Текст книги "Искусство умирать"

Автор книги: Сергей Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

32

Вечером Кристи стало лучше. Она объелась и начала неудержимо болтать, что естественно для женщины, пережившей столько приключений и не имевшей возможности поделиться впечатлениями. Джулия даже начала кривить носик – с женщинами всегда что-то не так. А между тем положение становилось все серьезнее. Уже был слышен гул – это крейсер прогревал двигатели, готовясь к полету на Землю. Сегодня или завтра он взлетит. Удасться ли его остановить – очень проблематично. Природа вируса совершенно неясна, хотя и есть предположения. Неизвестно даже кто болен.

Возможно, больны все. Люди начинают сражаться друг с другом – это именно то, что произошло на Швассмана. Невозможно отключить приемники информации, а как раз они могут быть источниками заразы. Это то же самое, что целовать больного проказой. Говорят, что святые так делали. Но святых здесь нет. Зато кое-что уже известно: люди все же превращаются в кузнечиков и, возможно, в механизмы.

Кроме кузнечиков и механизмов есть невидимки, которые считают себя мертвыми (нужно было взять с собой пленного, поздно вспомнили). Невидимки, кузнечики, механизмы и крейсер – всего четыре проблемы. Придется начать с крейсера, слишком уж гудят его двигатели.

– О чем вы задумались? – спросила Евгения.

– Слишком гудят двигатели, – ответил Орвелл, – придется начинать с крейсера.

Вначале Фил подумал, что это Хлопушка. Он почувствовал дрожание почвы и проснулся. Да, в первый момент он так и подумал. Даже вскочил и побежал в сторону опушки. Но остановился на полпути. Это были чужие двигаетли, гораздо мощнее – звук был глуше, ниже и доносился издалека.

Он вышел на опушку леса, прошел немного по дороге к следующему холму (здесь когда-то была обсерватория, наверное, в самом начале освоения Бэты, а теперь остались лишь руины) и увидел крейсер. Крейсер стоял, нацеленный в небо, уже окутанный снизу, до половины, клубами дыма. Солнце еще не совсем село и, там где дым поднимался выше, он казался белым и плотным как сливки или как облако жарким летним днем. Гордая игла на верхушке крейсера сияла. Механизмы, эти живые паучки, уже отползли от стартовой площадки и теперь занимались своими собственными делами. Еще несколько часов и Крейсер взлетит.

Он побежал вниз по дороге. Дорога хорошо сохнанилась, видно, здесь раньше много ездили – к морю и от моря. По прямой до крейсера было километров десять, но дорога петляла, спускаясь с горы, и путь удлинялся вдвое. Он решил бежать по прямой. Он не знал, что будет делать, но ведь что-то сделать нужно. Проследив путь глазами, он заметил впереди небольшую рощицу, расположившуюся на склоне.

Через двадцать минут я буду там, – решил он, – потом еще два раза по двадцать, потом берег и там совсем близко.

Он бежал по направлению к деревьям. Несколько раз он споткнулся и упал, и расцарапал щеку. Вокруг стрекотали кузнечики, некоторые пытались сесть на одежду. Он стряхивал их, досадуя что, тратит секунды на бесполезное.

Почва была неровной, складчатой, приходилось спускаться в овраги и снова подниматься. Что это?

Он заметил два небольших одноместных вездехода, стоявших друг напротив друга – так, будто разговаривали двое старых друзей. Если бы только полные баки!

Он побежал в сторону вездеходов, но один из них развернул башенку и выстрелил.

Мир взорвался как кровавый пузырь. Вездеход выстрелил еще раз, на всякий случай – так, чтобы от тела не осталоссь даже клочков, отвернулся и продолжал прерванный разговор. Разговор был о погоде и об общих друзьях, одного из которых недавно убили эти ужасные люди. Что может быть хуже людей? – передал первый вездеход. Второй с ним согласился.

Небо темнело, тени скал стали сочными и густыми. Дым поднимался все выше.

