Текст книги "Следы трав индейских"

Автор книги: Сергей Мейен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Если возраст корвунчанской флоры действительно частично: пермский, то и эта флора может быть включена в число предшественников мезозоя. Впрочем, возможно, что Сибирь была не первичным, а вторичным центром расселения мезозойских растений, как бы временным лагерем в середине маршрута. На это предположение наводят, во-первых, все те же пельтаспермовые, которые появились в Субангарской области намного раньше, чем в Сибири, а во-вторых, почти полное отсутствие преемственности корвунчанской флоры и ее предшественницы в самой Сибири.

Я вообще склонен думать, что смена палеозойских флор на мезозойские происходила на фоне расширявшейся миграции растений, ранее сидевших по своим областям. Еще в середине перми началось оживленное движение по периферии Ангариды вдоль Субангарской области. В начале поздней перми тронулись в путь катазиатские растения, из Китая покатились на запад, добрались до Турции, Ирака и, видимо, пошли еще дальше. В самом конце перми (если раннекорвунчанская флора еще относится к перми) началось заселение Сибири новой флорой, пришедшей на смену кордаитам.

В триасе этот процесс продолжался. В раннем триасе чуть ли не по всему миру распространились своеобразные плауновидные плевромейи, сначала описанные в Европе, а потом в окрестностях Рыбинска, на Мангышлаке, в Приморье, на северо-востоке СССР. Недавно Г. Н. Садовников нашел огромные скопления их остатков на восточном Таймыре. Близкие растения найдены в Средней Сибири, Индии и Австралии. Где они появились, мы не знаем. Возможно, что их родиной была опять же Западная Ангарида, где в верхней перми встречаются похожие плауновидные.

Необычайно широкое распространение плевромей лучше, чем что-либо иное, подчеркивает процесс разложения, распада флористических областей, сложившихся в позднем палеозое. Некоторые фитогеографические рубежи продолжали существовать и позлее, но теперь они не охранялись так строго, как раньше. Трудно сказать, привело ли исчезновение преград между областями к ломке местных флор из-за многочисленных пришельцев, или общее изменение палеогеографической обстановки привело как к ломке преград, так и к изменению флор. Где здесь причины, где следствия, мы пока не знаем, да и сама эпоха смены палеозойских флор на мезозойские изучена еще очень плохо. Здесь обширное поле деятельности не только для палеоботаников, но и для стратиграфов. Сопоставление разрезов пограничных отложений между пермью и триасом еще остается весьма дискуссионным. Без этого трудно расшифровать все случившееся на рубеже палеозоя и мезозоя,

В заключение остановлюсь на одном методическом вопросе. Граница перми и триаса давно привлекает внимание палеонтологов. Связанная с ней смена органического мира долго считалась внезапной и повсеместной. Найти земное объяснение столь крупным переменам казалось невозможным, и на ум стали приходить космические причины, например взрыв по соседству с Солнечной системой какой-то сверхновой звезды. Ее жесткая радиация, дескать, уничтожила палеозойский органический мир и пощадила лишь некоторых счастливцев, потомки которых и заселили мезозойские моря и континенты.

Я не собираюсь оспаривать эту и подобные гипотезы. Просто они кажутся мне неинтересными. Неизвестно, что надо делать, чтобы их опровергать или доказывать. Никто не знает, взрывались ли сверхновые в окрестностях Солнечной системы, а если да, то как они могли влиять на земную жизнь. Критики гипотезы о взрыве сверхновой уже указывали, что кратковременная радиация не могла породить многоступенчатую смену органического мира на границе перми и триаса, где разные группы животных и растений меняются в сложной и пока плохо расшифрованной очередности. И не только в этом дело. Думается, что к помощи сверхновой звезды надо обращаться не тогда, когда мы лишь начинаем разбираться с последовательностью событий, а позже – когда последовательность восстановлена, положена на хороший палеогеографический фон, когда мы восстановили смену экосистем и увидели, что все происходило вопреки привычным земным причинам. Последним убежищем и будет взрыв сверхновой. Сейчас же это то, что наши мудрые предки назвали asylum ignorantiae – убежищем невежества, к которому, как сказано в Логическом словаре Н. И. Кондакова, «прибегают, поскольку ленятся или не хотят глубже исследовать спорный вопрос».

