть.

Степан Петрович. Не смею задерживать.

Залишаев быстро выходит на комнаты и тут же возвращается в пыльнике и шляпе. Подходит к столу.

Залишаев(многозначительно). Пообедали! (Выпивает рюмку водки.) Посошок на дорожку! Ну, всего хорошего! С остальными не прощаюсь. Им сейчас не до меня. Передайте мой сердечный привет. Дела-а-а! Ну и дела-а-а! (Подвернув брюки и подняв воротник, выходит в проливной дождь.)

Входят Лиза и Майя. Майя забирается с ногами на стул и, стоя на коленях, подперев голову руками, смотрит в сад.

Степан Петрович. Подхихишкин ваш… уехал в Москву… И пес не залаял…

Вспышка молнии освещает сад. Гремит гром. В комнату входит Луша.

Луша. Ишь как громыхнуло! Что же вы окна-то не закроете? (Закрывает окна.) Собралися тучки в одну кучку, вот и ненастье!

Лиза(после большой паузы). Это должно было случиться. И это случилось.

ЗАНАВЕС

Действие второе

Обстановка первого действия. За окнами и дверью на террасу запущенный сад. На стене картина, изображающая девушку в сарафане, с корзиной яблок в руках. В углу – радиоприемник. Рояль в чехле.

Головин в валенках, в берете, меховой безрукавке ходит по комнате. В руках у него раскрытая книга. Входит Луша с охапкой дров.

Головин. Холодно сегодня?

Луша. Морозно. С утра куры хвостами вертели – быть метели! (Начинает растапливать печь.)

Головин открывает форточку и жадно вдыхает морозный воздух.

Вы застудитесь, Илья Петрович! Не ровен час, грудь продует. Лучше оделись бы и прошлись, погуляли бы возле дома… Вторую неделю на свет не выходите.

Головин(закрывает форточку). Ну, а представим себе, Что я застудил грудь, заболел и умер. Представим себе.

Луша(испуганно). Что вы, зачем вам помирать! Поживете еще.

Головин. Я говорю предположительно: представим себе. В ста километрах от Москвы, в стороне от шоссе, умер композитор Головин… Ничего трагичного. «Спи, дорогой формалист! Такого композитора, как ты, мы всегда найдем!»

Луша. Что вы, Илья Петрович!

Головин. Вы, Луша, не пугайтесь. Это я так… фантазирую.

Луша. Зачем уж такое фантазировать?

Головин(подходит к Луше). Вы, Луша, добрый, хороший человек. Вы меня жалеете. По-человечески, просто меня жалеете… А другие так же «по-человечески» просто меня не понимают… Или не хотят понимать… Не знаю… Хорошо, допустим, что вы, Луша, Лукерья Филипповна, меня не понимаете…

Луша. Как вас не понять, Илья Петрович, вы очень даже понятно объясняете.

Головин. Я говорю о музыке, о том, что я писал, ради чего я жил… я допускаю, что вы, Луша, не в силах понять большого, серьезного музыкального произведения. Я допускаю. Но ведь в конце концов ваш внук смог бы оценить и понять меня.

Луша. Какое у него понятие! Ему только соску сейчас понимать.

Головин. Я говорю о будущем. Ну, скажем, лет через тридцать, через пятьдесят, когда он вырастет и будет образованным и культурным человеком. Вот сейчас обо мне пишут, что я в своем творчестве чужд народу… Я, Луша, уверяю вас, что я – советский человек.

Луша. А как же! Мы все советские.

Головин. Почему же про меня говорят, что я далек от мыслей и чувств, которыми живет мой народ? Почему?! Разве мне не дорого мое отечество? Меня называли в числе передовых композиторов современности. Мне подражали… И вдруг всех, кто меня хвалил, всех, кто меня ценил и понимал, всех этих людей, Луша, объявили эстетами, снобами, формалистами… а впрочем, вам это не к чему даже гнать.

Луша. Это вашего Залишайкина, что ли, объявили? Ох, не люблю я его. Придет – сидит, сидит. И так все непонятно рассказывает. Говорит направо, а сам глядит налево. По пяти кусков сахару в стакан чаю кладет! У меня, говорит, печенка… Где ж это видано, чтобы по пять кусков? Ну, никакой совести у человека нет! (Уходит.)

