Текст книги "Туда и обратно"

Автор книги: Сергей Казменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Казменко Сергей
Туда и обратно

Сергей КАЗМЕНКО

ТУДА И ОБРАТНО

Да... Слушаю... Алло.

А, это ты...

Ты уже знаешь? Они известили? Странно, я думал, они первым делом...

Да, разбудила. Спал. Сколько сейчас?

Да, оказывается я могу после всего этого спать. И ничего удивительного – я двое суток не ложился.

Тебя уже вызывали? Вызовут. И спросят. Неужели не ясно? Вот именно, об этом самом и спросят. Меня уже спрашивали. А что я мог ответить? Рассказал обо всем, как есть. Ты же знаешь, я не умею врать. Да и бесполезно – другие бы рассказали. Ни для кого ведь это секретом давно не было.

А ты когда вернулась? Утром – это во сколько? Да, меня уже не было в институте. И дома не было. У следователя – где же еще? Нет, пока ни в чем не обвиняют. Пока. Но это все впереди. Ведь я же, я готовил раствор! И мотив налицо – старый, как мир. А то, что мы с ним оставались несмотря ни на что друзьями – так даже ты в это не верила. Это у вас, у баб такое невозможно! Наверное – не берусь судить. Но мы с ним действительно оставались друзьями. До конца. По крайней мере, я считал его другом. Судить за него не берусь.

Что тебе сказали в институте? Но ты же все-таки жена – хоть и формально. Сволочи, конечно. Нет, его увезли. Почти сразу – у них свои патологоанатомы. Нашим они конечно не доверяют. Да и по инструкции не положено.

Так они, выходит, и про письмо тебе не сказали? Да, было письмо. Да, я его нашел. И прочитал. Длинное. Путаное. И будь уверена, они и тут сумеют все вывернуть наизнанку, они же привыкли всех и во всем подозревать. А письмо это... Наверное, он хотел сделать как лучше. А получилось как раз наоборот.

Подожди минутку, я воды выпью. Совсем в горле пересохло. Нет, нет, я здоров. Нет, приезжать не надо. Не надо приезжать. Ты понимаешь, у меня такое чувство, что мы станем противны друг другу, если увидимся сегодня. Навсегда. А мне бы не хотелось потерять еще и тебя.

Хотя о чем я говорю, о чем я говорю! Все наши потери – чего они стоят в сравнении?..

Ты когда узнала? Странно – я думал, тебя они известят сразу же. Еще позавчера. Уже спрашивал? Да, наверное. Прости, я еще, видимо, не совсем проснулся. И голова трещит...

Ну естественно прессе об этом не сообщали – информация пока закрыта, иначе они растрезвонили бы на весь мир. Хотя я и не понимаю, что тут засекречивать. Ты же знаешь – наша работа была далекой от секретности. Мы же просто старались не привлекать к себе внимания. Даже ты – ты и то не понимала. А тут еще церковь могла вмешаться...

Слушай, не надо сейчас об этом. Знаю я твое отношение. Знаю. Теперь-то о чем говорить? Все равно... Может, кто и продолжит. Но мы нет, никогда. Нет. Нет, это тебе казалось. Мы не были фанатиками. Мы были просто учеными. А ученым приходилось проделывать вещи и пострашнее. И рисковали мы только собой – чаще бывает наоборот. Так что давай не будем о нравственности.

Что ты можешь знать об этом, дура?! Ты же там не была!..

Прости... Прости ради бога... Сорвался... Прости. Я, знаешь, и на следователя наорал. Болван! Такой раскрутит. Дело об убийстве из ревности – я же по его глазенкам эту подлую формулировочку вижу. Он еще нам с тобой сговор какой-нибудь припишет, будь уверена. Кретин! Как будто неясно, что это я, я должен был бы умереть, если бы дело было в ревности. Я, а не он. Потому хотя бы, что нам с тобой он нисколько не мешал.

Да, я подумал об этом. Это было первое, о чем я подумал. Еще в самом начале, когда произошла первая заминка. Ты знаешь, мы ведь старались вернуть его назад часа три. Не меньше – ну да в протоколе это зафиксировано, на суде нам назовут точную цифру. И кто-нибудь наверняка припомнит странности в моем поведении. Да, да, были странности – потому что я с самого начала понял, что он не вернется. Что он ушел навсегда. И я думал, что это все из-за нас с тобой. А что я еще мог думать? Наверное, я вел себя странно. Наверное – не помню.

А потом нашел вдруг это его письмо – потом, когда все кончилось. Да, у себя в столе – он, наверное, хотел, чтобы первым прочитал я. Не думаю, что это месть. Нет, ты же знаешь – он был не таким. И он был моим другом.

