355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Герасимов » Шаги за спиной » Текст книги (страница 1)
Шаги за спиной
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 22:42

Текст книги "Шаги за спиной"


Автор книги: Сергей Герасимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Сергей Герасимов
Шаги за спиной

1

У крутого песчаного склона река разливалась небольшим озером, потом, вильнув, уходила в сторону.

Внизу, вдоль самой реки, тянулась тонкая пешеходная дорожка; местами переходила в призрак дорожки, затем появлялась снова. Впрочем, по ней никто не ходил. Автомобильная дорога шла по холмам, через лес. Все интересное было вверху: вид как на открытке, милая компания, идея костра с шашлыками.

Они приехали на двух Москвичах, вишневом и оранжевом. Оранжевый принадлежал Пашке, крутому мальчику с богатырскими плечами и усами а-ля старые цирковые силачи. В правом усе несвоевременный проблеск седины – мементо мори. С Пашкой приехал давний, хотя и не близкий друг Валерий. Бывают вполне дружеские отношения, когда друзья держатся на расстоянии; на расстоянии километров, месяцев между встречами, поверхностных фраз. И все равно, дружба глубока.

Есть слишком много видов дружбы, чтобы объединять их в одном затасканном слове. Пашка жил один, на окраине, любил рыбалку до странности (в детстве было то же самое), знал о рыбалке все и всем делился. Раза два они выезжали вдвоем с Валерием и Валерий не поймал просто ничего, хотя и следовал дружеским советам.

Был еще слабознакомый Гена, взятый по причине наличия второго Москвича. Остальные – трое девочек, наловленных специально к случаю. С девочками повезло: именно тот баланс распутства и скромности, которого не хватает большинству. Большинство соскальзывает с этой грани.

Днем Валерий продемонстрировал свое умение удить рыбу (вышло впервые в жизни), попрыгал в воду с дерева и побоксировал с Пашкой. Последнее – с закономерным исходом.

Школьные друзья, они с третьего класса все делали вместе.

Вместе записались на гобой, вместе бросили, вместе влюбились в пятом в какую-то старшую Нэллю, вместе записались на бокс.

Года через два Валерий бросил бокс и занялся музыкой. Пашка продолжал заниматься и где-то даже выступал, хотя и не выигрывал ничего.

К вечеру все успели накупаться, напрыгаться в воду, нацеловаться невзначай и обменяться данными о себе. Пришло время шашлыков. Хотя разжигать костры было строго запрещено очередным грозным объявлением по радио, полянка над песчаным обрывом была полностью выжжена. Не взяв большого греха на душу, они разложили новый костер. Ветви навалили на высоко спиленный смолистый пенек. Стало тихо с потрескиванием – особенный, насыщенный покой, который бывает только в приречном лесу у костра. Никто толком не умел готовить.

Костер прогорел быстро, шашлыков не получилось. Начинало темнеть. Темнота собиралась пока только в лесу; небо над рекой продолжало сиять.

Через дорогу, метрах в ста, горел еще один костер. Там гуляли четверо или пятеро. Гуляли во всю, что-то праздновали. Орали, дрались и выглядели довольно буйно.

Девочки слегка побаивались, но расслаблялись, взглянув на Пашку. Пашка несокрушим, как памятник вождю.

Пожалуй, пора уезжать. Маленький праздник закончился.

Еще полчаса и все. Никто не хотел одеваться, хотя комары настаивали. Хотелось еще потянуть время.

Трое чужих отошли от костра. Валерий сразу поймал их взглядом и вел без большого удовольствия. Впереди шел мальчишка в белых штанах и белой майке, очень молодой и очень пьяный. Все трое подошли, остановились, постояли и, не говоря ни слова, пошли назад. Пашка привстал.

– Не обращай внимания, – сказал Валерий, – просто напились, со всеми бывает. Ты их знаешь?

Пашка не ответил.

Прошло еще минут пять. Теперь шел только один – тот, в белых штанах. Он обошел вокруг костра и снова ничего не сказал. Он только пялился на девочек.

– Ну? – сказала Юлька, – че надо?

Остальные промолчали.

Пашка привстал снова.

– Не обращай внимания, – сказал Валерий, – пусть уходит.

Мальчик в белых штанах ушел.

Гена начал говорить что-то насчет хамства, и заметно было, что он любит поговорить.

Пашка встал и направился в сторону чужого костра. Он был почти трезв и, похоже, шел с самыми вежливыми намерениями.

Впрочем, кто его знает, он всегда заводился неожиданно.

Он быстро вернулся, и его лицо было злым.

– Ну все, – точно заметила Юлька, – пора уходить.

