Текст книги "Дозор. Трилогия"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

– За здоровье? – предположил я.

– Рано. За нас.

Отрезвил он меня днем и впрямь качественно, наверное, не только алкоголь из крови удалил, но и все продукты метаболизма. Я выпил полстакана не дрогнув, с удивлением обнаруживая, что водка может быть приятна не только зимой с мороза, но и летом после жары.

– Ну вот. – Семен удовлетворенно крякнул, развалился поудобнее. – Надо Тигренку намекнуть, что тут кресла-качалки полезно поставить.

Он вытащил свою жуткую «Яву», закурил. Пойман мой недовольный взгляд, сообщил:

– Все равно буду их курить. Я патриот своей страны.

– А я патриот своего здоровья, – буркнул я. Семен хмыкнул.

– Вот однажды позвал меня в гости знакомый иностранец, – начал он.

– Давно дело было? – непроизвольно подстраиваясь под стиль, спросил я.

– Не очень, в прошлом году. А позвал затем, чтобы научиться пить по-русски. Жил он в «Пенте». Прихватил я одну случайную подружку и ее братца – тот только что с зоны вернулся, некуда было податься, и пошли мы.

Я представил себе эту компанию и покачал головой:

– И вас впустили?

– Да.

– Воспользовался магией?

– Нет, зарубежный друг воспользовался деньгами. Водки и закуски он припас хорошо, стали мылить тридцатого апреля, а закончили второго мая. Горничных не впускали, телевизор не выключали.

Глядя на Семена, вмятой клетчатой рубашке отечественного производства, затертых турецких джинсах и растоптанных чешских сандалиях, можно было без труда вообразить его пьющим разливное пиво из трехлитровой банки. А вот в «Пенте» он представлялся с трудом.

– Изверги, – с чувством сказал я.

– Нет, почему? Товарищу очень понравилось. Он сказал, что понял, в чем заключается настоящее русское пьянство.

– И в чем же?

– Это когда просыпаешься утром, и все вокруг серое. Небо серое, солнце серое, город серый, люди серые, мысли серые. И единственный выход – снова выпить. Тогда легче. Тогда возвращаются краски.

– Интересный попался иностранец.

– Не говори!

Семен снова наполнил стаканы, теперь – чуть поменьше. Подумал и вдруг налил их до краев.

– Давай выпьем, старик. Выпьем за то, чтобы нам не обязательно приходилось пить, чтобы увидеть небо – голубым, солнце – желтым, город – цветным. Давай за это. Мы с тобой ходим в сумрак и видим, что мир с изнанки не такой, как кажется остальным. Но ведь, наверное, есть не только эта изнанка. За яркие краски!

В полном обалдении я выпил полстакана.

– Не сачкуй, пацан, – прежним тоном сказал Семен.

Я допил. Заел горстью хрустящей, кисло-сладкой капусты. Спросил:

– Семен, почему ты так себя ведешь? Зачем тебе этот эпатаж, этот имидж?

– Слова больно умные, не пойму.

– Все-таки?

– Так легче, Антошка. Каждый как может бережется. Я – так.

– Что мне делать, Семен? – спросил я. Без всяких объяснений.

– Делай то, что должен.

– А если я не хочу делать то, что должен? Если наша светлая-пресветлая правда, наше честное дозорное слово и наши замечательные благие намерения встают поперек горла?

– Ты одно пойми, Антон, – маг захрустел огурчиком. – Давно бы пора тебя понять, но засиделся ты у своих железяк. Наша правда, какая бы большая и Светлая она ни была, состоит из множества маленьких правдочек. И пусть у Гесера сто пядей во лбу, и опыт такой, что, не дай Бог, приснится. Но вдобавок у него еще магически залеченный геморрой, эдипов комплекс и привычка перелицовывать старые удачные схемы на новый лад. Это все к примеру, я его тараканов не ловил, начальство все-таки.

Он достал новую сигарету, и на этот раз я не рискнул возражать.