Головин подходит к радиоприемнику, включает его. Обрывки передач на всех языках сменяют друг друга. Внезапно громкий и неприятный мужской голос диктора по-русски, с едва уловимым иностранным акцентом, заполняет всю комнату.

Голос диктора. «Это значительное произведение выходит за узкие рамки национальной музыки и звучит как подлинный шедевр современной музыкальной культуры, являясь ярким доказательством большого таланта Ильи Головина… К сожалению, последняя, Четвертая симфония этого выдающегося композитора была встречена в штыки официальными советскими коммунистическими кругами, обвинившими автора в формализме и так называемом «антинародном» характере его музыки. Сейчас вы услышите Четвертую симфонию Ильи Головина в исполнении одного из лучших симфонических оркестров Соединенных Штатов Америки, под управлением дирижера Гарри Лайтон – известного знатока славянской музыки…»

Луша. Ну и слава богу!

Головин. А? Что? Как, вы сказали, Луша?

Луша. Я говорю, обратно вас хвалят, слава богу.

Головин(в раздумье). Да… хвалят… хвалят…

Слышен оркестр, исполняющий музыкальное произведение. Головин некоторое время слушает свою музыку. Затем резко выключает радио. Берет с рояля ноты, просматривает их.

Хвалят… хвалят…

Луша выходит. Головин садится в кресло и закрывает глаза. Через некоторое время появляются Бажов и Федор. Оба они в валенках. Бажов в полушубке. Федор в ватнике, подпоясан патронташем; в руках у него ружье и убитый заяц. Федор кладет зайца на пол возле печки.

Бажов. Встречайте гостей, Илья Петрович!

Головин. А? Что это?

Бажов. Поздравления принимаете?

Головин. Ах, это вы? Здравствуйте, Артем Иванович! Какие поздравления? С чем?

Бажов. Если не ошибаюсь, сегодня семнадцатое декабря?

Головин. Возможно… возможно…

Бажов(весело). Семнадцатое декабря – день вашего рождения.

Федор. Папа, поздравляю!

Головин. Благодарю. (Бажову.) А откуда вы знаете, что семнадцатое декабря – день моего рождения?

Бажов(лукаво). Да уж знаю, Илья Петрович. Знаю. Вот я и решил сегодня по-соседски обязательно к вам заехать, поздравить, узнать, как вы тут живете, как трудитесь на благо отечества и всего человечества. Еду, смотрю – по дороге охотник идет, зайца тащит. Ну, я и подвез Федора Ильича. Ишь какого белячка уколотил! Здоров!

Федор. Я за ним верст двадцать отмахал. За Пальцевом его стукнул, в осинничке.

Головин. Удивительный вы человек, Артем Иванович. Помните, когда день моего рождения… Я забыл, а вы помните.

Бажов. А я все должен знать, что у нас в районе происходит. Человек любознательный. Рассказывайте, Илья Петрович, как живете? Я ведь у вас, пожалуй, с осени не был. Над чем работаете? Чем вы нас порадовать собираетесь, если не секрет?

Головин. Я вас не понимаю, Артем Иванович. Чем же я могу порадовать?

Бажов. Да уж не знаю, Илья Петрович. Что касается меня, то я могу вас порадовать тем, что строительство паше закончено. Стало быть, теперь наш район по всем показателям на первое место в области выходит. Товарищ Сталин лично вчера нам, строителям, поздравительную телеграмму прислал.

Головин. Поздравляю вас!

Бажов. Спасибо. По радио передавали. Вы радио-то слушаете?

Головин(смутившись). Радио?.. Да… Слушаю иногда… слушаю…

Бажов. А на днях мы в районе партийную конференцию проводили, так две записки в президиум поступили. Народ, Илья Петрович, о вас спрашивает.

Головин(удивленно). Обо мне?

