Текст книги "Дневной дозор"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Владимир Васильев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧУЖОЙ ДЛЯ ИНЫХ

ПРОЛОГ

Впереди уже тлели огни вокзала, но окраина мрачного запущенного парка рядом с заводом «Заря» хранила густую стылую темень. Под ногами хрустел наст, который к полудню, вероятно, опять подтает. Далекие свистки локомотивов, невнятные объявления по радиотрансляции да хруст под ногами – вот и все, что мог бы услышать случайный гуляка, забреди он в такое время в парк.

Но сюда давно уже не совались ночью – да и вечером тоже. Даже прогуливающие здоровенных и зубастых питомцев собачники.

Потому что собаки не спасали от того, кто мог встретиться ночью во тьме, среди подросших за четыре десятилетия дубков.

Одинокий путник с объемистой сумкой на плече явно спешил на поезд и поэтому решил срезать угол. Пойти через парк. По хрустящей настом и иногда гравием дорожке. Звезды удивленно глядели на этого смельчака. Сквозь изломы голых ветвей просвечивал желтый, как лужица ликера «Адвокат», диск луны. Причудливые очертания лунных морей казались тенями людских страхов.

Парный отблеск чьих-то глаз путник заметил, когда до крайних деревьев оставалось метров тридцать. На него глядели из кустов, что тянулись вдоль дорожки – в это время года кусты походили на скелеты. Что-то темное угадывалось там, в зарослях; даже не что-то – кто-то, потому что этот сгусток мрака был живым. По крайней мере – подвижным.

Глухое ворчание, вовсе не рев, только тихий утробный клекот – вот и все, что сопровождало молниеносную атаку. В лунном свете блеснули зубы – полный набор.

Луна уже приготовилась к новой крови. К новой жертве.

Но нападающий неожиданно замер, на мгновение, словно наткнулся на невидимую преграду, а затем рухнул на дорожку, смешно пискнув.

Путник на секунду задержался.

– Ты что делаешь, придурок? – прошипел он нападавшему. – Ночной Дозор крикнуть?

Сгусток тьмы под ногами путника обиженно заворчал.

– Твое счастье, я опаздываю… – Путник поправил на плече сумку. – Дожили, блин, Иные на Иных нападают… – Он торопливо преодолел последние метры парка и, не оборачиваясь, поспешил к вокзалу.

Нападавший уполз с дорожки под деревья и только там совершил трансформацию, превратившись в голого, совершенно голого парня лет двадцати. Высокого и широкоплечего. Наст возмущенно заскрипел под босыми ногами. Холода парень, похоже, не чувствовал.

– Проклятие! – выдохнул он шепотом и только после этого зябко поежился. – Кто же это был?

Он остался голодным и злым, но странная несостоявшаяся жертва отбила у него всякую охоту к охоте. Он испугался, хотя еще несколько минут назад был уверен, что бояться должны только его – оборотня, вышедшего на охоту. На пьянящую и дурманящую охоту на человека. Охоту без лицензии – от этого ощущение риска и собственной удали делались еще острее.

Две вещи начисто охладили пыл охотника. Во-первых, слова «Ночной Дозор» – лицензии у него все-таки не было.

И во-вторых, тот факт, что он не сумел распознать в несостоявшейся жертве Иного. Такого же, как сам.

Еще совсем недавно и оборотень, и любой из его знакомых Иных заявили бы, что это попросту невозможно.

Как был, в обличье голого человека, оборотень поспешил через заросли к месту, где оставил одежду. Теперь много, много дней придется прятаться вместо того, чтобы рыскать по ночному парку в поисках случайной жертвы – сидеть взаперти и ждать санкций от Ночного Дозора. А может быть, и от своих.

Единственная надежда на то, что одинокий путник, не убоявшийся ночью пересечь парк, этот странный не то Иной, не то только притворяющийся Иным, действительно опаздывает на поезд. Что он успеет и уедет из города. А значит, не сможет обратиться к Ночному Дозору.

Иные тоже умеют надеяться.

ГЛАВА 1

Только под мерный стук колес я окончательно успокоился. Хотя, нет – не окончательно. Попробуй тут успокойся! Но способность мыслить связно я все же обрел.

