Текст книги "Барабан на шею!"
Автор книги: Сергей Панарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Почему сбежала? Да узнала, что хотела, и получила фору. Теперь небось окучивает прапорщика. И тут возникает самая главная закавыка.
Можно вернуться в замок, отправиться к Тиллю. Союзник в борьбе с коварной Страхолюдлих не помешал бы…
– Тогда зачем ты идешь в сторону синего зала? – спросил себя Коля.
Значит, интуиция уже все решила. Воистину, дурная интуиция ногам покоя не дает.
Логика предостерегала: впереди – встреча с шизоидным Юберцауберером. Парень предпочел не слышать этот «аларм». Знамя прежде всего.
Остервенело смахивая пауков с плеч, солдат быстро шагал во тьму, да так увлекся, что чуть не скатился по винтовой лестнице. Нога не нашла привычной опоры, соскользнула с края первой ступеньки. Лавочкин засеменил, гася неожиданный импульс. Замер, распластавшись по стене.
Спина мгновенно взмокла, особенно под походным мешком.
Руки дрожали, как у нерадивого электрика.
– Так, Николас Могучий, не спеши, – принялся успокаивать себя парень, – не рвись, тут у нас не слалом-гигант, а крутая каменная лестница. Слепой спуск – это тебе не подъем. Посложнее… А теперь осторожненько и внимательно вперед марш!
Постепенно приноравливаясь, Коля медленно затопал вниз по скользким от влаги ступеням. Он так и не отпустил стену – надеялся если не удержаться, то хотя бы замедлить возможное падение.
Лавочкин был ловким малым, но высоковатым. А у рослых ребят иногда случаются приступы неуверенности в способности сохранить равновесие. Тем более на опасной винтовой лестнице. Причем в полной темноте. А у кого б не возникло такого приступа?
– Фу-у-ух! – выдохнул через полчаса солдат, садясь на пол зала со светящимися стенами…
– Фух! – отфыркнулся старик Юберцауберер в далеком Дробенланде.
Он убедился, снаружи ничто ему не угрожает. Ночной переулок был пуст. Магические печати на дверях и окнах не сломаны.
– Сейчас я вытяну жилы из мерзкого демона, – пообещал себе колдун, направляясь в подвал, где оставил плененного Лавочкина.
Увидавший пустые оковы старик чуть не дал дуба. Получалось, пойманный шпион способен на неслыханное коварство. И куда он делся?
– Ай, ай… – запричитал Юберцауберер. – Он исчез! Неужели и появиться может в любой момент?! Горе мне, горе… Кругом враги!
Он заглянул в дальние углы, под стол и в шкаф. Вроде бы пусто.
Зажмурился, исступленно потрясая кулаками.
– Слышу их дыхание… Шепот… Сокровища? Вот вам сокровища!
Ловким движением кулаки превратились в кукиши. Одержимый колдун заводил ими, словно грабитель банка пистолетами.
– Получили? – Старик мелко рассмеялся. – Казну ордена им подавай… Что с воза упало, то вылетит, не поймаешь, хе-хе.
Юберцауберер скосился на крышку, прикрывавшую заветный лаз. Сдвинута!
– Мои сокровища! – проверещал волшебник.
Он взмахнул руками, как бы отталкивая от себя невидимый предмет. Тяжелая дубовая крышка отлетела в дальний угол подвала, будто невесомая картонка. С грохотом впечаталась в стену. Старик рухнул на колени перед открывшимся отверстием. Понимая, что не преуспеет, все же попробовал мысленно проникнуть в синюю комнату. Не преуспел: маленький народец надежно защитил свою постройку от магического проникновения.
Бормоча проклятья, Юберцауберер полез вниз. Годы взяли свое, колдун быстро устал. Тишина, темнота и теснота заставляли паниковать.
