Текст книги "Сталкер Темной Стороны"

Автор книги: Сергей Бережной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сергей Бережной
Сталкер Темной Стороны

О творчестве Александра Щёголева

Александр Щеголев – уникум.

А что вы удивляетесь, каждый человек уникален. И каждый писатель как творец уникален, – по крайней мере, для самого себя. Просто по определению. Но сказать об этом впрямую он никому не может. Либо стесняется, либо не догадывается.

Потому, в частности, и нужны авторы послесловий. Они не писатели, комплексов лишены, они могут сказать, честно глядя в глаза читателю: Александр Щеголев – уникум.

И попытаться его, читателя, в этой мысли укрепить.

Хотя, если призадуматься, зачем все эти послесловия нужны читателю? Он книгу уже прочитал, получил все причитающиеся ему впечатления, составил мнение – и тут вдруг послесловие, а в нем мнение его автора, совсем другое, может быть…

Ну, так что ж? Одно другому не мешает. Потому что восприятие литературы субъективно.

То есть – очень зависит от воспринимающего.

*******

Должен предупредить читателя: я намерен быть вопиюще необъективным. Мой опыт дал мне достаточный, как говорится, «наблюдательный материал», чтобы уверенно и без сожалений распрощаться с претензиями на какую бы то ни было объективность в чем бы то ни было, касающемся литературы. Здесь объективности нет и быть не может.

Объективен текст. Он зафиксирован на бумаге или в наборе электромагнитных импульсов, он закодирован строго ограниченным набором символов. Текст поддается объективному анализу – например, количественному. Можно посчитать количество букв, слогов, деепричастных оборотов и слов из словарного запаса Пушкина.

Но текст сам по себе – в отрыве от читателя – смысла не имеет. Он мертв, пока не прочитан человеком.

Автор, создавая произведение, переносит на бумагу образы, идеи, структуры, существующие в его сознании. Сотворение художественного текста – перевод произведения, созданного автором в его воображении (и на языке его воображения) на язык фиксации информации – в алфавитный код. Очевидно, что чем меньше базовых объектов в языке, тем меньше у этого языка семантический потенциал. И что такое три десятка значков алфавита, базисный код русской письменной речи, по сравнению с несказанным богатством внутреннего языка человека?

Точный перевод с языка вдохновения на язык машинописи невозможен…

Чем ценны пушкинские рукописи? В почерке поэта заключено порой больше информации, чем в тысячах страниц научных комментариев. Почерк автора – это тоже часть созданного произведения, он сам по себе передает накал эмоций, ярость, страсть – или же, напротив, умиротворенность и глубокую мудрость написанного Слова. Книжная публикация передает лишь ничтожную часть смысла, которую автор вложил в свои рукописные строки. На рождение произведения влияет все – шаги за окном, смятая бумага, завиток пера… Глядя, скажем, на фотографию рукописи поэта, мы видим его росчерк – но не воспринимаем ни цвета чернил, ни запаха плотной бумаги, ни ритма его сердца…

Мы довольствуемся текстом, оторванным от создавшего его человека. Мы лишены возможности воспринять произведение так, как воспринимал его автор.

Вторично произведение проходит сквозь жернова перевода, когда его читают. Комбинации символов снова преобразуются в образы человеческого сознания. Но это уже другое сознание, и символы, которыми это сознание пользуется, порой трагически отличаются от тех, которые послужили для автора вехами при воплощении его замысла… У каждого читателя – свой жизненный опыт, своя система ценностей, свои приоритеты. Он не увидит тех самых изначальных авторских вех – в лучшем случае, собственные читательские вехи будут примерно схожими…

А поскольку двух людей с совершенно одинаковым жизненным опытом не существует, один и тот же текст два читателя могут прочесть совершенно по-разному. Они прочитают по-разному переведенные, а значит – разные произведения, которые будут созданы в сотворчестве автора и читателя.