– Антон, дело ведь в чем. Ты парень молодой, пришел в Дозор и обрадовался. Наконец-то весь мир поделился на черное и белое! Сбылась мечта человечества, стало ясно, кто хороший, а кто плохой. Так вот, пойми. Не так это. Не так. Когда-то мы все были едины. И Темные, и Светлые. Сидели у костров в пещере, глядели сквозь сумрак, на каком пастбище поближе мамонт пасется, с песнями и плясками искры из пальцев пускали, а файерболами чужие племена поджаривали. И было, для полной наглядности примера, два брата – Иных. Тот, что первым в сумрак вошел, может быть, он тогда сытый был, а может быть, полюбил в первый раз. А второй – наоборот. Живот болел от зеленого бамбука, женщина отвергла под предлогом головной боли и усталости от скобления шкур. Так и пошло. Один на мамонта наведет и доволен. Другой кусок от хобота требует и дочку вождя в придачу. Так и разделились мы на Темных и Светлых, на добрых и злых. Азбука, да? Мы так маленьких детишек-Иных учим? Только кто тебе сказал, старина, что все это остановилось?

Семен резко, так, что хрустнуло кресло, подался ко мне:

– Было оно, есть и будет. Всегда, Антошка.

Конца-то нет. Сейчас мы того, кто сорвется и пойдет сквозь толпу, добро без разрешения творя, развоплощаем. В сумрак его, нарушителя равновесия, психопата и истерика, в сумрак. А что завтра будет? Через сто лет, через тысячу? Кто заглянет? Ты, я, Гесер?

– Так что тогда?

– Есть твоя правда, Антон? Скажи, есть? Ты в ней уверен? Тогда в нес и верь, а не в мою, не в Гесера. Верь и борись. Если духа хватит. Если сердце не екнет. Темная свобода, она ведь не тем плоха, что свобода от других. Это, опять же, для детей объяснение. Темная свобода – в первую очередь от себя свобода, от своей совести и души. Почувствуешь, что ничего в груди не болит, – тогда кричи караул. Правда, поздно уже будет.

Он замолчал, полез в пакет, извлек еще одну бутылку водки. Вздохнул:

– Вторая. Ведь не напьемся мы, чувствую. Не получится. А насчет Ольги, и ее слов…

Как он ухитряется все и всегда слышать?

– Она не тому завидует, что ею несделанное может Светлана совершить. Не тому, что у Светки впереди все, а у Ольги, если уж откровенно, позади. Она завидует, что ты есть рядом и хотел бы любимую остановить. Пусть даже и не можешь ничего сделать. Гесер мог, но не хотел. Ты не можешь, но хочешь. В итоге, может быть, и нет никакой разницы. А что-то все равно цепляет. Душу рвет, сколько бы ей лет ни было.

– Ты знаешь, к чему готовят Светлану?

– Да, – Семен расплескал по стаканам водку.

– К чему?

– Я не могу ответить. Я подписку дал. Что мог – сказал.

– Семен…

– Говорю же – подписку дал. Снять рубашку, чтобы знак карающего огня на спине увидел? Ляпну чего – сгорю вместе с этим креслицем, пепел в сигаретную пачку уместится. Так что прости, Антон. Не пытай.

– Спасибо, – сказал я. – Давай выпьем. Вдруг получится напиться. Мне надо.

– Вижу, – согласился Семен. – Приступаем.

Проснулся я очень рано. Тишина стояла, живая дачная тишина, с шорохом ветерка, к утру наконец-то прохладного. Только меня это не радовало. Постель была мокрая от пота, а голова раскалывалась. На соседней кровати – нам отвели комнату на троих – монотонно похрапывал Семен. Прямо на полу, завернувшись в одеяло, спал Толик: от предложенного гамака он отказался, сказав, что разболелась травмированная при какой-то заварушке в семьдесят шестом году спина и ему лучше поспать на жестком, Обхватив затылок ладонями, чтобы не развалился при резком движении, я сел на кровати. Взглянул на тумбочку, с удивлением обнаружил там две таблетки аспирина и бутылку «Боржоми». Кто же эта добрая душа? Выпили мы вчера три бутылки на двоих. Потом подошел Толик. Потом еще кто-то, и принесли вина. Но вино я не пил. Хватило остатков ума.