– Предан, предан, предан… – пробормотал старик, прервав движение. – Но я еще им покажу! Они еще у меня посмотрят! И этот, демон, небось запустил свои грязные ручищи в мою казну. Сейчас, сейчас я его накажу…
Юберцауберер долго спускался в заветную комнатку, а когда очутился внизу, потерял дар речи. Беглого лазутчика нигде не было.
Колдун заглянул за ящички, даже пооткрывал несколько, словно хитрый Лавочкин спрятался по частям.
– Ну и дела… Сокровища на месте. Пленника нет. Вверх он тоже не поднимался. Хе-хе. Он просто исчез. Прав был я, прав! Это демон. Только наверняка слабый, раз не противостоял мне открыто и предпочел сбежать за подмогой… О! Срочно наверх, оборона, оборона!..
Зашагав к лестнице, старик порывисто вернулся к ящичкам, погладил любовно пару, шепча неразборчиво то ли «Моя прелесть», то ли «Моя прибыль»…
Чудом пережив восхождение, Юберцауберер упал рядом с лазом на каменный пол подвала и принялся судорожно дышать. Сердце стучало, как счетчик Гейгера.
Маг впал в отстраненное состояние сознания, когда кажется, что ты неимоверно далеко от собственного тела. Режь, а больно не будет. Звуки затихли, кожа перестала чувствовать прохладу пола, свет заляпанных магических светильников помутнел еще сильнее. Седой колдун с холодным страхом подумал, дескать, все, отвоевался. Правда, бытие не пронеслось перед ним пестрой мгновенной лентой, наоборот, мысли текли вяло и непоследовательно.
Старик вспомнил давнюю-давнюю сцену из прошлого. Наставник рассказывал ему, послушнику магической школы, о волшебных сооружениях:
– Эти шестистенные комнатки – замечательные произведения древности. Знаешь ли ты, что они продлевают жизнь? В магическом трактате «Хочешь жить – умей вращаться» приводится случай с одним колдуном, который прожил в такой комнате около трехсот лет, ежедневно поднимаясь на свежий воздух прогуляться за водой. Правда, автор утверждает, будто чудесный долгожитель под конец своих дней стал синекожим и светился в темноте. Более того, когда старец умер (а его сердце остановилось от испуга, когда он был на поверхности, на берегу озера, и его окликнул автор) и упал с мостка в воду, рыба в том озере повсплывала кверху брюхом. Так что по синим комнатам без нужды лучше не шляться…
«Вот бы поглядеть на себя в темноте, – подумал Юберцауберер. – Я часто спускался в свою кладовку. Может быть, тоже свечусь?..»
Внезапно вернулись звук, свет и осязание.
Перед глазами колдуна появилась физиономия давешнего пленника и зашевелила губами. Через секунду гулкие фразы достигли сознания старика:
– Чего это он?.. Не перенес разлуки со мной, что ли?!..
Маг хотел ответить на издевательства демона. Сил хватило лишь на всхлип.
– Наверное, в магический транс впал. Или приступ шизы словил. Застудится еще, на камне-то, – рассудил Коля. – Немолодой уже перец…
Солдат подхватил Юберцауберера под микитки, перетащил на стол.
– Кушать подано! – прикололся парень. – Ну, вылитый поросе…
На бледном лице колдуна отразился столь сильный ужас, что Лавочкин не доформулировал гастрономическую остроту.
– Ладно, дедок. Вроде очухиваться начинаешь. Значит, пора. Да не дергайся ты так, ухожу я.
Коля побрел наверх. Навалилась усталость, хотелось упасть и как следует выспаться.
По ошибке он завернул в комнату, а не к выходу. Здешняя обстановочка была сугубо плюшкинской. Невзрачный скарб, тряпье и поломанная мебель громоздились несколькими кучами. В глухо занавешенное окно пробивался луч утреннего солнца, высвечивавший яркую полоску на грязном драном половике. В луче сновала пыль.
