Текст книги "Конец легенды (Сборник)"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Эпилог

У Татьяны он появился уже поздно вечером. Коротко рассказал о проведенном расследовании и вручил официальный счет за услуги. Татьяна рассеянно посмотрела на цифру, спросила:

– Почему так мало?

– Я же не нашел флэш-карту. Агласов ее уничтожил. Полагаю, сломал и спустил в канализацию. А может быть, и сжег дотла – у них там много интересных приспособлений.

– Господи, я же не для этого вас нанимала… – пробормотала Татьяна, доставая и вручая ему деньги. – Вы так быстро все выяснили… я думала, это займет месяцы…

– Если бы я копался, меня бы опередила полиция, – пояснил Артём. – Вы зря их недооцениваете. Там только начальник отдела… излишне прямолинеен. Но не полный дурак. Завтра к вечеру он выпустил бы Светова и принялся за остальных.

– Вы словно заранее знали, кто убийца…

– Не заранее, но понял быстро.

Татьяна удивленно посмотрела на него.

– Убийцей был кто-то из коллег вашего мужа, из близких ему людей. Таких всего пятеро. Иван договорился о встрече в пивном ресторанчике. Профессор Ройбах никогда бы в таком простецком месте не появился. Человек должен был ждать его в верхнем зале, на местах для курящих. Данилян и Светов не курят. Остаются двое – Киреев и Агласов. Но Киреев – ровесник Ивана. Он не мог совершить никакого преступления, о котором знало бы предыдущее воплощение Ивана. Остается… – Артём замолчал.

– Так просто? – Татьяна прошла по комнате, остановилась у окна, спиной к нему. – Все так просто?

– Да. Но это косвенные улики. Полиция, прицельно взявшись за Агласова, могла накопать какие-то серьезные доказательства. Отпечатки пальцев на отстрельном механизме, к примеру. Свидетелей того, как Агласов волок куда-то наверх тяжелый механизм. Могли быть улики. Но их могло и не быть. Я попытался спровоцировать Агласова на уничтожение карточки – ничего не вышло. Так что основная заслуга принадлежит Ивану. Он подстраховался. Сохранил запись и оставил ее там, где ее неминуемо бы прослушали рано или поздно.

– Вы хороший сыщик, – сказала Татьяна. – Вы так говорите, будто все у вас получилось случайно, но это неправда. Вы великий сыщик… прирожденный сыщик. Спасибо вам…

Артём хотел ответить, но вдруг понял, что женщина давно уже плачет – беззвучно и горько. Ему очень хотелось подойти и утешить ее, но это могло бы закончиться неправильно. Не так, как положено заканчивать очередное дело прирожденному сыщику.

Поэтому он тихо вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Постоял секунду на лестничной площадке. Ему очень хотелось вернуться, но этого делать было нельзя.

– Господи, не дай мне в следующей жизни снова быть полицейским, – прошептал Артём.

Но он слишком хорошо знал, что Бог – или, по мнению атеистов, случай – не прислушивается к таким просьбам.

Мой папа – антибиотик

Сквозь сон я услышал, как снижается флаер. Тонкое, угасающее пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа давно грозится перетащить керамические плитки, которыми выложен пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное, не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но папа на такие мелочи не обращает внимания.

Дело в том, что мой папа – антибиотик.

Не открывая глаз, я сел на кровати и пошарил рукой по стулу, где была сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором можно кувыркаться, прыгать и делать все, что угодно, не рискуя сломать себе шею.

За окном глухо стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.

По-прежнему не открывая глаз, я распахнул дверь, начал спускаться по лестнице. Если папа приземлился «громко», значит, он хочет, чтобы я знал – он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.

Шаг, еще шаг. Некрашеные деревянные ступени приятно холодят ноги. Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, а живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно должен быть деревянным. Иначе это не дом, а крепость. Укрытие от непогоды…

Шаг, еще шаг… Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг, еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь; скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.