Бажов. Представьте себе, о вас! Тоже вот вроде меня интересуются, над чем вы сейчас работаете, что пишете! Все ведь знают, что вы в нашем районе проживаете. Я эти записочки сохранил… (Шарит в кармане.) Обязательно, думаю, я их при случае вам покажу. Вот эти записочки. (Передает записки Головину.) Любознательный у нас народ в районе! Ой, дотошный народ! Все-то ему нужно знать, кто чем дышит, кто что пишет…

Головин(прочитав записки). Кто же их писал, как вы думаете?

Бажов. Не знаю. Получили в президиум, прямо из зала. Мог такую записку и кто-нибудь из учителей прислать, мог ее и прокурор написать, а может быть председатель колхоза…

Головин (после паузы). А собственно почему прокурор?

Бажов(смеется). Вы же знаете нашего районного прокурора Замятина? Ценитель музыки. Сам играет. Тут не в прокуроре дело. Важно то, что думают о вас.

Головин. Думают… Да-а… Думают…

Бажов. Кстати, Илья Петрович! Меня просили вас предупредить! У нас в районе танкисты зимние учения проводят, так не исключена возможность, что могут побеспокоить вас наши защитники.

Головин. Мне придется освободить дачу?

Бажов. Нет, зачем же? Живите себе спокойно. Это я на всякий случай, чтобы вы были так сказать, в курсе районных событий. Как Елизавета Ильинична?

Головин. Благодарю вас. У нас все здоровы.

Слышны возбужденные женские голоса: «Не ждали нас? А мы взяли и приехали. Где отец? Федя дома?» появляются тепло одетые Лиза, Майя, за ними Луша. У девушек в руках свертки.

Луша. Где же нам быть, как не дома? Мы завсегда дома.

Лиза. Здравствуй, папочка! Здравствуй мой дорогой медведь в берлоге! Мы приехали тебя поздравить. Ты доволен?

Головин. Здравствуй, наследница! Здравствуй, милая!

Майя. Здравствуйте Илья Петрович! Здравствуйте! Поздравляю вас!

Лиза. Алевтина Ивановна звонила вчера ночью из Кисловодска. Она чувствует себя гораздо лучше и двадцать третьего выезжает. Ну, как ты себя чувствуешь? Не болеешь? Не скучаешь? Работаешь? Я привезла все, что ты просил. Бот книги, журналы. Едва дотащила.

Головин. Спасибо, спасибо, девочка.

Лиза. Вот письма и телеграммы из Кисловодска. А здесь газеты. (Замечает Бажова.) Артем Иванович?

Бажов. Он самый.

Лиза. Здравствуйте. Как я рада вас видеть!

Бажов. Очень приятно слышать.

Лиза. Хорошо, что вы навестили папу, ему ведь сегодня пятьдесят лет исполнилось.

Бажов. По этому случаю я и заехал.

Головин. Лиза, поздравь Артема Ивановича!

Лиза. С чем?

Головин. Ему вчера товарищ Сталин телеграмму прислал.

Лиза. Ну? Неужели?

Бажов. Прислал… Только не мне одному, а всему нашему коллективу строителей. Поздравление с досрочным завершением работ.

Лиза. Поздравляю. Это – событие.

Бажов. Большое событие.

Майя(Бажову). Я вас тоже поздравляю.

Бажов. И вам спасибо.

Луша. И я вас поздравляю… А вас, Илья Петрович, я хотела давеча с утра поздравить, а потом смотрю, наши все в городе, гостей нет, чего, думаю, поздравлять… Только расстройство одно. Так и не поздравила. А теперь поздравляю, Илья Петрович. Желаю вам долгих, долгих лет и доброго здоровья. Здоровье дороже денег. И еще желаю, чтобы все было, как раньше. Вот нынче и по радио опять же хвалят…

Головин(перебивая Лушу). Хорошо… Хорошо… Спасибо, Луша. Спасибо.

Луша уходит.

(Лизе.) Ну что же, выходит надо переодеваться. Я очень рад, что ты приехала. Я тронут.

Лиза и Головин выходят. Бажов просматривает привезенные Лизой газеты. На Улице быстро темнеет. Майя, присев на корточки, С Любопытством разглядывает убитого зайца. Появляется Федор. Он в шерстяных носках. В руках у него разобранное ружье.

Майя(лукаво). Вы убили этого зайчика?

Федор. Я.