Когда то существо из парка бросилось на меня, обламывая кусты, я не боялся. Совсем. И понятия не имею, как нашел нужные слова. Зато потом, уже на забитой ночующими маршрутками привокзальной площади, я, наверное, многих удивил своей вихляющей походкой. Попробуйте идти твердо, когда подгибаются колени!

Чертовщина какая-то. Ночной Дозор… Что же я этим сказать-то хотел? А этот зубастый сразу заскулил и уполз назад, в кусты.

Отхлебнув еще пива, я в который раз попытался осмыслить произошедшее.

Итак, я вышел из дому…

Стоп.

Я растерянно поставил бутылку на столик. Вероятно, я выглядел сейчас очень глупо, но смотреть на меня было некому – в купе я ехал один.

Стоп.

Я вдруг осознал, что совершенно не помню собственного дома.

Вообще ничего не помню из прошлой жизни. Воспоминания начались там, в промозглом зимнем парке, за несколько секунд до нападения. А все, что раньше – покрыто мраком. Точнее даже не мраком, а странной серой пеленой, вязкой, тягучей и почти непроницаемой. Серым-серым клубящимся сумраком.

Ничего не понимаю.

Я со смесью растерянности и испуга оглядел купе. Купе как купе. Столик, четыре полки, коричневый пластик, бордовый дерматин. За окном проползают редкие ночные огоньки. На соседней полке – моя сумка…

Сумка!

Я сообразил, что понятия не имею, что в моей сумке. Вещи, должно быть. А по вещам можно многое понять. Или вспомнить. Зачем я еду в Москву, например. Я отчего-то был уверен, что вещи могут помочь пробудиться внезапно отказавшей памяти. Наверное, я об этом раньше читал или слышал от кого-нибудь.

Потом спохватился и полез под свитер, потому что сообразил: в левом нагрудном кармане – паспорт. Начнем с имени, а там, глядишь, действительно остальное вспомнится.

Со смешанными чувствами я взглянул на желтоватую страницу, оттененную прихотливыми завитушками. На фотографию. На то самое лицо, которое всегда – может, лет тридцать, а может, и первый день – я привык отождествлять с единственным и неповторимым «я».

Лицо оставалось знакомым до мельчайшей черточки. От шрама на скуле до ранней проседи в волосах. Но Бог с ним, с лицом. Сейчас меня больше интересовало не это.

Имя.

Рогоза Виталий Сергеевич. Дата рождения – 28 сентября 1965 года.

Место рождения – город Николаев.

Перевернув страничку, я прочел все то же самое по-украински, заодно удостоверился, что пол у меня – мужской, а паспорт выдан организацией с на редкость громоздкой аббревиатурой – РО НГУ УМВД Украины. Страничка «Семейное положение» была девственно чиста. Я вздохнул – не то с облегчением, не то с разочарованием.

Дальше – извечное бремя и проклятие любого экс-совка: прописка. Город Николаев, улица Чайковского, 28, квартира 28.

Надо же, опять двадцать восемь, да еще два раза. И тут ассоциации действительно начали срабатывать – я вспомнил, что этот дом стоит на углу Чайковского и Молодогвардейской и что рядом с ним находится двадцать восьмая школа (опять эта цифра!). Я вспомнил все, отчетливо и ярко, вплоть до обугленного тополя под собственным окном – жертву химических экспериментов пацана, живущего этажом выше. Какой только дряни не выплескивал он из окна на многострадальное дерево! Вспомнил, как мы пьянствовали лет пять назад в соседнем доме, у Доцента; как кто-то тогда легкомысленно послал подальше соседку снизу, пожаловавшуюся на шум, а она оказалась армянкой, женой какого-то местного бонзы, как потом набежало этих армян черным-черно, как нам надавали по рожам, и как мне пришлось выбираться из дальней комнаты через форточку, потому что окно не открывалось, и спускаться по водосточной трубе. Увидев, что один из горе-пьяниц исчез из блокированной квартиры, армяне кулаки попридержали и в конце концов с ними как-то удалось договориться. И еще я запомнил свое горькое удивление, когда звал на помощь местных дружков-знакомых, с которыми неоднократно пилось пиво в окрестных ларьках, и ни один со мной не пошел.