– Гуляешь во сне?

Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая света.

– Включить свет, – обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской ладони.

По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники. Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.

Папа улыбаясь смотрел на меня. Он был в десантном комбинезоне, и обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть. Приспосабливался к изменившейся обстановке.

– Ты прямо с космодрома? – спросил я, с восхищением глядя на отца. Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит…

Комбинезон казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан комбинезон, имеет одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться до комбинезона снаружи – он твердый, словно из металла. А когда надеваешь (папа иногда мне это разрешает) – он совсем мягкий.

– Мы приземлились час назад, – рассеянно ероша мне волосы, сказал папа. – Сдали оружие – и сразу по домам.

– Все в порядке?

Папа подмигнул мне, заговорщицки оглянулся:

– Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.

Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по ткани датчики, мерцала непонятным узором индикаторная панель на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене – и его невозможно будет заметить.

– Пап, – чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. – Трудно пришлось?

Он молча кивнул. И нахмурился – теперь уже абсолютно по-настоящему.

– А ну-ка, марш в постель. Два часа ночи!

Наверно, таким голосом он отдает приказания там, на планетах, пораженных болезнями. И никто не решается спорить.

– Есть! – четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил напоследок: – Пап, ты не видел…

– Нет. Ничего. Теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с планетой восстановят к утру.

Я кивнул и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись у самой двери, увидел, что папа стоит на пороге ванной и стягивает с себя гибкую голубую броню. Перегнувшись через перила, я смотрел, как перекатываются у него по спине тугие клубки мышц. Я никогда не смогу так накачаться, не хватит терпения. Папа заметил меня и махнул рукой:

– Ложись, Алик. Подарок покажу только утром.

Это здорово, подарки я люблю. Папа дарил их мне, еще когда я был совсем маленьким и не знал, кем он работает.

Когда от нас ушла мама, мне было пять лет. Помню, как она целовала меня – я стоял у двери и никак не мог понять, что происходит. Потом мама ушла. Навсегда. Она сказала, что я могу приходить к ней в любой момент, но я так и не пришел. Потому что узнал, из-за чего они с папой поссорились, и обиделся. Оказывается, маме не понравилось, что папа служит в Десантном Корпусе.

Однажды я случайно услышал их спор. Мама говорила что-то отцу – тихо, устало, так говорят, когда доказывают самому себе, а не собеседнику.

– Неужели ты не видишь, в кого превратился, Ян? Ты даже не робот – для них есть Три Закона, а для тебя ни одного. Ты делаешь то, что тебе прикажут, не думая о последствиях.

– Я защищаю Землю.

– Не знаю… Одно дело, когда ваш Корпус сражается с Пилигримскими диверсантами. А другое – когда десантники усмиряют колонии.

– Я не имею права об этом думать. Решает Земля. Она определяет болезнь, она назначает лечение. А я просто антибиотик.

– Антибиотик? Верно. Те тоже лупят наобум – и по болезни, и по человеку.

Они замолчали. Потом мама сказала:

– Прости, Ян, но я не могу любить… антибиотик.

– Хорошо, – очень спокойно сказал папа. – Но Алька останется со мной.

Мама промолчала. А через месяц мы с папой остались одни. Честно говоря, я даже не сразу это почувствовал. Мама и раньше подолгу не бывала дома – она журналист и ездит по всей Земле. Папа бывает дома гораздо больше, хотя раз или два в месяц уезжает на несколько дней. А когда возвращается, привозит подарки – удивительные вещи, которых нет ни в одном магазине.

Однажды он привез Поющий Кристалл. Маленькая, с сантиметр, пирамидка из прозрачного синего камня тихо, не умолкая ни на секунду, наигрывала странную бесконечную мелодию. Звук Кристалла менялся, когда шел дождь и когда на него падал солнечный свет; становился громче, если Кристалл подносили к металлу, и менял тональность, стоило посыпать на него солью. Он и сейчас поет свою вечную песнь, плотно укутанный ватой и запрятанный в самый дальний угол шкафа.

