Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

КАК ПОДАРИЛИ ИНИЦИАТИВУ

Поправлюсь, нельзя отдать то, чего нет. Справедливости ради признаем, что инициативой русское командование не владело в Черноморском регионе с 1854 г. до 1856 г. ни разу, о чем мы уже говорили и скажем еще не раз. И все же, чтобы понять, почему союзникам с такой легкостью удалось изначально взять и окончательно удерживать в своих руках стратегическую инициативу, остановимся на происходившем более подробно.

В целях захвата господства на морском театре военных действий и для того, чтобы создать условия для успешной высадки на побережье, союзниками был проведен ряд локальных операций. Это делалось в соответствии с военной доктриной того времени, обязательным условием которой было господство на море (примерно, как и в настоящее время, обязательным условием для десантной операции является достижение господства в воздухе). Войдя в Черное море и изменив баланс сил, союзники получили такую возможность и полностью ее использовали. «…В то время наступавшие западные державы господствовали на море и могли пользоваться всеми вытекавшими отсюда преимуществами».^{251}

То, что союзники без особого труда завоевали Черное море, длительное время было белым пятном русской, а потом и советской войной истории. Об этом предпочитали не говорить. Действительно, нужно было иметь какое-то особое военное «дарование», чтобы так, без особого труда, отдать неприятелю стратегическую инициативу.

Но помнили об этом всегда и, к счастью, сейчас к этому относятся трезво. Современный российский военно-морской историк, капитан 1-го ранга В.Д. Доценко в своем комментарии к книге «Влияние морской силы на историю» А. Мэхэна дает убедительное объяснение этому. Признаемся, что с его доводами трудно не согласиться.

«Мэхэн призывал творчески подходить к решению проблем военно-морского искусства и мыслить стратегически. Но поскольку он был «буржуазным» автором, его мысли оказались чуждыми советской идеологии. Многие важные положения военно-морского искусства, разработанные Мэхэном, отвергались, хотя впоследствии они подтверждались на собственном опыте. Например, рассуждения теоретика о господстве на море и особенно о способах его достижения признавались антинаучными и враждебными для советской военно-морской науки. В ходе русско-турецкой войны (1828–1829 гг.) с целью достижения господства на Черном море адмирал А.С. Грейг блокировал турецкий флот в Босфоре, а вице-адмирал Л.П. Гейден – со стороны Средиземного. Заблокировав Босфор и Дарданеллы, российский флот не позволил противнику производить воинские и экономические перевозки, а также поддержал действия приморских группировок своих сухопутных войск, чем обеспечил достижение стратегических целей. В Крымской войне (1853–1856 гг.) российский Черноморский флот не боролся с противником, который без труда стал господствовать на Черном море. У русских не нашлось флотоводцев и полководцев, мысливших стратегическими категориями, что привело к пассивности флота, а затем и к его самоуничтожению».^{252}

Моральный удар после высадки союзников и последовавшего военного поражения на своей земле был такой силы, что отныне русское командование на Черном море вплоть до 1914 г. всегда считалось с возможностью десанта на своем побережье.^{253}

Союзники, убедив русское командование, что теперь они хозяева Черного моря, вскоре получили и подарок в виде прекращения русскими наступательных действий на суше. Например, Д.А. Столыпин считает, что наступательные действия Паскевича прекратились и война стала оборонительной после снятия осады Силистрии и отступления от Дуная.^{254} Но если Столыпин всего лишь маленький винтик большой войны, то давайте прислушаемся к мнению бесспорного военного авторитета – генерала Зайончковского, утверждавшего, что «…До снятия осады Силистрии инициатива действий принадлежала нам». Ну а что было после, мы в основном уже знаем.

В потере русскими стратегической инициативы свою роль сыграло и самоуспокоение, которое в равной мере оказалось присущим и главнокомандующему, и командованию Черноморским флотом. Даже не пристально глядя на события, можно обнаружить, что отмеченная в 1853 г. союзниками активная разведывательная работа русского флота в 1854 г. почти прекратилась. Эта ошибка Меншикова и Корнилова, которые должны были использовать все возможности для сбора сведений о неприятельском флоте, дорого им стоила.^{255} Невыученный урок Севастополя сказался через 50 лет в Порт-Артуре, когда флот до последней минуты не знал, будет ли война, а директивы сверху поддерживали в нем уверенность в возможности избежать ее.^{256}