Я оторвался от неожиданно ярких воспоминаний.

Так, значит, прошлое у меня все-таки было? Или это лишь воспоминания, не имеющие под собой ничего?

Разберемся.

Из паспорта я почерпнул еще совершенно сейчас бесполезную информацию о том, что «право на бесплатную приватизацию жилья я реализовал в объеме (объем был не указан) при норме в 24,3 метра».

И все.

Задумчиво спрятал документ в карман – тот же, нагрудный, левый, и пристально поглядел на сумку. Что поможешь мне вспомнить ты, черно-зеленая спутница с заморской надписью FUJI на выпуклом боку?

Авось, да поможешь вспомнить хоть что-нибудь…

Тихо пропела расстегиваемая молния. Я откинул верхний лоскут и заглянул.

Сверху в полиэтиленовом пакетике лежали зубная щетка, тюбик «Бленд-а-меда», пара дешевых одноразовых станочков для бритья и черный благоухающий флакон, видимо, с одеколоном.

На полку.

В следующем пакете обнаружился теплый шерстяной свитер явно ручной, а не машинной вязки. Тоже в сторону.

Пару минут я рылся в пакетах – чистое белье, футболки, носки, теплая клетчатая рубашка…

Ага, вот что-то отличное от одежды.

Мобильный телефон. Небольшая трубка в кожаном чехле с выдвигающейся антенной. Память отреагировала сразу же:

«Приеду в Москву, надо купить карточку…»

Зарядное устройство тоже было на месте.

И наконец, на самом дне, еще один пакет. С какими-то брикетами.

Заглянув внутрь, я оторопел. В обычном полиэтиленовом пакете с полустершимся и поэтому уже совершенно неузнаваемым рисунком в два слоя лежали упаковки денег. Американских долларов. Десять упаковок. Сотками. Это сто тысяч.

Рука сама потянулась к двери и повернула собачку замка.

Ё-моё, а это-то у меня откуда? И как я провезу такую уйму денег через границу? Впрочем, таможенникам можно сунуть по сотке в зубы – наверняка отстанут.

Эта находка практически ничего не пробудила в моей памяти, кроме разве что мысли о дороговизне московских гостиниц.

Все еще пребывая в некотором ступоре, я сложил вещи назад в сумку, застегнул ее и сунул под полку. И немного порадовался, что рядом с открытой бутылкой пива стоит еще одна, непочатая.

Новости явно стоило залить успокоительным.

Не знаю почему, но успокоительное почему-то подействовало на меня больше как снотворное. Я ожидал, что придется долго лежать под стук колес, жмуриться от внезапно накатывающего на несколько мгновений света и мучительно размышлять.

Ничего подобного. Даже не допив вторую бутылку пива, я свалился на полку – как был, одетым, поверх одеяла, и отключился.

Может быть, я слишком близко подобрался к чему-нибудь запретному в воспоминаниях?

Не знаю.

Проснулся я, когда в окно ломилось холодное зимнее солнце. Поезд стоял. Из коридора доносились скучные официальные голоса: «Здравствуйте, российская таможня. Оружие, наркотики, валюту везем?» Ответы были менее скучные и большей частью неразборчивые.

Потом в дверь постучали. Я потянулся и открыл.

Таможенник оказался дородным краснорожим мужиком с уже начинающими заплывать жиром глазками. Почему-то обращаясь ко мне, он съехал с проторенной колеи и просто осведомился, без всякого официоза:

– Что везем? Сумку доставайте…

И цепко оглядел купе. Встал на лесенку, заглянул в багажку под потолком. И только потом сфокусировал взгляд на одиноко замершей посреди нижней полки сумке.

Я опустил полку и сел. По-прежнему молча.

– Откройте сумку, пожалуйста, – потребовал таможенник.

«Нюх у них, что ли?» – угрюмо подумал я, послушно расстегивая молнию.

Пакеты по очереди перекочевывали на полку. Когда очередь дошла до пакета с деньгами, таможенник заметно оживился и рефлекторно захлопнул дверь в купе.