Были еще лотанские зеркала. И рэтские скульптурки – вылепленные из мягкой розовой пластмассы люди взрослели, старились, смотрели то улыбчиво, то хмуро. Ну а самым лучшим подарком был пистолет.

В тот раз папы не было почти неделю. Я ходил в школу, играл со своим другом Мишкой, по прозвищу Чингачгук. Ездил с ним и его родителями в соседний город, где начался Праздник смеха. Мишка даже ночевал у меня несколько раз. И все равно было скучновато. Наверно, папа это понял. Когда он приехал, то даже не стал ничего рассказывать. Порылся в сумке и протянул мне тяжеленный металлический пистолет. Секунду я держал его в руках, не догадываясь, в чем дело. И только когда устала рука и я едва не уронил оружие, до меня дошло – это не игрушка. Ее бы не стали делать такой тяжелой, под силу лишь взрослому.

– Он не стреляет, – угадав мой вопрос, сказал папа. – Разбит излучающий генератор.

Я кивнул, пытаясь прицелиться. Пистолет дрожал в ладони.

– Откуда он, пап? – нерешительно спросил я.

Папа улыбнулся:

– Помнишь, кем я работаю?

– Антибиотиком! – с готовностью ответил я.

– Верно. В этот раз мы лечили болезнь под названием «космическое пиратство».

– Настоящие пираты? – У меня перехватило дыхание.

– Даже слишком настоящие.

…Конечно, папина работа нравилась мне не только из-за необычных подарков. Мне нравилось, что папа такой сильный, сильнее любого из наших знакомых. Он мог в одиночку поднять флаер, мог пройти на руках весь сад. Каждое утро, в любую погоду, и зимой, и летом, он по два часа тренировался в саду. Я к этому привык, а вот те, кто заходил к нам впервые и видел отца меланхолично подтягивающимся на двух пальцах левой руки или разносящим в щепки толстенные доски, расставленные в специальных стойках по всему саду, были очень удивлены. Когда же они замечали, что отец двигается и наносит удары с закрытыми глазами, то многим делалось не по себе. Отец в таких случаях смеялся и говорил, что его работа на девяносто девять процентов состоит из тренировок. После этого всегда шел вопрос: кем же он работает. Папа весело разводил руками: «Антибиотиком». Секунду гость переваривал услышанное, потом понимающе восклицал: «Десантный Корпус!»

Проснувшись, я первым делом выглянул в окно. Словно проверял, не приснилось ли мне папино возвращение. Но все было в порядке – среди деревьев мелькала быстрая тень. Папа тренировался, без всякой скидки на то, что не спал полночи. Слышались глухие удары. Мишеням-деревяшкам доставалось изрядно.

Я прошел к видеофону – маленькой матово-белой панели в стене. С тайной надеждой набрал длинный восемнадцатизначный номер. Код планеты. Код города. Номер видеофона…

Экран засветился бледно-голубым, потом появились строчки:

«Служба Связи приносит извинения. Связь с планетой Туан отсутствует по техническим причинам».

Тоже мне извинения… А уж формулировочка какая гладкая! Конечно, если на планете третий день бушует мятеж и тяжелые танки восставших в упор расстреляли ретрансляторы, это можно назвать технической причиной. Точно так же, как человеческую смерть можно обозвать «преобладанием процессов распада над процессами синтеза».

Нажав еще две клавиши, я вышел из комнаты. Теперь компьютер будет повторять вызов сам, каждые четверть часа. У нас с Арнисом заведено дозваниваться друг до друга самостоятельно, но сегодня особый случай. Думаю, он не обидится…

Подарок ждал меня на кухне. На маленьком столике у окна, за которым я люблю завтракать. Рядом с кофейником и нарезанным кексом.