Майя. Из этого ружья?

Федор. Из этого ружья.

Майя. И вам его не было жалко? Такой хорошенький зайка.

Федор(улыбаясь). Это же заяц! Чего его жалеть?

Майя. Он бежал мимо вас, а вы его р-раз! – и застрелили?

Федор. Раз! Потом – два! Я его дуплетом хлопнул.

Майя(Бажову). У вас в лесу волки водятся?

Бажов. Тут не только волки, тут и медведи водятся.

Майя(Федору). А если мы завтра в лес на лыжах пойдем, они на нас не нападут?

Федор. Не знаю. Вот как Артем Иванович распорядится.

Майя(улыбается). Я серьезно, а они нарочно… Зачем вы ружье разломали?

Федор. Я его разобрал. Сейчас чистить буду.

Майя. Я хочу посмотреть. А оно не выстрелит? Оно не заряжено?

Бажов. И незаряженное ружье раз в год стреляет.

Майя. Ну вас… Федя, а теперь здравствуйте! Мы ведь с вами еще не здоровались.

Федор. Разве?

Майя. Какой вы смешной. Ну что же, пойдемте. Надо отнести его на кухню и попросить Лушу, чтобы она его зажарила в сметане.

Федор. Нет уж, сначала я его напишу, а потом мы его съедим.

Майя(в дверях). Знаете, что? Напишите меня на лыжах, с зайцем и ружьем в руках. Решено? Вы меня пишете.

Федор и Майя уходят. Входит Лиза.

Лиза. Папа! Я на днях разбирала книги в шкафу и наткнулась на твои старые тетради. Я их захватила с собой. Я подумали, что тебе будет интересно просмотреть их…

Головин(за дверью). Хорошо, Лизанька. Я посмотрю… Потом…

Бажов(глядя в окно). «Буря мглою небо кроет…» Пора мне ехать.

Лиза. Куда? Нет уж, Артем Иванович, никуда мы вас не отпустим! На улице метель начинается. Вот когда стихнет, тогда и поедете. А потом, сегодня ведь папино рождение. Я привезла шампанское.

Бажов(шутливо). Ну, я сопротивлялся, как мог. Уговорили.

Лиза. Вот и хорошо.

Бажов. Давно мы с вами не виделись, Елизавета Ильинична. Как ваша новая опера? Скоро премьера?

Лиза. Репетируем… я вам очень благодарна за то, что вы выехали проведать отца…

Бажов. Вы же знаете, как я отношусь к вашему отцу.

Лиза. Знаю.

Бажов(улыбаясь). Мне вот только разговаривать с ним трудновато.

Лиза. Вам? Трудновато?

Бажов. Очень уж у нас с ним профессии равные, трудно общий язык найти.

Лиза. Вы так просто и хорошо умеете разговаривать с разными людьми.

Бажов. Это другое дело… я о музыке говорю. Не могу я с ним на эту тему профессионального разговора вести.

Лиза. А вы пробовали?

Бажов. Пытался однажды, да, видно, не сумел. Ничего из нашей беседы не получилось, понял я только одно, что Илья Петрович обиделся.

Лиза. На кого?

Бажов. На всех. На меня, на вас, а скорее всего на самого себя…

Лиза. Я знаю, как отцу все это тяжело…

Бажов. Не легко себя пересматривать в пятьдесят лет. Я на рояле нашел книгу. Как хорошо говорится в ней о высокой музыкальности русского народа…

Лиза. Я верю в отца. Мне жаль его, но вместе с тем я рада, что лед тронулся…

Бажов. «А кто песней да игрою помогает люду, того любят всюду!» Кажется, так. Откуда это, Елизавета Ильинична? Вы не помните?

Лиза. Если не ошибаюсь, это Шевченко?

Бажов. Да. А вы, Елизавета Ильинична, бывали на Днепре?

Шум танков.

Лиза. Что это? (смотрит в окно.) Какие-то машины к нам во двор въезжают…

Бажов. В нашем районе танкисты зимнее учение проводят. Может быть, они?

Лиза. Да, да! Это танки, два танка… А я уж испугалась.

Слышны мужские голоса, затем в комнату входит Рослый, за ним Луша.