Внезапно гудение почти стихло и перешло в тонкий, почти комариный писк. Под кормой крейсера вспыхнула белая звезда; он нехотя сдвинулся и прыгнул в синюю пропасть. Белая звезда растаяла в небе. Крейсер начал свой смертоносный путь к Земле.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ДНЕВНИК НЕВИДИМКИ

33

Белая звезда погасла в небе, сверкнув напоследок восемью ослепительными лучами. Евгения вышла во двор. Собственно, двора больше не было, – Хлопушка сняла экран, готовясь к полету. Как вдруг стало тихо, – подумала она, – как вдруг. Как вдруг стала слышна тишина… Тишина была как маленькая зеленая полянка среди зимы (она вдруг представила зиму, но не земную зиму, а ту, что наступит здесь, и несколько мгновений это представление было ярче чем реальность.) Полянка среди зимы. Ощущение мягкости и тепла, и тепло не смешивается с изрядно надоевшей жарой, оно приятно. Но тишина длится лишь несколько секунд, вдалеке слышен нарастающий и приближающийся звук мотора; звук воспринимается почти как боль – и тишина кричит, умирая. Есть жажда тишины, обязательно есть, – вдруг и невпопад подумала Евгения. – Жажда. Иногда у тебя отбирают стакан, как только ты соберешься сделать второй глоток. Вот они.

На дороге показались два вездеходика. Они остановились в отдалении, чувствуя, что Хлопушка может быть опасной.

Обе машины были похожи на школьников, которые пришли в зоопарк и которым хочется подергать тигра за усы (ведь никак не верится, что тигр настоящий и что белые отростки у него во рту могут оторвать, например, ногу или руку, что точно такие же на вид тигры в свое время переели столько человеченки, что эти преступления вполне оправдывают содержание их бедных потомков в клетках).

Но подергать тигра за усы обычно остается несбыточной мечтой, а вот поковырять в клетке длинной палкой или просто поцарапать палкой прутья – это тоже интересное занятие.

Машины навернякка что-то передавали, разговаривая с Хлопушкой. Вид у них был совсем по-человечески напыщенный. Евгения вернулась, чтобы послушать беседу или вставить свою реплику, если понадобится.

– Убирайтесь отсюда! – передала машина и пригрозила.

Она грозила без особой уверености в своей правоте и как-то не совсем смело.

И не профессионально.

– Ну что? Размажем их по земле или дадим им чуть-чуть еще поговорить? – спросил Анжел.

– Я думаю, пусть говорят. От одних только разговоров никому плохо не станет.

– А если они скажут именно ТО слово – если это именно ТА информация?

– Если бы они знали именно ТО слово, они бы уже сказали его нам. Ты же видишь, как они рады были бы нас уничтожить.

Машины продолжали говорить. Точнее, говорила только одна, а вторая лишь стояла рядом, для поддержания компании.

– Мы вас всех будем убивать, сказала машина. – Одного за другим. Одного за другим. Одного за другим.

– Пластинка заела? – поинтересовался Анжел. А одного такого как ты вчерась я голыми руками задушил (небольшое преувеличение).

– Мы будем мстить за своих! Немало вы уже над нами поиздевались!

– Это кто же над кем издевался? Я хотела бы узнать конкретно, – спросила Евгения.

– Ваш контингент.

– Вот какие слова она знает. Я хотел бы понять, откуда? – спросил Гессе.

– Ну, и как же вы собираетесь нас убивать?

– Троих уже кокнули, – продолжала машина, – всех остальных ждет та же самая участь.

И такие слова она знала.

– Троих? – удивился Анжел. – Кого это?

– Наверное, Коре и близнецов.

– Коре они точно не убивали. Насчет близнецов сказать не могу. Но Бат и Фил были не дураки, они бы не дались таких трухлявым железякам.

– И кто же их «кокнул»? – спросил Гессе.

– Я! – гордо ответила машина.

– Всех троих, да?

– Всех троих.

– Ну это навряд ли.

– Всех троих я!

– Ну-ну, расскажи как это случилось.