Путей для исследований отнюдь не мало, и, уж конечно, они не исчерпаны. Смену морских фаун на границе перми и триаса связывали с перестройкой экосистем, вызванной обширными регрессиями морей, уходом их с континентов и осушением шельфов (так считал, например, наш видный палеонтолог В. Е. Руженцев). В случае наземного органического мира можно тщательно изучить связь миграций флор и фаун с перестройкой физико-географических барьеров. Словом, надо еще много потрудиться, чтобы отчаяться в отыскании земных причин и удариться в абстрактные космические домыслы.

Глава VIII
«ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ ТАЙНА»

Я не знаю, все ли области науки доступны для популяризации. Наверное, не все. Иногда мне кажется, что и популяризация палеоботаники – дело безнадежное. О чем бы ни повел палеоботаник речь, ему придется так или иначе употреблять множество слов, незнакомых широкой публике. Чем-то их заменить невозможно, а без них совершенно немыслимо рассказать о самом важном и действительно интересном. Короче говоря, чтобы читать популярную книгу по палеоботанике, надо освоить некий новый язык со словами «спорангий», «птеридоспермы», «карбон», «Гондвана». У кого хватит терпения все это держать в голове?

Все же я взялся за эту книгу и вот подбираюсь к ее концу. Меня ободряет то, что среди ее читателей будет достаточное количество географов, геологов и ботаников, а среди них и те, кто интересуется ископаемыми растениями, но не в силах следить за огромной палеоботанической литературой. Полагаю, что та глава геологической летописи, о которой сейчас пойдет речь, интересует ботаников больше всего. Я собираюсь говорить о происхождении и расселении покрытосеменных, или цветковых.

Для человека, неплохо знакомого с палеоботаническими документами, происхождение покрытосеменных не составляет какой-то экстраординарной проблемы. Да, мы не знаем их предков и не знаем, как они возникли. Что ж из того, что в этом особенного? Много ли крупных групп растений, происхождение которых известно? Если отвечать честно и не выдавать шаткие и валкие домыслы за хорошо обоснованные гипотезы, то таких групп не окажется вовсе. Что мы знаем о происхождении цикадовых, гинкговых, хвойных (и вообще голосеменных), папоротников, членистостебельных, мхов, разных групп водорослей? А почти ничего не знаем.

И все же ситуация с покрытосеменными несколько особая. Это самая крупная группа современных растений. О значении покрытосеменных для человечества нет нужды говорить. Покрытосеменные – это хлеб, овощи, фрукты, топливо, строительная древесина, цветы на окнах и в цветочных магазинах, лекарства в аптеках. Классификация покрытосеменных – не отвлеченная научная проблема. Разобраться же в предложенных классификациях и отобрать наиболее удачную и практически наиболее удобную без понимания эволюции всей группы почти невозможно.

Поразительно разнообразие покрытосеменных. Достаточно вспомнить ряску и дуб, пшеницу и кактус. Много ли общего между прекрасным цветком магнолии и скромным ржаным колосом? Откуда взялось это невероятное разнообразие, как понять его? Все это волнует ботаников уже несколько столетий. С тех пор как в ботанику и биологию вообще проник исторический метод исследования, возникла, да так и не исчезла проблема происхождения покрытосеменных. Быстрое появление покрытосеменных в недавние геологические эпохи еще Ч. Дарвин назвал «отвратительной тайной» – abominable mistery. Замечу, что прилагательное abominable в толковом словаре еще поясняется словами «противная» и «ненавистная».

Ситуация и в самом деле какая-то противная. Представим себе, что некто хвалится познаниями в радиотехнике. Его просят починить что-то совсем обычное – радиоприемник или телевизор, и оказывается, что в них-то он ничего не понимает. С историческим методом в ботанике получается примерно то же. Сказано немало высокопарных слов об огромном значении историзма в систематике и морфологии растений, но мы все еще бессильны расшифровать происхождение и эволюцию самых распространенных высших растений.