Рослый(Луше, на ходу). Не узнаешь, мать? Ну и не надо. Я уже обиделся.

Луша. Не признаю.

Рослый. Здравия желаю! Извините за вторжение. Гвардии генерал-майор танковых войск Рослый, Глеб Максимович.

Лиза. Головина.

Рослый. Очень рад познакомиться. (Замечает Бажова.) Бажов? И ты здесь? Здравствуй, строитель! Слышал про твои победы. Поздравляю.

Бажов. Спасибо, генерал! А я уже предупредил о возможности твоего вторжения.

Луша(всплеснув руками). Товарищ майор! Хлеб Максимович!

Рослый. Признали, Лукерья Филипповна?

Луша. Теперь признала, товарищ майор. Признала.

Рослый. То-то. Только я теперь, Лукерья Филипповна, не майор, а генерал-майор. Так-то вот. (Лизе.) Вы разрешите? (Раздевается.)

Луша. Подняли, значит, в чинах-то? Лампасы-то я и не приметила. А где же этот ваш… как его… рыженький такой, обходительный… все при вас состоял?

Рослый. Лейтенант Бабочкин? Убит под Орлом, мать. Теперь у меня другой адъютант.

Луша. Убили… А ведь какой хороший человек был… Царство ему небесное…

Рослый. Насчет царства небесного я не уверен, я вот посмертно звание Героя Советского Союза ему присвоили. Отважный был человек. (Объясняет Лизе.) Мы ведь с Лукерьей Филипповной давнишние приятели. Можно сказать – фронтовые друзья. С зимы сорок второго Я ведь тогда на этой даче со всем своим штабом стоял. Так сказать, бывший хозяин этого объекта. (Смеется.)

Входит Головин.

Лиза. Отец, познакомьтесь, пожалуйста! (Рослому.) Это мой отец.

Рослый. Рослый, Глеб Максимович.

Головин. Головин… Илья Петрович.

Рослый(почтительно). Сам Головин? Композитор?

Пауза.

Я давно мечтал с вами встретиться. Хотел вам даже однажды письмо писать. Вы уж нас, солдат, извините. Вынуждены искать приюта, ночлега. До утра. На одну ночь. На улице такая метель разгулялась.

Головин. Мы предупреждены… Будьте любезны. Мой дом в вашем распоряжении.

Лиза. Папа, товарищ генерал, оказывается, в сорок втором году на нашей даче со своим штабом стоял.

Рослый. Как же, как же! Полных два месяца. Ваша дача мне родным домом кажется. Я в ней каждый уголок знаю. Беседку мы вам тут поломали.

Головин. Очень приятно.

Рослый(улыбается). Что же тут приятного? Сейчас мы учение проводим. Хотел в Петунино проскочить. А потом, дай, думаю, загляну в свое бывшее хозяйство. (Смеется.) Сердцем чувствовал, что примут на постой. Искусство всегда шефствовало над армией. Так уж испокон советских веков повелось. Верно, товарищ Бажов?

Бажов. «Все совдепы не сдвинут армий, если марш не дадут музыканты».

Рослый(Головину). Итак, если вы ничего не имеете против, мы потревожим вас на эту ночь. На одну ночь.

Головин. Я уже сказал, что мой дом в вашем распоряжении.

Лиза. Простите, вы ведь не один? Сколько с вами?

Рослый. Полк. Не бойтесь, я пошутил. Со мной десять человек. Все же десять человек!

Лиза(отцу). Лучше всего разместить всех наверх. Там тепло и всем хватит места. (Рослому.) А вас мы устроим здесь в этой комнате, вот на этом Диване. Вам будет удобно.

Рослый. Благодарю вас. В дни войны я жил именно в этой комнате и, кажется, даже спал именно на этом диване.

Лиза. Пойдемте, товарищ генерал, я вам покажу комнату для ваших танкистов.

Рослый. Отлично, благодарю вас. Извините.

Рослый и Лиза уходят. Головин уходит в спою комнату. Бажов некоторое время сидит один, просматривая газеты.

Майя (за сценой). Федя! Посмотрите, какие громадные танки.

Появляются Федор и Майя. У Федора в руках ружье и шомпол.