Машина несколько замешкалась, потом изобрела версию:

– Первого я убил в лесу, второго на берегу, а третьего…

Тут она стала рассказывать подробнее и гораздо правдоподобней.

…а третьего я пристрелил сегодня, только что. Он выбежал прямо ко мне навстречу, как заяц. Он собирался в меня залезть – наглость какая, залезть в меня! Если бы он знал, он бы убежал как заяц. И это бы ему все равно не помогло, когда я стреляю по людям, я не промахиваюсь…

Машину явно уже заносило в мнимые высоты собственного величия.

…Я повернул пушку к нему, но он был такой сумасшедший, что даже не спрятался. А если бы спрятался, я бы все равно в него попал. Одним выстрелом я снес ему голову вместе с грудью, потом выстрелил еще раз и от человека остались одни ноги. А когда ноги упали, я выстрелил в третий раз и не осталось даже мокрого пятна. Вот так я буду делать со всеми! Выходите! (неразумное предложение) Сколько вас еще осталось?

– Тринадцать, – сказал Орвелл, – нас осталось всего тринадцать.

– Как тринадцать? Ведь в экспедицию брали восемнадцать человек?

– Ты забыла, ведь есть еще два биоробота.

– Правильно, – сказала Евгения, – я о них совсем забыла, командир.

– Ну что будем делать? – спросил Анжел.

Ему явно не терпелось что-то сделать. Он был человеком действия, но не человеком мысли и, конечно же, не человеком слова и не человеком чести. Такие люди на Земле уже давно перевелись – встречались лишь одиночные экземпляры.

Такие редкие, как в свое время белые слоны.

Информация.

Кто-то в девятнадцатом веке выразился очень точно для своего времени:

«Пружина чести – наш кумир; и вот на чем вертится мир!» Было время, когда (трудно поверить!) люди ценили некое отвлеченное понятие чести даже выше собственной жизни. Из-за неудачно сказанного слова люди стрелялись на дуэлях.

И жизни слетали как осенние листья, чего только не было! А еще раньше некий Диодор Диалектик умер от стыда во время спора. Но то был единичный случай и слишком уж давно. Были времена, когда пощечина стоила жизни одному или даже двоим. Были времена, когда человек, обманувший друга, (подумаешь!) убивал сам себя, вполне добровольно. Иногда даже врага стеснялись обмануть. Были времена, когда женщины отказывали себе в мужчинах только для того, чтобы «соблюсти честь». Трудно поверить, но такие времена были. Были времена, когда люди держали свое слово и выполняли обещания не только в ущерб собственному карману, но и в ущерб благополучию, здоровью или жизни. Были времена, когда всю пищу в доме предлагали случайному гостю, а сами оставились голодны. Было еще много всяких чудачеств, но примерно к началу двадцать первого века, эти штучки преспокойно выветрелись из голов.

Уже к тому времени честь почти не существовала или существовала лишь в виде слова. Люди, в дружеской беседе, разговаривали в основном отборным матом (то есть именно н е о т б о р н ы м). Они оскорбляли друг друга примерно так (привожу в переводе):

– Ты, женщина, продающаяся зе деньги-человек, занимающийся противоестественной любовью с лицами своего пола, ты, самка собаки, одолжишь сигаретку?

– Да ты, женщина, продающаяся за деньги-человек, занимающийся противоестественной любовью с лицами своего пола, ты, временно превратился в орган размножения, что ли? Я же тебе одалживал, женщина, продающяяся за деньги, я занимался любовью с твоей матерью, вчера. Сегодня, самка собаки, не осталось. (оба собеседника – мужчины)

И если в девятнадцатом веке, за несколько фраз такого разговора могли перестрелять друг друга сотни две офицеров, то в конце двадцатого, этот тип общения стал совершенно обычен. Среди офицеров, детей и пьяниц, особенно.