Вначале я налил себе кофе. Откусил кусок кекса. И лишь потом взял в руки широкий металлический браслет, лежащий на коробке с мармеладом.

Браслет был странным. Он ничуть не походил на украшение и еще меньше напоминал какой-нибудь хитроумный прибор из десантного снаряжения. Просто сплюснутая трубка из серого металла. Очень тяжелая трубка, она весила почти как пистолет. На браслете не было никаких кнопок или индикаторов, не было даже замка. Хотя нет… Одна кнопка имелась. Большая, овальная, из того же металла, что и весь браслет. Кнопка была нажата и почти сливалась с ровной поверхностью. Я попробовал ковырнуть ее ногтем, но ничего не получилось.

Непонятный подарок. Допивая кофе, я крутил на пальцах тяжелое кольцо. Браслет вращался немного неровно, словно внутри переливалась ртуть или перекатывались мелкие свинцовые шарики. А что, вполне возможно… Но как он надевается – отверстие такое узкое, что даже моя рука не пролезет?

Вошел папа. В одних плавках, мокрый от пота. Достал из холодильника бутылочку колы и небрежно предложил:

– Побежали к озеру? Освежимся…

Что я, ненормальный, что ли? Десять километров через лес. После такого кросса не освежиться захочется, а пролежать остаток дня под ближайшим деревом.

– Не… Я не антибиотик.

Допивая колу – папе потребовалось лишь три полновесных глотка, – он насмешливо улыбнулся:

– Так и быть, возьмем флаер.

Я встрепенулся. И снова замотал головой:

– Папа, я не могу. Я должен узнать, как Арнис.

Отец понимающе кивнул. Что такое дружба, десантники понимают прекрасно, не зря папа никогда не ворчит, оплачивая видеофонные счета.

– Часа через два связь будет. Мы проезжали мимо ретрансляторов, ничего страшного с ними не случилось. Антенны целы, ну а приборы заменить – ерунда.

Я снова посмотрел на отца с восхищением. Так спокойно говорить об этом! Словно они ехали в прогулочных электромобильчиках, а не в покрытых керамической броней транспортерах десанта. Удивительно! Планета Туан звезды Бэлт. Почти сорок световых от Земли. И мой папа был там. Спасал людей. Лечил болезнь под названием «мятеж».

– Пап, а что это? – Я поднял браслет.

– Опознавательный знак мятежников.

Разъяснить ценность подарка – это целое искусство. Не меньшее, чем выбрать хороший подарок. Папа умел и то, и другое. Теперь я смотрел на металлическое кольцо с куда большим уважением.

– А зачем тут кнопка?

– Что-то вроде сигнала. – Папа забрал у меня браслет и теперь крутил его двумя пальцами. – Мы так и не разобрались до конца, но, похоже, в этом браслете мощный одноразовый передатчик. Кнопку полагалось нажимать в критической ситуации, после ранения или при взятии в плен. Сигнал «я вне игры», понимаешь? Кнопку можно нажать лишь раз.

Это я тоже понял. Владелец браслета свой сигнал уже послал…

– Ты забрал браслет у мятежника?

Папа кивнул.

– А как его надеть?

– Обыкновенно. Всовывай руку, и браслет растянется. Это металл с односторонней податливостью, как мой комбинезон.

Я уже приготовился надеть браслет, когда до меня дошло.

– Папа… а как его снимать? Ведь в обратную сторону он не растянется!

– Конечно. Придется разрезать. Возьмешь резак, просунешь его под браслет, включишь. Потом с другой стороны. И получатся у тебя две половинки и запах гари в воздухе.

Папа замолчал, и я почувствовал, почти физически почувствовал его напряжение. Если папа делал какую-то ошибку, то я замечал это сразу. Мы очень хорошо понимаем друг друга.

– Ладно, я побежал… – Он сделал неопределенный жест.

– На озеро?