– Так-так-так…

Я уже приготовился выслушать лицемерную тираду о разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки – как и всякий писаный закон, состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом. Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»

Но вместо этого я мысленно потянулся к голове таможенника рукой, коснулся его разума и прошептал:

– Иди… Иди дальше. Тут все хорошо.

Глаза таможенника враз стали тупыми и бессмысленными, как таможенные законы.

– Да… Счастливого пути…

Он деревянно развернулся, щелкнул дверным замком и вывалился в коридор, более ничего не сказав. Он был очень похож на куклу. Послушную деревянную куклу во власти ниточек умелого кукловода.

Вот только когда я успел стать умелым кукловодом?

Поезд тронулся минут через десять, и все это время я размышлял: что же со мной происходит? Я не ведаю, что творю, но делаю именно то, что надо. Сначала существо в заводском парке, теперь этот враз поглупевший таможенник…

И зачем, черт подери, я направляюсь в Москву? Что я буду делать, когда сойду с поезда? Куда пойду?

Почему-то я понемногу набирался уверенности, что все прояснится в нужный момент. Именно в нужный – не раньше.

Жаль, что уверенность не была полной.

Большую часть дня я проспал. Может быть, это была реакция организма – дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-то же я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновую ауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания. По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?

Ах да. Я – Иной. Я сказал об этом оборотню из парка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осознал только что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.

Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Из провала. Оборотень – первая ступенька. Таможенник – вторая. Интересно, длинна ли лестница? И что мне откроется там, на вершине?

Пока вопросов было заметно больше, чем ответов.

Окончательно проснулся я уже за Тулой. Купе по-прежнему было пустым, но теперь я понял, что сам этого хотел. И еще понял, что мои желания в этом мире обычно сбываются.

Перрон Курского вокзала медленно проплывал мимо окна. Я, уже одетый и упакованный, стоял в купе и ждал, пока поезд не остановится. Неразборчивый голос дикторши объявлял прибытие шестьдесят шестого на какой-то там путь.

Я в Москве. Но пока еще не понимаю, что делать.

Проход, как обычно, успели загромоздить наиболее нетерпеливые пассажиры. Ну а я подожду, мне спешить некуда. Все равно ведь ждать, пока оживающая память чего-нибудь не подскажет, не подтолкнет, как погонщик ленивого мула.

Поезд в последний раз дернулся и встал. Металлически звякнуло в тамбуре, вереница моментально оживившихся людей дрогнула, мало-помалу выплескиваясь из вагона. Как всегда – озабоченные возгласы, приветствия, попытки протиснуться назад в купе за вещами, которые не удалось вынести за один раз…

Но вагонная суета быстро проходит. Те, кто ехал, уже вышли, уже получили причитающуюся порцию поцелуев и объятий от встречавших. Или не получили, если встречать было некому. Кое-кто, вытягивая шею, озирался на перроне и тут же ежился на пронизывающем московском ветру. В вагоне остались только те, кто пришел забирать неизменные передачи.

Я подхватил сумку и пошел к выходу, по-прежнему не понимая, что буду делать в ближайшее время.

Наверное, размышлял я, надо поменять деньги. У меня же ни копейки – российской. Только наши, «незалежные». Но они тут, увы, не в ходу. Перед самой Москвой я предусмотрительно распотрошил одну пачку из пакета и часть банкнот рассовал по карманам.

Я всегда ненавидел бумажники…

Впрочем, что это я? Всегда… Мое «всегда» началось прошлой ночью.

Машинально съежившись в объятиях зимы, я зашагал по перрону к спуску в тоннель. Не может же быть, чтобы на вокзале не было обменника?

Копаясь в неверной памяти, я сумел установить две вещи: во-первых, я не помню, когда последний раз бывал в Москве, но, во-вторых, я в общих чертах представляю себе, как выглядит вокзал изнутри, где искать пункты обмена валюты и как попасть в метро.

Тоннель, подвальный зал ожидания, короткий эскалатор, билетный зал. Моя промежуточная цель – вон там, на втором этаже, у еще одного эскалатора.