Если бы человек с другой планеты попытался расшифровать подобный разговор, он оказался бы в большом замешательстве. Он бы не смог понять, зачем в предложения вводится такое количество информации, явно не соответствующей действительности. Но загадка разрешалась просто: каждая реплика одного человека была направлена на то, чтобы уничтожить чувство чести другого человека. И, в результате, это чувство успешно и плодотворно уничтожалось. Вскоре его не осталось совсем. Люди перестали сдерживать слово, но не перестали обещать; не перестали обманывать, но перестали этого стыдиться; гостей перестали пускать в дом, а женщины перестали ждать своего единственного мужчину – и так далее. Это причиняло определенные неудобства, потому что никому и ни в чем нельзя было доверять. Поэтому на особенно ответственные работы посылались люди старомодные, с остаточным комплексом чести, хотя бы микроскопическим. Поведение таких людей всегда можно было предсказать, а значит, и управлять ими было легче. Экспедиция на Хлопушке была очень ответственным делом – сюда были собраны лучшие, в смысле чести, представители совершенно свободного от чести человечества. Хотя Анжел и не был человеком слова и человеком чести, некоторое представление о чести он имел.

– Ну что будем делать? – спросил Анжел. – Может, все же стрельнем?

– Стрельнем? – поддержал Гессе.

– Слушай, ты, железяка, – сказал Икемура, если ты не уберешься отсюда через минуту, то первым выстрелом я оторву тебе твою любимую пушку вместе с кабиной, вторым выстрелом оставлю от тебя только гусеницы, а третьим выстрелом разбрызгаю эти гусеницы по окрестностям, в расплавленном виде.

И он дал три выстрела. На месте одного из вездеходов осталась лишь воронка.

– Ты же пообещал ему минуту? – удивился Орвелл.

– Ну и что?

Он выстрелил еще раз и раздробил на кусочки второго – второй уже убегал и почти успел скрыться за холмом.

Над дорогой повисла пыль и долго не оседала.

– Итак, нас осталось только тринадцать, – сказал Орвелл, – я боюсь, что это только начало. Я не знаю, кто будет следующим. Давайте беречься. Давайте беречь друг друга. Если мы будем вместе, то…

– А что тогда?

Действительно, ничего.

Они устроили траурный ужин сразу в честь всех троих погибших. Каждый из троих имел большие заслуги и то, что с ними случилось, не было их виной.

Заболеть мог любой. Коре первым пошел навстречу опасности, он был самым сильным. Бат ушел, чтобы спасти свою жизнь, но, даже перед своей смертью как человека, он передавал информацию, которая могла бы помочь группе. Фил сделал так же.

Во время ужина Орвелл произнес небольшую речь. Он был не большой мастер говорить, хотя его предки и были лингвистами (теперь почти забытая и почти ненужная профессия). Повторяясь и запинаясь, Орвелл сказал то, что было у него на душе. Его послушали и его поддержали, неразборчиво, кто как мог.

34

В три часа ночи члены экипажа расположились в коконах. Управление Хлопушкой было передано аппаратам. Хлопушка медленно оторвалась от каменной плиты и вознеслась в небеса.

Перегрузка была примерно два с половиной g. Люди были тренированы и могли выдерживать такиую перегрузку сколь угодно долго. Но все же это было тяжело. Они могли разговаривать, могли есть и пить, могли выходить из коконов. Анжел и Евгения переносили разгон Хлопушки легче, чем другие. Анжел умел держать перегрузку в шестнадцать с половиной, а Евгения, которая несколько лет подряд была рекордсменкой в одноместном боевом пилотировании, выдерживала перегрузку до двадцати, но никому об этом не сообщала – загадочный славянский характер. В ней еще оставалось немало загадок, а некоторые так и не будут разгаданы.

Такой же перегрузка останется еще несколько часов или дней. Придется потерпеть. Хорошо, что Морис уже успел полностью прийти в себя и не испытывал затруднений.

Стереоэкран показывал уменьшенную картину звездного неба – пришлось сделать непрозрачными стены, чтобы вместо больших звезд увидеть маленькие. По экрану ползли две линии. Первая линия росла быстрее – крейсер пока перегонял Хлопушку и шел с большей скоростью. Но только пока. Еще немного и Хлопушка наберет нужную скорость и расстояние будет сокращаться.

Не снижая ускорения, они позавтракали. Было около семи часов утра по внутрикорабельному времени. Внутреннее время все еще совпадало со временем покинутой, уже почти своей, далекой Бэты, – в опасности привязываешься быстрее и сильнее. Люди успели отвыкнуть от длительных перегрузок и поэтому ели без аппетита. Только Евгения была сама собой, Анжел тоже начинал сдавать.

А к четырем вечера по корабельному времени крейсер показался уже не на экранах, а в черном небе. Его можно было видеть как маленькою белую звездочку.

По курсу, прямо впереди. Наверняка крейсер тоже заметил их.

– Ну, а теперь можно и поговорить, – сказал Орвелл, – кажется пришло время выяснить отношения. Надеюсь, он ответит на наш сигнал.

Они подошли еще ближе; крейсер выключил двигатели и звездочка погасла.

Хлопушка тоже выключила свои и поставила проникающий экран, чтобы стать невидимой для излучений радаров. Впрочем, крейсер не стал бы стрелять. Разве что наверняка. А для выстрела наверняка два корабля пока не сблизились.

– Сообщите ваш номер! – официально передала Хлопушка.

– Два ноля, сходите в туалет! – передал крейсер совершенно неофициально.

– Сообщие курс! – Хлопушка настаивала.

– Да пошла ты! – продолжил крейсер.

– Сообщите данные об экипаже.

– Тра-ля-ля, – спел крейсер и начал молоть чушь. – То пусть принесет Господу за грех свой, которым он согрешил, жертву повинности из мелкого скота, овцу или козу, за грех, и очистит его священник от греха его.

– Что это?

– Это из законов древних евреев.

– Так ответим что-нибудь!

– Не нужно, – сказал Орвелл, – я знаю древнееврейскую мифологию, она придумана не для этих целей.

– Кажется, мы имеем дело с сумасшедшим, – предположил Гессе. – С опасным сумасшедшим. Если машина может вполне разумно двигаться без экипажа, то она может двигаться и неразумно. Этот сумасшедший явно пуст и летит к Земле. А подойти к нему близко мы не можем.

35

Они проверили все системы «Жени». Женей называли одноместный боевой аппарат, специально изготовленный для Евгении. Вооружние на Жене было слабым и, конечно же, такой комарик не мог сильно укусить космичского слона. Но комарик мог сесть слону на спину.

– Будь осторожна, – сказала Джулия.

– Я всегда осторожна.

И две женщины поцеловались на прощание. Оказывается, они были подругами.

Кристи тоже попробовала сказать что-нибудь на прощание, но не была принята в компанию и обиделась.

Комарик стартовал почти бесшумно и сразу же растаял в пространстве. Евгения собиралась сесть на крейсер, пробурить в нем отверстие, и, возможно, проникнуть внутрь. Так смертоносный вирус проникает в сильное тело и быстро убивает его.

Конечно, крейсер попытается сбить комарика, но комарик слишком увертлив.

Остается ждать.

На связи оставалась Джулия.

– Как у тебя?

– Неплохо, подошла почти вплотную. Дважды пытался меня сбить, а потом передумал. Мне кажется, что он не очень умен. Чем больше, тем глупее – так ведь вегда и бывает. Я и мужчин тоже имею ввиду.

Джулия посмотрела на Анжела и засмеялась. Анжел ее привлекал, хотя иногда был смешон. Мощному мужчине не обязательно быть умным.

– Нашла вход, – передавала Евгения. – Сейчас сяду прямо на дверь и буду открывать. Это часа на два работы. Скучно. Поболтаем о чем-нибудь.

И женщины принялись болтать.

Вначале сквозь оболочку прошел тонкий, толщиной с волос, полиборазоновый бур. Внутри волоска была система распознавания. Система распознала замок и провозилась минут семь, открывая его. В это время «Женя» уже плотно прилипла к обшивке и собиралась выпустить своего пассажира. Из щели, которую Евгения не разглядела вовремя, выполз вооруженный андроид и встал на ноги. Это был робот, слегка схожий с человеком, с металлической обшивкой и с магнитными подошвами. На поверхности крейсера таких могло разгуливать несколько. Андроид пока не стрелял.

Евгения проверила герметичность скафандра. Если «Женю» повредят, можно будет продержаться еще чуть-чуть. Главное, чтобы этих железных крыс не было слишком много.

Еще один андроид появился сзади. Больше ждать нельзя – Евгения выстрелила: первый взорвался, второй прилип к обшивке и, слегка поврежденный, начал уползать.

Сейчас их будет здесь как муравьев в муравейнике. Остается еще три минуты до проникновения. Вот мелькнул луч. Бьют лучевым оружием, но из-за прикрытия.

Попробуем обмануть.

Евгения выстрелила в пространство целый ворох зеркальных осколков и осветила их прожектором. Такое количество целей собьет кого угодно. В таких андроидах обычно не много мозгов.

Лучи стали стрелять по осколкам зеркала, но от этого осколков становилось только больше.

Минута до проникновения. Приготовились. А бьют они точно. Приловчились.

Осталась лишь зеркальная пыль. Евгения создала сразу три стереоскопических изображения «Жени». Пусть разбираются, где настоящая. Проникновение!

Дверь шлюза отодвинулась.

Крейсер имел четыре палубы, расположенные вертикально (при взлете). Во время полета вертикали и горизонтали теряли всякое значение, даже условное – так как многие комнаты были расположены как попало. Внутренность космической машины напоминала небольшой городок, построенный жителями, среди которых не было архитектора. Единственным намеком на порядок были четыре параллельные палубы.

Три из них были пассажирскими. Крейсер мог перевозить больше тысячи человек одновременно. Но Евгения не увидела ни одного.

Искуственное тяготение не было включено и она проплыла по длинной лестнице вниз (низ мог оказаться верхом или боком – все равно), оказалась перед дверью грузового лифта. В воздухе плавали опилки или что-то похожее на опилки, а в двери грузового лифта зияла дыра с неровными краями. Края выглядели так, будто дыру кто-то прогрыз. Даже если так, – подумала Евгения, – наплевать мне. Раньше смерти не умрешь. Гораздо хуже было то, что андроиды наверняка уже уничтожили «Женю». Возвращение становилось проблематичным. Разве что стащить шлюпку с крейсера. Об этом еще будет время подумать.

Воздух в коридорах был нужного состава, без вредных микробов, отменного качества. Евгения освободилась от скафандра и привязала скафандр к поручням, не найдя более подходящего места. Она посмотрела на поручни и закрыла глаза, мысленно фотографируя место. Теперь она его не забудет.

– Дверь! – приказала Евгения и дверь лифта открылась.

Надо же, работает. Почему «надо же»? На исправном летящем крейсере все системы должны быть исправны.

Она поднялась (или опустилась) на первую палубу, чтобы начать осмотр с нее.

– Дверь! – дверь снова открылась и Евгения увидела перед собой несколько неровных коридоров, расходящихся под разными углами. Коридоры впадали в небольшой зал, начисто лишенный мебели. В воздухе, прямо посреди зала висела, шевеля лапами и хвостом, огромная мышь. Мышь была размером с дога, примерно.

– Ну, ты еще кто такая? – спросила Евгения, держа наготове парализатор.

Парализатор действовал мгновенно и эффективно, но лишь на небольшом расстоянии, до двадцати метров. Мышь задергалась сильнее – она не умела справляться с невесомостью и была совершенно беспомощна сейчас. Ее глаза смотрели на парализатор со вполне человеческим ужасом – так, будто она знала назначение прибора.

– Хорошо, я тебе помогу, – Евгения зашла со стороны хвоста (на всякий случай) и подтолкнула мышь к стене. Та медленно поплыла, царапнула длинными когтями о мягкую обшивку и поползла в угол. В углу была дыра – видимо, норка.

Затем Евгения включила тепловой сканер и стала просматривать все комнаты, не заходя в них. В комнатах не было ничего живого. Правда, работали некоторые механизмы и несколько раз встречались исполинские мыши. Больше никого, а с мышами можно как-то справиться.

Она проверила вторую и третью палубы, с тем же результатом. Четвертая палуба, боевая, была наглухо запечатана, но сканер показывал постоянное движение за стеной. Евгения помнила об оживших механизмах; она решила пока не заходить на четвертую.

Программа действий была проста. Первое: найти небольшой челнок, которым может управлять один человек, и обеспечить себе отступление. Затем организовать взрыв крейсера. Но прежде всего нужно связаться с Хлопушкой. Она зашла в переговорный центр. Дверь, за которой были переговорные места, не захотела открываться по команде ее голоса. Евгения повторила команду. Дверь осталась неподвижной.

– Если ты не откроешься сейчас, я разнесу тебя в щепки, – сказала Евгения.

Дверь помедлила и открылась. Евгения оторвала кусок трубы и заблокировала дверь – слишком уж острыми были ее створки. Дверь сразу задергалась, но освободиться не сумела.

– Это тебе урок, – сказала Евгения, – слушайся человека, если не хочешь неприятностей.

Она села в кресло и надела наушники. Набрала код. Передатчик молчал.

– Сейчас я тебя разобью о стену, – сказала Евгения, стараясь придать своему обычно спокойному голосу интонацию угрозы, – считаю до трех.

Передатчик включился. Ага, боишься.

– Алло, это вы, ребята? Джулия? Да, я внутри. Были небольшие неприятности при проникновении. Да, пришлось уничтожить нескольких роботов. Их там хоть пруд пруди. Нет, про пруд, это такая поговорка. Много их там, просто. Да, возвращаться придется уже не на «Жене». Ну что ты спрашиваешь, конечно жаль!

На Жене я ведь выступала в двадцать шестом. Помнишь? Ты тоже там была. Да нет, точно была, я помню. Передавай всем привет. Тут у меня? Ага, интересно.

Тут, оказывается, мыши. Что? Да, мыши. Большие, килограмм на пятьдесят или на семьдесят. С виду безобидные. Им трудно двигаться в невесомости. Конечно не включу, я еще не сошла с ума. Они тут понаргызли себе нор и чувствуют себя как в головке сыра. Большие мыши – это похоже на больших кузнечиков, замечаешь?

То-то же. Все начинает складываться в картинку. Да, и живых механизмов полно.

Они все живые. И все одинаковы по характеру: подлые и трусливые. Один только лифт возил меня без пререканий. Да, они понимают с голоса, но слушаются не команд, а угроз. Как это тебе нравится? Тут неподалеку дверь, она нас как раз слышит – вначале не открывалась, а потом собралась меня раздавить створками. Но я ей объяснила кто здесь главный. На четвертой палубе большое движение. Думаю, там уйма всяких боевых машин, но они заперты. Да, о чем ты спрашиваешь, я не стану туда заходить. Аварийные челноки должны быть на всех палубах. Вот-вот.

Здешние механизмы для меня не подойдут, у них слишком плохой характер, поэтому таймер и взрыватель у меня свои. Да, догадалась. Еще на Бэте догадалась.

Помнишь, как те две железяки приехали с нами ругаться? Они наверняка были с крейсера. Да, еще слегка осмотрюсь, и начинаю. Может быть, найду что-то полезное. Поцелуй Анжела. Нет, не от меня, от себя. Конец связи.

Она отложила наушники и задумалась. Потом связалась с банком данных и просмотрела каталог. Вот это интересно – личный дневник. Именно последние дни.

Стоит посмотреть.

На экране появилось лицо человека средних лет, длинноволосого, с сединой (седина как раз начала входить в моду на Земле, значит, этот из недавних переселенцев – неплохо, у свежего человека свежий взгляд на вещи)

– Говори! – приказала она.

Лицо на экране ожило и заговорило.