Папа кивнул, и я остался один. С тяжелым браслетом в руках. Я смотрел на него, никак не решаясь просунуть руку в тугое металлическое кольцо. Разгадка была в браслете…

Как снять его с руки мятежника, не разрезая? Не портя оригинальный подарок?

Очень просто. Достаточно лишь…

Я замотал головой. Нет.

Нет!

Такого быть не могло. Все гораздо проще. Прямое попадание. Плазменный заряд разрывает негодяя на части. И на почерневшей от жары земле остается его опознавательный знак.

Торопливо, боясь передумать, я надел браслет. Он оказался неожиданно теплым – словно хранящим до сих пор пламя того выстрела. И не слишком уж тяжелым. Походить с ним два-три дня несложно.

Мы живем в пригороде Иркутска. До города километров сто, так что по ночам видны светящиеся иглы жилых башен на горизонте. Чего я никогда в жизни не хотел – так это жить в таких домах. Километр бетона, стекла и металла, бесцельно тянущийся вверх. Как будто на Земле мало места.

Не один я так думаю. Иначе не окружали бы каждый мегаполис двухсоткилометровые пригородные пояса. Уютные коттеджи и многоэтажные виллы, перемешанные с лоскутками лесов и редкими зеркальцами озер.

Я шел по тропинке, ведущей к Мишкиному дому. Тропинка была удобной, даже слишком. Двое мальчишек, пусть даже и бегающих друг к другу по десять раз на день, такую не сделают.

Тропинку проложили роботы по образу идеальной «лесной дорожки», записанному в их кристаллических мозгах. И она получилась что надо.

За каждым поворотом тропинки, за каждым ее непредсказуемым изгибом открывалось что-то абсолютно неожиданное. То среди древнего соснового бора оказывалось живописное болотце, опоясанное ивами и ракитой. То за огромным дубом пряталась полянка с сочной зеленой травой. Быстрый каменистый ручеек пересекал тропинку – а над ним плавной дугой выгибался крошечный деревянный мостик.

По этой тропинке можно было ходить бесконечно – она не наскучит. Пятнадцатиминутный путь сжимался в одно мгновение.

Мишкин дом больше всего походит на маленькую средневековую крепость. Квадратное здание из серого камня, с невысокими башенками по углам. Наверное, его придумали Мишкины родители – они археологи и очень любят всякие древности.

Мишка ждал меня на пороге. Я не звонил ему и не договаривался прийти заранее. Но ничего странного в Мишкином ожидании не было.

Дело в том, что он – нюхач.

Можно, конечно, найти словечко покрасивее, но суть от этого не изменится. Мишка чувствует запахи на порядок лучше любой собаки, не говоря уж о человеке.

Его родители прошли курс спецлечения, чтобы Мишка родился таким, какой он есть. Но сам он, по-моему, не больно-то ценит это. Однажды Мишка сказал мне, что чувствовать одновременно сотни запахов – это очень неприятно. Похоже на какофонию из множества одновременно сыгранных мелодий… Не знаю. Мне лично хотелось бы стать нюхачом и догадываться о приближении друзей за добрую сотню метров, ощущая в воздухе их запах.

Мишка махнул мне рукой.

– Приехал твой папа? – утверждающе спросил он.

Я кивнул. Иногда, когда у Мишки хорошее настроение, он любит хвастаться своими способностями.

– Да. Сильно чувствуется?

– Конечно. Гарь, танковое горючее и взрывчатка. Очень сильные запахи…

Мишка мгновение поколебался. И добавил:

– А еще пот. Запах усталости.

Я развел руками. Все верно, мистер Шерлок Холмс.

– Пошли купаться?

– На озеро?

– Нет, далеко… К Тольке в бассейн.

У нашего приятеля, семилетнего Толика Ярцева, самый большой в окрестностях бассейн. Пятьдесят на двадцать метров – не шутка.

– Пойдем.

И тут Мишка увидел на моей руке браслет.