Запив аспирин половиной бутылки минералки, я некоторое время тупо сидел, ожидая действия лекарства. Боль не проходила. Кажется, не вытерплю.

– Семен, – хрипло позвал я. – Семен!

Маг открыл один глаз. Выглядел он вполне прилично. Будто и не пил куда больше меня. Вот что значат лишние столетия опыта.

– Голова, сними…

– Топора нет под рукой, – буркнул маг.

– Да иди ты, – простонал я. – Боль сними!

– Антон, мы пили добровольно? Никто нас не принуждал? Удовольствие получали?

Он перевернулся на другой бок.

Я понял, что от Семена мне помощи не добиться. И в общем-то он был прав, вот только терпеть я больше не мог. Нашарив ногами кроссовки, переступив через спящего Толика, я выбрался из комнаты.

Комнат для гостей было две, но в другой дверь оказалась заперта. Зато в конце коридора, в сильно хозяйки – открыта. Вспомнив слова Тигренка о способностях к целительству, я без колебаний рванулся туда.

Нет, похоже, сегодня все ополчилось против меня. Не было ее там. Игната с Леной, против моих подозрений, тоже не оказалось. Ночевала Тигренок с Юлей. Девочка спала, по детски свесив руку и ногу с кровати.

Мне сейчас было все равно, у кого просить помощи. Я осторожно подошел, присел рядом с широченной кроватью, шепотом позвал:

– Юля, Юленька…

Девочка открыла глаза, поморгала. И сочувственно спросила:

– Похмелье?

– Да, – кивнуть я не решился, в голове как раз взорвали маленькую гранату.

– Угу!

Она закрыла глаза и, по-моему, даже задремала снова, при этом обняв меня за шею. Несколько секунд ничего не происходило, потом боль стала стремительно отступать. Будто в затылке открыли потайной краник и стали выпускать скопившуюся бурлящую отраву.

– Спасибо, – только и прошептал я, – Юленька, спасибо.

– Не пей так много, ты же не умеешь, – пробормотала девочка и засопела, ровно, будто переключилась мгновенно от работы на сон. Так умеют только дети и компьютеры.

Я встал, с восторгом ощущая, что мир обрел краски. Семен, конечно, прав. Надо нести ответственность. Но иногда на это просто нет сил, совершенно нет. Оглядел комнату. Спальня вся была в бежевых тонах, даже наклонное окно чуть тонировано, музыкальный центр – золотистый, ковер на полу – пушистый, светло-коричневый.

В общем-то, нехорошо. Сюда меня не звали. Я тихонько пошел к двери и, уже когда выходил, услышал голос Юли:

– «Сникерс» мне купишь, ладно?

– Два, – согласился я.

Можно было пойти досыпать, но с постелью были связаны достаточно неприятные воспоминания. Будто стоит лечь – и притаившаяся в подушке боль набросится снова. Я только заглянул в комнату, подхватил джинсы и рубашку, стоя, на пороге оделся.

Ну неужели все спят? Тигренок вон где-то бродит, а кто-то наверняка за беседой и бутылочкой засиделся до утра.

На втором этаже был еще маленький холл, там я обнаружил Данилу и Настю из научного отдела, мирноспя-1цихшдиванчике, и поспешно ретировался. Покачал головой: у Данилы была очень милая, симпатичная жена, а у Насти – пожилой и безумно влюбленный в нее муж.

Правда, они были только люди.

А мы – Иные, волонтеры Света. Что ж тут поделать, у нас и мораль иная. Как на фронте, с военно-полевыми романами и медсестричками, утешающими офицерской и рядовой состав не только на госпитальной койке. На войне слишком остро чувствуешь вкус жизни.

Еще здесь была библиотека. Там я обнаружил Гарика и Фарида. Вот они – точно вели беседу всю ночь, за бутылочкой, и не за одной. И заснули прямо в креслах, видимо, совсем недавно: перед Фаридом на столе еще чуть дымилась трубка. На полу валялись стопки вытащенных из стеллажей книг. О чем-то они долго спорили, призывая в союзники писателей и поэтов, философов и историков…

Я пошел вниз по деревянной винтовой лестнице.

Ну кто-нибудь найдется разделить со мной это тихое мирное утро?

В гостиной тоже все спали. Заглянув на кухню, я не обнаружил там никого, кроме забившегося в угол пса.

– Ожил? – спросил я Терьер оскалил клыки и жалобно заскулил.

– Ну а кто тебя просил вчера воевать? – я присел перед собакой. Взял со стола кусок колбасы, воспитанный пес, сам не рискнул. – Бери.

Пасть щелкнула над ладонью, сметая колбасу.

– Будь добрым, и к тебе – по доброму! – объяснил я. – И не жмись по углам.

Нет, ну все-таки кто-нибудь бодрствующий найдется?

Я взял и себе кусочек колбасы. Прожевывая, прошел через гостиную и заглянул в кабинет.

И тут спали.

Угловой диванчик, даже разложенный, был узким.

Поэтому лежали они тесно. Игнат посередине, раскинув мускулистые руки и сладко улыбаясь. Лена прижималась к нему с левого бока, одной рукой вцепившись в его густую светлую шевелюру, другую закинув через его грудь, на вторую партнершу нашего донжуана. Светлана зарылась Игнату лицом куда-то под бритую подмышку, руки ее тянулись под полусброшенное одеяло.

Я очень аккуратно и тихо закрыл дверь.

* * *

Ресторанчик был уютный. «Морской волк», как и намекало название, славился рыбными блюдами и симпатичным корабельным» интерьером. К тому же – совсем рядом с метро. А для хиленького среднего класса, готового иногда гульнуть в ресторане, но экономящего на такси, это был фактор немаловажный.

Этот посетитель приехал на машине, старенькой, но вполне приличной «шестерке». Наметанному взгляду официантов он, впрочем, показался куда более платежеспособным, чем его машина. То спокойствие, с которым мужчина поглощал дорогую датскую водку, не интересуясь ни ценой, ни возможными проблемами с ГАИ, только укрепляло это мнение.

Когда официант принес заказанную осетрину, мужчина на миг поднял на него глаза. Раньше сидел, водя зубочисткой по скатерти, а временами застывал, глядя на пламя стеклянной масляной лампы, а тут вдруг посмотрел.

Официант никому не стал рассказывать о том, что почудилось на миг. Показалось будто заглянул в два сверкающих колодца. Ослепительных до той меры, когда Свет обжигает и неотличим от Тьмы.

– Спасибо, – сказал посетитель.

Официант ушел, борясь с желанием убыстрить шаг. Повторяя про себя: это только отблески лампы в уютном полумраке ресторана. Только отблески света во тьме неудачно легли на глаза.

Борис Игнатьевич продолжал сидеть, ломая зубочистки. Осетрина остыла, водка в хрустальном графинчике нагрелась. За перегородкой из толстых канатов, фальшивых штурвалов и поддельной парусины большая компания справляла чей-то день рождения, сыпала поздравлениями, ругала жару, налоги и каких-то «не правильных» бандитов.

Гесер, шеф московского отделения Ночного Дозора, ждал.

* * *

Те собаки, что остались во дворе, шарахнулись при моем появлении. Тяжело им дался фриз, тяжело. Тело подчиняется, не вдохнуть и не залаять, слюна застыла во рту, воздух давит тяжелой ладонью горячечного больного.

А душа живет.

Тяжело пришлось собачкам.

Ворота были полуоткрыты, я вышел, постоял, не совсем понимая, куда иду и что собираюсь делать. Не все ли равно?

Обиды не было. Даже боли не было. Мы ни разу не были с ней близки. Более того, я сам старательно ставил барьеры. Я ведь не живу минутой, мне нужно все, сразу и навсегда.

Нашарив на поясе дискмен, я включил случайный выбор. Он у меня всегда удачный. Может быть, потому что я, подобно Тигренку, давным-давно управляю нехитрой электроникой, сам того не замечая?

 
Кто виноват, что ты устал?
Что не нашел, чего так ждал?
Все потерял, что так искал,
Поднялся в небо – и упал?
И чья вина, что день за днем
Уходит жизнь чужим путем,
И одиноким стал твой дом,
И пусто за твоим окном,
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает –
Значит, будет новая беда.
 