Она поднялась и начала натягивать полосатую юбку. Под юбку надела брючки; они ей совсем не шли – цветом и формой напоминали двух дождевых червей.

Мальчик в белых штанах пришел в третий раз. Опять ни слова не говоря, он стал у костра (а костер уже из прозрачного стал плотным оранжевым светом – скоро ночь), расстегнул пуговицу и стал мочиться в огонь. Девушки его ничуть не смущали. Закончив процедуру, он заявил:

– Я тут главный. Я тут живу.

Его язык заплетался.

Пока все приходили в себя, подошел еще один, постарше и повыше ростом. Похоже, он был еще не пьян. Его глаза смотрели внимательно, с тем выражением, с которым смотрят на знакомых.

– Ребята, вы его извините, – сказал он. – Но у него сегодня день рождения. Восемнадцать лет. Я его сейчас заберу, вы не обижайтесь. Человеку осенью в армию.

Последнее лето на свободе.

Пашка пробормотал вроде "защита и оборона" и получил еще один внимательный взгляд, лично для себя.

Белоштанного потянули за руку, но он вырвался.

Пашка снова встал.

– А я тебя, – кричал именинник, – а тебя я порежу, вот тебя, с усами! – он вытащил из кармана нож.

Нож был обычный, перочинный, совсем маленький. Лезвие входило в металлическую ручку. Таким даже карандаш нормально не заточишь. Именинник довольно долго вынимал лезвие, потом зажал нож в кулаке и стал размахивать им направо-налево, широкой дугой. Было видно, что он едва держится на ногах (как гнилой царизм, по выражению классика – толкни и завалится).

Он кричал что-то неразборчиво, об усах. Пашка стал отходить к краю песчаного склона. Здорово испугался. Даже его голос стал другим – писклявым и плачущим.

– Смотрите, – Пашка обращался ко всем сразу, – у него нож, правда нож! Сейчас же будет плохо! Вы что, не понимаете?

Чужой парень взял именинника за плечо и придавил.

– Юра, пошли!

– Не-а.

– Значит, нет? – он размахнулся и сочно ухнул Юру пониже ребер. Заметно, что бьет мастерски. Точно, расслабленно, без видимого усилия и даже не глядя.

Юра обмяк.

Парень снова извинился, подобрал нож и потащил именинника за собой. Пашка стоял все в той же позе – чуть присев и наклонившись вперед, раздвинув руки. Он не переставал говорить одно и то же:

– Но у него же был нож, правда нож! Это бы плохо кончилось!

Он стоял на самом краю откоса. Теперь стало понятно зачем он там стоял – чтобы спрыгнуть вниз и убежать. Надо же, как его напугали.

Юлька залазила в вишневый Москвич. Остальные девочки пошли за ней.

– Ну ладно, сказал Гена, – пора ехать, что ли?

Пашка прошелся вокруг костра и сел на новое место.

– Вы поезжайте, вам тут нечего делать. А я вас догоню, – он уже начал приходить в себя.

– Ладно, – сказал Валерий, – вы, и правда, уезжайте, уже поздно, вам тут нечего делать. Мы с Пашей чуть-чуть задержимся. Он сказал и удивился своим словам, они звучали как чужие. Назревала большая глупость, пока еще неопределенная.

У чужого костра теперь осталось только двое: именинник и с ним еще кто-то. Тот, который именинника ударил, уже уехал. С ним, конечно, связываться не надо. А так получалось два на два. Они пьяные. Пашку так просто не возьмешь, хотя сейчас он почему-то не в себе. Явный перевес сил. Глупость окрепла и приобрела очертания.

Вишневый Москвич уехал. Юра-именинник что-то прокричал ему вслед и замахал рукой. Пашка начал собираться. Собирал вещи и складывал их в машину. Это было непонятно.

– Ты уезжаешь? – спросил Валерий.

– Собираюсь.

– Тогда зачем было оставаться?

– Сейчас узнаешь.

Сели в машину. В лесу было уже совсем темно. В темноте белые штаны именинника почему-то казались голубыми. Темнело быстро, воздух наполнялся какой-то мутью, дым погасшего костра стоял стоймя между деревьями, будто хоровод привидений. Замяукала ночная птичка.

– Включи фары, – сказал Валерий, – ничего не видно.

– Обойдется.

Те двое тоже собрались уходить. Они вышли на дорогу и пошли вниз, к деревне. Они шли очень медленно, держась друг за друга и сильно вихляли из стороны в сторону. Значит, второй тоже много выпил.

