Текст книги "Солнечное дерево"

Автор книги: Сергей Афоньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Заячьи шубки

В начале той далекой зимы у Деда-Мороза немало было забот и хлопот. Надо было поторопить с отлетом в теплые края больших и малых пичужек, заморозить все тихие воды, чтобы гуси-лебеди, кормясь на них и отдыхая, на свою беду не зажирели. А главное – нарядить всех зверей в новые зимние шубы. Собираясь в долгий путь, Дед-Мороз надел теплую белую шубу, рукавицы, пимы, шапку-ушанку на лоб нахлобучил, а на спину взвалил большой-большой мешок со всякой всячиной. Да и пошагал в полуденную сторону, постукивая своей клюкой по замерзающей земле.

Подвигался старик не торопясь, попутно поторапливая в дорогу перелетных птиц и наряжая потеплее всех, кто оставался зимовать на родине. Так добрался он до круглого лесного озера и сел отдохнуть на берегу.

С приходом Деда-Мороза озеро покрылось крепким льдом, а когда он, расправив усы и бороду, вздохнул глубоко, все кругом: и лес, и холмы, и гладкий лед – покрылось инеем. Старик задремал и проспал целый день. Когда багровое зимнее солнце спряталось за лесом, на ночь выплыл дежурить месяц, холодный и строгий, и звезды высыпали.

– Важно! – с восхищением прошептал проснувшийся Дед-Мороз, и от его шепота еще ярче заподмигивали звезды, кругом запотрескивало, а на застывшее озеро со всех сторон стали выбегать звери. Все они усаживались на льду и ждали подарков. Тут старик вытряхнул из мешка ворох зимних звериных шуб и стал оделять ими всех по очереди. Сначала подозвал медведя и лося и дал им по бурой шубе, медведю – помягче, лосю – погрубее, и приказал надеть поверх летней одежды: «А как придет весна, зимнюю шубу сбросите, в летней останетесь!»

Потом лису с волком шубами наделил. Волку дал серую, а лисе рыжую с длинным пушистым хвостом.

Так нарядил Дед-Мороз в зимние шубы всех зверей от великана лося до маленькой кровожадной ласочки. Куница получила мягкий палевый салопчик, хорек – модное черно-бурое пальто на желтой пуховой подкладке, горностай – белый теплый сюртучок. Осталось старику одеть только двух зайцев, что в сторонке сиротливо сидели и очереди ждали.

Подманил их к себе и, прежде чем каждому по шубке дать, спрашивает:

– Заячье племя плодовитое, но почему вас так мало?

Осмелели зайцы и пожаловались:

– Всех наших злые звери поприели. От волка, лисицы да филина никакого спасенья не стало. Зубы у них острые, глаза зоркие, когти цепкие, как вцепятся в шкуру – ну и прощайся заяц с жизнью!

Крепко задумался тут Дед-Мороз, не хотел, чтобы такое веселое и приятное заячье племя совсем с лица земли исчезло. Тряхнул он головой, так что иней кругом посыпался, положил обратно в мешок крепкие тулупчики, припасенные для зайцев, и достал две белые горностаевые шубки. И начал старик не торопясь эти шубки растягивать в ширину и длину, что-то напевая да приговаривая, белый мех дыханьем раздувал, а ушки вытягивал. Шубки становились все больше и просторнее, ушки длиннее, а кожица стала тонкой и слабой, как яичная пленка.

После того Дед-Мороз черные горностаевы хвостики разделил на части и приклеил на кончики длинных ушей. И стали шубки белые с короткими хвостами и черными ушками. Готовые обновки дед зайцам бросил:

– А ну, сироты, примеряйте!

Стали зайчишки новые шубки натягивать, а они тесноваты, кожица местами лопается, расползается. С большой осторожностью оделись косые и уселись перед дедом невеселые, ушки повесили, глазами моргают и жалуются:

– Самые плохие шубенки нам достались, чуть что и рвутся!

На это им Дед-Мороз ответил, усмехнувшись:

– Не ревите и не жалуйтесь прежде времени, глупенькие! Идите-ка лучше повеселитесь на льду вместе с другими. Вон звери в обновках хоровод заводят, вас ждут. Да никого не бойтесь.