Я сам этого хотел. Сам добивался. И теперь не на кого пенять. Вместо того чтобы рассуждать весь вчерашний вечер с Семеном о сложностях мирового противостояния Добра и Зла, надо было остаться со Светой. Чем смотреть волком на Гесера и Ольгу с их лукавой правдой – отстаивать свою. И не думать, никогда не думать о том, что победить невозможно.

Стоит так подумать – и ты уже проиграл.

 
Кто виноват, скажи-ка, брат,
Один женат, другой богат,
Один смешон, другой влюблен,
Один дурак, другой твой враг.
И чья вина, что там и тут
Друг друга ждут и тем живут,
Но скучен день, и ночь пуста,
Забиты теплые места,
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает –
Значит, будет новая беда.
Кто виноват, и в чем секрет,
Что горя нет и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счет удач и бед.
И чья вина, что ты один,
И жизнь одна, и так длинна,
И тaк скучна, а ты все ждешь,
Что ты когда-нибудь умрешь.
 

– Вот уж нет, – прошептал я, стаскивая наушники. – Не дождетесь.

Нас так долго учили – отдавать и ничего не брать взамен. Жертвовать собой ради других. Каждый шаг – как на пулеметы, каждый взгляд – благороден и мудр, ни одной пустой мысли, ни одного греховного помысла. Ведь мы – Иные. Мы встали над толпой, развернули свои безупречно чистые знамена, надраили хромовые сапоги, натянули белые перчатки. О, да, в своем тихеньком мирке мы позволяем себе все что угодно.

Любому поступку найдется оправдание, честное и возвышенное. Уникальный номер: впервые на арене мы – в белом, а все вокруг – в дерьме.

– Надоело!

Горячее сердце, чистые руки, холодная голова… Не случайно же во время революции и гражданской войны Светлые почти в полном составе прибились к ЧК? А те, кто не прибился, большей частью сгинули. От рук Темных, а еще больше – от рук тех, кого защищали. От человеческих рук. От человеческой глупости, подлости, трусости, ханжества, зависти. Горячее сердце, чистые руки. Голова пусть остается холодной. Иначе нельзя. А вот с остальным не согласен. Пусть сердце будет чистым, а руки горячими. Мне так больше нравится!

– Не хочу вас защищать, – сказал я в тишину лесного утра. – Не хочу! Детей и женщин, стариков и юродивых – никого, живите, как вам хочется. Получайте то, чего достойны! Бегайте от вампиров, поклоняйтесь Темным магам, целуйте козла под хвост! Если заслужили – получайте! Если моя любовь меньше, чем ваша счастливая жизнь, я не хочу вам счастья!

Они могут и должны стать лучше, они наши корни, они наше будущее, они наши подопечные. Маленькие и большие люди, дворники и президенты, преступники и полицейские. В них теплится Свет, что может разгореться животворящим теплом или смертоносным пламенем…

Не верю!

Я видел нас всех. Дворников и президентов, бандитов и ментов. Видел, как матери избивают сыновей, а отцы насилуют дочерей. Видел, как сыновья выгоняют матерей из дома, а дочери подсыпают отцам мышьяк. Видел, как, едва закрывая за гостями дверь, не прекращающий улыбаться муж бьет по лицу беременную жену. Видел, как, закрывая дверь за пьяненьким мужем, выбежавшим в магазин за добавкой, жена обнимает и жадно целует его лучшего друга. Это очень просто – видеть. Надо лишь уметь смотреть. Потому нас и учат раньше, чем учить смотреть сквозь сумрак, – нас учат не смотреть.

Но мы все равно смотрим.

Они слабые, они мало живут, они всего боятся. Их нельзя презирать и преступно ненавидеть. Их можно только любить, жалеть и оберегать. Это наша работа и долг. Мы – Дозор.

Не верю!

Никого не заставишь совершить подлость. В грязь нельзя столкнуть, в грязь ступают лишь сами. Какой бы ни была жизнь вокруг, оправданий нет и не предвидится. Но оправдания ищут и находят. Всех людей так учили, и все они оказались прилежными учениками.