Но этот обменник оказался давно и надежно закрытым. Ни света, ни щелки, ни обязательной таблички с текущим курсом.

Ладно. Тогда к выходу и налево, к пологому спуску-пандусу на станцию «Чкаловская»… Только мне все равно не туда, а рядом.

Беленький торговый павильон, лесенка на второй этаж, залитые светом пустые торговые зальчики, поворот… Охранник поднял на меня быстрый взгляд и сразу расслабился, распознав приезжего.

– Входите, свободно, – великодушно позволил он.

Вместе с сумкой я вошел в крошечную комнатушку, вся обстановка которой состояла из урны в углу и, разумеется, крошечного окошка с выдвижным ящичком, который мне всегда напоминал вечно голодную пасть.

«Эй, – напомнил я себе. – Не забывай о юности своего „всегда“…»

Но все равно – если я мыслю как человек, реально проживший лет тридцать пять, значит, этому есть причина?

Ладно, потом.

Пасть проглотила сразу пять сотенных бумажек и мой паспорт. Кто кроется там, за глухой перегородкой, я не видел, да и не очень стремился рассмотреть. Заметил только пальцы с накрашенными перламутром ноготками. Значит женщина. Неохотно выдвинувшаяся пасть отрыгнула приличную стопку сторублевок и несколько бумажек помельче. И даже пару монеток. Деньги я, не считая, сунул в нагрудный карман, под свитер, только те самые несколько бумажек помельче – в карман брюк. Вместе с монетами. Паспорт – в другой нагрудник. Зеленоватый прямоугольник квитанции – в урну.

Все, теперь я человек. Даже в этом безумном городе, едва ли не самом дорогом на планете. Хотя… хотя нет. Пожалуй, уже с год, как это сомнительное первенство Москва утратила.

Зима вновь встретила меня льдистым дыханием. Ветер нес редкую мелкую крошку, похожую на манную крупу, эдакий град-недоросль.

Метро – слева. Но мне не сюда. Мне к другому выходу.

Я снова продефилировал перед зданием вокзала и спустился туда, куда мне нужно, – на кольцевую.

Кажется, я начинал понимать, куда мне нужно. Что ж, порадуемся прогрессу, если не получается радоваться неопределенности. И понадеемся, что в Москву меня привели исключительно добрые дела. Потому что служить Злу – я не чувствовал в себе силы.

Только коренные москвичи разъезжаются с вокзалов на такси. Если позволяют финансы, конечно. Любой провинциал, даже если у него денег не меньше моего, поедет на метро. Есть что-то гипнотическое в этой системе тоннелей и лабиринте переходов. В гуле проносящихся поездов, в то замирающем, то вновь оживающем потоке воздуха. В вечном движении. Здесь бурлит под сводами залов нерастраченная дармовая энергия: бери – не хочу.

И еще – здесь есть защита. Кажется, это как-то связано с толщей земли над головой… и с тем, что в этой земле погребли минувшие годы. Даже не годы – века.

Я шагнул в разъехавшиеся двери поезда. Противно и назойливо гудело из динамиков, а потом хорошо поставленный мужской голос произнес: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – „Комсомольская“».

Я еду по кольцу. Против часовой. Причем на «Комсомольской» я точно не выйду. А вот после нее… После нее – пожалуй, выйду. И это будет «Проспект Мира». И, кстати, стоило пройти по перрону дальше, к голове поезда. Тогда ближе на переход.

Значит, мне на рыжую ветку. Причем скорее всего на север, потому что иначе я поехал бы по кольцу в противоположную сторону, до «Октябрьской».

Вагон трясся на ходу, от нечего делать я разглядывал обильную рекламу. Длинноволосый мужик, стоя на цыпочках, но при этом присев, почему-то рекламировал женские колготки, и чья-то вооруженная фломастером рука не преминула дорисовать горе-волосатику внушительных размеров фаллос. Соседняя нашлепка предлагала погоняться по городу за разноцветным джипом, но смысла этой погони я как-то не уловил. Приз, наверное. Чудодейственные таблетки от большей части недугов – и все в одном флаконе, конторы по торговле недвижимостью, самый-самый из самых йогурт, подлинный «Боржоми» с бараном на бутылке… Вот и «Комсомольская».