Посреди всего этого убожества, в самом центре комнаты стоял покрытый паутиной мольберт. Лавочкин невольно скользнул взглядом по стенам. Наткнулся на единственную картину.
На ней была изображена странная трапеза. Вокруг стола на резных стульях сидели морковь, томат, груша, кабачок и яблоко. Каждому овощу-фрукту художник придал псевдочеловеческие признаки: глазки, ротик, носик, ручонки, подобие ножек и то, чем, собственно, принято сидеть. Герои полотна вели оживленную беседу и кушали.
Кушали они человека, который лежал на огромном подносе, обложенный зеленью. Поза поедаемого, а также румяный почти до коричневого цвет кожи пародировали классического молочного поросенка. «Деликатес» имел самое доброжелательное выражение лица. И ужасно знакомое.
Коля охнул. Он узнал в «блюде» молодого Юберцауберера. Точнее, мысленно представил старика юным, и – сошлось. Лавочкин посмотрел в правый нижний угол картины и прочитал каллиграфическую надпись: «Автопортрет, навеянный ночным кошмаром».
– Похоже, у Сальвадора Дали есть сказочные прототипы… И теперь ясно, чего этот хрыч так испугался, оказавшись на столе. Ну, полный кретин… – прошептал парень, топая к выходу.
Покинув дом старика, солдат вернулся на центральную улицу Хандверкдорфа. Огляделся. Заметил большой постоялый двор. «Надеюсь, Болваныч еще тут, – подумал Коля. – Лишь бы Страхолюдлих не успела его опять охмурить».
Все же Лавочкин был уверен: ведьма замышляла черное дельце. А то, что она оказывала на прапорщика Дубовых особенное влияние, он заметил еще при первой встрече.
Или ему так казалось.
– Рядовой! Ты? – донесся до Колиных ушей хриплый возглас Палваныча.
Командир стоял в дверях трактира, а сзади…
Глава 10.
Чудесное воссоединение, или Троевластие
Прапорщику снилось что-то мутное и неприятное о разлуке и казенном доме.
– Хельгуленочек! – стонал Палваныч. – Хельгулечка… Милая… Черт, черт, черт!.. Верните мне ее… Хельга!..
Аршкопф, ловивший каждую реплику начальника, взял под несуществующий козырек и растворился в темноте. Через мгновение в комнате возникла графиня в походном темно-синем одеянии и с факелом. Бесенок отступил в тень.
Страхолюдлих наклонилась над спящим. Дубовых чмокал пухлыми губами и хмурился.
– Пауль… Пауль… – тихо позвала улыбающаяся колдунья-дворянка.
– Что? Кто?
Палваныч распахнул глаза, увидел склонившуюся над ним фигуру с факелом. Свет ослепил прапорщика. Поморгав, он очумело и радостно уставился на Страхолюдлих:
– Хельга!
– Пауль!
Обниматься, держа факел в руке, дело не самое простое, но графиня справилась. Поцелуй тоже удался.
Первый приступ беззаветной нежности прошел, Страхолюдлих чуть отстранилась, рассматривая лицо любимого и смеясь от счастья.
Прапорщик радовался не меньше Хельги, похихикивал с фирменным всхрюкиванием. Глуповато, конечно, зато от души. Наконец Палваныч произнес неуклюжие слова:
– Чаровница моя, какой смех у тебя заразительный!.. Болеешь, что ли?
Они вновь рассмеялись, потом заговорили отрывисто и бессвязно, как это бывает после долгой разлуки. Правда, прапорщик нес околесицу, скорей, по привычке: он-то прожил без подруги всего несколько дней.
Наконец эмоции потускнели.
– А чего это ты с факелом? – спросил Дубовых.
– Так мы с твоим слугой Николасом в подземелье моего замка были. А тут – Аршкопф.
– Вы с Николасом?! В замке?.. Мы же с ним несколько часов назад разделились…
– Где это случилось, Пауль? И вообще, где мы?