Мы уже столько говорим об стратегической инициативе, ее значении и судьбе в 1853–1854 гг., что давайте попробуем сделать промежуточный вывод. Он не самый положительный для русской армии и флота. Но к нему склоняются многие из тех, кто сегодня занимается изучением военно-морской истории. Утверждение о невозможности Черноморского флота в 1854 г. сражаться с англо-французской эскадрой по причине отсутствия паровых двигателей на кораблях – не более чем порождение пропаганды, имеющее целью задним числом оправдать действия русского командования. Никто не говорит, что русским было бы легко (а когда им было легко?), но реальные шансы разгромить эту первую эскадру у русского Черноморского флота были. А потом (в случае успеха) все зависело от дальнейшего поведения союзников. Хотя на конечную победу на море все равно рассчитывать было трудно…

А ведь по несчастливому стечению обстоятельств Черноморский флот почти проник к тайне будущей десантной операции в Крыму. В ночь на 7 августа 1854 г. русский пароход «Эльбрус» вышел из Севастополя к мысу Керемпе, но уже на следующий день на нем подошли к концу запасы угля и крейсерство завершилось захватом и сожжением купеческого брига вблизи Босфора. К досаде, русский крейсер не выявил сосредоточение большого количества транспортов в Варне и Балчике, которое как раз в это время там происходило.^{257}

РАЗВЕДКА

«…удобный во всех отношениях пункт высадки, но занятый неприятелем, теряет многие свои выгоды».

Генерал Н. Обручев, «Смешанные морские экспедиции». 1898 г.

РЕЙДЫ К БЕРЕГАМ КРЫМА

Весной 1854 г. решение о производстве атаки континентальной части Российской империи было окончательно принято почти одновременно в Париже и в Лондоне. 10 апреля 1854 г. лорд Раглан получил секретное письмо премьер-министра. В нем содержалось предписание проведения разведывательных мероприятий у побережья Крыма и особенно Севастопольской крепости. После этого предлагалось приступить к тщательной подготовке непосредственно десантной операции. Одновременно командующий английским экспедиционным корпусом получил дополнительную секретную инструкцию, окончательно прояснившую стратегическую цель будущей операции. Как предполагалось, «…никакой удар, который можно бы нанести по южной окраине Российской империи, не может сравниться по силе с взятием Севастополя. Излишне добавлять, что этим было бы достигнуто уничтожение русского флота…».

Союзники действовать начали сразу чрезвычайно активно, но без спешки и суматохи. Все свидетельствовало о тщательной подготовке.

Будущее не представляло собой особой тайны и для большей части офицеров союзных сил с каждым днем становилось очевидным, что «…объектом… будет высадка около Севастополя, затем осада и взятие Севастополя, – это было решено уже давно и в Париже и в Лондоне».^{258} И хотя тайное почти стало явным, режим сохранения конфиденциальности информации соблюдался союзным командованием неукоснительно. Для них жизненно необходимо было сохранять свои намерения в секрете до тех пор, пока основные силы не окажутся у побережья Крыма.

Но одного сохранения своей тайны было мало. Нужно было проникнуть в тайны противника. Для этого требовались в полном объеме проведенные разведывательные мероприятия. Планирование и разведка должны были сойтись в одной точке, согласованной по месту и времени: где и когда транспорты, прикрываемые военными кораблями, вывалят из своих трюмов и со своих палуб многотысячный десант.

Психологически необходимость детального планирования вызывалась необходимостью развеять сомнения некоторых, прежде всего английских командиров, считавших все задуманное гигантской авантюрой, в которую высшее военное руководство ввергает свои армию и флот в угоду политическим амбициям императора Наполеона III.^{259}

А думать было о чем. С районом высадки не было никакой ясности. Поэтому весной-летом 1854 г. союзники начали активную разведку побережья Крымского полуострова для выбора района предполагаемого десантирования экспедиционных сил. К этой задаче англичане и французы отнеслись с должными вниманием и обстоятельностью. В английском флоте всегда считали, что «время, затраченное на разведку – потеряно не зря». Подгоняло союзников и ожидание Парижем и Лондоном более активных действий.