А звери на льду озера и вправду кругом стали, медведь да лиса заводилами, всем распоряжаются. И все звери, от медведя до ласочки, выходили на середину круга и отплясывали, щеголяя обновками. С неба светил месяц и подмигивали звезды, зверям было тепло, а длинные висячие ветки берез все больше тяжелели от инея.

Когда дошла очередь, зайцы тоже вышли плясать. Чтобы показать свою удаль, плясуны вдруг кувыркнулись через головы. Тут волк да лиса не утерпели и цапнули насмешников зубами, но зайцы ловко увернулись, оставив в зубах у хищников по клочку пушистой белой шубки.

Перепуганные косые стреканули по льду озера и прижались к белому тулупу Деда-Мороза. Старик приказал им лежать смирно, не шевелить ушами, не моргать глазами, а главное – не робеть. Рыскают волк с лисой вокруг дедовой шубы, зайцев чуют, а разглядеть не могут. Рассерженный Дед-Мороз ударил их по хвостам своей длинной клюкой и сказал:

– Пошли прочь отсюда, глупые!

Когда звери поняли, что Мороз сердится, все разбрелись по домам, и кругом все стихло. А белые зверьки с черными ушками смирно лежали, прижавшись к шубе Деда-Мороза, а сверху уже сыпался первый снег – пороша, покрывая застывшее озеро, все холмы и овражки. И месяц и звезды попрятались за снеговые тучи. Старик стряхнул снег со своей шубы и хлопнул белыми рукавицами на гагачьем пуху.

Зайцы мигом стреканули под гору и проехались по льду на своих белых пимах, как на коньках. Потом стали бегать наперегонки туда и сюда по озеру и холмам и столько наследили, словно тут резвились не два, а двадцать два зайца. И трудно было прочитать это заячье письмо.

Дед-Мороз закинул за спину свой большой-большой мешок и, стуча клюкой, поспешил дальше, чтобы одеть по-зимнему всех животных на своем пути. А зайцы, чуя рассвет, улеглись на снеговом холмике и ничего не боялись, потому что они были теперь шустрые, смелые и, как снег, белые.

Сказка про Буслая

Одно поселение русское на крутояре Ветлуги среди дубняков основалось и поэтому называлось Дубоярами. По склонам оврагов дикие яблони и орешники стеной росли, солнечные места – вырубки да гари – малинник захватил. И было здесь под осень желудей, орехов, яблок и ягод полным-полно. С половины лета начинали сюда медведи из-за реки переплывать – к зиме отъедаться, жир накапливать.

Жил да был в Дубоярах следопыт и охотник лихой Буслай-вдовец, и все хозяйство его немудреное вела дочка – Аниска-подросточек. Вот как-то утром ранешенько спустилась девчоночка оврагом под гору за водой на ключ-жилку прохладную. А старый медведь, наевшись орехов да яблок досыта, прибрел на ту жилку воды полакать. Тихохонько подошла сзади к медведю босая девочка, и обидно ей стало, что зверь воду взмутил и с грязью смешал. И стукнула она коромыслом из всей мочи медведя лохматого. Лихая, бедовая была дочка охотницкая, вот и не сробела. Рявкнул со страху медведь, обернулся, одним ударом убил бы он девчушку, да увернулась она, только щеки поцарапал негодный зверь.

Упала Аниска от испуга без памяти, а сиволапый оттащил ее в сторону и завалил травой сухой, разным хламом и хворостом. Завалил, забросал и, ругаясь себе под нос, убежал за Ветлугу-реку. А девчушка, очнувшись, из-под хлама выбралась, зачерпнула воды ведра полные и пошла тихо на гору в родное село. Ведра с водой на коромысле несет, а направо-налево из-под поцарапанных щечек кап да кап. Пока добиралась в Дубояры, весь угор-косогор кровяными капельками усеяла. Но домой добрела и ведра полные на крыльцо поставила.

Как увидел охотник Буслай, что искалечил злодей-медведь его Аниску, при людях сказал, что недолго осталось жить медведищу.

Осень проходит, Буслай то в избе сидит, то в лесу пропадает, а на улицу не идет – молчит. Соседи между собой удивляются: «Что-то долго охотник за дочку расплачиваться собирается!»