– А это что, Алька?

Я небрежно вытянул руку с браслетом:

– Папкин подарок.

– Что это, Алька?

Мишка повторил вопрос, словно и не слышал моих слов.

– Подарок. Опознавательный знак мятежников на планете Туан.

– Твой папа вернулся оттуда?

Мишка смотрел на браслет с непонятным испугом. Я никогда не видел его таким.

– Ты что?

– Он мне не нравится.

Неожиданная мысль пронзила меня.

– Мишка, что ты можешь сказать про эту штуку? Внюхайся! Ты же можешь!

Он кивнул – с легкой заминкой, словно пытался и не смог найти повод для отказа.

– Дезраствор, – сказал он через минуту. – Очень тщательная обработка. Ничего не осталось… И немножко озона.

– Правильно, – подтвердил я. – Мятежника, который таскал браслет, сожгли плазмометом.

– Выбрось эту гадость, Алик, – тихо попросил Мишка. – Она мне не нравится.

– Вот еще… Папа привез мне браслет из десанта…

Мишка отвернулся. Глухо сказал:

– Не пойду я никуда, Алька. До завтра.

Тоже мне умник. Я презрительно посмотрел ему вслед. Мишка завидует мне, вот и все. Еще бы… мой папа – антибиотик.

Купаться к Толику я пошел один. Там мое самолюбие несколько успокоилось. Мальчишка выслушал меня, затаив дыхание, а через полчаса уже носился в компании таких же малышей, играя в десантников. Когда я выбрался из бассейна и лениво обтирался тонким разовым полотенцем, из-за дома – модернового нагромождения огромных пластиковых шаров – доносилось: «Ты убит, снимай браслет!» Я невольно усмехнулся. Дня на два-три новая игра, с ее громкими выкриками и оглушительными хлопками «бластеров», лишит покоя всех соседей. И это натворил я… Может, сказать Толику, что десантники воюют тихо и скрытно, как индейцы?

Когда я пришел домой, компьютер видеофона продолжал повторять вызов. Связи с планетой Туан по-прежнему не было.

Папу я нашел в библиотеке. Он сидел в своем любимом кресле, неторопливо перелистывая страницы толстой книги с глубокомысленным названием «Нет мира среди звезд». На обложке был изображен звездолет, разваливающийся на куски без всякой видимой причины. Я слегка склонил голову – картинка дрогнула и изменилась, переходя в другую фазу изображения. Теперь звездолет стал целым, а в бок его, куда-то между главным реактором и жилыми отсеками, бил темно-голубой луч. Папа продолжал читать, делая вид, что не замечает меня. Я повернулся и тихо вышел из библиотеки. Если папа принимается за старые космические боевики, это верное свидетельство плохого настроения. Наверно, даже антибиотику бывает грустно.

У себя в комнате, забравшись с ногами на кровать, я с минуту размышлял, чем бы заняться. На столе валялась недочитанная «Сага воды и огня», старинная книжка про войну, выпрошенная на два дня у Мишкиного папы-археолога. Бумажные страницы книжки обтрепались и были залиты прозрачным пластиком, обложка не сохранилась вообще, но читать ее от этого стало лишь интереснее. Вторая мировая война предстала передо мной в совершенно неожиданном виде. Впрочем, я всегда плохо знал историю…

Было и другое занятие: на дискетке компьютера третий день дожидались меня невыполненные задачи по математике. Тянуть с ними не стоило – преподаватель мог вот-вот проверить уроки.

Но вместо того чтобы взять книгу или подсесть к терминалу школьного компьютера, я сказал:

– Включить визор. Информация по восстанию на Туане за последние шесть часов.

На стене засветился мягким светом экран. Замелькали, сменяясь с не воспринимаемой глазом быстротой, кадры. Телевизор просеивал тридцать с лишним круглосуточных программ, выуживая все сообщения, где упоминался Туан. Через несколько секунд поиск прекратился.