Разведывательная операция началась задолго до Восточной войны. Материалы, относящиеся к 1851–1853 гг., свидетельствуют о значительном усилении разведывательной деятельности союзников на юге Европы. В частности, целый ряд донесений с Кавказа сообщает о «европейских путешественниках», которые в сопровождении горцев рассматривали в подзорные трубы русские укрепления с окружающих их высот. Это были английские и турецкие офицеры, стремившиеся уточнить все детали русской оборонительной линии Черноморского побережья. Английская военная разведка уже к 1850 г. провела снятие планов и нанесение на карту местонахождения всех русских укреплений Черноморской береговой линии. Вдобавок к этому пароходы береговой линии обслуживались английскими машинистами, на которых никак нельзя было положиться во время военных действий и которые, плавая ряд лет у кавказских берегов, немало потрудились в интересах английской военной разведки. Только в марте 1854 г. по настоятельному требованию адмирала Корнилова эти машинисты-механики были заменены русскими инженерами. Такое состояние морской обороны береговой линии свидетельствовало о военно-технической отсталости николаевской России, правительственный аппарат которой оставался глух ко всем разумным требованиям и предложениям, исходившим снизу. В частности, нельзя не отметить, что М.П. Лазарев еще в 40-х годах настаивал на увеличении числа паровых судов в Черноморском флоте и доказывал необходимость оснащения их более мощными трубочными котлами, предлагая начать изготавливать последние в России. В отличие от России у Великобритании были проблемы с информацией, добываемой военной разведкой.

40 лет, прошедшие после окончания наполеоновских войн, были временем упадка английской военной разведки. Буржуазия Англии – страны, превращавшейся в «промышленную мастерскую мира», не предполагала вести крупномасштабные войны в Европе. Не имелось даже карт вероятных театров военных действий. Во время Крымской войны в 1854 г. командующий британскими войсками, высадившимися в Крыму, лорд Раглан жаловался, что для него дорога на Севастополь была «такой же загадкой, как для Язона и аргонавтов две с половиной тысячи лет назад». Только в феврале 1855 г. был создан в военном министерстве топографический и статистический департамент, который занимался в основном картографией и лишь с 1871 г. стал получать донесения от военных атташе.^{260}

Но в отличие от французов, англичане не брезговали агентурой. Например, еще до войны в Керчи действовала несколько лет агентурная сеть английской разведки, охватившая своей деятельностью весь Крымский полуостров. Организовал ее британский консул Чарльз Каттлей, тайный резидент английской разведки, постоянно находившийся в Керчи. С объявлением войны его выслали из России, но дело было налажено и Каттлей руководил им из штаба британской армии в Балаклаве. Агентура его состояла в основном из местных торговцев.

У французов было немного лучше. Они давно занимались штабным шпионажем крымской территории. Слежка вокруг Севастополя и севастопольского рейда велась ими еще с конца 30-х и начала 40-х годов… Но в тоже время у них были проблемы с агентурной разведкой, так как по непонятным причинам после падения Наполеона во Франции к шпионам стали относиться с пренебрежением.^{261}

В штабах контингентов были сформированы разведочные комиссии, в задачу которых входили сбор, изучение, анализ информации и подготовка коллегиального решения о месте и времени высадки.

У французов в их состав вошли командир 1-й дивизии дивизионный генерал Канробер, полковник штаба главнокомандующего Трошю, полковник артиллерии Лебеф, подполковник инженерной службы Сабатье.

У англичан комиссию возглавлял командир Легкой дивизии генерал-лейтенант Джордж Браун, а в состав также вошли старшие офицеры штаба, артиллерии и инженерной службы.^{262}

Несомненно, это были одни из самых грамотных офицеров союзного контингента. И личности в их среде встречались весьма интересные.

Особенно выделялся полковник Трошю, будущий организатор обороны Парижа от прусских войск в 1871 г. Это была личность, способная принимать обоснованные решения, и авторитетный военный теоретик, известный своими трудами, в которых нещадно критиковались недостатки французской военной организации. «…Эта книга, и единственно она, сделала его самым популярным генералом в описываемое время…

…В военном обществе считался чуть ли не помешанным: он имел мужество красно написать книгу против императорского правительства, за что был обойден в производствах…».^{263}

Основным кораблем, выделенным адмиралом Эдмундом Лайонсом для разведки, стал быстроходный «Карадок» (водоизмещение 676 т, вооружение – 2 пушки на платформах). Выбор не случайный. «Карадок» – типичный пример разведывательного корабля. Его командир капитан 2-го ранга Дерриман и все офицеры не только были опытными моряками, но и прекрасно знали район плавания, тщательно изученный ими за время службы в качестве стационера[105]105
  Стационер (фр. stationnaire) – судно, постоянно находящееся на стоянке в каком-либо иностранном порту несущее сторожевую службу или полицейскую службу в портах колоний.