Вот и холода пришли, Буслай дома лапти плетет, бахилы шьет, стальную рогатину оттачивает. Дочка Аниска поправилась, только шрамы на щеках горят, румянятся.

В начале ноября-студеня, когда по Ветлуге ледяная шуга пошла и выпал на землю мягкий снежок, охотник Буслай реку на легком челноке переплыл и пошел медведище разыскивать. Долго ходил он по звериным тропам да и напал наконец на знакомый медвежий след. Наклонился, следы разглядывает, смерил пятку в ширину, всю лапу в длину – выходило, тот самый зверь, что покалечил дочку его.

По следам пошел Буслай и в лесной крепи-глуши обошел кругом, обложил медведище. Но тревожить его не стал – знал по опыту, что неплотно лежит, некрепко спит медведь в начале зимы. Чуть потревожат его – убежит по мелкому снегу не знаю куда, и останется охотнику на звериные следы глядеть да с досады в затылке чесать. Попятился охотник, по своим следам вышел на тропу и в Дубояры вернулся.

Живет Буслай дома месяц, другой, изредка ходит к вершам за рыбой да западни на куниц оглядывать. Так дождался он поворота зимы на лето и, когда снегу глубоко насыпало, а день на воробьиный шаг прибавился, взял топор, огниво да рогатину и поехал на лыжах за Ветлугу-реку.

Пришел к берлоге до полдня, срубил сосенку и сунул ее в берложье чело. Проснулся медведище, зарычал, заревел и деревце к себе затащил. Срубил Буслай елочку и опять сунул в берлогу. Еще пуще разозлился лохматый хозяин, со зла деревце изломал, искрошил, под себя подмял, а охотник третье деревце в берлогу проталкивает. И выскочил из логова зверь-медведь невиданный, величиной с быка. Бросился он под ноги охотнику, чтобы повалить и загрызть, да Буслай не промах был, знал медвежьи ухватки-повадки, встретил зверя рогатиной и на дыбы поднял.

Заревел тут медведь, обслюнявился, а рогатина острая впилась в мохнатую грудь. Принялся зверь по рогатине лапами бить, колотить, и переломилась она надвое: половина в медвежьей груди, а рукоять дубовая в руках охотника. Накинулся медведь на Буслая и подмял под себя, но ухватился охотник за обломок рогатины, что из медвежьей груди торчал, и начал качать его во все стороны. Отпрянул зверь, а охотник вскочил да на него верхом! Косолапый в страхе по болотам, по гарям побежал, а Буслай на нем верхом сидел, левой рукой за загривину держался, а правой зверя по затылку обломком рогатины бил. Так и заколотил насмерть медведище лихой охотник Буслай, но и сам потерял силу, замаялся.

Посидел Буслай на медвежьей спине, подышал глубоко. Ждал, сила не вернется ли, да не дождался. Северный ветер подул, колючим снегом швыряя, по потной спине лютый озноб пробежал. В глазах огненные круги да искры разноцветные плавали, и мучила охотника нестерпимая жажда.

«Как бы из Ветлуги-матушки воды испить!» – еле слышно молвил Буслай. Встал и поплелся к дому, на заход солнышка, тихо, как больной старик. Он шел, изредка снежку прихватывая, но жажда не пропадала, а слабость с каждым шагом увеличивалась.

Поздним вечером, когда солнце за лес спряталось, добрел он до Ветлуги родной. Выбрал место, где был потоньше ледок, пробил дырку дубовым колом и воды речной досыта напился. Потом на берег заснеженный выбрался и присел отдохнуть.

«Как бы огонек-костерок развести… Только нет у меня ни огнива, ни топорика – все в снегу затоптал супостат-медведь!» – так тихо молвил охотник Буслай да тут и забылся, заснул намертво. Здесь и нашли его люди застывшего, с рукояткой дубовой от рогатины, с ледяными сосульками в бороде и усах, с глазами закрытыми.