Прапорщик напрягся, вспоминая название королевства.
– А! В Дробенланде!
Графиня удивленно раскрыла рот. Не очень аристократично, зато искренне.
– Хельгуша, ты ничего не путаешь? Это точно был Лавочкин?
– Да. Вон, спроси у черта, он наверняка заметил Николаса.
– Ефрейтер Аршкопф!
– Я! – бесенок выступил из тени.
– Ты видел Лавочкина, когда доставлял Хельгу?
– Так точно, товарищ прапорщик!
– Что же он там делал?.. – задумался Дубовых.
– Не могу знать!
– Ясное дело. И какого же ты хрена не доставил его сюда?
– Ну… Ведь приказа не было. – Аршкопф заискивающе заглянул в глаза командира.
– Ладно, Хейердалов сын. А почему не доложил о его обнаружении? Молчи-молчи, приказа не было, сам понимаю… – простонал Палваныч и тут же взревел нечеловеческим голосом: – Ну, так бегом за ним!!!
Бес испарился. Вернулся через пять секунд. Один.
– Исчез, окаянный! – пропищал черт. – Нигде его не унюхаю!
– Это что, саботаж? – Прапорщик зло прищурился. – Собаку поймать не способен, босяка деревенского тоже, теперь два раза Лавочкина якобы упустил. Дерзишь, рогоносец. Но я тебя исправлю…
Дубовых распекал Аршкопфа, тот все не мог понять, куда делся Николас. Да и откуда бы узнал бес, что Николас уже спустился в синий зал маленького народца, а стены этого зала обладали непроницаемостью для магического поиска?
Прапорщик замолчал, лишь вдоволь наоравшись и поддавшись ласковым уговорам Хельги. Черт был с позором отпущен отдыхать. Палваныч скомандовал отбой. Страхолюдлих с радостью выполнила приказание.
Неистово светило осеннее солнце. Пасмурный, как английская погода, прапорщик и счастливая графиня позавтракали и вышли на улицу.
Палваныч остолбенел, увидав Колю:
– Рядовой! Ты?!
– Я, товарищ прапорщик. – Лавочкин показал за спину командира. – Это все она! Не верьте ей. Завела меня в туннель и бросила. Она засланная!
«Я так и предполагал! – подумал Коля. – Меня бросила, скорее, перенеслась к Болванычу. Но как ей удалось?» Объяснения насчет Аршкопфа не сразу его успокоили. У солдата возникли подозрения, что графиня и бесенок сговорились и теперь морочат Палванычу голову. Поэтому Лавочкин придержал информацию о сокровищнице Юберцауберера.
Дубовых переполняла энергия.
– Теперь мы сила, ядрен паслен, – заявил он, потирая руки. – Хельгуленок, ты утащишь на метле меня и Лавочкина?
– Боюсь, не справлюсь. Лучше заворожим ковер!
– Ковер-самолет? – спросил Коля.
– Да.
– Лучше бы просто самолет, – пробурчал солдат.
Прапорщик махнул, мол, за мной, и зашагал в глухую подворотню. В затхлом полутемном тупичке он вызвал черта, приказал доставить ковер. Аршкопф не подвел: украл дорогой красочный экземпляр. Правда, плюхнул его прямо в грязь.
– Сойдет? – Палваныч испытующе поглядел на ведьму Страхолюдлих.
– Тяжеловат, конечно… Сойдет. Расступитесь, начинаю читать заклинание.
На ковре из желтых листьев
Полетим, куда хотим.
Заструимся хитрой рысью,
Коршуном лихим.
Говорят, ковер покажет.
А ведь верно говорят!
Мы обгоним ветер даже,
Птиц обгоним всех подряд!
Дух полета, вот дорога!
Ты стремителен, хитер.
Я тебя сегодня строго
Вызываю на ковер!