Реклама мне надоела, и я, бросив сумку у выхода, подошел к плану метро. Не знаю почему, но взгляд мой с первой попытки прикипел к рыжему кругляшу и к надписи рядом с ним – «ВДНХ».

Мне – сюда. Точно. Здоровенное, изогнутое подковой, здание. Гостиница «Космос».

Что ни говори, а жить как-то легче, когда цель уже известна. Я с облегчением вздохнул, вернулся к сумке и даже улыбнулся мутному отражению в дверном стекле. Стекло тоже носило следы чрезмерной активности городских питекантропов – от надписи «не прислоняться» осталось лишь загадочное утверждение «не слон я».

Наверняка ведь не слон. Животное, но не слон – те являют собой воплощение спокойствия и мудрости, на мой взгляд. А неведомый мне автор утверждения – скорее всего обезьяна, грязная и самодовольная обезьяна. Слишком похожая на человека, и именно поэтому грязная и тупая…

Хорошо, что я – Иной, а не человек.

Вот и «Проспект Мира»; лесенка, поворот направо, эскалатор, и поезд как раз подходит. «Рижская». «Алексеевская». «ВДНХ». Из вагона – направо, это я всегда знал.

Длинный-длинный эскалатор, на котором почему-то ни о чем не думается. Опять назойливая реклама. Подземный переход. И гостиница. Подковообразный монстр французской архитектуры. Впрочем, гостиница изменилась, и заметно. Добавилось подсвеченных вывесок, ярких огней; опять же – казино, призовая иномарка на постаменте. Девки какие-то, несмотря на мороз, в стороне курят. И внутри – швейцар, разом сглотнувший ладонью сотенную бумажку. Зато мгновенно отнял у меня сумку и препроводил к стойке.

Время было не особо позднее, поэтому в фойе все еще оставалось людно. Кто-то говорил по мобильнику, громко, на весь холл чеканя арабские фразы, сразу с нескольких сторон доносилась музыка.

– Люкс, – сказал я небрежно. – Одноместный. И, пожалуйста, пусть не звонят и не предлагают девок. Я работать приехал.

Деньги – великая вещь. И номер мгновенно нашелся, и ужин мне сразу же посулили с доставкой в номер, и пообещали, что звонить никто не будет, хотя в это мало верилось. И зарегистрироваться сразу же предложили, потому что паспорт-то у меня украинский. Я зарегистрировался. Но вместо того чтобы мирно отбыть к лифту, куда меня заботливо направили, я устремился к неприметной двери в самом темном и пустом углу фойе.

Табличек на этой двери не было. Никаких.

Портье посмотрел мне в спину с неподдельным уважением. А остальные, по-моему, вообще перестали замечать.

За дверью обнаружился замызганный кабинет – наверное, единственное помещение в гостинице, которое не приобрело европейского вида, а словно шагнуло сюда из дремучего совка семидесятых.

Обычный стол – не облезлый, но видавший виды, обычный стул и престарелый польский телефонный аппарат «Aster» в центре стола. На стуле восседал щуплый мужичок в форме сержанта милиции. На меня он поднял вопросительный взгляд.

Сержант был Иным. Причем Светлым – это я понял сразу.

Светлым… Хм. А я какой? Кажется, я – не Светлый. Точно, не Светлый.

Ну, тогда вопрос снят.

– Здравствуйте, – поздоровался я. – Я бы хотел зарегистрироваться в Москве.

Милиционер со смесью недоумения и раздражения в голосе процедил:

– Регистрация у портье… При поселении. Без поселения – нельзя.

И пошуршал газетой, которую до моего прихода штудировал с карандашом в руке, – кажется, он отмечал интересные объявления из совершенно необъятного списка.

– Обычную регистрацию я уже прошел, – пояснил я. – Мне нужна инаярегистрация. Кстати, я не представился. Виталий Рогоза, Иной.

Милиционер сразу подобрался и посмотрел на меня по-новому. Теперь – растерянно. Кажется, он не сумел распознать во мне Иного. Поэтому я ему помог.