Извини, страшно болит голова. Подожди, я приму таблетку. Все, готово. Ну ты же знаешь, у меня это началось после первых опытов, а после прошлогодней серии усилилось. Это ему все сходило легко. Может, потому он и оказался там раньше нас всех. Не знаю, но у меня всегда было такое ощущение, что он не боялся. Совершенно не боялся. За других не скажу, но я – я всегда шел на это через страх. Через ужас. Я не хотел тебе говорить раньше, насколько же это все страшно, но теперь – теперь уже можно. Теперь это все в прошлом. По крайней мере, для меня.

Да нет, какая там боль? Пустяки. Иголка в вену – разве это боль? И возвращение тоже не так уж и страшно. Ну тяжело немного, конечно. Но не тяжелее, чем пробежать десятку – ты же помнишь, я раньше бегал. Бежишь через не могу, задыхаешься, пот градом, болит все – ну и тут немногим тяжелее. По-другому, конечно, но того же порядка.

Не это страшно, нет. И не то, что можешь не вернуться. Я не знаю, как описать. Тут что-то другое – как будто ты вот-вот попадешь в фильм ужасов. Ну где чудовища рвут людей на куски, или тебя сбрасывают в ковш с расплавленным металлом, или за тобой гоняется по темным подземельям оживший мертвец с топором. Наверное, что-то подобное и чувствуешь перед опытом. Но не долго – ты же знаешь, вначале через капельницу подается усыпляющее, и только потом мы переключались на раствор.

Нет, мы не тянули жребий. Это он тебе сказал? Идиотская шутка вполне в его духе. Я думал, ты знаешь. И вообще – ты же терпеть не могла раньше разговоров об этих экспериментах. Вот я и молчал.

Конечно, никакого жребия. Просто туда уходил тот из нас, кто оказывался лучше подготовленным. У кого лучше получалось. Вот именно – у него это получалось всегда лучше всех. Хоть в этом он передо мной отыгрался. Не знаю, почему, но этот кретин следователь и тут что-то подозревает. Он думает, что остальные прикинулись неумелыми, чтобы отвертеться от участия в экспериментах. И я, конечно, в первую очередь.

Да потому, черт подери, что после прошлогодней серии я уже ни к черту не гожусь! По объективным показателям, по результатам тестирования. Я надеялся, что все еще выправится, но теперь это уже не имеет смысла. Больше мне эти способности не потребуются. Вернее, потребуются еще один-единственный раз. Как и всем остальным людям.

Я тебе ничего не рассказывал, потому что ты не желала ничего об этом слышать. А больше мне и рассказать-то было некому. К сожалению. У других, думаю, так же.

Нет, не надо меня жалеть. Тем более теперь. Я сам виноват во всем. Как дурак последний – хотел что-то доказать! И потом... Да нет, словами это не выразишь... Наверное, он тебе не раз описывал, как это происходит. Он – не я. От меня ты уже ничего об этом не хотела слышать. От него тоже? Было страшно слышать? А теперь что же, стало по-другому?

Для меня тоже это стало теперь по-другому.

Нет, кое-что я могу тебе рассказать. Слушай, если хочешь.

В общем, сначала ты засыпаешь. Просто отключаешься – там даже по энцефалограмме видно, что мозг практически не работает. А потом подают раствор – по выверенной схеме. Мы же года полтора мучили бедных животных. Начали с крыс, закончили на шимпанзе. Бедного Майка мы полсотни раз сгоняли туда и обратно. Не знаю уж, что он там видел, но не рехнулся, не заболел. Нет, мне он всегда казался грустным, даже до первых опытов. Во всяком случае, аппетит у него не пострадал. И объективные показатели состояния сохранились на прежнем уровне. Тогда уж и мы сами, наконец, решились.

Да, первым был он. Кстати, тогда мы действительно бросили жребий. В первый и последний раз. Но вторым был я.

Так вот, подается раствор, и через несколько минут фиксируется смерть – так это снаружи выглядит. Ну а через какое-то время – там счет на минуты идет, мы дотягивали до пяти с половиной, при охлаждении это не опасно так вот, через несколько минут на энцефалограмме обычно появлялся сигнал возврата. Если его вдруг не было, то все равно через пять с половиной минут автоматом начиналась реанимация. Такова схема эксперимента, так снаружи все выглядело.

А изнутри...

Сначала – ничего. Об этом никаких воспоминаний. А потом – кому как повезет. Некоторые так ничего путного и не сумели рассказать. Но я – я видел. Светлый тоннель, какие-то расплывчатые фигуры по краям – это в самом начале, это обычная ожидаемая картинка. Ну знаешь, об этом тоннеле рассказывали слишком многие из тех, кого удалось вернуть с того света, и его можно было бы счесть результатом самовнушения. Человек видит то, что ожидает увидеть. Или воображает, что видел это. Но потом...

Мы ведь вначале договорились не обмениваться впечатлениями. Каждый после того, как его откачивали, заносил свои наблюдения в тетрадь. В каждой серии участвовало не меньше трех человек, и только после окончания всей серии результаты сравнивались между собой.

И после второй серии мы окончательно убедились, что там действительно что-то есть. Совсем не то, что мы могли ожидать – но и не тьма, не пустота, не полное небытие.

Да, у нас изъяли все лабораторные журналы. И все дискеты с информацией. Теперь их, конечно, вовсю изучают. Только знаешь, они напрасно стараются. В журналах этих – только объективные показатели. Для отчетов. Время, дозы и так далее. Потому что уже после второй серии мы поняли, что нельзя оставлять никаких записей об увиденном там. Нет, я не смогу объяснить тебе, почему. Просто я там был, и я это знаю. А ты – еще нет.

Рассказать? Я могу рассказать о том, что можно описать словами. А для того, что мы там видели, слов пока не придумано. И сравнения – все сравнения с нашим миром просто нелепы. Так что прозвучит мой рассказ маловразумительно. Но раз уж ты так настаиваешь – изволь.

В первые два-три раза далеко проникнуть ты не успеваешь. Я вообще успевал лишь оглядеться, увидеть эти расплывчатые светящиеся фигуры и войти в тоннель. А потом – кто его знает, откуда берется это ощущение? чувствуешь, что пора возвращаться, иначе пути назад не будет. В этот миг и появляется сигнал возврата на энцефалограмме.

Ну а потом мы научились проникать дальше. Он научился, у него это лучше всех получалось. Не думаю, чтобы он рассказывал тебе хоть что-нибудь об этом – вы ведь тогда уже практически не общались. Да, в прошлом году. Та серия длилась три месяца, потом мы отдыхали, работали две другие группы. Ну а потом мы поехали с тобой в отпуск – помнишь?

Ты все-таки плохо его знала. Сколько лет вы прожили вместе? Больше пяти? Даже странно слышать от тебя такое. Как будто мы говорим о разных людях. И потом, не забывай – его уже нет. Или хорошо, или ничего.

Не тот случай, говоришь? Ну да, если дело дойдет до суда, и нам с тобой придется защищаться, то конечно придется припомнить не только хорошее. Но я бы не хотел этого.

Потому что это как-то... грязно.

Та грязь, что может на нас вылиться, она же другого сорта. И разве она нас замажет – если это ложь? Да, можешь называть меня наивным, но я не считаю возможным поступать подло по отношению к нему. Тем более, теперь. Мы и так уже перед ним виноваты.

Что письмо? Причем здесь письмо?!

А ты, оказывается, жестока...

Так вот, послушай теперь меня. То, что ты сейчас наговорила – это бред. Как ты можешь, ну как ты можешь говорить такое? Ведь ты даже не знаешь, что он в этом письме написал. О чем ты можешь догадываться? Да пойми же ты, что все это мелко и ничтожно в сравнении с истинными причинами его поступка! Мелко и ничтожно.

Нет. Нет – я объяснить не могу. Я могу только догадываться. Потому что я никогда не погружался так глубоко, как он. Не смог. Попытался в прошлом году – и не смог. Там невозможно задержаться – если ты хочешь жить, то сигнал возврата появится обязательно. Если ты хочешь вернуться, приборы это покажут.

Он не хотел возвращаться – вот в чем дело.

И не думай, пожалуйста, что это хоть как-то связано с тобой или со мной. Мы оба, да и любой отдельный человек слишком ничтожны в сравнении с тем, что открывается за границей жизни. Я успел увидеть и ощутить лишь самое начало этого мира, но я это понял.

И испугался.

Не смерти своей испугался, не мира этого – ничтожества собственного испугался. Греховности собственной... Я не знаю, как описать это. Нет, это нисколько не похоже на загробный мир, как он рисуется разными религиями. Нисколько не похоже. Это гораздо больше и величественней. А мы – мы, пришедшие исследовать его и возвращающиеся, чтобы рассказать о нем, обратно в эту жизнь... Я не знаю, с чем сравнить это, чтобы ты поняла. Ну мы были там как крысы, прогрызшие ход из грязного подземелья – во дворец.

Вот, вот о чем он написал в своем письме. Другими словами, конечно, и для постороннего, наверное, совсем непонятно. А вовсе не о наших мелких земных грехах и мелких проблемах. Он проник туда дальше, чем все мы, и понял, что эта дорога – не для тех, кто возвращается. Туда нельзя ходить с мыслью о возвращении, туда нельзя приносить наши мелкие и ничтожные земные проблемы. А мы – мы ходили туда и обратно, туда и обратно. И, наверное, оставляли там свои следы. Да-да, несомненно – мы оставляли там свои следы! Вот что хотел он выразить в последнем письме – а я только сейчас это понял!

И, знаешь, не говори о нем больше. Вообще ничего не говори. Ты можешь думать о нем что угодно, но молчи. Конечно, он не святой, но я, кажется, догадываюсь, почему он проник в тот мир дальше нас всех. Гораздо дальше.

Потому что после вашего разрыва его ничего не связывало с нашим, человеческим миром.

И мы с тобой в этом тоже виноваты.