Края ковра затрепетали, отрываясь от грязи. Жижа захлюпала, не желая отпускать добычу. Наконец новое транспортное средство воспарило в полуметре от скорбной земли. Путешественники расселись в центре волшебного самолета, и Хельга взялась за «штурвал» – передние углы ковра. Натянув их, будто вожжи, она лихо стартовала вверх.
Люди останавливались и показывали на растворяющийся в небе прямоугольник, а хозяин лавки, торгующей коврами, скорбно хлопал себя по щекам:
– Что за ворье нынче?! Увели самый дорогой экземпляр! И как? Посреди бела дня!..
Рядовому Лавочкину понравилось летать. Он вспомнил старую компьютерную игру «Magic Carpet». Эмуляция не выдерживала никакого сравнения с реальностью. Внизу неслись дома, деревья, ручьи, дороги, поля. В лицо бил прохладный ветер. Свобода!
Волосы Хельги растрепались, развеваясь, словно флаг. Глаза ведьмы сверкали от невольных слез и упоения скоростью. Изредка с губ Страхолюдлих срывалось восторженное заклинание непечатного свойства.
Палванычу пришлось тяжело. Он буквально вжался в упругий ворс ковра, зажмурился и старался не думать о своей боязни высоты.
– Куда летим мы с Пятачком? – прокричал Коля.
– Что? – прохрипел Дубовых.
– Куда летим, товарищ прапорщик?
– К замку Лобенрогена. Искать поганца Шлюпфрига.
Солдат одобрительно кивнул.
Рядом с ним сидел Аршкопф, которого почему-то не отпустил Палваныч.
– Слышь, нечистый! – позвал его Лавочкин, рассчитывая разведать о бесе побольше. – Вроде бы мы с тобой общаемся, а плохо друг друга знаем. Давно хотел попросить: расскажи о себе, а то как-то неудобно.
– Это можно, – пропищал Аршкопф. – Семья у меня геройская, правда, принято считать, что в нашей семье не без урода, то есть не без меня. Бабулька, с ней вы уже знакомы, несколько столетий назад была лучшим дергалом.
– А кто это? – спросил Коля.
– Так вы же, люди, что-нибудь натворите и говорите потом «черт меня дернул» да «черт меня дернул». Это как раз результат работы дергал. Бабушка мастерски расставляла ловушки, в которые попадались и простофили, и умники. Потом она постарела и открыла приемную чертовой бабушки, где вы имели счастье побывать. Папа у меня занимается проблемами ножных переломов.
– Ага, понимаю, это «черт ногу сломит», – сказал Лавочкин.
– Точно так! – кивнул рогатый. – Касательно мамулечки… Мама у меня – лучший в мире чертечтист.
– Чертиктост?!
– Чертечтист. Специалист по организации бедлама. «Черт-те что» – это про нее.
Аршкопфа распирало от гордости.
– …и сбоку бантик… – выдохнул Палваныч.
– Товарищ прапорщик очень великодушно напомнил! – пискнул бес. – Особый шик в мамулиной работе – прилепить к бедламу фирменный знак в виде бантика.
– Это все о родне. А о себе-то ты расскажешь? – напомнил солдат.
– Ах, о себе… – Нечистый стал сосредоточенно ковырять копытцем ковер. – Я довольно молодой черт, и, возможно, у меня опыта нет… Но зато я учусь! Например, у товарища прапорщика!
Коля отметил в уме, что в преисподней так же в ходу подхалимаж, как и на земле. Дальше летели молча.
Через час ковер снизился возле замка, где столь позорно закончилась первая в этом мире забастовка. Селяне помаленьку восстанавливали погоревшие домики.
Люди встретили Лавочкина и Дубовых хмурыми взглядами.
– Чего приперлись? – недобро спросил староста.
– Скажите, пожалуйста, где Шлюпфриг? – Коля вежливо улыбался, но чувствовал: номер не проходит.