Бажов(Майе). Читал я рецензию о вашем балете. Вас хвалят.

Майя. Хвалят.

Бажов. Все танцуете?

Майя. Почему вы так говорите: «Все танцуете?» Танцы – это наша работа, моя профессия.

Бажов. Я не хотел вас обидеть, я знаю, какой это труд… Я даже где-то читал об этом…

Майя(про себя). Все шутят… Все острят… Федя!

Федор. Что?

Майя. Вы рады, что я приехала?

Федор. Конечно, рад.

Майя. Федя, вы знаете, для чего я сегодня приехала?

Федор. Не знаю. Отдохнуть? На лыжах покататься?

Майя. Ничего вы, Федя, не понимаете…

В комнату входят Рослый, Лиза. Появляется Головин.

Рослый(напевает). «Уж полк размещен по квартирам…» Значит, здесь живете и творите? Вдали от шума городского… Ах, это новость! Что за картина?

Головин. Работы моего сына. (Показывает на Федора.) Какой сын. Художник.

Рослый(представляясь). Рослый, Глеб Максимович.

Федя. Головин, Федор.

Лиза. Моя подруга, Майя.

Майя знакомится.

Рослый(смотрит на картину). Маки… Среди маков мой Бабочкин лежал, когда его убили… А это что? Яблоки!

Майя. Нет, это я.

Рослый. Вы? Да, да… действительно. Похоже. (Федору.) Охотничаете? Рабочее ружьецо… Прикладистое… У меня в руках ружей много перебывало. А вы, Илья Петрович, тоже любитель этого дела?

Головин. Все в прошлом.

Лиза. Почему, папа, в прошлом? Ты же ходишь весной на тягу?

Рослый. Дочка выдала.

Головин. Какая это охота!.. Так, иногда выйдешь пострелять около дома…

Лиза. Артем Иванович, что вы там скучаете? Помогите мне.

Бажов. С удовольствием! (Уходит с Лизой.)

Рослый. А я, грешным делом, увлекаюсь. Стараюсь каждый год где-нибудь да постоять на номере. Весной на вальдшнепа, зимой на волков, с флажками. Любопытное это дело. Стоишь в лесу, коченеешь от холода, а стоишь, не шелохнешься. Сучок где хрустнет, сосна на ветру скрипнет, снег с еловой лапы опадет – ты уже вздрагиваешь, думаешь, вот он, разбойник, на тебя выходит. Хорошо, кто понимает. А то с кряквой, с «подсадой» заберешься в кусты, по пузо, извиняюсь, в воде, или в шалашике, на ветру, часа три просидишь сам крякать начинаешь. И опять – хорошо. Вот только времени у нас маловато.

Входит Лиза, ставит на стол шампанское.

Я вижу, у вас тут небольшой пир намечается? Уж не по случаю ли занятия частями Советской Армии этого населенного пункта? (Смеется.)

Лиза. Папе сегодня исполнилось пятьдесят лет.

Рослый. Что вы говорите? А мы незваными гостями оказались. Поздравляю вас, Илья Петрович. Полвека? Не шутки. Я уже сам к этому возрасту подбираюсь.

Головин. Благодарю вас.

Лиза. Товарищ генерал…

Рослый(шутит). Хлеб… Хлеб Максимович, пак зовет меня ваша Лукерья Филипповна.

Лиза. Хлеб Максимович, откройте, пожалуйста, шампанское.

Рослый. С превеликим удовольствием!

Лиза. Шампанского, правда, только две бутылки, но есть и водка.

Бажов. Человечество изобрело пар и электричество, а лучшей закуски к водке, чем соленые огурцы, не придумало.

Рослый(смотрит на графин с водкой). Осмелюсь спросить, на чем?

Головин. А вот попробуйте и скажите.

Рослый. Предвкушаю.

Все берут бокалы.

Бажов. Первый тост, конечно, за гостеприимного хозяина.

Лиза. Папа, за тебя.

Рослый. За вас!

Все чокаются с Головиным, пьют.

Чем вы нас, Илья Петрович, собираетесь порадовать в ближайшее время?

Головин. И вас тоже радовать?