Впрочем, словам Дарвина уже сто лет (он их написал в письме ботанику Дж. Д. Гукеру в 1879 г.). Может быть, с тех пор все изменилось? Многие ботаники оптимистически скажут, что изменилось немало и что мы сейчас гораздо лучше представляем себе и предков, и эволюционные пути покрытосеменных. Кто-то, может быть, расскажет про новейшие гипотезы. Некоторым из них посвящены толстенные книги. Кто-то напомнит об огромной литературе из тысяч статей и монографий на эту тему. Если продуктивность научной работы исчислять количеством и объемом опубликованных работ, то прогресс действительно будет потрясающим. Однако потрясение от прогресса мгновенно улетучится, как только мы начнем знакомиться с выводами, к которым приходят исследователи. Разнобой взглядов потрясет читателя гораздо больше, чем любой из выводов.

Я не собираюсь утверждать, что мы так и остались на уровне незнания столетней давности. Наши знания с тех пор изрядно увеличились. Ботаники несравненно лучше знают теперь строение и функционирование покрытосеменных, их образ жизни и распределение по лику планеты. Выдвинуты некоторые весьма правдоподобные гипотезы о том, какие могли существовать филогенетические отношения между отдельными родами, семействами и порядками. Что же касается самого важного – исторического отношения крупных групп покрытосеменных, то здесь прогресс ничтожен. Активность исследователей в отношении всех важнейших вопросов больше напоминает не организованное шествие, а толчею в магазине. К какому-то прилавку вдруг выстраивается огромная очередь. Выстояв несколько часов за дефицитным товаром, люди с удивлением узнают, что стояли зря: товара нет и не будет, а продают какую-то чепуху. В начале 50-х годов были описаны органы размножения глоссоптерид из гондванской флоры Южной Африки. Прямо в основании листа на ножке сидят овальные органы, в которых, как показалось сначала, мужские спорангии сочетаются с семенами. Обоеполые цветки – характернейшая черта покрытосеменных. Органы размножения глоссоптерид – тоже обоеполые, что большая редкость среди голосеменных. Читатель, может быть, помнит, что глоссоптериевые листья имеют сетчатое жилкование, и в этом отношении они, стало быть, тоже похожи на листья покрытосеменных. Родилась надежда, что именно гондванские глоссоптериевые – то недостающее звено в филогении, которое связывает голосеменных с покрытосеменными.

Статья была опубликована в одном из наиболее авторитетных палеонтологических журналов. Главный редактор журнала понимал возможный резонанс сообщения. Поэтому рукопись статьи была показана нескольким видным палеоботаникам. Их комментарии были опубликованы вместе со статьей. Мнение было, почти единодушным: доказательств, что у глоссоптерид действительно были обоеполые органы размножения, не представлено. Материал, который описан и изображен, слишком плохой сохранности. Общая структура органов размножения непонятна. Особенно сомнительны те структуры, которые были приняты за мужские спорангии. Словом, критика была не просто резкой, а почти уничтожающей и… бесполезной. Доверчивых и не слишком внимательных читателей оказалось немало. Гипотетические интерпретации стали широко известны, а предостережения палеоботаников прошли незамеченными. В ботанической литературе появились статьи, где глоссоптериды прямо назывались предками покрытосеменных, а Гондвана – их родиной.

Поразительные вещи происходят порой в науке. Я готов всерьез отстаивать взгляд, что механизм возникновения и распространения многих научных убеждений не многим отличается от того, что происходит со сплетнями. Кто-то что-то видел или читал, толком не разобрался, заявил во всеуслышание. Ему сразу возразили, все сказанное убедительно опровергли, а присутствовавшие чего-то недослышали. Вот и поползли пустые и досадные разговоры.

Рис. 21. Глоссоптериевый женский орган размножения, как его представила Э. Пламстед (наверху), по современной реконструкции Т. Делевориаса и Р. Гулда (внизу)

Я не хочу винить кого-то в публикации статьи. В общем была соблюдена осторожность и в выводах, и в частных интерпретациях образцов. Некоторые наблюдения были действительно интересными. Например, было очевидно, что найдены какие-то органы размножения, и они в самом деле прикреплялись к основанию листа. На некоторых образцах были хорошо видны семена. Ограничиться бы этими сообщениями, и все было бы хорошо. Впрочем, теперь поздно давать советы «задним числом».

За прошедшие с тех пор годы число находок глоссоптериевых органов размножения сильно увеличилось (рис. 21). Недавно нашли их полностью минерализованными, так что можно рассмотреть каждую клетку. От прежних интерпретаций давно ничего не осталось. Никаких обоеполых органов размножения у глоссоптериевых не было. Мы знаем, какие у них были семена и мужские спорангии и как они сидели. На сплетню, которая давно гуляет по свету, все это не повлияло.

В статье, вышедшей в 70-х годах, когда ошибка была давно ясна, читаем: «Glossopteridales, по мнению всех исследователей, хотя и не являются прямыми предками покрытосеменных или, во всяком случае, не всех покрытосеменных, но очень близки к ним». В этой цитате выражение «по мнению всех исследователей» подобно словам «все говорят» в каждой порядочной сплетне.

Проблема происхождения покрытосеменных знает немало слухов. В 50-х годах появилось сообщение, что в каменноугольных отложениях нашли пыльцу покрытосеменных. Это были любопытные оболочки почти квадратного очертания с ясными порами по углам. Сходство с пыльцой действительно было. Палинологи быстро выпустили воздух из раздувшейся сенсации. Оказалось, что эти оболочки принадлежат каким-то морским водорослям. И все же несколько лет назад один видный ботаник подошел ко мне во время перерыва совещания и спросил, какие есть новости о пыльце покрытосеменных в карбоне. Слух оказался живучим.

В 1955 г. М. Ф. Нейбург описала странное растение, найденное Е. С. Рассказовой в пермских отложениях Печорского бассейна (фиг. XIII, XIV). На оси сидят мясистые конусовидные органы, несущие на конце щетку булавовидных придатков. Между придатками Нейбург нашла еще не опавшее семя. Видимо, статья Пламстед, вышедшая незадолго до этого, повлияла на интерпретацию печорского растения (Нейбург назвала его «войновския»). Почему-то Нейбург решила, что булавовидные придатки – мужские спорангии, а значит, войновския – обоеполый орган размножения. И опять в литературе заговорили о том, что найден возможный предок покрытосеменных.

Я принимал на веру вывод Нейбург о строении войновскии, пока известный английский палеоботаник Т. М. Гаррис не стал меня с пристрастием допрашивать, какие есть доказательства, что булавовидные придатки действительно мужские спорангии. Я ничего не мог ответить. Просто так считала Нейбург. Все же пришлось войновскией заняться более обстоятельно. Оказалось, что Гаррис спрашивал не зря. В булавовидных придатках ничего общего со спорангиями не оказалось. Это были всего лишь видоизмененные чешуи, сидевшие между семенами. Такие чешуи известны у многих голосеменных.

Подобные совершенно явные недоразумения составляют значительную, но не львиную долю литературы по происхождению и расселению покрытосеменных. Больше всего в ней работ, где исследователи пытаются понять случившееся в далеком прошлом, глядя на современный растительный мир. Они изучают современные цветки и пытаются понять, как эволюционировали их части, как произошли плодолистики, тычинки, венчик. Наблюдая современные жизненные формы, они спорят о том, с деревьев или трав началась эволюция покрытосеменных. Обсуждается, какими были листья первых покрытосеменных – цельными, как у лавра, или расчлененными, как у винограда. По тому, как расселены ныне по поверхности Земли разные группы покрытосеменных, ботаники пытаются расшифровать их центры происхождения и пути расселения.

Палеоботанические материалы в этой литературе фигурируют лишь от случая к случаю. Пусть не сердятся на меня ботаники, если я скажу, что поверить в выводы, которые они делают, в большинстве случаев невозможно. Причина моего неверия очень простая. Как правило, выводы о филогении, сделанные по разным признакам, вступают в противоречие. Скажем, среди ботаников популярна идея, что травянистые формы происходят от древесных, что цветки с большим числом плодолистиков, тычинок и лепестков дали начало цветкам с малым числом частей, что пыльца с тремя бороздами примитивнее многобороздной и т. д. Если попытаться расположить в филогенетической последовательности конкретные роды или семейства, то окажется, что разные свидетели примитивности и прогрессивности дают несогласованные показания. Складывающиеся ряды форм можно «читать» филогенетически по-разному. Такого, чтобы показания всех признаков совпали, не случается почти никогда. (Слово «почти» я вставил из осторожности. Думаю, что без него можно и обойтись.)

В новейших сводках по филогении покрытосеменных самыми примитивными считают растения, приближающиеся по общему облику к современным магнолиевым. Порядок магнолиевых стоит у корня филогенетического древа, ветви которого составляют все прочие порядки числом около сотни. Покопавшись в литературе, можно найти и другие мнения. Некоторые ботаники считают, что из магнолиевых нельзя вывести однодольных, что крупные одиночные цветки, не собранные в соцветия, признак не примитивности, а прогрессивности. Указывают, что по биохимическим признакам магнолиевые – весьма высокоразвитая, а отнюдь не примитивная группа. Правда, другие биохимики с этим не соглашаются.

Что делать при таких разнотолкованиях? Как убедиться, кто прав и кто не прав? Ботаники ищут выхода из противоречий в расширении круга анализируемых признаков. К сожалению, увеличение числа признаков ведет лишь к умножению противоречий. Новые признаки не согласуются друг с другом и со старыми. Я не буду вдаваться в теоретические рассуждения, как быть в подобных случаях, как разрешать филогенетические противоречия. Кое-что на этот счет сказано в следующей главе. Сейчас лишь замечу, что решение филогенетических проблем без обращения к палеонтологической летописи, по-видимому, принципиально невозможно.

В ботанической литературе широко распространено мнение о чрезвычайной неполноте палеонтологической летописи. Поэтому, дескать, ископаемые растения – разрозненные и мало о чем говорящие документы. В одной из сводок по эволюции и классификации покрытосеменных так и написано, что геологическая летопись, польза которой «весьма ограничена для прояснения родственных отношений между разными группами покрытосеменных, не более полезна в выявлении их предка».

В тех палеоботанических примерах, с которыми мы уже познакомились в этой главе, роль палеоботаники действительно довольно неприглядна. Скорее она была источником путаницы, а не знания. К счастью, не все палеоботанические материалы того же достоинства. Палеоботаника сейчас располагает очень интересными фактами, которые, правда, не всегда известны ботаникам. Особенно важные сведения были получены в последние 10–15 лет. Почему-то скорость их распространения куда более скромна, чем скорость сообщений об обоеполых органах размножения глоссоптериевых и войновский.

Думаю, что причина этого прежде всего в том, что новые данные плохо согласуются с наиболее признанными убеждениями. Они заставляют пересмотреть всю систему взглядов на происхождение и расселение покрытосеменных, Я недаром выделил разрядкой слово «система». Проблема происхождения и расселения покрытосеменных – сложное событие. Для его реконструкции надо учитывать широкий круг фактов, доставляемых не только ботаникой и палеоботаникой, но и науками о Земле – стратиграфией, палеогеографией, тектоникой, геохимией и др. Пренебрежение этими фактами может направить все исследование по неверному руслу.

В 1927 г. в Москве вышла книга М. И. Голенкина «Победители в борьбе за существование». Потом она дважды переиздавалась, что редко случается в научной литературе. В этой книге большое внимание было уделено распространению покрытосеменных в середине мелового периода. Еще в прошлом веке было замечено, что количество листьев покрытосеменных в верхнемеловых отложениях значительно больше, чем в нижнемеловых. Некоторые верхнемеловые захоронения растений иногда почти лишены других растительных остатков, а отпечатки покрытосеменных образуют листовые кровли. В нижнемеловых отложениях эти отпечатки встречаются, но гораздо реже. Внезапное увеличение остатков покрытосеменных в середине мела и породило ту «отвратительную тайну», о которой писал Дарвин в письме Гукеру.

В гипотезах, объяснявших этот факт, никогда не было недостатка. Большей частью они исчезали столь же незаметно, как и появлялись. Гипотезе Голенкина повезло гораздо больше. Ее сразу заметили, и ее сторонников немало до сих пор. Сочувственное изложение идей Голенкина можно найти даже в учебниках.

Голенкин предположил, что покрытосеменные стали «победителями в борьбе за существование» по нескольким причинам, как зависящим, так и не зависящим от них самих. Одним из решающих преимуществ покрытосеменных перед голосеменными и споровыми, населявшими сушу до позднего мела, Голенкин считал способность выносить яркий солнечный свет и сухость воздуха. Эти преимущества не имели большого значения до определенного момента. Раз покрытосеменные появились еще в раннем мелу и особенно не выделялись, а потом внезапно распространились по всей Земле, значит, им что-то помогло. Не могли же частные и местные факторы сработать сильно и одновременно по всей Земле!