– Включи фары, – снова сказал Валерий, чувствуя, как начинают вспыхивать в душе оранжевые ракеты. Нет, нужно сдержаться – кто-то ведь должен иметь голову на плечах.

– Я сказал, обойдется! – огрызнулся Пашка.

Если он такой, разговаривать бесполезно. Можно получить самому. А переубедить его так же легко, как заставить паровоз взлететь. Не дано паровозам летать, это у них от рождения.

Когда те двое немного отошли вниз, Пашка завел машину и медленно подъехал к дороге; въехал на асфальт двумя колесами и снова остановился. Белые штаны и майка мутно просвечивались сквозь темноту. Слышалось пение на тему народных частушек.

Слова не угадывались.

Глупость совершенно определилась и уже начинала воплощаться. Впереди километр, примерно, пустой лесной дороги, где два хулигана совершенно пьяны и идут не по обочине, видимость плохая, порядочные люди возвращаются домой на машине и вдруг им под колеса… Да так неожиданно…

Ничего нельзя было сделать… Совсем ведь пьяные…

Валерий не хотел участвовать в убийстве. Хотя тут ему везло. Он в чужой машине и не за рулем; остановить Пашку он не может, разве что закрыть амбразуру грудью; Пашка в состоянии аффекта. Это так называется. Пусть сам и отвечает, если такой идиот. Впрочем, Пашкину машину не найдут. В наше время убивают всех подряд и никого не находят. Если бы находили, то убивали бы меньше.

Понятно было в чем дело. Пашка озверел из-за того, что его сегодня напугали до смерти. Он струсил, еще как струсил, и девочки это видели. Это все видели. Такого забыть нельзя.

Мужская честь поругана и значит…

– У него сегодня был день рождения, – попробовал Валерий его остановить.

Должно же найтись нужное слово, оно всегда есть. Это как заклинание, которое обязательно срабатывает. Но совершенно не представляю что сказать, – думал Валерий, – Пашка всегда был такой: гармоничная смесь дикости с трусостью, и спокойное добродушие, пока никто не заедается.

– Был, а больше не будет, – ответил Пашка, каким-то замогильным голосом. Он был абсолютно серьезен.

Не вышло. Надо попробовать еще раз. Только не злить.

– Восемнадцать лет, осенью в армию, не повезло человеку.

– Теперь повезло, в армию он уже не пойдет, – ответил Пашка и медленно двинул машину вниз, не зажигая фар.

Снова не вышло. И вдруг то самое слово – как луч прожектора.

– А ты молодец, – сказал Валерий, – ты все правильно сделал.

– Что сделал?

– Правильно себя вел. Я бы на твоем месте испугался. А ты его остановил. Никто из нас бы не смог этого.

Пашка остановил машину:

– Что ты мелешь?

– Я бы на твоем месте убежал. Все испугались. Я бы спрыгнул вниз и все. У него же был нож, правда нож. Тварь. Я хочу сам его убить. Дай я сяду за руль.

– Ты дурак! – ответил Пашка. – Взял идиота на свою голову!

Он включил дальний свет. Машина пронеслась мимо тех двоих на полной скорости, но задела, хотя они и шарахнулись в траву. Задела совсем чуть-чуть.

Через минуту лес закончился и стало совсем светло.

Пашка гнал машину по пустой дороге.

– Мы их все же толкнули?

– Может быть.

– Не спеши, – сказал Валерий, – смотри, какой вечер. Ты прав, Пашка, ты поступил благородно.

– Да, – ответил Пашка, – все правильно. У него же был сегодня день рождения. А восемнадцать лет бывает только раз в жизни. Как это у тебя получалось рыбу ловить?

– Я слышал, у тебя неприятности, – сказал Пашка, —

Мы же с тобой друзья, а я живу сам. Давай ко мне, хоть на недельку.

– Я подумаю, – ответил Валерий. – – Подумаю, а потом соглашусь.

2

Было утро. Без двадцати шесть. Пашка готовился к рыбалке.

Без двадцати шесть – это, конечно, поздновато, но вчера выпили и потому хотелось спать. Ничего, рыбы еще хватит.

Он раскупорил термос с перловкой и проверил одну на зуб. В самый раз. Интересно, где сейчас будет лучше клевать – на песчаной косе, у обрыва, там где в прошлом году свалилась в реку сосна (ловить можно прямо с нее, но устаешь сидеть на сучьях), или…

Кто-то трижды ударил в дверь. Бесцеремонно, сапогом. Пашка застегнул рубашку и пошел открывать. Я объясню им, как нужно стучать!

В дверь ударили еще раз, намного сильнее, и щеколда вылетела, оставшись болтаться только на одном гнутом шурупе.