– Мне почем знать? – угрюмо проговорил мужик.
– Мы никуда не улетим, пока не расскажешь, – пообещал Палваныч.
– Порчу могу наслать, кстати, – ненавязчиво, но величественно произнесла Хельга.
Староста посмотрел на нее, особенно долго задержавшись на всклокоченных смоляных волосах.
– Я баронских стражников позову, – неуверенно пробормотал он. – Заступников наших…
– Заколдую, – пообещала Страхолюдлих.
Прапорщик даже замлел: боевая подруга проявляла чудеса находчивости.
– Все хуже и хуже, – вздохнул староста. – Ладно. Был он тут позавчера. Забрал шмотки и ушел… к всеобщему счастью.
Коля задал главный вопрос:
– Куда?
– Не ведаю. Кажется, в Дриттенкенихрайх. В самый Пикельбург[13]13
Название столицы Дриттенкенихрайха происходит от слова Pickel (прыщ). Жители Пикельбурга категорично утверждают, что это намек на расположение города: дескать, на холме стоит. Возможно, не врут.
[Закрыть], в столицу, стало быть, собирался. А теперь улетайте подобру-поздорову. Из-за вас нам налоги повысили. Мои земляки люди терпеливые, но вас, искусителей, сжечь намеревались…
В сторону ковра полетел первый камень. Староста поспешно отбежал подальше.
– Ходу, Хельга! – крикнул Дубовых.
Летели молча.
Палваныч думал, не соврал ли мужик, не направил ли по ложному следу?
Страхолюдлих досадовала: надо было дать презренным пейзанам бой! Ведь она хоть и бывшая, а графиня. Но приказы товарища прапорщика – священная воля. Что там сочинял Николас? Пауль не Повелитель Тьмы? Вздор! Лишь по-настоящему великий злодей оставил бы крестьян без возмездия.
Лавочкин ругал себя за приступ революционного задора, который только навредил людям. Постепенно Коля отвлекся от мыслей о неудаче с забастовкой. Дриттенкенихрайх – это все-таки ближе к Вальденрайху. А там Тилль Всезнайгель, последняя надежда на возвращение домой, в свой мир.
Солнце перевалило зенит. Ковролетчики мужественно терпели холодный ветер. Внизу раскинулось редколесье. Граница неумолимо приближалась.
Прапорщик потребовал сделать привал. Стоило ковру коснуться земли, Палваныч скатился на траву, встал на четвереньки, ловя ртом наконец-то спокойный, не несущийся упругим потоком воздух. Ужасно хотелось попить, чтобы успокоить желудок.
– Укачало, товарищ прапорщик? – ласково спросил Коля.
Дубовых выразительно стрельнул в него окосевшими глазами.
– Об этой позорной странице моей биографии – ни слова, понял?
– Так точно…
Хельга принялась деловито обустраивать место стоянки: расстелила покрывало, достала снедь, прихваченную из замка.
Через несколько минут прапорщик вернулся в норму. Перекусили. Развалились на ковре, задремали.
Странное случается с людьми, попавшими в необычную ситуацию. Вроде бы учись на ошибках и держи ухо востро, но почему-то бедолаги не хотят вести себя правильно… Лавочкин и Палваныч проспали знамя, их захватил врасплох Унехтэльф, ан нет, не сделали выводов.
По закону подлости, здесь бы они и попали в плен к людоедам или были бы раздавлены великаном, каких водилось в этих местах превеликое множество. Но на сей раз… все обошлось.
Прапорщик заворочался и со вздохом сел.
– Эй, рядовой! – прохрипел он. – А ты чего это дрыхнешь?! Вдруг враг не дремлет? Вот, ектыш, дисциплинка…
– Так приказа караулить не было, – принялся оправдываться Коля.
Он не знал, что невольно повторил недавнюю отговорку Аршкопфа. Палваныч вспыхнул:
– Вы, паразиты, сговорились, да? Я тебя быстро научу устав любить. Ишь, «приказа не было»… А разрешение поспать ты получал?!
– Нет, но…
– Рамка от панно! Запомни, рядовой, ты на службе. До дембеля далеко. И я, единственный имеющийся в распоряжении командир, за тобой прослежу.
– Как тюремщик? – Лавочкин усмехнулся.
– Значит, есть такая наука – психология. Согласно ее, – прапорщик действительно не связал падежи, – на меня, ну, на твоего непосредственного начальника, возложена трудная задача: воспитание в тебе настоящего мужчины. А настоящий мужик – это не тощий охламон, одинокий бродяга любви Казаноста, или как там его. Это спокойный и уверенный в себе крепкий парень, матерый человечище, отец своих детей. Я к чему? К тому, что штаны застегни, а то ходишь, будто девка красная, с ширинкой растопыренной!
Пристыженный Лавочкин отошел подальше от торжествующего командира.
Тот крикнул вдогонку:
– Запомни, я слежу за тобой и твоими морально-волевыми поступками! Не хами, чти командира и не воруй. А то знаю я вас. Чуть отвернешься, а вы уже слямзили ракетонасильник.
– Ракетоноситель, товарищ прапорщик.
– Эх, рядовой… Ты вот все умного из себя корчишь, а сам простой армейской шутки понять не можешь. Это же игра слов!
«Игра ослов», – мысленно передразнил Палваныча Коля.
В Дубовых проснулся великий стратег, жаждущий усвоить диспозицию.
– Ну, Хельгуша, теперь рассказывай о государстве, куда мы направляемся.
Страхолюдлих многое поведала о Дриттенкенихрайхе.
Как следует из названия, страна управлялась сразу тремя королями. Первый, Герхард фон Аустринкен-Андер-Брудершафт[14]14
Austrinken-an der-Brüderschaft – приблизительно: выпивающий на брудершафт.
[Закрыть], являлся официальным монархом в привычном смысле этой должности. Он проводил время в роскошном дворце, где ни на день не утихал бесконечный пир. Древняя традиция повелевала мужчинам рода Аустринкен-Андер-Брудершафт никогда не появляться на людях трезвыми. Историки всегда удивлялись: как же монархи умудрялись продолжить династию, если круглые сутки не вязали лыка?
Тем не менее род успешно продолжался, ибо Герхард был, ни много ни мало, семнадцатым. Супруга умудрилась подарить ему здорового наследника, значит, конституционная монархия была вне опасности, хотя во время гуляний Герхард норовил попасть в разные истории: то с балкона упадет, то порежется верным кинжалом, которым беспощадно кромсал окорок, то, ненароком оступившись, чуть не утонет в фонтане. Куда уж тут до управления страной!
Естественно, что при таком развеселом официальном руководителе нашелся тайный управитель. Увы, это был не какой-нибудь серый кардинал или теневой премьер-министр. Настоящая власть в Дриттенкенихрайхе принадлежала королю преступного мира. Нынешний реальный глава государства носил гордое прозвище Рамштайнт[15]15
Ramsch – хлам, Teint – цвет лица.
[Закрыть]. Эта кликуха закрепилась за верховным криминальным авторитетом вовсе не оттого, что лицо его имело неровный землистый оттенок.
Трон преступного короля никогда не наследовался, его следовало захватить. Рамштайнт начал восхождение на вершину власти зеленым пареньком. О его жестокости ходили страшилки. Если он объявлял войну какому-либо человеку, то все заканчивалось полным вырезанием соперника, его родственников, друзей и соседей. Банда Рамштайнта не жалела даже домашних животных – от канарейки до крысы. Поэтому бурная деятельность набиравшего силу лидера имела два положительных последствия: во-первых, неуклонно сокращалось количество бандитов, а во-вторых, уменьшался риск эпидемий, возникающих из-за пасюков. Визитной карточкой Рамштайнта был убиенный, коего совали лицом в помойку или хотя бы в мусорный мешок. Люди узнавали автора кровавой драмы по почерку. Будущему монарху казалось, что в этом штрихе есть некий шарм. Темные века рождали странную эстетику.