С той самой поры это место – урочище, где охотник погиб, стало называться Буслаевым яром. Потом одной весной Ветлуга задурила и новым руслом пошла, и осталось тут озеро-старица с тем же именем. Спустя много лет сюда люди жить пришли, облюбовали место и дома построили. И выросла на берегу той старицы деревня Буслаево. Здесь бы и сказке конец, но диво-дивное: по горе крутой, где девчонка Аниска домой с ведрами шла, на другой же год заплодоносили дикие яблони румяно-багряными яблоками. И весь берег Ветлуги загорелся урожаем яблок невиданных, румяных, сладких как мед, мягких и рассыпчатых. И прозвали люди эти яблоки «Анискиными щечками», сладким яблоком анисовым.

Сказка о первом пчеловоде

В самые давние времена жил в заволжских лесах охотник с семьей. А семья у него была немаленькая, только успевай еды припасать. Хозяин в лесу мясо добывал, жена его в поле работала, зерно собирала и на ручных жерновах молола, а дед с бабкой за домом и внучатами следили. Изредка дед с бабкой приносили из леса и угощали всех то сладкими ягодами, то корнями душистыми. Но и после этого и взрослым и детям словно не хватало чего-то.

Как-то утром охотницкая жена сказала мужу:

– Приснился мне чудный сон, будто заколол ты в лесу лохматого бурого зверя, из тех, что ягоды обсасывают. Вдвоем мы его домой принесли и свежевать начали. А зверь обернулся вдруг бочонком дубовым, в каком мы зерно храним, а в нем полным-полно киселя тягучего, как сосновая смола, душистого, словно цветы лесные, и такого сладкого – ну слаще самой сладкой ягоды! Только успела я его попробовать, как тут же проснулась. И к чему бы мог быть такой странный сон?

– Хороший сон, – сказала бабка, – такой сон удачу сулит!

Дед промолчал, а женщины стали охотника в лес торопить.

Была середина лета, стояла жара, и липа цвела.

Охотник оделся легко, взял топор да копье и в лес на промысел пошел. Выследил он мохнатого бурого зверя, какой жене приснился, и стал к нему сзади подкрадываться.

А зверь-мохнач, ворча себе под нос, не торопясь, но споро шел на косолапых ногах, как на колесах, по лесу катился. И приковылял к толстому дуплистому дубу. Тут охотник за кустами затаился, а зверь на задние лапы поднялся и нацарапал на дубе свою мету-примету. Потом на дуб забрался, из дупла лапой что-то достал и в пасть отправил. Почавкал, облизнулся и снова лапой в дупло полез.

Кругом летали и жужжали пчелы, стараясь ужалить вора в нос и в уши, и жалобно пищали, когда застревали в мохнатой шубе. А человек глядел из-за куста и завидовал: «Видно, вкусное что-то у него там запрятано!»

Подкрался он к дубу да как стукнет по стволу топором! Задрожало дерево от комля до вершины, а зверь от испуга свалился, охнул и в чаще скрылся.

Тут охотник проворно на дерево к дуплу полез. Только успел он один кусочек сотов отломить, как пчелы напали. Человеку обороняться от пчел неловко, не то что зверю в шубе. Свалившись с дерева, начал он по земле кататься, но крылатое племя не унималось, жалило где попало. Вскочил охотник как ошалелый, прибежал к своей избушке, и только хватило у него силы сказать:

– Ох, жена, дурной был твой сон!

И свалился у порога замертво. А сердце в груди тук да тук, словно молотом изнутри по ребрам бьют. Тут бабка, не мешкая, с потолка пучок успокой-травы достала, заварила ее круто-накруто и того питья сыну в рот влила. Пока охотник от пчелиного яда оклемывался, к нему младший сынишка подполз, разглядел в руке отца соты медовые и откусил кусочек. Да и запищал на всю избу:

– Ай как сладко!

Тут все – и старые и малые от сладкого куска отведали и охотника со всех сторон тормошить начали, чтобы скорее очнулся. Когда он выздоровел и рассказал, какое диковинное дело с ним в лесу было, жена сказала:

– Надо сходить и забрать из дупла всю эту сласть!

– Да захвати с собой большое берестяное лукошко! – прибавила бабка. А дед посоветовал:

– Под дуплом большой дымный огонь разведи, тогда хозяева присмиреют!

Женщины сшили охотнику новую одежду из мягких козьих шкурок, он оделся, взял топор и берестяное лукошко и отправился к дуплистому дубу.