Рослый. Конечно. Я не думаю, чтобы вы собирались нас чем-нибудь огорчить. Шучу, шучу. Я хотел спросить, над чем вы сейчас работаете?

Головин. Пока ни над чем.

Рослый. Что так? Вдохновенья нет? Обиделись на критику! (Бажову.) Надо, надо вдохновить товарища композитора на новые подвиги, на новые победы. А у нас уже заказ есть. (Головину.) Напишите-ка оперу. И чтобы была ария генерала. А? Что? (Лукаво.) Чем наш генерал хуже Гремина? И чтобы его бас пел. Принимаете заказ?

Головин. К сожалению, ни опер, ни массовых песен я не пишу.

Рослый(выпив рюмку водки). На смородиновом листе. (Головину.) Массовых песен, значит, не пишете?

Головин. Не пишу.

Рослый. Так… так…

Головин. Вы, кажется, сказали, что хотели однажды написать мне письмо?

Рослый. Не отказываюсь. Хотел.

Головин. О чем же вы хотели мне написать?

Рослый(подумав). Стоит ли сейчас об этом вспоминать?

Головин. Все же любопытно…

Рослый. Было у меня такое желание… Откровенно говоря, я сейчас в некотором роде даже доволен, что этого письма не написал.

Головин. Почему же?

Рослый. Был я тогда в таком настроении, что написал бы вам, вероятно, не столь убедительно, сколь откровенно.

Головин. Любопытно, чем было вызвано такое желание?

Рослый. Извольте… Расскажу… Дело прошлое, и, я надеюсь, вы на меня не обидитесь за мою откровенность. Зимой сорок второго на вашей даче дислоцировался мой штаб – штаб сто двадцать первого, ныне гвардейского танкового полка… Нам было известно, что дом этот принадлежит вам – композитору Головину. Сам я выходец из шахтерской семьи, с детства привык я уважать людей искусства, и на войне я всегда, где только мог, старался беречь все то, что связано с искусством: людей, художественные ценности. И своих героев я тоже к этому приучил. Бывали, конечно, отклонения, на то – война. Хороша водка! Что же это я один пью? Поддержи, Артем Иванович!

Бажов. В тяжелую минуту – всегда готов!

Рослый(продолжает). Да… Так вот… Стоим мы, стало быть, на этой даче, и попадается мне как-то в руки старая нотная тетрадь, на которой стоят ваши инициалы и фамилия. Был у меня адъютант – лейтенант Бабочкин. Был он человек музыкальный, очень хорошо на баяне играл. Самородок. Дал я ему эту тетрадь и приказал в ней разобраться. Разобрался он в тетради, и такая музыка там оказалась, что мои солдаты на нее сами слова сочинили и получилась прекрасная песня! Тетрадку мы обратно на место положили, где взяли, а песня ушла с нами. И по всем фронтам мы ее за собой пронесли. Вот как соберутся мои герои, начнут песни петь, и обязательно среди прочих других солдатских любимых запевают нашу «Головинскую». Вы извините, так уж у нас прозвали эту песню – «Головинская»! А вы говорите, что вы массовых песен не пишете.

Лиза берет с рояля одну из привезенных ею тетрадей и показывает Рослому.

Лиза. Эта тетрадь?

Рослый(перелистывает тетрадь). Она… Она самая…

Лиза(отцу). Наброски к твоей опере, которую ты задумал тогда… на Каме… в тридцать третьем году.

Головин. О чем же вы хотели написать письмо? Об этом случае с песней?

Рослый. И о песне тоже…

Лиза. Рассказывайте, рассказывайте, Глеб Максимович. Очень интересно.

Рослый. Было это дело, как я уже сказал, во время войны, а вот как сейчас помню, этой весной лежу я в госпитале: у меня, извините, аппендикс вырезали… Лежу я в своей палате и слушаю от нечего делать радио. Надо вам признаться, что, кроме этой замечательной песни, другой вашей музыки я тогда не знал. Так вот, когда по радио объявили музыку нашего Головина, я весь превратился в слух и внимание.

Головин. Ну и что же?