Распихав конкурентов по черным ящикам, Рамштайнт к тридцати шести годам стал бандитским королем. Теперь любые серьезные вопросы решались только с его ведома. Лидеры соседних государств попросту боялись связываться с мафиозным королевством, бюрократия и армия принадлежали Рамштайнту. А пьянчугу Герхарда главный преступник рассматривал как потешную ширму и даже подкидывал ему денег на поддержание веселий. В любом случае криминальный бюджет государства в десятки раз превышал официальный.
Третьим «монархом» Дриттенкенихрайха был певец – избираемый на пять лет талант, которому присуждалось нетленное звание «Король поп-музыки». Эта древняя традиция уходила своими корнями в те времена, когда пением отгоняли птиц от свежих посевов. «Поп» было сокращением от «попанц»[16]16
Popanz действительно означает «пугало».
[Закрыть], то есть от «пугала». Существовали иные трактовки, в том числе и пошловатые, но они категорически отметались самими певцами. Чтобы доказать свое происхождение от пугала, они одевались в яркие блестящие одежды, неистово бренчали на лютнях и голосили особенно немузыкально. Самый шокирующий бард и становился королем. Ему доставались народная любовь и премия – золотая фигурка огородного пугала.
Нынешним «королем попа» был Филипп Кирххоф[17]17
Kirchhof – кладбище.
[Закрыть], довольно сносно перепевавший чужие песни.
Кроме заимствований нынешний властитель муз прибегал к исполнению бессмысленных песен, составленных из двусмысленных междометий. Например, композицию «Дива», раздобытую за рубежом и переработанную Филиппом в вопиющую бессмыслицу, которую по-русски можно передать примерно так:
Скачет сито
По полям-лям-лям…
А корыто
По лесам-ам-ам…
За лопатою метла-ла-ла…
Вдоль по улице пошла-ла-ла…
Дивное диво! Дивное диво —
Речь корыта:
«Ах ты, увы мне! Ах ты, увы мне!
Я разбито!.. О!..»[18]18
Разумеется, Филипп Кирххоф не исполнял песен на стихи Корнея Чуковского, тем более на немецком. Но содержание было весьма похожим.
[Закрыть]
Пелось это с исключительным пафосом, словно отступать корыту было некуда, позади Федора.
Простота Кирххофа была хуже воровства, поэтому люди его любили. Рамштайнт оказывал материальную поддержку и этому властителю дум.
Хельга не знала очень важной детали: Шлюпфриг, незадачливый похититель полкового знамени, не случайно устремился в Дриттенкенихрайх. Зверь бежал на ловца. Дело в том, что Рамштайнт имел маленькую слабость – страсть к коллекционированию магических артефактов. В его кладовой уже лежали Астральный Мегасвисток, Сакральная Скалка, Волшебная Фиговина и даже Колдовской Горшочек Со Смехом. Хозяин не знал, как пользоваться этими предметами. Исключение составлял лишь Горшочек. В минуты грусти верховный преступник заглядывал внутрь артефакта и невольно предавался безудержному лечебному хохоту.
Рамштайнт полагал, что собирание великих вещиц делает его кем-то большим, нежели главарем преступного мира. Он мечтал обо всех известных священных реликвиях, но особенно о последней известной – о штандарте легендарного Николаса Могучего.
– Воистину это великолепный предмет, коль скоро Николас стал героем буквально за пару дней! – говаривал криминальный король, взяв патетический тон. – Не верю, что столь незаурядный артефакт исчез вместе с хозяином. Такие вещи не пропадают, они обретают новую жизнь.
Знал бы Рамштайнт, что знамя шло к нему само…