Вошли: вчерашний мальчик в тех же белых штанах, но уже гораздо трезвее; его товарищ с внимательным взглядом и еще двое горилл в плащах защитного цвета. На лице мальчика был свежий порез. Одна из горилл казалась знакомой.

Пашка взял стул за ножку и ударил им о подоконник. Стул развалился, стекло треснуло. Одна из горилл вынула пистолет и теперь держала его в руке. Стекло было двойное, через окно не уйти. Через окно выпрыгивают только в фильмах. На самом деле эти остро торчащие осколки вспрорют тебя как поросенка. Оставалась ножка стула в руке, но против пистолета это слабая защита.

– Я сам, – сказал мальчик в белых штанах и достал нож.

На этот раз нож был настоящий.

– Проходите, поговорим, – сказал Пашка, не выпуская ножку стула из руки.

– Уже говорили, – ответил именинник, – мы тебе говорили, а ты не понял. Я же сказал, что я тут главный, я тут живу.

– А я не против, живи…

– Если бы ты был против, я бы зарезал тебя еще вчера. А так я это сделаю сегодня. Я же обещал тебя зарезать, хочешь сказать что я не выполняю обещаний? Ну ты меня обижаешь! Так грубо со мной еще никто не говорил!

– Я тебе ничего не сделал!

– А это? – он показал на свою щеку. – Ты меня ударил, ты!

Ты хотел меня убить! Меня!

И Пашка совершенно ясно понял, что пред ним законченный псих. Так сорвавшийся скалолаз понимает, что зря не страховался.

– Это не я, – сказал Пашка и его голос снова был тонким, – это все он, он хотел сесть за руль и вас сбить. Я ему помешал.

– Плохо помешал, – сказал именинник. – А его мы найдем.

Тем более, что он свидетель. Так? – он повернулся к своим.

Одна из горилл кивнула.

– Кстати, кто он и где он?

– Он работает учителем музыки, – начал выкладывать Пашка.

– Музыки? Музыкантов я еще не мочил.

Он приближался и, по его манере держать нож было заметно, что он не раз им пользовался. Горилла снова спрятала пистолет.

– Это все он! Я ничего не мог сделать! Он работает в школе, не помню в какой! Он это специально! Он хотел вас убить, а потом залезть в дом!

– В Дом? – с удивлением произнес именинник. Слово «Дом» он произнес именно так, с большой буквы. Слово «Дом» означало не просто постройку, а нечто большее. – Он хотел залезть в Дом? Так он такой крутой, говоришь? Ну я проверю.

У домика стояли две черные машины и еще две точно такие же виднелись в отдалении, на полпути к трехэтажному богатому Дому. Те машины были конечно, лишними, но кто знает как дело повернется?

3

Почему мне всегда нельзя, а другим можно? – думал он; мысль прокручивалась в голове, как тяжелое колесо, каждый день, каждый день, вот уже которую тысячу оборотов, —

Почему другие воруют вагоны, убивают двоюродных дядюшек ради двухкомнатной, а ради трехкомнатной – родных, делают деньги не знаю откуда, из воздуха, и женщины стелятся за ними?

Почему мне всегда нельзя? Отдайте мне моего дядюшку!

Хочу его убить. Безнадежно.

Все было так безнадежно, что он встал и открыл окно. Интересно, что чувствует скрипичная струна, когда ее натягивает колок? Вначале она просыпается, пробует свой дряблый голос, но голос становится звучней и выше, и вот уже сейчас, сейчас… Но колок продолжает вращаться и струна взвизгивает, утратив совершенство звука. Она просто лопнет, если продолжить натяжку. Что чувствует скрипичная струна, перед тем как лопнуть?

Он встал и открыл окно. Но легче не стало. Колок сделал еще полоборота и струна в груди вскрикнула от боли.

Стальная, но непрочная струна. Неужели у каждого есть такая?

В желтом небe всплывал зародыш облака. В классе стоял неравномерный гул, штормовой, с барашками. Кто-то хлопнул дверью, выскочив в коридор. Кто-то завыл котом.

Кто-то кого-то ущипнул за нос и поведал об этом соседу.

А в ветвях пела птица, повторяя все тот же такт – три четвертых – и он представил себе все мелодии, для которых эти звуки могли бы стать божественным аккомпанементом.

Злобный шестой Д писал контрольную. Никто особенно не старался. Музыка – ненужный предмет, так сказала бодренькая мама, пришедшая на второй перемене поругаться с ним за тройку. Мама назвала имя и он притворился, что помнит о ком идет речь. Сейчас это имя наклонило глаза и раздумывает всеми своими буквами как бы изобрести очередную гадость да похлеще. Обязательно изобретет.