– Двадцать шесть передач. Общая продолжительность восемь часов тридцать одна минута, – сообщил равнодушный механический голос.

– Начинай с первой, – приказал я, устраиваясь поудобнее.

На экране мелькнула эмблема развлекательного канала и заставка «Виктор-шоу». Упитанный мужчина жизнерадостно помахал рукой и сказал:

– Привет! Что вы задумались, как повстанцы перед прибытием Десантного Корпуса?

Повинуясь невидимому режиссеру, грянул гомерический хохот.

– Убрать, – с непонятным самому себе отвращением приказал я.

Прозвучали торжественные позывные правительственного канала, на экране возник громадный зал Ассамблеи. Мужчина перед микрофоном говорил:

– События на Туане продемонстрировали всю необходимость сохранения финансирования…

– Переключить.

Экран налился густой чернотой. Из мрака медленно выплыл медово-желтый колокол. Накатился густой, долгий звон. Информационная программа «Взор».

– Оставить.

Колокол повернулся, превращаясь в человеческий глаз. Зрачок увеличивался, стал прозрачным. Проступили темные пятна транспортеров, фигуры с оружием в руках. Знакомый голос Григория Невсяна – знаменитого обозревателя – произнес:

– Мы на Туане, первой планете звезды Бэлт. Трагедия, разыгравшаяся в этом тихом, спокойном мире, не может оставить равнодушным никого…

Я лежал и слушал. Про экстремистов, рвущихся к власти на Туане. Про обманом втянутых в мятеж людей. Про десантников, с риском для жизни восстанавливающих порядок.

– Некоторые назовут преступным применение десантниками оружия. Но разве не вдвойне преступно втягивать в политические игры подростков, детей? – спрашивал Невсян. – На стороне мятежников сражались двенадцати-тринадцатилетние мальчишки. Им дали оружие, им приказали не сдаваться в плен.

Я почувствовал злость. Это подлость. Мои ровесники… Значит, среди них мог быть Арнис. И ему могли приказать не сдаваться…

– Никто из мятежников, повторяю – никто не сдался в плен. В безвыходных ситуациях они отстреливались до конца, а затем подрывали себя гранатами. Такой фанатизм просто невозможен без гипновнушения.

– Выключить, – скомандовал я, поворачиваясь на спину. Полежал, глядя в потолок. Наверное, лучше всего мне лечь спать. Заказать спокойную музыку, с плавно понижающейся громкостью и незаметным переходом в шорох дождя. А под утро, для пробуждения, – что-нибудь задорное и темпераментное…

Призывно пискнул видеофон. Вежливо сообщил:

– Вызов принят к исполнению. Установление связи через двадцать секунд.

Я вскочил. Бросился к экрану. Встал перед круглой голубоватой линзой камеры. Связь через двадцать секунд… За сотни, а может, и тысячи километров от меня антенны станции связи готовились выбросить вверх, в космос, мой вызов – сжатый до миллисекунд кодированный сигнал. Где-то над планетой зависший на стационарной орбите ретранслятор подхватит эстафету, передав промодулированным лазерным лучом сообщение на межзвездный передатчик – двухкилометрового диаметра шар, вращающийся по независимой околосолнечной орбите. Там, переведенный на язык гравитационных импульсов, собранный в один пакет с тысячами других сообщений, сигнал отправится во Вселенную. В космосе, вблизи звезды Бэлт, его примут антенны местной станции. И все пойдет в обратном порядке.

На экране успокаивающе светилось изумрудное: «Ожидайте». Но мне уговоры не требовались. Я и так ждал целый день, а теперь не отошел бы от экрана и до утра.

Экран ожил. Секунду изображение было не в фокусе, потом подстроилось. На фоне деревянной стены я увидел усталое женское лицо. Мать Арниса. На ней был строгий темный костюм, и я вдруг сообразил, что субъективное время наших планет совпадает. Не похоже, конечно, что я вытащил ее из постели… И все равно ужасно неудобно.