Обо всем этом много писали ученые, занимавшиеся проблемами взаимодействия культур, литературоведы, семиотики – Бахтин, Лотман, Эко… Казалось бы, зачем повторять общие места? Стыдно этого не знать, еще стыднее предполагать, что этого не знают другие…

Но вот ведь – не знают. Вот, например, Виктор Петелин в монументальной работе «Жизнь Булгакова» пишет о высокой миссии литературоведа: «„Мастер и Маргарита“ – сложное и многоплановое произведение. Каждый читатель будет в нем находить „своего“ Булгакова. В ином положении критик. От него ждут не субъективного толкования. Перед критиками – другая задача: объективно, всесторонне исследовать роман, выявить подлинный творческий замысел, рассказать читателям о мыслях и чувствах художника, которые он заключил в своих литературных образах…»[1]1
  В. Петелин. Жизнь Булгакова: Дописать раньше, чем умереть. – М.: Центрполиграф, 2000.– стр. 607.


[Закрыть]

Как бы ни был могуч исследователь литературного произведения, как бы ни была блистательна техника его исследования, сколько бы дополнительного материала он ни привлекал, – его работа будет лишь отражением его частного прочтения исследуемого текста. Работа может многократно превосходить по объему текст – но не исключено, что гораздо точнее чувства и мысли автора выразит необязательное и мгновенно забытое четверостишие, которое безымянный поэт напишет под впечатлением прочитанной книги. Это будет еще один частный перевод произведения – перевод на язык поэзии.

В конце концов, исследователь – тот же читатель. И что с того, что средства для «перевода» текста у него более изощренные?..

Мне кажется, литературоведческий труд ценен не тем, что верно передает «творческий замысел» – ибо наиболее верно передает этот замысел сам текст произведения. Критическая работа позволяет взглянуть на художественное произведение в преломлении личности и опыта исследователя. Читающий эту работу в какой-то степени перенимает опыт критика, и этот опыт, в сочетании с собственным опытом читателя, возможно, создаст в результате совершенно новое прочтение.

Новый перевод.

Совершенных зеркал не бывает – совершенное зеркало возможно лишь как воображаемая абстракция. Следовательно, никакое отражение не может быть абсолютным.

Никакой перевод с одного языка на другой не может быть абсолютно точным с точки зрения носителей этих языков.

Никакое прочтение произведения не может быть окончательным, перевод печатного текста в сознание читателя – в ваше сознание – не останавливается никогда.

Так что, это предисловие – попытка чуть повернуть зеркало вашего восприятия.

Повернуть так, чтобы в нем, по возможности, отразился автор этой книги.

*******

Начнем, пожалуй, с портрета.

Александр Щеголев, как сказал о нем Александр Житинский, «внешне на писателя не похож. Его можно принять за провинциального учителя ботаники, а еще больше он похож на петербургского чиновника начала прошлого века, какого-нибудь титулярного советника, о каких Гоголь писал: востроносенький, на носу очки, тщедушный и задерганный жизнью».[2]2
  Цитата из предисловия к книге А. Щеголева «Мания ничтожности», – Рига, Панорама, 1992. – стр. 3–4.


[Закрыть]

Он возрос в болезненном шелесте ленинградских дождей. И первый его рассказ, который мне довелось увидеть опубликованным, назывался «Дождик». Он был включен в одну из немногих подборок рассказов членов ленинградского (тогда еще ленинградского) семинара молодых писателей-фантастов под руководством Бориса Стругацкого, прорвавшихся на страницы небольших литературных журналов – «толстые» центральные журналы подобные попытки прорыва тогда бодро отбивали. Впрочем, сейчас они делают это с не меньшим успехом.

В 1985 году Щеголев стал действительным членом семинара Бориса Стругацкого.

Вторая половина восьмидесятых. Время осторожных надежд.

Но эти надежды были для кого угодно – только не для Щеголева. Он вообще как-то ухитряется существовать без надежды – и при этом быть в своей прозе удивительно оптимистичным. Вспомните его детективы «Ночь навсегда», «Ночь, придуманная кем-то», «Инъекция страха»… «Любовь зверя». Казалось бы, в мире, населенном чудовищами, подобными тем, что описаны в этих произведениях, человек существовать не может…

Но ведь существует.

У Александра Тюрина, давнего друга и соавтора Щеголева, давным-давно была повесть «В кругу друзей» – о том, как обычный человек, наш с вами соотечественник и современник, становится вампиром. Ужастик? Что вы, сударь, проморгайтесь – это была комедия! Комедия безнадежности…

Собственно, что я знаю о безнадежности? Я всегда был чужд этого чувства, и оно отвечало мне тем же. Видимо, не било меня по голове достаточно сильно и достаточно часто… Да и не надо бы. Я лучше буду книги читать, где это ощущение описано.