Кто-то завопил крещендо, как влетающий в ухо комар. Лишь бы не начали что-нибудь ломать. Но, в общем-то, ему наплевать, пусть ломают.

За облачком показались еще четыре. Простор был мутным и светящимся, как огромная пыльная комната. Небо напоминало большую перевернутую супницу. Кто-то бил железо об асфальт. Еще четыре урока и двадцать пять минут после. Три перемены по десять. И того час с четвертью. Нет, три с четвертью. За это время обязательно натянет дождь. Будь проклято то божество, что управляется с дождями. Какой бы мы с тобою были парой, мой милый, если б не было дождя…

Учитель музыки Валерий отступил от окна, поймал взглядом бумажный самолетик, несколько наглых улыбок, угрюмого Бетховена у потолка и сел за стол. Сегодня, сразу после работы, Людочка-чка назначила ему свидание и наверняка на свидание не придет. Наверняка не придет, даже если погода будет хорошая, но если соберется дождь…

Когда-нибудь я ей припомню это. Припомню, как заставляла ждать. Все женщины делают так, а потом удивляются, когда им припоминают. А дождь соберется, обязательно соберется, именно сегодня; немножко подождет, чтобы помучить, и соберется… А как плачет струна в груди! Нельзя же так натягивать струны! Валерий страдал.

– Лерик! – позвала наглая Бобрыкина из-за второй парты и класс бухнул смехом.

– А че я такого сказала? – удивилась Бобрыкина, – Лерик, иди ко мне… Я тебя поцелую… Это я не вам, Валерий Михайлович, вас я не поцелую и за миллион.

– Я тебя и за два не поцелую, змея, – ответил Валерий, сдерживая себя.

Класс совсем сошел с ума. Кто-то свистел, сзади стучали кулаками по партам, Бородавкин под шумок бил Бородулькина – на букву «Б» в этом классе все сумасшедшие.

Я вам отомщу, – подумал Валерий Михайлович без особой злобы, с томной покорностью судьбе, которую собираешься рано или поздно оттягать за волосы, – обязательно отомщу. Не знаю как, но обязательно. Будет и на моей улице праздник…

Открылась дверь и класс мгновенно замер – условный рефлекс старичка Павлова, академика с бороденкой. Вначале вдвинулся живот, потом усы. Класс умер.

– Здесь есть учитель или нет? – спросил директор с изысканным издевательством, которое достигается лишь десятилетиями тренировок. Он смотрел прямо на Валерия и спрашивал, есть ли в классе учитель. – Выйдите на минутку.

Валерий вышел. Пускай – чем хуже, тем лучше.

– Вы не учитель, – продолжил директор после профессионально оттянутой паузы, – завтра они вам голову отрежут. Не смотреть в пол как первоклассник!

– Не орать на меня! – ответил Валерий, проваливаясь.

– Что? – директор смутился и сразу остыл, как железо из печи, брошенное в воду. Голос был тих, как на приеме у начальства. – Ну, успокойтесь, успокойтесь… Что случилось?

– Это ваша вина, – ответил Валерий как можно холоднее, но еще больше натягиваясь внутри, – вы позволяете себе оскорблять учителя в присутствии детей. Если я не учитель, то вы вдвойне не директор.

– Зайдете после урока, – закруглил директор и удалился к плачущей у фонтанчика малявке. Увидев это, малявка заплакала громче, даже замахала бантиками.

Три часа пролетели как сон: кто-то вбегал, выбегал, плакал, кричал, возмущался и клялся; кто-то звал, призывал, воззывал и обзывал непотребно; два близнеца Гнездюковых обзывали друг друга "вонючими гнездами"; трижды требовали к директору и трижды директора не находилось, лишь его бесплотная тень кружила над всеми и над каждым в отдельности; кружила, норовя каждого клюнуть в темечко, да побольнее; все было бессмысленно, бесполезно, безнадежно, безумно, безалаберно и бессовестно. За пятнадцать минут до конца последнего урока начал капать дождь.

Значит, она сегодня уже не придет. Даже если дождь кончится вот в эту секунду (если очень попросить Бога, например), то она все равно не придет, не выйдет из дома, взглянув на мокрое окно. По окну стреляли редкие капли – вот одна стрелка, вот еще одна. Господи, разве можно ждать так, как я жду?

Заглянула секретарша:

– Валерий Михайлович, вам телефонограмма.

– Что там?

– Только на ушко.

Валерий подвинул ушко.

– Просили передать, что вас убьют.

– Кто просил?

– Не знаю. Приятный мужской голос.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю