Текст книги "Риск – это наша работа"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА 9

1

– Сокол! Наши прибыли.

– Понял. Часовые у меня на мушке. Женщин здесь нет. Не волнуйся.

Парамоша и без оптического прицела отлично увидел, как автобус свернул на площадку, которую подполковник определил еще по карте как предпочтительную в сравнении с пыльной сельской площадью. Микроавтобусы следом за ним стали выворачивать и выстраиваться в ряд. Все правильно. Именно так встали, чтобы с сопки, определенной самим Парамошей по карте, было отлично видно проходы и создавалась возможность осуществить при необходимости сплошной прострел. Это, естественно, не случайность. Расстановкой, конечно же, командует Разин.

Оттуда же, сверху, старший лейтенант наблюдает и за часовым.

Часовой забеспокоился, засуетился, стал в кустах извиваться, как змея, торопящаяся в туалет. Он не понял, почему миссия «Врачи без границ» остановилась здесь, хотя должна была, согласно предварительной информации, проехать в Асамги и развернуться на центральной площади села. Часовой растерялся – что ему делать? Напарник уже убежал с донесением. Там машины готовы встретить. А здесь? Если они останутся здесь, то надо бежать предупреждать своих. А что, если он убежит, а в это время подойдут другие машины – с солдатами?

– Спартак! Я Сокол… Они вышли во двор дома и рассыпались цепью за забором. Приготовились к обхвату.

– Пусть загорают. Солнца нет – не обгорят.

– Я Волга, – вклинился в разговор подполковник Разин. Из автобуса, не приближаясь к стеклу, он имеет возможность разговаривать по «подснежнику». – Слышу вас. Доложите обстановку.

Докладывать стал Парамоша, как старший по званию.

– Банда боевиков. Первоначально их было двадцать восемь. Обедали в Асамгах. Двенадцать ушли на прогулку. Предположительно, в сторону благоустроенной пещеры. Ростов, Радуга и Ясень провожают. В гости без нас не пойдут. У оставшихся было четыре снайпера. Причем один с импортной «дальнобойкой». Пятидесятый калибр. Израсходовались все. Пост на другом конце села – два человека. На мушке у Сокола. Он готов израсходовать и их. Пост в тридцати метрах от вас в кустах – было двое, один убежал с донесением. Остался один. Итого в основной группе сейчас девять человек вместе с беглым часовым.

– Я Сокол. Идет разведчик. Без оружия. Хромает. Сильно. Как инвалид. Похоже, это местный житель. Среди боевиков хромых не было.

– Я Спартак. Мой часовой уползает в село.

– Я Волга. Здорово ползает! Вижу, колышутся кусты. Ископаемый гигантский броненосец движется тише. Вижу на дороге хромого. Идет к машинам. К нему навстречу вышел Кеслер. Договариваются. Хромой спешит назад вприпрыжку. Не трогать его.

Врачи между тем развернули машины, приготовились к приему больных. В селе, на площади, их уже со всех сторон окружили бы жители, и невозможно было бы отличить боевика от мирного человека. Разин поступил мудро, решив устраивать стоянку в стороне.

Сейчас главное, чтобы Меченый не почуял ловушку. И еще – чтобы не пришел вместе с жителями. Тогда задача осложнится. Выбирать боевиков среди других чеченцев трудно, пока они себя не проявят. А когда проявят, тогда может оказаться поздно. Но у спецназовцев нет выбора. Вопрос решит уверенность Батухана в себе. Если уверен, то пойдет без жителей. Вообще-то он никогда не подставлял под удар невоюющих земляков. Как-то поведет себя в этот раз? По идее, в своих силах он должен быть уверен. Четыре снайпера, по его расчету, сидят на позиции. Это мощная поддержка для основной группы. Любой на месте Батухана с такой поддержкой будет не слишком осторожен. И нет у него причин ожидать ловушки. Если бы кто-то сдал спецназовцев, предупредил Батухана, он вообще не показался бы здесь. А он показался. Он готовится к операции по захвату заложников. Значит, не имеет данных, которые могут его смутить.

Вместе с врачами вышли из машин и четыре медсестры.

– Волга, что же вы молчали… – чуть не со стоном сказал Спартак, разглядывая медсестер в оптику прицела.

Разин коротко усмехнулся в микрофон:

– Я Волга. В медсестер не стрелять.

– Я Сокол. Они идут. Бегут бегом. Всей бандой.

– Часовые твои где?

– На месте.

– Стоят или лежат?

– Стоят.

– Почему?

– Понял…

Через несколько секунд микрофон донес два коротких, с небольшим интервалом звука.

– Я Сокол. Легли дружно. Иду в поддержку.

– Я Волга. Сообщай пейзаж по ходу передвижения.

– Понял. Вижу Меченого. Он распоряжается. Разделились на три группы. Две группы по два человека уходят в стороны через склоны сопки. Это – страховка.

– Черт! Я Спартак. Вижу парочку. Без женщин. Вынужден стрелять. Бегут прямо на меня. Торопятся занять места. Это моя трибуна. Билет лично покупал…

И почти сразу за последними словами микрофон донес еще два коротких звука.

– Я Спартак. Я себя обезопасил.

– Снизу не заметили?

– Им не до того.

– Я Сокол. Вижу свою пару. Впереди меня по склону. Работаю.

Еще два хлопка в микрофон.

– Я Волга. Их осталось только шестеро. Должно остаться двое. Меченого не отметьте. Ему дорогу показывать.

– Ростов пошел по дороге. Он узнает.

– А если нет? Не трогать Меченого.

– Я Сокол. Группа остановилась за кустами.

– Я Спартак, вижу их тоже. Складывают автоматы. При себе оставили только пистолеты. Идут, готовься!

– Я Волга. Связь завершаю. Пошел работать.

* * *

Разин снял наушник с микрофоном. То же самое сделал Паутов.

Юрлов с Решетниковым в это время стоят среди врачей и медсестер, выделяясь своим грязно-голубым камуфляжем среди белых халатов. Поза у капитанов характерная для ментов. Перенимать манеры научились, и цвет камуфляжа обязывает вести себя соответствующим образом. Ноги широко расставлены, на земле стоят твердо, по-хозяйски. Автоматы на груди, в очень неудобном для стрельбы положении. Грозно и глупо. Спецназовец никогда не будет носить автомат так. Боевики должны это оценить по достоинству.

– Их только шестеро. Саша, ты остался бы на связи… Мы там справимся… – майор откровенно просит.

Паутова не было рядом, когда подполковник в очередной раз принимал нитроглицерин. Откуда же он все знает? Однако знает, и это неприятно.

Он сам чувствует усилившуюся боль в груди. Словно кто-то сидит там и зажимает легкие, мешает дышать. Перенервничал в последние дни. Вот и сказываются последствия. Скверно может получиться, если ребятам придется своего командира спасать. И так в ситуации ближнего боя получается по два боевика на бойца…

– Иди, – мрачно решает подполковник. Голос его слегка хрипит от досады на себя. – Меченого возьми на себя. Боюсь, ребята в задоре в дрова его превратят…

– Сделаю. Говорят, он был хорошим боксером…

– Говорят.

– Вот я и подстроюсь. У меня черепок крепкий…

Майор Паутов вышел.

Подполковник решительно прикрепил к уху «подснежник»:

– Я Волга. Внимание! На площадке только трое наших. Страховка выборочная. Без необходимости не стрелять. При необходимости стрельба на ранение. Лучше по конечностям. Предупреждаю еще раз. Меченого отпустить. С ним работает только Паутов. Я на связи.

– Спартак понял. Он в готовности.

– Я Сокол. Понял. Занял позицию.

Боевики появились. Вышли к повороту на дорогу. Осматриваются. Играют в любопытных папуасов, увидевших Миклухо-Маклая. Словно полны неуверенности. И это при том, что всем им наглости не занимать. Кеслер машет им приглашающе рукой. Он не знает в лицо Меченого. Он вообще, возможно, думает, что это еще и не боевики пришли, а простые и добрые мирные жители, которые спешат избавиться от болезней.

Мирные жители, если они здесь бывают мирными и добрыми, окружили бы машины в центре села. Сейчас им запретили сюда появляться. Это вызывает недоумение Кеслера. Но в этом запрете очевидная промашка Батухана Дзагоева. Он пожалел односельчан. Сердечный человек. Не желает их подставлять под случайные выстрелы, если такие раздадутся. Впрочем, он хорошо подстраховался на любой случай. Четыре снайпера, по его мнению, на позициях. Еще четверо боевиков должны быть готовы поддержать огнем основную шестерку. Потому так и уверенна его поступь.

Разин сразу узнал Батухана. Широкоплечий и с узкой талией, длиннорукий, гибкий. Поступь уверенная, но мягкая, кошачья. Батухан идет первым. Пятеро чуть отстали. Уважительно отстали, чтобы подчеркнуть его главенство. Идут без автоматов. Якобы желают подлечиться.

Жалко, ничего не слышно в автобусе. В открытую дверь только отдаленные голоса доносятся, но слов не разобрать. Беседуют, с виду мирно. Но четко разбирают по парам «ментов».

Батухан громко смеется.

Разин уже понял, что такой громкий неестественный смех может быть только сигналом. И действие началось сразу. Сразу по две руки легли на ментовские автоматы, не давая возможности ни затвор передернуть, ни предохранитель опустить. И пистолеты подняты. Не стоит, дескать, сопротивляться.

Кеслер растерян. Он ожидал, что спецназовцы сразу окажут сопротивление. А они безропотны…

Ремни автоматов снимаются с шеи. Грубо, с издевкой. Это самый важный момент. Психологический. Война нервов. Подполковник знает и чувствует, что сейчас начнется. Бойцы свой шанс не упустят. Когда «менты» разоружены, пистолеты уже не смотрят на жертву в боевой готовности, и реакция боевиков притупляется. Они чувствуют полную и безоговорочную победу. Словно делают сильный облегчительный выдох. Так всегда было, когда они с настоящими ментами встречались. Но этот выдох всегда же подводит тех, кто работает против спецназа…

Удары последовали почти одновременно с выстрелами. Но выстрелов не слышно. Однако трое боевиков падают от отключающих ударов ногой в челюсть, двое по неизвестной причине. Вернее, причина подполковнику понятна, как понятна и остальным спецназовцам. Пуля легко пробивает коленную чашечку. И тут же вторая пуля следует за первой – в плечо, чтобы отключить руку с пистолетом.

Парни, кажется, перестарались. Но винить их трудно. Когда противник вооружен и имеет возможность выстрелить, поневоле ударишь на отключку. Однако следовало еще одного боевика боеспособным оставить. Чтобы он был в паре с Батуханом и имел вместе с ним возможность для отхода. Придется корректировать события…

Но на ногах остался один Батухан. И реакцию он показал волчью.

Молниеносно и хлестко ударил Паутова боковым справа в голову. Широкоплечий и мощный майор упал, как бык под ударом обуха. И не пошевелился. Он не пошевелится, даже если и имеет возможность встать, потому что лично взял на себя такую лежачую роль. А Батухан с одного взгляда оценил ситуацию и понял, что помощи от своих снайперов и своих стрелков ждать уже не приходится, что чужие снайперы стреляют, неслышимые и невидимые, и стреляют, видимо, давно. Потому и не помогают ему люди из засады. Они сами попали в засаду, поставленную более умело.

И принял единственное для себя верное решение.

Кошкой прыгнул он в сторону группы врачей и медсестер, выбрал самую крупную медсестру – во вкусе Парамоши, захватил ее за шею левой рукой, а правую просунул вместе с пистолетом у медсестры под мышкой – ствол уперся под ухо. Взял заложницу, и, прикрываясь живым щитом, передвинулся за угол кузова микроавтобуса.

Ситуация приняла непредвиденный оборот, и подполковник понял, что требуется его личное вмешательство. Он перевел дыхание, хотя далось ему это с трудом, сунул таблетку в рот и шагнул на ступеньки автобуса.

Внезапно в наушнике раздалось:

– Я Ростов. Ситуацию контролирую с дальнего конца дороги. Здесь Меченый не пройдет.

– Я Волга. Парамоша. Не суетись… – сначала предупреждение старшему лейтенанту как поклоннику женского пола. Это только режиссеры художественных фильмов не знают, какое усилие требуется пальцу, чтобы нажать спусковой крючок пистолета. Пуля летит гораздо быстрее, чем работает мысль. И даже если Батухан услышит выстрел, он не успеет нажать спусковой крючок, потому что Парамоше с пятидесяти метров ничего не стоит попасть ему в лоб. Заложница в безопасности, но Меченого лучше взять живым.

– Ростов! Что у тебя с пещерой?

– Проводили группу. Пещеру нашли. Наши караулят.

– Понял. Подключайся к нам. Спартак! Контролируй ситуацию. Стрелять только в крайнем случае.

Разин шагнул вперед, обогнул микроавтобус и оказался прямо против Меченого.

– Волга! Шаг в сторону. Вы его закрываете.

Подполковник сдвинулся влево. Посмотрел Дзагоеву в глаза. Мрачно и холодно, без обещания спасения.

– Батухан, я подполковник Разин из спецназа ГРУ.

– Ты же мент!

– Пошел бы ты сюда, зная, что здесь спецназ? Вот потому я и стал ментом. Сейчас дело не в этом. Ты понимаешь, почему я сдвинулся в сторону?

– Открыл меня снайперу?

– Открыл. Одно мое слово, и пуля угодит тебе в лоб.

– Тогда умрет и эта баба.

– Ты же сам знаешь, что не успеешь.

– Ты должен знать, что такое предсмертная судорога…

– Не бывает этого. При попадании в лоб не бывает. Судорога бывает при небольшом ранении. Могу дать тебе гарантию, что не успеешь. Я сейчас, разговаривая с тобой и уговаривая тебя, просто спасаю тебе жизнь, потому что тебе не грозит пожизненное заключение. Хотя маленького срока ждать тоже не надо. Отсидишь по полной программе, но все же останешься жить.

– Я могу выстрелить прямо сейчас и уйти. Попадете в меня или не попадете – это еще вопрос…

– Ты обложен со всех сторон. И был бы убит еще раньше, если бы мы не хотели взять тебя живым.

– Чего ты хочешь? – Батухан хрипит, словно это его держат за горло. Он сам отлично знает, что не успеет выстрелить, а если выстрелит раньше, то не сумеет уйти.

– Я хочу, чтобы ты отпустил медсестру и сдался.

Короткая пауза для оценки ситуации.

– Что со мной будет?

– Я не судебный орган. Тебя будут судить.

– Кто сдал меня? Почему здесь устроили засаду?

– Тебя сдала жадность. Я знал, что ты обязательно захочешь захватить новых заложников. И устроил тебе ловушку.

– Что с моими людьми?

– У тебя остались только те, что лежат здесь. Остальных перебили. В том числе, как мне сообщили две минуты назад, и в пещере… Там сейчас уже часть моих людей… – подполковник умышленно сказал про пещеру, зная, что обманывает, но умело пользуясь ложной информацией. Это сильный удар – нокдаун!

В ответ раздался только хрип.

– У тебя нет надежды. Не бери на себя лишнего. Бросай пистолет.

Батухан думал несколько секунд. Потом разжал хватку и толкнул медсестру в спину. Она сразу же отбежала, что-то выкрикивая по-немецки. Похоже, блистательно материлась. Он постоял еще несколько секунд, и Разин приготовился уже прыгнуть вперед, если Меченый поднимет пистолет к своей голове. Но он бросил оружие на дорогу.

– Да… Я проиграл, подполковник… Слишком расслабился перед дальней дорогой…

– Ты проиграл еще раньше, Батухан. Когда поверил словам негодяев и взял в руки оружие. Но это иной разговор…

Батухан шагнул вперед и протянул руки. Наручники ему защелкнул Паутов, криво ухмыляясь.

– Ты хорошо бьешь. Мне почти не пришлось притворяться.

– Почти? – Батухан даже удивился.

– Почти… – подтвердил Паутов.

Он всегда гордился своей крепкой головой.

Батухан посмотрел на майора с восхищением.

2

Мамы дома еще не оказалось. Она бегала по поручению сына и разносила по городу всеми доступными средствами нужные разговоры. Она умеет умно обделывать подобные дела. Неназойливо. И в очереди на почте пару фраз бросит, и там же почтальону знакомому пожалуется, а потом обойдет родственников и попросит действовать так же, как она. И город будет дышать этими слухами, пульсировать ими и ждать продолжения.

В большой комнате Шерхана встретила Гульчахра. Сидит за столом на его обычном месте – на месте хозяина, и не встала, чтобы поздороваться. Выглядит сердито.

Но голос пренебрежительный, высокомерный:

– Что с тобой опять случилось? Показывай…

Его больно резанул тон сказанного. И возмутил. Хоть бы пожалела. И не показывала бы своего недовольства. Не тот случай. Вела бы себя и как жена, и как врач…

– Ты кто? Министр здравоохранения? – непривычно для нее грубо, почти злобно ответил Шерхан.

Недавняя обида всплыла снова и загорелась ярче. На фоне своего возвышения захотелось и жену поставить на место. Чтобы это была жена, а не правительница министра. Нет у нее причины чувствовать себя настолько недостигаемой. Не он от нее, а она от него зависит во всех отношениях. И то, что он иногда потакал дурным сторонам ее характера, вовсе не значит, что он будет потакать всегда и постоянно.

Густые брови Гульчахры медленно поползли вверх. Она к такому обращению не привыкла, и хотела уже было посмотреть на мужа Медузой Горгоновной [12]12
  Медуза Горгона – персонаж древнегреческой мифологии, существо, взглядом превращающее людей в камень.


[Закрыть], как он про себя звал ее в такие минуты, и взорваться длинной, не очень связанной тирадой, как это бывало обычно, но Шерхан проявил равнодушие, повернулся и прошел дальше, в спальню, чтобы переодеться. Против равнодушия она бороться не умеет и задохнулась, должно быть, в собственных чувствах, потому что он ее не услышал из спальни. А когда вышел в халате, жены уже не было. Куда она ушла, его сейчас заботило мало.

Он включил компьютер, вышел в Интернет и снова занялся поиском подходящих по цене вариантов. Однако цены его неприятно поразили. Оказалось, что пятьсот тысяч баксов – это ничтожно мало для серьезного дела. Ничего, можно добавить и свои деньги. Примерно на такую же сумму он потянуть сможет. Можно также найти людей, которые пожелают вложить средства в строительную промышленность республики. Главное, чтобы они не вкладывали больше, чем в состоянии вложить он. Тогда управление из его рук не уйдет.

А можно и даже нужно попросить брата, чтобы он поговорил там, в Турции, с другими полевыми командирами. Они наверняка собираются хоть когда-то вернуться на родину. Или мечтают, чтобы их дети вернулись. Пусть вкладывают деньги. Предприятия сразу можно будет оформить на детей, с временным попечительским управляющим. Этим управляющим, естественно, может быть только один человек…

А там, за границей, сейчас живут десятки полевых командиров, чей личный капитал составляет, пожалуй, несколько сотен миллионов долларов. Батухан умеет найти верные струнки в человеческих душах. Он сможет договориться и привлечь средства. Его уважают, и его послушают.

Скопировав наиболее интересные материалы, Шерхан вышел из Интернета и занялся планированием. Как инженер, он не умел писать связно, потому что его никогда этому не учили. Он умел только составлять графики. Но это умел делать хорошо, и графики обычно бывали ясными и наглядными. И, прекрасно зная состояние дел во всей республике, сразу мог сказать, куда, что и сколько необходимо поставлять. Следовательно, это необходимо производить. Одновременно он знал и платежеспособность районов и городов. Это тоже необходимо учитывать. И он учитывал. Если в каком-то месте платить не смогут, то не стоит и связываться, потому что частный бизнес в период становления обязан быть далеким от благотворительности. Это потом, когда деньги появятся лишние, когда уже не будет ясной цели, куда можно вложить их, тогда не грех и благотворительностью заняться. Во всех других случаях благотворительность терпима только как необходимая реклама. Но сейчас он думал не о рекламе.

Шерхан просидел в кабинете почти два часа, в первый час еще время от времени поглядывая на дверь – не постучит ли жена. Он все-таки привык первым идти на мировую. Она не стучала. В какие-то моменты он готов был выйти и найти ее, но останавливал себя усилием воли. Вернее, останавливало его предчувствие будущего величия, лежащее сейчас на столе в виде создающегося графика. А уже через час работы он так увлекся процессом перспективного планирования, что совершенно забыл о существовании Гульчахры.

В итоге вызрела и предстала перед глазами схема, которая позволила бы создать настоящую империю. Ради такого дела не грех и в кредиты влазить, и посторонних привлекать, и еще делать многое и многое из того, что Шерхан делать не любил. Но большая игра стоит сгоревших свеч…

Завершив работу, он стал перебирать в уме знакомых экономистов, которые способны были бы просчитать по его заказу все варианты и при этом не разнести весть о грядущем строительном буме по всей Чечне. Таких, к сожалению, не нашлось, а сам он экономистом считал себя посредственным, да и трудно выделить пару недель напряженного труда на просчеты такого объемного проекта. Можно, конечно, пойти на хитрость и заставить выполнить все работы экономистов министерства, сославшись на рассмотрение какого-то постороннего бизнес-плана. Но это значило бы выпустить мысль в посторонние умы до того, как назрел момент самого вложения средств.

В любом случае, можно будет пригласить из Москвы стоящего специалиста. Там он нашел бы человека, который никак с Чечней не связан. Даже поступил бы проще и обошелся без приглашения, которое тоже нужно обосновывать, а предложил бы выполнить работу кому-то из знакомых преподавателей университета. Эти сделают дело быстрее, потому что имеют возможность, не давая привязку к местности, заставить по частям вести расчеты студентов. И обойдется это гораздо дешевле приглашения экономиста в Грозный. Значит, следует приступать к делу сразу, как только он получит от брата деньги.

Завтра!

Завтра произойдет событие, которого никто не заметит. Никто, кроме него самого. Завтра начнется восхождение на престол нового чеченского императора!

* * *

Стук в дверь прозвучал еле слышно. Жена так осторожно не стучит. У нее даже стук требовательный.

Шерхан встал, подошел к двери и повернул ключ.

– Я не помешала? – спросила мама.

– Я работаю, – поморщился он.

– Как ты себя чувствуешь? – Он распахнул дверь шире, пропуская ее, и закрыл за ней дверь.

– Слабость некоторая есть. И устал больше обычного.

Она села в белое кожаное кресло под красным торшером. Щелкнула выключателем. Свет от торшера упал на лицо, сделав и его красным, неспокойным.

– Еще бы… Любого возьми – устанешь тут… Я договорилась с врачом. Если что-то будет нужно, позвоним, он сразу приедет. И любой диагноз поставит, какой необходим.

– Спасибо, мама. В больнице была?

– Да. Там все хорошо. Как ты думал, так и прошло. Очень все удивились, что мама министра приехала к какому-то охраннику с благодарностью. Это всем очень понравилось.

– Вот и отлично.

– Я тут и еще расстаралась на ту же тему. Только что-то тревожно на душе… Беспокоюсь за тебя. Правда рана не болит?

– Если она есть, то болит. Но не настолько, чтобы беспокоиться. Я умею терпеть боль. Меня еще в детстве брат научил.

Тогда, в детстве, казалось, что Батухан просто издевается над ним. Это потом, уже встав взрослым, Шерхан понял, как сильно брат вбивал в него качества настоящего мужчины, перебарывая воспитание мамы. В отсутствие отца это и мог сделать только старший брат. Восьмилетняя разница в возрасте помогала.

– Может, если ты нормально себя чувствуешь, сегодня поедем в Асамги? – предложила мама.

Только тут Шерхан понял, к чему она вела долгий предварительный разговор. Ей не терпится быстрее встретить Батухана. Да и старый дом навестить хочется. Он пустой, но все еще прочный, крепкий, руками деда построенный.

– Бату сказал, что завтра. Значит, завтра. Ты думаешь, он живет в селе?

– Я не знаю, где он живет.

– В селе он жить не может. Там слишком опасно. Он приедет туда ненадолго только завтра. И мы к тому времени приедем. Только я хочу на этот раз поехать без охраны. Ни к чему нам лишние уши. И так президент знает, что вчера Бату приходил ко мне.

– Президент знает?

– Да. Он хорошо к Бату относится. Помнит его еще со студенческих времен. Они вместе занимались боксом, и Бату дважды бил президента на соревнованиях.

– Бату всех бил… – это было сказано с гордостью за сына, но Шерхан помнил, что это было не так. Где-то и кто-то бил и Бату. Он этого вытерпеть не мог и потому бросил бокс.

– Готовься, мама, на завтра, а сейчас я еще поработаю. Мне надо позвонить в Москву.

Она встала. Работа младшего сына казалась ей святым занятием, и она всегда с трепетом к ней относилась.

– Гульчахра где? – спросил он, когда мать уже вышла за порог.

– Не знаю. Мы во дворе встретились. Я спросила ее о тебе, она пожала плечами и ушла в дом… На что-то сердится…

– Пусть сердится, – решил вдруг Шерхан. – Пусть хоть до старости сердится. Это ей полезно…