А мы, наверное, лишь лучшие из лучших.

Да, наверное, да, конечно, были, есть и будут те, кто не стал Иным, но ухитрился остаться Человеком. Вот только их мало, так мало. А может быть, просто, мы боимся посмотреть на них пристальнее? Боимся увидеть то, что может открыться?

– Ради вас – жить? – спросил я. Лес молчал, он был заранее согласен с любыми моими словами.

Почему мы должны жертвовать всем? Собой и теми, кого любим?

Ради тех, кто никогда не узнает и никогда не оценит? А если даже узнает, единственное, что мы заслужим – удивленное покачивание головы и возглас: «Лохи!»

Может быть, стоит однажды показать человечеству, что это такое – Иные? Что может один-единственный Иной, не скованный Договором и вырвавшийся из-под контроля Дозоров?

Я даже улыбнулся, представив себе всю картину.

Картину в общем, а не себя в ней: меня-то остановят быстро. Как любого великого мага или великую волшебницу, что решат нарушить Договор и откроют перед миром мир Иных.

То-то будет шума!

Никакие инопланетяне, высадившиеся в Кремле и Белом Доме одновременно, такого не натворят.

Нет, конечно.

Не мой это путь.

И, в первую очередь, потому что не нужна мне власть над миром или всеобщий переполох.

Я одного хочу: чтобы женщину, которую люблю, не заставляли жертвовать собой. Потому что путь Великих – это именно жертва. Те чудовищные силы, которые они обретают, меняют их без остатка.

Мы все – не совсем люди. Но мы хотя бы помним, что были людьми. И можем еще радоваться и грустить, любить и ненавидеть. Великие маги и волшебницы уходят за пределы человеческих эмоций. Наверное, они испытывают какие-то свои, вот только нам их не понять. Даже Гесер, маг вне классификации, не Великий. Ольга так и не смогла стать Великой.

Что-то они напортачили. Не вытянули грандиозную операцию по борьбе с Тьмой.

И теперь готовы кинуть в прорыв новую кандидатку.

Ради людей, которым плевать на Свет и Тьму.

Ее прогоняют по всем кругам, что положено пройти Иному. Ее уже подняли до третьей ступени по силе, теперь подтягивают вслед сознание. В очень-очень быстром темпе.

Наверняка в этой бешенной гонке к неведомой цели есть место и мне. Гесер использует все, что только подворачивается под руку, включая меня. Что бы я ни делал: охотился на вампиров, гонялся за Дикарем, в облике Ольги общался со Светой, – все это играло лишь на шефа.

Что бы я ни сделал сейчас – это тоже предусмотрено, наверняка.

Единственная надежда, что даже Гесеру не дано предугадать все.

Что я найду тот единственный поступок, который сломает его план. Великий план сил Света.

И при этом не принесет Зла. Потому что тогда меня ждет сумрак.

А Светлану, все равно, – великое служение.

Я поймал себя на том, что стою, прижимаясь лицом к стволу тощей сосенки. Стою и молочу кулаком по дереву. То ли в ярости, то ли в горе. Остановил руку, уже исцарапанную в кровь. Но звук не прекратился. Он шел из леса, с самой границы магического барьера. Такие же ритмичные удары, нервная дробь.

Пригибаясь, будто недоигравший в войну пэйнтболист, я побежал между деревьями. В общем-то, я догадывался, что увижу.

На маленькой полянке прыгал тигр. Тигрица, точнее.

Черно-оранжевая шкура лоснилась в лучах восходящего солнца. Тигрица не видела меня, она никого и ничего сейчас не замечена. Носилась между деревья ми, и острые кинжалы когтей рвали кору. Белые шрамы вскипали на соснах. Иногда тигрица замирала, вставала на задние лапы и принималась рвать стволы когтями.

Я медленно двинулся назад.

Каждый из нас отдыхает, как может. Каждый из нас ведет борьбу не только с Тьмой, но и со Светом. Потому что тот порой ослепляет.

Только не надо нас жалеть: мы очень, очень гордые. Солдаты мировой войны Добра и Зла, вечные волонтеры.