Опираясь на некоторые косвенные соображения, Голенкин предположил, что до середины мела Земля была укутана плотными облаками, так что солнечные лучи редко пробивались к земной поверхности. В этой обстановке и появились первые покрытосеменные. Тогда они не имели серьезных преимуществ перед тенелюбивыми и влаголюбивыми голосеменными и споровыми растениями. В середине мела по каким-то космическим причинам облачный покров планеты сильно поредел. Яркие солнечные лучи хлынули на Землю. Вместе с освещенностью возросла и сухость климата. Большинство споровых и голосеменных растений, господствовавших до этого, не смогли приспособиться к революции климата и света. Они вымерли и освободили жизненное пространство покрытосеменным, «детям солнца».

Я не проводил специальных изысканий, чтобы выяснить, насколько заинтересовала гипотеза Голенкина палеоботаников. Может быть, кто-нибудь и высказывался о ней с сочувствием. Во всяком случае это не было правилом. Показательно, что в капитальной сводке А. Н. Криштофовича «Палеоботаника», вышедшей посмертным изданием в 1957 г., книга Голенкина упоминается в списке литературы, а в главе о меловых флорах о его гипотезе не говорится ни слова. Разумеется, отсутствие ссылок можно объяснять по-разному. Бывает ведь и заговор молчания против выдающейся идеи. Я с трудом верю, что в случае гипотезы Голенкина было умышленное игнорирование. Просто она не заинтересовала профессионалов-палеоботаников. О ней все знают и остаются равнодушными. Еще меньше ее популярность за рубежом.

Популярность гипотезы Голенкина поддерживается преимущественно в ботанических кругах, но я ни разу не видел, чтобы ее анализ сопровождался внимательным отношением к материалам исторической геологии. Рассматриваются покрытосеменные вообще, говорится о меловом периоде в масштабе всей Земли. Нет ни рассмотрения конкретных, известных палеоботаникам меловых флор, ничего не говорится об условиях их существования, как они видятся специалистам.

При том равнодушии, которое выказывают палеоботаники к гипотезе Голенкина, может быть, и неуместно много о ней говорить. Все же я решил разобрать ее более подробно, поскольку она показательна с методологической точки зрения. При этом я вовсе не ставлю в вину Голенкину незнание фактов, ставших известными позднее. Такого упрека заслуживают лишь те, кто поддерживает идею Голенкина до сих пор.

Главный дефект гипотезы Голенкина в том, что она приписывает всему миру то, что характерно только для Европы. За ее пределами события в середине мела выглядят иначе. В некоторых местах листовые кровли с покрытосеменными встречаются в верхних горизонтах нижнего мела. В других местах Земли, наоборот, покрытосеменные преобладают в захоронениях только в верхних горизонтах верхнего мела, а до этого главную роль играют хвойные.

Сейчас, когда стратиграфия меловых отложений стала достаточно детальной и поэтому датировки толщ с растительными остатками приобрели определенность, картина расселения покрытосеменных представилась совсем иной, чем в 20-х годах. Если опираться не только на отпечатки листьев, но и на остатки пыльцы покрытосеменных, то картина получится еще менее драматичной. В некоторых районах количество покрытосеменных действительно резко увеличивается на определенном уровне, но в разных районах соответствующие рубежи оказываются приуроченными к разным интервалам мелового периода.

Судя по длительности эпох мелового периода, процесс завоевания суши покрытосеменными затянулся на многие миллионы лет. Не будем забывать и о том, что до сих пор самые распространенные деревья на Земле – сосна и ель, т. е. голосеменные, а не покрытосеменные растения. Таким образом, разрушен главный компонент прежних взглядов – внезапность и одновременность победы покрытосеменных по всей Земле. Даже в масштабах геологического времени его нельзя считать быстрым. Палеоботаники давно отметили, что флоры в каждом регионе меняются как бы толчками. На большом участке геологического разреза мы наблюдаем примерно одного типа флору, затем на коротком отрезке состав флоры меняется, и снова наступает период спокойствия. Масштабы перемен могут быть различными. Иногда флоры меняются быстро и почти целиком, так что между старой и новой флорами не остается общих видов. В этом отношении флористические границы внутри мела, на которых в том или ином месте Земли покрытосеменные вытеснили предшественников, ничем не отличаются от прочих флористических границ. С некоторыми мы сталкивались в прошлых главах.