Только – опять вопрос восприятия – достанет ли у меня жизненного опыта понять эти произведения хотя бы в первом приближении?

Впрочем, что это я – в приближении к чему? В любом случае я получу лишь частную версию перевода, каков бы ни был мой жизненный опыт…

Герой повести «Раб» выходит из Кельи. Выходит из самозаключения. Он попытался в одиночку уничтожить всех чудовищ своего подсознания, победить несовершенство в себе, обрести внутреннюю гармонию. Перевести свое мировосприятие на более совершенный, с его точки зрения, язык. Но стоит ему сделать шаг через порог Кельи – как окружающий мир, словно вода губку, напитывает его новыми страхами, порождает новые слова, которых нет в пересозданном героем языке…

Для того, чтобы жить в мире, внутренней гармонии недостаточно, нужно говорить еще и на языке этого мира. Если это мир монстров – учи язык монстров.

Среди чудовищ нужно быть чудовищем – иначе ты проиграешь. Но при этом нужно как-то исхитриться оставаться человеком. Иначе ты все равно проиграешь… Помните легенду о победителях Дракона, которые сами после этого неизбежно становились Драконами?

Уникальность Щеголева как автора в том и заключается, что его героям удается оставаться людьми, даже когда они Дракона побеждают – и становятся Драконами сами. Парадокс?

А может, все дело в том, что каждый и них, как и сам Щеголев, шагая по миру, залитому мраком, несет с собой весь свой свет? Иначе невозможно объяснить, откуда и герои, и автор черпают жизненные силы. Их не поддерживают ни ненависть, ни алчность, ни насилие. Любовь? Ее так легко растоптать. Творчество? Но что такое творчество в мире, где рукописи – извините, Михаил Афанасьевич, – горят, как ничто другое?

Где же та вечная батарейка, которая заставляет работать сердца в этом холоде?

Может, это тот самый внутренний язык Света, на который он переводит наречия окружающей его Тьмы?

*******

Прозу Щеголева трудно воспринимать, стоя целиком на свету. Для того, чтобы приблизиться к истинному восприятию ее красоты, нужно пересечь терминатор и углубиться в ночь. Великий рыцарь-джедай Оби Ван Кеноби предостерегал от Темной Стороны Силы – наивный лепет. Или он прикидывался? Не мог же он не понимать, что Светлая Сторона Силы не может существовать без Темной Стороны – и vice versa. А потому без экспедиций на Темную Сторону не обойтись – хотя бы для того, чтобы эту Темную Сторону изучить…

Александр Щеголев почти в каждом своем произведении уводит нас, как Сталкер в фильме Тарковского, в экспедицию по Темной Стороне. Читатель может поначалу даже не замечать, как густеет распластавшаяся впереди на дороге его тень, но вдруг его спины касается покрытая инеем рука, и загробный шелест втекает в его мозг:

– Кто звал меня?..

Я, человек, как мне хочется верить, светолюбивый, при чтении прозы Щеголева испытываю странное чувство голода по свету. Меня гнетет весомость его мысли – как будто свободно висящие в тесноте подземного коридора черные камни, преграждают они мне путь к выходу. Перечитывать его книги я иногда просто боюсь. На уровне сознания – я не его читатель.

Но сознание – это далеко не самая сильная часть человеческой личности. Ее рациональная часть, которая так важна в машиностроении («…и в животноводстве!»), пасует перед проблемами, корни которых ушли в абсолютный мрак, в бездны иррационального.

Я не могу отречься от Темной Стороны, если не хочу считать себя обрубком некогда цельной личности.

Фрейд был прав – подсознание наше гораздо более могущественно, чем сознание, иррациональное действует сильнее, захватывает жестче, бьет точней. Экзистенциальность так и льется из этих текстов. Шаг к краю. Край пропасти – терминатор.

Читатель и не замечает, что уже шагнул туда, что его влечет в бездну, что света больше нет… Он не успевает перевести дыхание, сбитое упругим встречным потоком черного ветра…

И замечает только, что уже вышел – книга дочитана, вокруг – день.

И тишина.

И снег.