– Темный, – пробурчал он несколько позже, мне показалось, что с некоторым облегчением, и тоже представился: – Захар Зелинский, Иной. Вольнонаемный Ночного Дозора. Пройдемте-ка…

В его тоне явственно читалось стандартное «п'наехали в нашу Ма-аскву…» Иные невольно тащили в свои отношения человеческие модели и стереотипы. Наверняка ведь этот Светлый недоволен каким-то там приезжим провинциалом и тем, что возникла необходимость отрывать задницу от стула, а взгляд – от газеты и тащиться к рабочему компьютеру, возиться с регистрацией…

Посреди стены нашлась еще одна дверь, но увидеть ее простой человек ни за что не смог бы. А открывать ее и вовсе не было нужды – мы прошли сквозь стену и сквозь серый сумрак, враз заполонивший все вокруг. Движения стали мягкими и замедленными, и даже лампа под потолком стала заметно мерцать.

Вторая комната выглядела куда презентабельнее первой. Сержант сразу уселся за ладный столик, к компьютеру, а мне предложил устроиться на пухлом диване.

– Надолго в Москву?

– Еще не знаю. Думаю, не меньше чем на месяц.

– Предъявите, пожалуйста, постоянную регистрацию.

Он мог бы увидеть ее и так, зрением Иных, но, похоже, правила обязывали к простейшему методу.

Куртка и так уже была распахнута, поэтому я только задрал свитер, рубашку и футболку. На груди у меня засияла синеватая метка украинской постоянной регистрации. Сержант считал ее пассом ладони и немедленно зашуршал клавиатурой. Некоторое время сверялся с данными, потом снова зашуршал, отомкнул массивный сейф, запертый, кстати, не только на замки, извлек что-то оттуда, сотворил необходимые процедуры и, наконец, метнул в меня сгустком синеватого света. Вся верхняя часть тела на миг залилась огнем, а секундой позже у меня на груди красовались уже две печати. Вторая – временная московская регистрация.

– Регистрация временная, но в принципе бессрочная, – пояснил сержант без особого энтузиазма. – Поскольку вы в нашей базе значитесь как исключительно законопослушный Темный, мы можем пойти вам навстречу и позволить бессрочную. Надеюсь, Ночному Дозору не придется менять мнение относительно вас. Печать самоуничтожится, как только вы пробудете за пределами Москвы сутки. Если придется выезжать на срок более суток – уж не обессудьте, надо будет зарегистрироваться повторно.

– Понял, – сказал я. – Спасибо. Я могу идти?

– Идите… Темный.

Сержант несколько мгновений помолчал, потом запер сейф (не только на замки), компьютер оставил как есть и приглашающе повел рукой в сторону выхода.

Уже в замызганной комнатенке он нерешительно уточнил:

– Простите, а кто вы? Не вампир, не оборотень, не инкуб, не ведьмак, это я и так вижу. И не маг, по-моему. Не пойму я что-то…

Сам сержант был Светлым магом приблизительно четвертого уровня. Не много, но и не мало в общем-то.

А действительно – кто я?

– Это сложный вопрос, – уклончиво ответил я. – Скорее, все же маг. Прощайте.

Я подхватил сумку и вернулся в фойе. А через пяток минут я уже обживал номер. Правильно я поступил, что не поверил портье – первый звонок с предложением организовать отдых застиг меня за бритьем. Я мрачно, но вежливо попросил больше сюда не звонить. Во второй раз вежливости в голосе у меня поубавилось, а в третий я просто влил в ни в чем не повинную трубку столько вязкой и тягучей силы, что собеседник поперхнулся и умолк на полуслове. Зато больше мне не звонили.

«Учусь, – подумал я. – Маг я в конце концов или нет?»

Если честно, меня совершенно не удивили слова сержанта-Светлого. Вампиры, оборотни, инкубы… Они есть. Действительно есть. Но – лишь для своих, для Иных. Для обычных людей они не существуют. Зато люди для Иных – источник существования. Корни и пища. И для Светлых, и для Темных, что бы там ни трезвонили Светлые на каждом углу. Они тоже черпают свою энергию из людских жизней. А цели… Цели у нас все равно одни и те же. Просто и мы, и Светлые пытаемся обогнать конкурентов и поспеть к цели первыми.