[Закрыть] британского посольства в Стамбуле,^{264}когда корабль выполнял исключительно задачи, связанные с разведкой и доставкой информации. Через 65 лет в Черном море «Карадок» появился вновь. Точнее, его преемник. И теперь это был крейсер союзников, а не врагов. В августе 1919 г. при высадке десанта армии генерала Врангеля у Одессы при бомбардировке сильно укрепленных позиций красных большую помощь оказал английский крейсер «Карадок».

Вспомогательным разведывательным кораблем стал выделенный от французского военного флота паровой корвет «Примоге».^{265}

Сезон разведки открылся 31 марта.[106]106
  В то же время можно считать, что первую разведку в русских территориальных водах союзники провели значительно раньше. В конце января 1854 г. возле Редут-Кале четыре парохода союзников проводили промеры глубин. (Гребенщикова Г.А Черноморский флот перед Крымской войной 1853–1856 годов. Геополитика и стратегия. СПб., 2003 г, с.65).


[Закрыть] С этого дня три месяца^{266} корабли союзного флота вели непрерывную слежку за Черноморским флотом. Одновременно «Рестрибрюшн» и «Нигер» осуществляли наблюдение за Одессой.^{267}

Топографических карт Крымского полуострова было мало. Особенно это ощущали англичане. Источники пресной воды, коммуникации, населенные пункты и другие объекты не были известны или сведения о них неточны. За несколько месяцев до высадки Крым для союзников во многом оставался более Terra incognita, чем изученной территорией. Если посмотреть на письма особенно английских офицеров, то для них древняя крымская земля была не более чем очередной малоизученной колонией, которую следовало покорить во славу британской короны.

Хотя отсутствие карт – лишь часть проблемы. Немецкий военный теоретик Фридрих Вильгельм Рюстов[107]107
  Фридрих Вильгельм Рюстов (1821–1878 гг.) – немецкий и швейцарский военный теоретик и историк.


[Закрыть] считал, что «для ознакомления с известной страной с военной точки зрения одних карт недостаточно. Они не могут дать тех подробностей, знание которых необходимо военному… Соответствующие достаточно подробности могут быть добыты посредством наведения всевозможных справок, изучения специально относящихся до этого сочинений и с помощью рекогносцировок, проводимых путешествующими офицерами».^{268}

Поэтому информация о Крыме, русской армии, оборонительных сооружениях и крепости Севастополь собиралась по крупицам. К консультациям привлекались все, чья помощь могла быть хоть сколь-нйбудь полезной. При этом каждой крупицей информации дорожили настолько, что не брезговали и откровенными проходимцами. Известно, например, что сразу после принятия решения об операции в Варне прошло совещание штабов союзных сил, на котором с докладом о будущем театре военных действий выступил некий Феррат-паша, состоявший на службе в турецкой армии австрийский инженерный офицер. Ему якобы удалось побывать в Керчи, на Кавказе и в других местах.^{269} К сожалению, для союзников сведений о Севастополе у него было мало, потому большой пользы извлечь не удалось.

ПЕРВАЯ РАЗВЕДКА (апрель 1854 г.)

13 апреля корабли союзников подошли к берегам Российской империи. Находившаяся на борту комиссия имела задачу осмотреть устье Дуная, Одессу, побережье Крыма, Анапу и восточный берег Черного моря. Утром 16 апреля 19 линейных кораблей, 1 парусный и 10 паровых фрегатов приблизились к Севастополю на 10 миль. 17 апреля 91-пушечный «Агамемнон» (под флагом контр-адмирала Лайонса) начал маневрировать перед входом в Севастопольскую бухту. Русские не реагировали, хотя внимательно следили за происходящим, стараясь оценить морские навыки потенциального противника.

Командование Черноморского флота, наблюдая за перемещениями флагманского английского корабля, пришло к выводу, что управляла им недостаточно обученная команда.^{270}

Корнилов имел право на такое мнение. Черноморский флот образца 1854 г. стоял на голову выше своих балтийских коллег.

Когда летом 1854 г. император собрал на Балтике на корабле «Петр I» военный совет из адмиралов и высказал свое мнение о необходимости выхода нашего флота в море для нападения на союзный, то среди других причин невозможности этого выхода адмиралы заявили, «…что наши команды мало подготовлены к бою и вообще по управлению парусами слабы.