– Здравствуйте… – неловко начал я. – Добрый вечер.

У меня из головы вдруг начисто вылетело ее имя. И чем усерднее я пытался его вспомнить, тем надежнее забывал.

Несколько секунд женщина на экране всматривалась в мое лицо. То ли видеофон никак не наводился на резкость, то ли она просто меня не узнавала. Мы видели друг друга раза два или три, и то лишь по видеосвязи.

– Здравствуй, – без всякого удивления произнесла она. – Ты Алик, друг Арниса.

– Да, – обрадованно подтвердил я. И зачем-то добавил: – Мы были в спортлагере прошлым летом.

Она кивнула. И продолжала молча смотреть на меня. Странно как-то смотреть. Безразлично.

– Арнис не спит? – неуверенно спросил я. – Он может подойти?

Голос ее стал еще более бесцветным.

– Арниса нет, Алик.

Я понял. Я сразу же понял, может быть, потому, что наперекор доводам рассудка боялся этого. Но все равно спросил, упорно не желая верить:

– Он спит? Или ушел куда-то?

– Арниса больше нет, – повторила она, добавив лишь одно слово. Решающее. Больше нет Арниса.

– Неправда, – услышал я свой собственный голос. И закричал, не понимая, что говорю: – Неправда! Неправда!

Вот после этих слов она и заплакала.

Меня всегда пугает, когда взрослые плачут перед детьми. Это что-то ненормальное, противоестественное. Я сразу начинаю чувствовать себя неправым и говорить разные дурацкие вещи вроде того, что исправлюсь, даже если и не виноват ни в чем.

Но сейчас мне было на все плевать. Арнис, мой друг, мой самый настоящий во всей Вселенной друг, с которым мы провели два месяца во Флориде и никогда больше не встретимся, мертв. Убит. На войне не умирают от простуды.

– Расскажите. Расскажите мне, что случилось, – попросил я. – Я должен знать, обязательно.

А почему, собственно, должен? Потому, что Арнис мой друг? Или потому, что мой папа – антибиотик, не успевший вовремя вылечить болезнь?

– Он был с повстанцами, – тихо сказала она. Так тихо, что дурацкая автоматика видеофона отрегулировала звук, превратив шепот в громкую, почти оглушительную речь.

Она говорила, не переставая плакать. А я слушал. Про то, как Арнис ушел из дому и она не успела его задержать. Как позвонил домой и, не скрывая гордости, заявил, что ему выдали настоящий боевой лучемет. И как она узнала, что повстанцам выдавали не только лучеметы, но и приборы автоматического уничтожения, взрывающиеся после гибели повстанца. И что Арнису, слава Богу, такого прибора не дали – и она сможет его похоронить. А лицо у него спокойное, боли он не почувствовал, лазерный луч убивает мгновенно. И ран на нем почти нет… только пятнышко красное на груди… куда луч попал… и рука… тоже лазером…

Она говорила и не думала, наверное, о том, что я с Земли. С великой планеты, откуда явились десантники-антибиотики. Те, кто уничтожил и повстанцев, и мальчишек, которым так хотелось поиграть с настоящим лучеметом.

Во Флориде мы тоже любили играть в войну.

Она, конечно же, не помнила, кто мой отец. И могла смотреть мне в глаза. А вот я не мог. И когда она перестала говорить, но продолжала плакать, отвернувшись от безжалостного глаза телекамеры, я протянул руку к пульту и отключил связь.

В комнате стало темно и тихо. Лишь скреблась с тихим шорохом в оконное стекло раскачиваемая ветром ветка.

– Свет! – заорал я. – Полный свет!

Вспыхнули лампы, все, какие только были в комнате. Матовые потолочные плафоны, и хрустальная люстра, и ночники из темно-оранжевого стекла, и настольная лампа на гибкой тонкой ножке.