Рослый. Ну – и ничего!.. Вы уж меня извините, ничего я не понял в вашей музыке. Намучился я, пока до конца дослушал. И вот об этом и хотел я вам в письме написать. Хотел у вас спросить, для кого и для чего вы ее сочинили? А потом в газете статью прочел. Спасибо партии – объяснила!

Головин. Я очень сожалею, что доставил вам такие страдания.

Рослый. Что страдания? Горе! я всю ночь спать не мог. Лежу и думаю: а может, думаю, отстал ты, генерал, от современной музыкальной культуры? В консерваторию ты ходил редко, новой музыки ты слушал мало, некультурный ты человек. Ничего ты в серьезной музыке не понимаешь.

Головин. Я это допускаю.

Рослый(волнуясь). А я вот подумал, подумал и сам с собой не согласился. Как же так, думаю? Глинку я понимаю. Шестую симфонию Чайковского. Девятую Бетховена сколько раз слушал. Понимаю? Понимаю! Песни русские люблю. Сам пою. Волнуют они меня? Волнуют! А почему? Да потому, что живет в них душа народа, потому что в настоящей музыке все поет, звучат высокие чувства человека, поет его мысль о прекрасном в жизни. Поет сама жизнь. Стало быть, генерал, ты правильно сделал, что Четвертую Головина не понял. И не мог ты ее понять. Не для тебя ее писали.

Бажов. А ведь генерал прав, Илья Петрович. Коли не рассчитывать на то, что тебя поймут твои современники, с которыми вместе ты сейчас на земле коммунизм строишь, так ради чего тогда и жить на свете!

Рослый. Ради того, чтобы тебя через полвека твои потомки поняли? А потомки-то наши ведь еще умнее нас будут. Тогда что? Что, если и они не поймут?.. Нет, не нашу музыку вы сочинили, Илья Петрович! Не русскую.

Федор. Музыка может быть общечеловеческой, для всех людей.

Рослый. Я тоже хотел бы, чтобы она была общечеловеческой, но она прежде всего должна быть глубочайше народной, и тогда уж, поверьте мне, ее будет играть и слушать все человечество. А то, что вы написали, это, простите меня, язык эсперанто. А на языке эсперанто я ни говорить, ни петь не хочу и не буду. Я его не понимаю, Илья Петрович!

Головин. Язык эсперанто можно выучить.

Рослый(гневно). А зачем его учить? Такого и народа-то нет. Это его… эти… как их… безродные выдумали.

Бажов. Илья Петрович, наверное, сам сейчас понимает, что от него народ ждет.

Рослый. А как же? Конечно, понимает. Не может не понимать! Должен понимать! (Головину.) Вот интересно, ответьте мне на такой вопрос: вы в юности своей кем хотели стать?

Головин (сдержанно). Я стал тем, кем хотел, – композитором.

Рослый. А я вот в юности своей стихи писал. Стихи, правда, плохонькие, но мечтал поэтом стать. Стал солдатом. Хотя в душе остался немножко поэтом… Но вот если бы я и стал поэтом или художником, я бы обязательно был солдатом. Воином! Борцом за идеи моего народа, за его мысли и чувства, певцом природы моей родины, той природы, которую я сейчас сам, как хозяин земли переделываю по-своему! Верно, Артем Иванович? Переделываем? А?

Бажов. И переделаем!

Рослый. Вы вот, наверное, сейчас на меня смотрите, а сами думаете: «Нетактичный, невоспитанный человек этот генерал! Его в дом на ночлег пустили, за праздничный стол посадили, а он, на тебе! Сколько сразу наговорил! И ведь в искусстве-то небось мало чего понимает, а тоже обо всем берется судить. Может быть, это и верно. Но я, Илья Петрович, советский человек, и потому искусство наше мне дорого и я за него болею. И не хочу я быть тактичным, не могу я быть вежливым, если это должно меня заставить молчать или лицемерить. А мы ведь любим вас, ценим вас и ждем творений ваших, иногда терпеливо, ой, как терпеливо ждем… Так что уж вы на нас, на своих-то, не обижайтесь, когда мы от души, уважая и любя вас, скажем иногда вам прямо в глаза то, что думаем, что чувствуем. Таи-то вот!.. Лукерья Филипповна!