Произведенный несколько дней спустя Государем смотр флота вполне подтвердил, к сожалению, слова адмиралов. Работы по управлению парусами были крайне медлительны и на всех кораблях был поразительный хаос, сопровождаемый необыкновенным шумом».^{271}

Адмирал Лайонс, по воспоминаниям Жандра, впоследствии писал Владимиру Ивановичу Истомину, что «…любуясь превосходным видом наших кораблей, он старался заслужить его одобрение маневрами корабля «Агамемнон». Нельзя утаить, однако, что маневры и работы союзников не были одобрены нашими моряками: на «Агамемноне» – дурно выправленный рангоут, колол морской глаз, а вялость переноса парусов при поворотах доказывала неопытность команды. Вообще появление англо-французского флота возбудило в черноморцах еще большее желание померяться силами с надменными потомками Нельсонов и Сюффренов и доказать врагам, что не одни они наследовали искусство их знаменитых предков».^{272}

Критиковать неприятелей можно сколько угодно, но положение от этого другим не становилось. Всем стало понятно, что не ради демонстрации выучки английские и французские корабли появились перед Севастополем: это была демонстрация силы, предшествовавшая ее прямому применению. Дипломатическую эквилибристику сменяла боевая подготовка.

Понимая, что одним демонстрационным проходом перед севастопольскими фортами дело не ограничится, утром 18 апреля адмирал Корнилов отдал приказ №132 по флоту о повышенной бдительности.

«Появление англо-французской эскадры у самого входа в Севастополь и близкий подход винтового английского корабля «Агамемнон» под флагом контр-адмирала Лайонса к бухте с намерением остаться на ночь под нашим берегом требует …совершенной готовности в самое короткое время сняться с якоря и следовать для атаки неприятеля».^{273}

^{Чины английского военно-морского флота. 1854 г.}

С этого момента уже все, от адмирала до последнего матроса, поняли: в Россию пришла война. Враг стоял у ворот империи. Казалось, что Черноморский флот готовится к активному противодействию неприятелю. В основу этого противодействия ложилась скорость, а потому: «…Так как быстрота хода составляет один из главных элементов боевой силы винтового флота, то в виду неприятеля должно разводить огонь во всех топках и быть готовым усилить топление при первом сигнале или в удобную минуту».^{274}

Но время шло, союзники разгуливали у берега Крыма, огонь был разведен, но из бухты никто не выходил. Это трудно объяснить, но при подавляющем численном превосходстве русской эскадры, нескольким кораблям английского и французского флотов удалось заблокировать Черноморский флот в Севастопольской бухте. Наглухо.

Теперь они могли делать все, что хотели и где хотели. Русским оставалось только констатировать эти действия. Очевидно память о последствиях Синопа настолько сковала командиров Черноморского флота, что они готовы были умереть на суше, но только не сражаться в море. Думая об этих, скажем, далеко не самых доблестных страницах истории российского флота, начинаешь понимать, почему даже современные пропагандисты Министерства обороны России в рекламных проспектах в разделе истории пишут так: «Крымская война еще раз показала, в какой мере был необходим России сильный, современный, хорошо организованный и вполне подготовленный боевой флот».^{275} А ведь они правы…

Союзники чувствовали себя уверенно и вели себя с определенной долей наглости. Несколько кораблей неприятеля подошли к Евпатории. Здесь они долго не задержались, но успели, как написал адмирал В.А. Корнилов обер-интенданту Черноморского флота Н.Ф. Метлину в Николаев, похитить «…пьяного таможенного чиновника, выехавшего их осмотреть, и три каботажных судна».^{276}

Официальная версия была такой: корабельный смотритель таможни Яшников с командой отправился на баркасе опросить вновь прибывших. Но баркас взяли на абордаж, а находившихся там людей пленили. Затем захватили и сожгли русские каботажные суда с мукой и солью, стоявшие в порту.

В 3 часа дня 18 апреля Корнилов, воспользовавшись отходом союзников от входа в Севастопольскую бухту, отправил на разведку пароходо-фрегат «Владимир» под командованием капитана 2-го ранга Бутакова, пошедший по курсу замеченного им трехмачтового неприятельского парохода, который вскоре вывел его на англо-французскую эскадру. Заметив «Владимир», союзники попытались перехватить его двумя фрегатами и преследовали почти до входа в Севастопольскую бухту. Только опасаясь выхода русских кораблей, на которых уже начали разводить пар, они отказались от этой затеи, прекратили преследование, развернулись и ушли к своим главным силам. Через несколько дней часть вражеской эскадры вернулась в Болгарию.^{277}

«Гости» недолго отсутствовали. Уже 22 апреля союзники вновь были у крымских берегов. С каждым днем их действия становились все более и более агрессивными. Было очевидно: замышляется нечто грандиозное.

25 апреля отряд адмирала Лайонса в составе «Агамемнона», «Самсона» и «Хайфлауэра» отправился к Феодосии. Французский отряд под командованием капитана 1-го ранга де Шабанна («Шарлемань», «Вобан», «Могадор») – к Керчи. Это уже была даже не разведка, а первое настоящее нападение на русские приморские крепости, не сравнимое по размаху с атакой Одессы.

И вновь все повторилось. Никто не вышел на встречу союзной эскадры. О том, что лучшая защита против неприятеля есть хорошо направленный против него огонь, не думал тоже никто. Черноморский флот вновь предпочел демонстрировать открытые орудийные порты из-за линии береговых фортов, прикрывавших вход в Севастопольскую бухту.

Для союзников это уже не казалось странным и потому еще раз 17 линейных кораблей, 1 фрегат и 4 пароходо-фрегата блокировали Севастопольскую бухту, где в это время базировались 12 линейных кораблей, 7 фрегатов, 6 пароходов и корвет Черноморского флота.^{278} На этот раз блокада была жесткой, больше никто никаких парусных экзерциций русским не демонстрировал. Теперь все шансы русских остались в прошлом.

Военно-морское командование союзников планировало, заперев русский флот в Севастополе, провести акции крейсеров вдоль всего побережья Крыма и Кавказа. Целью этих атак должно было стать разрушение телеграфных станций, военных объектов и всего, что могло нанести ущерб обороне или экономике Российской империи.^{279}

Но оказалось, что заблокировать главную базу – еще не значит оказаться перед беззащитными прибрежными городами Российской империи. Первым в этом убедился де Шабанн, когда попытался подойти к Керчи. Один из его кораблей сразу же сел на мель, откуда с большим трудом был снят.^{280}

Вскоре, 30 апреля 1854 г., уже англичане потерпели серьезную неудачу у Одессы. В этот день отряд в составе «Тайгера», «Везувия» и «Нигера» вел разведку.

«В тумане «Тайгер» отделился от других кораблей и затем сел на мель недалеко от берега. Попытка сняться самостоятельно не удалась, и вскоре корабль обстреляла русская четырехорудийная батарея конной артиллерии. «Тайгер» сразу загорелся в двух местах, а его командир получил смертельное ранение. Английские снаряды не могли поразить русские пушки, так как только одно орудие могло вести навесной огонь. Видя безнадежность своего положения, на пароходо-фрегате спустили флаг. Когда к берегу приблизились шедшие на выручку «Нигер» и «Везувий», береговые батареи открыли по ним огонь из 12 орудий. У противника было 20 орудий, но его все-таки отогнали от берега. На «Нигере» три моряка получили ранения. Разбитый и не снятый с мели «Тайгер» был в восьмом часу вечера зажжен и взорван. Так британцы в этой войне потеряли свой первый боевой корабль (и, как оказалось, предпоследний)».^{281}

Соединившись у Анапы, союзники отправились дальше в поисках объекта для безнаказанного нападения. Им очень хотелось хоть в кого-нибудь разрядить свои пушки. Такую возможность нашли вскоре. Не решившись атаковать Новороссийск, англичане и французы подошли к Сухум-Кале и 8 мая, обстреляв укрепление Редут-. Кале орудиями «Агамемнона» и Шарлемани», высадили десант, вынудив защитников отойти к Кутаиси. Это стало первой крупной победой союзников на Черном море. Очевидно, что в этом случае англо-французам помогли промеры глубин, сделанные у укрепления в январе 1854 г.^{282}

Особенно досадной для русских потерей стал захват двух бригов, на борту которых находилось 160[108]108
  В разных источниках – разные цифры.