Там он развел дымный огонь и, когда пчелы присмирели, забрал соты и поспешил домой. Все домашние окружили лукошко и принялись за медовые соты.

Ели и хвалили, а дети все допытывались у отца, что это такое, как называется такая вкусная звериная еда. Но рот охотника был занят медом, борода и губы слипались, и он смог только промычать, как теленок: «М-м-ме-э!»

– Ах, так это м-м-ме-од! – воскликнула жена. – Не напрасно, значит, я видела такой добрый сон! Но не слишком ли хороша эта еда для мохнатого бурого урода? Надо что-то придумать!

– Мед, мед, мед! – наперебой закричали ребятишки и потянулись к лукошку долизывать остатки.

Наевшись меда, семья отдыхала.

Отец сказал:

– Этот мед вселяет силу и бодрость. Я готов хоть сейчас идти на промысел!

– И я согласилась бы сама ходить с тобой, лишь бы у нас всегда был мед, – молвила жена.

– Наверное, с него крепко спится, – прошамкали старики, – он согревает и клонит в сон.

– Этот мед очень сладкий, – дружно закричали дети, – его можно есть от солнышка до солнышка! Ну почему ты, дедка, плетешь такие маленькие лукошки!

С того дня охотник стал выслеживать бурых зверей, которые ведали, где есть мед, и почти всегда приводили его к дуплистому дереву с пчелиным гнездом.

И прозвал человек того бурого зверя МЕДВЕДЬ. Так его и теперь зовут.

Чтобы сохранить улей, охотник половину меда оставлял пчелам, а на медведя настораживал лук-самострел либо капкан. С той поры у пчеловодов с косолапым идет вражда, а все из-за меда. И теперешние медведи, забредя на пасеку, стараются перевернуть вверх дном все ульи.

Пчеловоды же от первого бортника унаследовали спокойный и добрый характер. Не напрасно, видно, его отваром успокой-травы отхаживали!

Сказка о соколе

Это случилось задолго до того, как люди узнали и полюбили соколиную охоту. В те времена все охотники завидовали орлу и соколу, от которых не могли спастись ни зверь, ни птица.

Вверх по течению большой-большой реки плыл в челноке Охотник. Гребя одним веслом то с одной стороны, то с другой, он плыл возле берега, где течение было слабее. В лодке, сделанной из дуплистого дуба, лежали копье, дубовый лук и колчан со стрелами, груда добытой дичи, прикрытая звериной шкурой. Приближались морозы, по реке плыли круглые островки ледяной шуги, и в ее шорохе слышался человеку грозный шепот зимы. Над рекой навстречу челноку табунами, парами и в одиночку проносились утки, лебеди, гуси. Это летели последние из запоздавших, и в их голосах звучала тревога.

Охотник уже подумывал о ночлеге, как над ним со свистом и шипением пронеслись к воде две птицы. В тот миг, когда белый лебедь-кликун коснулся воды, его настигла быстрая серая птица. Это был сокол-сапсан. Он был силен и отважен, но по молодости сделал сразу две ошибки: выбрал себе в добычу старого лебедя и ударил его слишком низко над водой. Вцепившись когтями в шею жертвы, сокол клевал и долбил ее в голову, а лебедь, стараясь освободиться, бил по воде крыльями, поднимая тучу брызг.

Со стрелой в зубах, с луком в левой руке Охотник споро работал веслом, направляя суденышко к месту схватки. Когда он подплыл на выстрел из лука, сокол был уже в воде, а окровавленный лебедь из последних сил бил его клювом и крыльями. Прозвенела тетива, стрела пронзила лебедя, он встрепенулся, звонко закричал и уронил голову. Бездыханного кликуна и живого, но беспомощного сокола подхватило течением и понесло навстречу челноку. Охотник достал лебедя веслом и бросил на груду добычи, потом поддел сапсана и швырнул туда же. Хищник сразу поднялся на ноги и, сверкнув глазами, беспомощно волоча намокшие крылья, проковылял на нос лодки и там затих. А человек размашистее заработал веслом, радуясь тому, что мясо лебедя даст ему силы добраться до становища, не трогая дичи, которую он добыл для семьи. Становилось все холоднее. На борта лодки начала намерзать шуга, весло обледенело, а у сокола смерзлись перья на хвосте и на крыльях. Сапсан сидел неподвижно, глубоко втянув голову, и казался неживым. От холодного купания и позора он, наверное, умер бы, но огонь соколиного сердца не хотел угасать.