От нахлынувших откровений меня отвлек стук в дверь – принесли ужин. Скормив прислуге сторублевку (и откуда у меня эта барская привычка к непомерно щедрым чаевым?), я попытался снова сосредоточиться, но, видимо, сошел с настроя. Жаль.

Но очередную ступеньку я все-таки одолел. По крайней мере я теперь знаю, что Иные бывают разные. Светлые и Темные. Я – Темный. Светлых я недолюбливаю, но не могу сказать, что ненавижу. Они ведь тоже Иные, хотя и руководствуются несколько отличными от наших принципами.

И еще стало слегка понятно, что кроется за моей угрозой оборотню из парка, за обтекаемым и веским названием «Ночной Дозор». Сие есть не что иное, как наблюдение за Темными ночью, потому что время Темных – именно ночь. Естественно, существует и Дневной Дозор. Это – свои, но с ними тоже надо считаться, ибо сделай что-нибудь не то, свои тоже по головке не погладят. И вся эта система пребывает в шатком равновесии, поскольку каждая из сторон постоянно ищет пути и методы разгрома конкурентов, дабы воцариться над миром людей окончательно и безраздельно.

Такое вот веселье. С этой ступеньки пока больше ничего не разглядеть в окружающем сумраке…

Зов я услыхал, когда заканчивал ужинать.

Не тихий и не громкий, не жалобный и не властный. Тот, кому он предназначался, тоже слышал. И не умел противостоять.

Зов предназначался не мне. Странно, что я слышу… Значит, надо действовать.

Неумолимое нечто во мне уже отдавало команды. Одеться! Сумку – в шкаф! Окна и двери – запереть! Да не только на замки и защелки, дубина!

Черпая силу отовсюду, куда я мог дотянуться, я делал так, чтобы люди не интересовались моим номером. А Иным тут и так делать нечего.

В соседнем номере неожиданно протрезвел вдрызг пьяный сириец. Этажом ниже наконец-то проблевался маявшийся животом чех и облегченно затих в обнимку с унитазом. В номере напротив пожилой бизнесмен с Урала впервые в жизни хлестнул по щеке жену, чем завершил старую и затяжную ссору – спустя час чете предстояло отмечать примирение в ресторане на втором этаже. Если вблизи окажется Светлый – то стол я ему накрыл…

Но меня это интересовало мало. Я шел по Зову. По Зову, который предназначался не мне.

Вечер плавно перетекал в ночь. Шумел проспект, протяжно выл в троллейбусных проводах ветер. Почему-то природные звуки вытесняли голоса цивилизации – может быть, потому что я прислушивался?

Направо, вдоль проспекта. Точно. Нахлобучив поплотнее шапку, я зашагал по тротуару. Когда я почти дошел до длинного дома, первый этаж которого занимали магазинные витрины с нелепыми бутафорскими самоварами. Зов прекратился. Но я все равно уже знал, куда идти.

Следующий дом, и вон там, чуть не доходя до перекрестка, узкая мрачная подворотня-тоннельчик. На этот раз наполненная неподдельным густым мраком.

Ветер, как назло, усилился, хлестал в лицо, пихался, как умелый регбист, и приходилось наклоняться вперед, чтобы хоть как-то двигаться.

Вот и подворотня. Кажется, я опоздал. На фоне еле-еле обозначенного пятна – противоположного входа в подворотню – на миг застыл неясный силуэт; я различил только бледное, явно нечеловеческое лицо и два тусклых отблеска в глазах. И, по-моему, зубы.

И все. Тот, кто здесь был, исчез, а тот, кто здесь остался, перестал быть.

Я присмотрелся, склонившись над недвижимым телом. Девушка, молоденькая совсем, лет шестнадцать. Со странной смесью блаженства и муки в остекленевших глазах. Рядом валяется пушистый вязаный шарф и такая же шапочка. Куртка расстегнута, шея обнажена. И четыре приметных точки на шее.