[Закрыть] солдат и офицеров Балаклавского батальона, перевозимых из Новороссийска в Керчь.^{283} Адмирал Корнилов был в ярости и возмущении, о чем не преминул сообщить Н.Ф. Метлину в Николаев: «…Нового ничего, кроме новой глупости Серебрякова; вздумал отправить 140 балаклавцев и больных из Новороссииска в Керчь на греческих бригах; их и взяли англичане…».^{284}

Пленных доставили в Варну на пароходе «Megaera». В общей сложности вместе с экипажем англичане захватили 12 офицеров и 202 нижних чина.^{285}

Все это время Черноморский флот находился в Севастопольской бухте, у входа в которую дежурили, сменяя друг друга, то 31, то 27 неприятельских кораблей. Кажется, союзники привыкли вести себя так, как будто они находились на маневрах где-нибудь в Ла-Манше или у Марселя.

Традиционно подведем итоги. Что удалось англичанам и французам в ходе этой первой экспедиции к берегам России? Прежде всего «…после долгих приготовлений в конце июля адмиралы Дандас и Брюа совместно с обоими главнокомандующими произвели разведку южной и восточной сторон Крымского полуострова, сопровождавшуюся диверсией перед Одессой. Решение о высадке войск было окончательно принято, хотя сила укреплений и численность русских войск оставались неизвестны. Первая разведка была произведена крайне поверхностно; обратив внимание на мыс Св. Георгия и осмотрев Балаклавскую бухту, союзные генералы упустили из виду такую удобную для высадки бухту, как Камышовую. В результате комиссия так и не наметила окончательно ни одного пункта для высадки. Единственным удобным местом для высадки признали мыс Лукулл или небольшую бухту в устье р. Кача»,^{286} где теперь предполагали возможным ее неожиданное для русских проведение.^{287}

Штеннцель прав. Разведка была хоть и масштабной, но поверхностной. Далеко не всё, что нужно, было сделано. Не удавалось точно определить силы и готовность Черноморского флота. Союзники достоверно знали лишь, что батареи морского фронта Севастополя очень сильны, а в гавани, по их данным, находятся наготове 16 линейных кораблей и 11 пароходо-фрегатов. Этого было мало. Адмиралы с трудом пытались заставить себя поверить в то, что русский флот не тешит себя надеждой на морское сражение. Удивляло, что русские делали с собой то, что с ними планировали сделать враги – блокировали себя в бухте.

Французским и английским командирам начинало казаться, что эскадра Корнилова образца 1853 г. имеет жалкое подобие в лице эскадры 1854 г. Исчезли совершенно агрессивность, поиск сражения, порыв. То есть то, что всегда обеспечивало характеристике российского флота гарантированный эпитет «славный». Осталась традиционная русская жертвенность, но именно сейчас она была совершенно не к месту. Нужно было эффективно сражаться, а не героически умирать.

Прошу прощения у современных моряков-черноморцев. Но ведь любой мало-мальски дотошный и внимательный читатель задаст вопрос: если это происходило в территориальных водах Российской империи, то чем занимался Черноморский флот, который эти самые воды должен был защищать? Акцентирую на последнем слове – защищать.

А тут английские и французские корабли, как у себя дома, разгуливают по территориальным водам Российской империи, высаживают десанты, блокируют базу, обстреливают порты и береговые укрепления. Только совершенно слепой не мог видеть что готовится более масштабная акция. И что?

С вашего разрешения я не затрагиваю подробно тему противодействия русского флота этим рейдам. Во-первых, я не морской офицер по образованию, во-вторых, это тема отдельной работы по анализу военно-морской составляющей Крымской кампании Восточной войны. Хотя, на мой взгляд, противодействие могло быть более активным. И не только я так думаю. Аналогичное мнение есть и у некоторых современных исследователей. Приведу несколько из них.

«Своими действиями противник показал, что готовится к высадке. В такой ситуации Меншиков и Корнилов обязаны были вывести флот в море, чтобы он демонстративно крейсировал возле Крымских берегов. Это несомненно отрезвляюще подействовало бы на Дандаса и Гамелена и стало поводом для отказа от экспедиции. Но флот остался в Севастополе».^{288}

«Атаки так и не произошло. Это не означало, что после смерти адмирала М.П. Лазарева (в 1851 году) на Черноморском флоте так и не нашлось флотоводца, мыслившего глубоко стратегически и способного дать сражение по всем правилам высокого искусства морской тактики. Гениального флотоводца уровня Г. Нельсона, возможно, действительно и не было, однако сторонниками боя в открытом море до проигранного русской армией сражения на реке Альме 20 сентября 1854 года были В.А. Корнилов, П.С. Нахимов, Г.И. Бутаков и многие другие офицеры».^{289}