Охотник причалил к берегу, выбрал местечко, рано обогреваемое утренним солнышком, и разгрузил лодку. Он достал огниво, высек огонь и, разведя костер, вернулся к челноку, чтобы вытащить его на берег.

Сокол сидел на прежнем месте. Человек осторожно и ловко взял его в руки и, вернувшись к костру, так же умело посадил его на сук неподалеку от костра. Встрепенувшись, сапсан пытался подняться выше, отодвинуться от огня, но не смог и затих, нахохлившись.

Обогретый костром, он оживал, и глаза его сверкали строже. А человек, сидя на барсучьей шкуре, ощипывал лебедя. И чем жарче разгорался огонь и быстрее росла куча лебяжьего пуха, тем больше оживал сокол.

Он уже начал обсыхать, но сидел неподвижно, только следил за движениями человека, замечая, как росла горка пуха и обнажалась грудь лебедя. Ощипав птицу, охотник на конце копья поднес кусочек лебединого сердца соколу.

Хищник насторожился и подвинулся по сучку выше, но и острие копья с кусочком мяса поднялось к его клюву. Учуяв мясо, сапсан проворно схватил кусок и проглотил с жадностью. Он хватал и глотал подносимые кусочки мяса с каждым разом все смелее и доверчивее. А человек кормил сокола и думал: «Хорошо бы заставить служить себе эту умную, смелую и быструю птицу!»

Потом Охотник обжарил на углях кусок мяса для себя и, покончив с едой, задремал у огня на барсучьей шкуре. И сокол дремал на сучке, нахохлившись и взъерошив перья, чтобы скорее просохнуть. Тепло костра, отраженное стеной обрывистого берега, согревало человека и птицу. Когда огонь замирал, серая фигурка сапсана пропадала, только белое горло и черные щеки выделялись на диком фоне обрыва. Перед восходом солнца охотник, еще не проснувшись, вдруг почувствовал, как сокол, обдавая его ветром, спустился с сука ему на грудь и, склонившись над ухом, прошипел что-то очень важное и доброе, но непонятное. Шипящая речь птицы становилась все явственнее, и человек наконец ясно услышал: «Соколы умеют платить добром за добро. Отныне все дети и внуки мои и все соколы, какие будут жить на свете, попадая в руки человека, будут служить ему в охоте как ручные ловцы надежно и верно! Весной достань из гнезда соколиного птенца нелетного и выкорми сердцем лебедя, и будет он надежным твоим помощником в охоте на крылатую дичь, быстрее стрижа и голубя, ловчее орла, умнее черного ворона!» Вслед за последними словами сапсан опять зашипел что-то невнятное, глаза и перья его загорелись жарким светом. Охотник плотно зажмурился, взмахнул руками и проснулся. Огненный шар-великан, казалось, купался в полноводном русле реки, заливая утренним светом крутобережье, где ночевали человек и сокол.

Совсем очнувшись от сна, охотник быстро вскочил и огляделся кругом. Пожухлая трава и кусты побелели от инея, на месте костра дымилась одинокая головня, горка лебяжьего пуха за ночь осела, а сокола на сучке не было. Дивясь своему сну, человек покачал головой, потрогал сук, на котором ночевал сапсан, и стал собираться в путь. До ледостава ему надо было добраться до хижины с глинобитным очагом, где перед огнем сидели его жена и дети, терпеливо поджидая отца с добычей. Оттолкнувшись от берега, он поплыл на своем челноке, мерно загребая веслом то с одной, то с другой стороны. Налетевший ветер зарябил воду, подхватил с крутояра лебяжий пух и разнес его над рекой.

Первой же весной Охотник добыл из гнезда молодого нелетного сокола и выкормил его сырым мясом, потом выучил охотничьему искусству. Позднее и другие люди научились приручать соколов для охоты. Но с той поры стали охотники замечать, что дикий сокол-сапсан не нападает на лебедей, других птиц бьет только на лету, высоко в воздухе, а убитую птицу, до того как начать есть, начисто ощипывает.