Поставив меловые события в один ряд с другими флористическими событиями в истории Земли, мы должны, как мне кажется, не подбирать каждой границе в каждом районе особое объяснение и уж тем более не спешить за помощью к космическим причинам, а попытаться понять общие причины, приводящие к сменам флор. Думаю, что в случае расселения покрытосеменных сработали обычные земные механизмы: перестройки барьеров, смена миграционных маршрутов, климатические перемены и пр.

Меловой период богат крупными событиями в истории лика Земли. Еще в конце юры произошел раскол Гондваны на две части. Западная Гондвана, охватывающая Африку и Южную Америку, отделилась от Восточной Гондваны (Индии, Австралии и Антарктиды). Примерно на рубеже юры и мела, как полагают некоторые тектонисты, Индия стала отходить от Антарктиды. В первой половине мела распад Гондваны продолжался, Очередь дошла до Западной Гондваны, которая стала делиться на Южную Америку и Африку (рис. 22). Этот процесс подробно прослежен по меловым отложениям, сохранившимся в приатлантических частях обоих материков (об этом рассказывалось в главе VI). В позднем мелу образовался Протоатлантический океан. Чем дальше, тем больше хирел великий средиземноморский океан Тетис. Индия отделилась от Мадагаскара и отправилась на север, чтобы войти в новый материк – Евразию. В конце мела Индия уже лежала в тропиках. Антарктида, наоборот, поехала на юг, и ее климат становился все холоднее.

Рис. 22. Взаимное положение Южной Америки и Африки в раннем мелу (К), середине палеогена (раннем эоцене – EI), начале неогена (раннем миоцене – Ml) и сейчас (в голоцене – Н) по реконструкции Т. ван Анделя, Д. Тиде, Д. Г. Скле Итеру и В. В. Хэю

Может быть, я слишком уверенно расписываю все эти события. В истории гондванских материков и в маршрутах их путешествий (если вообще их допускать) еще немало неясного. Пусть не описанные события, а другие, тоже достаточно крупные, все же так или иначе происходили на Земле в меловое время. С тем, что в мелу происходили серьезные палеогеографические перестройки, никто спорить не будет. И при фиксистском, и при мобилистском прочтении истории приходится допускать, что в это время перестраивалась вся система циркуляции водных, а с ними и атмосферных масс. Должны были меняться и ландшафты, особенно если материкам приходилось ползти поперек параллелей. Ломались зоны растительности, а с ними и экосистемы.

Все эти события отнюдь не были катастрофическими, хотя в отдельных регионах перестройки совершались быстро. Желающие могут пофантазировать, как в обстановке смуты и ломки экосистем покрытосеменные подняли головы, стали одолевать соперников – споровых и голосеменных – и вытесняли их из ландшафтов.

Я не берусь сам рассуждать на эти темы, поскольку мы знаем еще слишком мало. И вообще сейчас здесь надо поменьше рассуждать, а более тщательно собирать и анализировать сохранившиеся документы. Сведения об ископаемых флорах по всем видам растительных остатков, особенно по пыльце и спорам, надо связать с конкретным палеогеографическим фоном, составлять подробные палеофлористические карты, много карт, для всех районов, где сохранились подходящие отложения. Такие исследования ведутся, хотя и в ограниченном масштабе. До последнего времени большая часть карт использовала фиксистские реконструкции палеогеографического фона. Теперь надо на все посмотреть и с мобилистских позиций. В отношении покрытосеменных такую попытку недавно сделали американские исследователи ботаник Р. Рейвн и палеоботаник Д. Аксельрод (он, если помнит читатель, когда-то резко протестовал против мобилистских идей).

Задача реконструкции меловых событий в растительном покрове Земли осложняется тем, что приходится опираться на палеогеографические реконструкции, которые сами зависят от интерпретации палеоботанических данных. Достоверность схемы расположения континентов подлежит палеоботаническому экзамену. Геологические и палеоботанические (и вообще палеонтологические) данные еще предстоит свести в единую непротиворечивую систему. Только тогда можно будет более уверенно судить о том, где были центры формирования отдельных групп покрытосеменных, как и когда шло их расселение. Не выполнив этой работы хотя бы начерно и не построив палеофлористических карт всего мира хотя бы для каждого века мелового периода (таких карт пока нет), нет смысла увлекаться гипотезами о конкретных причинах того, что произошло в растительном покрове Земли в те далекие времена.