*******

Даже в детской повести «Клетка для буйных», которая написана Щеголевым вместе с Александром Тюриным и удостоена премии «Старт» как лучшая дебютная фантастическая книга 1991 года, этот переход из света во тьму и обратно открывается перед читателем легко и незаметно. В городских сказках Каверина, например, все действие происходит «на свету» – потому-то так легко героям Каверина побеждать своих врагов. В «Клетке для буйных» герои побеждают кошмары на их собственной территории, в «сумеречной зоне», и тем более значима их победа над ожившими вещами, попытавшимися захватить над ними власть. Воплощения детских страхов продолжают нас преследовать всю жизнь, но никакой кошмар не будет тебе опасен, если ты его в детстве уже победил.

С Александром Тюриным Щеголев написал еще два произведения – «Доктор Джонс против Третьего Рейха», вольную фантазию по мотивам кинотрилогии Стивена Спилберга, и повесть «Сеть» – своеобразное «взрослое» развитие темы «Клетки для буйных». В «Сети» построена изумительная по красоте и законченности модель развития бюрократической советской махины, которая решила идти в ногу со временем и передоверила ответственность за принятие решений глобальной компьютерной системе. Жванецкий в одной из юморесок ужасался: «Вот так все взять – и дурной машине отдать?!» Да, Михал Михалыч, отдать, так спокойней… Одно ratio, без подсознания. Ничто не влияет на эффективность принятия решений. Никакая Темная Сторона…

А что рождается в недрах Сети – бог весть… Впрочем, если вам это интересно – вот роман «Свободный охотник». Искусственный мир, условное виртуальное пространство. Персонажи, которые перестали быть зависимы от игрока, который ими управляет, и обрели вместе со свободой рук все прелести свободы воли. Как писал во «Времетрясении» Курт Воннегут, автор веселый, злой и опасно похожий по затрагиваемым темам на Щеголева, «вот тут-то свобода воли и взяла всех за задницу». Свобода воли предполагает ответственность за свои решения. Ответственность делает нас подверженными страху ошибиться.

А страх – это врата на Темную Сторону…

*******

Но – сказал же Фредерик Пол десять лет назад: «Я уверен, что ядерная война будет. Но я также уверен, что кто-то после нее в живых останется. И большим оптимистом быть просто невозможно».

Александр Щеголев – из таких невозможных оптимистов. Он никогда не отворачивается от мерзостей жизни – потому что где-то за его спиной существует настоящий мир – мир, который он чувствует своим. Там, в этом мире, ядерной войны НЕ БУДЕТ.

Вы не верите, что он романтик? Перечитайте «Двое на дороге». Эта повесть – одна из лучших у Щеголева, по моему скромному мнению. Она озарена тем светом, который обычно лишь изредка пробивается сквозь тучи, заволакивающие его прозу… Но даже если гроза длится вечно, то нужно просто не забывать, что там, выше туч, есть слой серебристых облаков, а еще выше – за пределами маленькой человеческой вселенной – есть Солнце. Настоящая звезда.

Наша.

*******

Я собрал несколько слов-камней и сложил из них странный и меня самого немного пугающий узор. Я попытался в нескольких словах – в нескольких камнях – изложить МОЙ перевод книги, которую вы, многоуважаемый читатель, сейчас прочли.

Может быть, вы ждали иного. Конечно, вы ждали иного. Вы ждали, что я как-то подтвержу ваше впечатление, ваши ощущения. Что я изложу ВАШ перевод.

Или вы ждали, что я просто перечислю книги Щеголева, полученные им премии, даты его биографии?

Нет, и не надейтесь. Я решил снова напомнить вам, чем ценна эта книга. Она ценна тем, что ее прочитали ВЫ. И тем, что именно ВЫ перевели ее на язык вашего внутреннего мира.

И то, каким получился этот перевод, зависит только от вас самих.

Говорят, что не бывает плохих книг, – бывают плохие читатели. Вранье. Каждый читатель – мир, он не может быть плохим или хорошим. Но каждая книга – это тоже мир, только вкатанный в листки бумаги. Новый мир, который может расширить мир читателя, а может и не расширить. Итог зависит только от того, найдется или не найдется у читателя ключ к этому миру.

Я просто постарался помочь вам найти этот ключ. Все остальное вы сделали – или сделаете – сами.

Удачи!