Текст книги "Блокада"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Пустой! – обрадовался Файк.

Механик раздвинул стебли ветрослей и замахал руками. Филя завел вездеход, плавно подал его вперед, вильнул чуть правее, как показывал Пустой, и стал медленно править его на стену. Стебли ветрослей натянулись, дрогнули и стали укладываться под днище и колеса вездехода, шурша по стеклу и позвякивая стальными иглами о серые обводы корпуса. По сторонам просеки, которую Пустой только что создал каким-то непостижимым образом, стебли оказались черны от копоти, а та прослойка, которую он оставил с внешнего края, теперь шуршала по днищу и по крыше вездехода. Через полсотни шагов пленка закончилась, но Филя продолжал подавать вперед, пока Пустой не махнул рукой. Он запрыгнул в кабину, сел за руль, резко сдал назад и вывернул в сторону. Лента ветрослей медленно поползла обратно.

– И в самом деле слоями растут, – согласился с Файком Пустой. – На нашу удачу, слои как раз идут вдоль пленки. В противном случае пришлось бы прожигать сплошной тоннель. И так с натугой прошли.

Филя оглянулся. В зеленой стене темнела дыра.

– Как ты это сделал? – спросил Хантик.

– Колдовства не применял, – уклончиво ответил Пустой. – Но с местными законами природы так и не разобрался. Неясностей пока слишком много.

Филя посмотрел вперед. Перед вездеходом тянулась кочковатая сырая равнина, пятнами заросшая высокой травой. Но над ней торчали огромные, раскидистые деревья, каждое из которых было выше самого высокого дубовника настолько же, насколько дубовник вырастал выше крохотного ягодного куста! Они были выше холмов! Едва ли не выше зеленой стены второй пленки! Они упирались в самое небо! И в едва различимых в высоте кронах что-то мелькало, трепетало, шевелилось, а между деревьями плыли крохотные облака всех цветов.

– Любить-перебить! – восторженно прошептал Сишек.

– Однако вымахали! – очумело замотал головой Хантик. – Если и грибы так подросли, то, считай, в каждом можно дом вырубать!

– Дом не дом, а лавчонку можно, – хихикнул Файк, – но это к северу забирать надо. Там посуше. Да и большие грибы замучаешься рубить: у них плоть словно старая резина – топор отскакивает!

– Некоторые говорят, что Морось начинается только после второй пленки, – проговорил Вотек. – А деревца-то в самом деле подросли. Раза в два с тех пор, как я последний раз здесь бывал. Еще немного – и небо подопрут. Нам нужно правее забирать, левее совсем болото будет. Тут-то и то сыро.

За спиной послышалось хлюпанье. Ярка-недотрога рыдала, вцепившись в плечо Коркина.

– К Брише ведь к северу, к холмам надо править? – спросил Пустой.

– Точно так, – кивнул Вотек.

– Тогда пойдем левее. – Он двинул вперед вездеход, включил освещение, к которому Филя так и не успел приложить руку. – Сделаем крюк для преследователей. Смотри-ка, Филипп, и без твоего усердия кое-что заработало. Пойдем по сырому месту. Пусть конница ордынцев испробует трясинки, если на наш след ляжет.

17

Ярка вцепилась в плечо Коркина так, словно боялась утонуть. Сначала просто тыкалась в него носом, стискивала пальцами, наминала синяк над лопаткой, а потом, когда Пустой вывел вездеход из-под полога ветрослей, зарыдала вполголоса, заскулила. И Коркин, который никогда не был с женщиной, сам едва сдержал слезы. Не из-за того, что плакала Ярка, и не из-за того, что по зиме она как-то привезла на полозе малыша, чтобы тот потопал перед скорняком подаренными валенками. Из-за всего прочего. Из-за матери, которая нашла его будущего отца в степи, покалеченного, замерзшего, без одного уха, покрытого, как она говорила, шрамами от ударов плетью и которого через пять лет шутки ради ткнул в горло ножом ордынец. Из-за нее же, прикладывавшей к собственному телу и лицу раскаленные камни, чтобы уродством отвратить ордынцев от похоти и вырастить сына. Не отвратила. Шкуру коровью накинули и надругались. Из-за сестры, которую увели еще до смерти матери и которая не прислала из орды ни весточки, ни подарка, что дало бы знать семье, что жива она. «Замучили, – вздохнул заезжий купец, – если в орде даже служкой бы стала или наложницей, по-любому бы отписалась». Из-за бабки, что приютила Коркина и сразу сказала, что помощник ей нужен и никто больше, а если судачить о чем в деревне будут, Коркину следует молчать и глупо улыбаться, и чем глупее, тем лучше. Наверное, и из-за Ярки тоже, потому как старое все уже переболело и зарубцевалось, а Яркины слезы по-свежему лились. Да и знал Коркин, что больнее собственной боли та боль, что близкого корчит.

Солнце клонилось к вечеру. Вездеход уверенно порыкивал в высокой траве, покачивался на пластах трясины, разбрызгивал черную грязь топи. Кое-где над болотом вздымались узловатые корни древесных гигантов. Пустой или объезжал их, или переваливался сверху, опасно наклоняя машину, и тогда Хантик начинал вполголоса ругаться. С каждой милей болото все больше обращалось в заросшее тиной озеро. С сумерками на стекло начала липнуть мошкара, пару раз на передок вездехода откуда-то сверху валились толстые, с руку, змеи, а прямо по курсу что-то ныряло, взмахивало хвостами, пускало пузыри.

– Хантик, – спросил трактирщика Пустой, – ты рассказывал про сборщика, который ходил между второй и третьей пленкой к реке на рыбалку. Ну тот, который погиб. Я тебе сразу скажу, что в этой трясине тому, кто ищет смерти, ватажников разыскивать ни к чему. Если бы такая топь полосой шла, можно было бы вообще ордынцев не опасаться.

– Тогда тут посуше было, – проскрипел Хантик. – Да и ход на юг был вдоль самой пленки. Сырость нынешняя, наверное, от этих деревьев. Земля, наверное, от их тяжести прогибается! Вот уж не думал, что деревяшки на меня ужас нагонят. Они и раньше маленькими не были, ну в два раза выше дубовника, но не в десять же. И не в двадцать. А теперь-то как быть? В такой сырости и поужинать не остановишься. Мокрота кругом, в ней страсть какая-то плещется, а гнус такой крупный о стекло бьется, что не ему от птиц сберегаться, а птицам от него.

– Вотек, а люди на этой полосе есть? – спросил Пустой, чуть сбавив скорость в месиве воды, коряг и заросших тростником островков.

– С десяток деревень севернее, где посуше, – пробормотал ведун. – Но там все больные. И то сказать – за холмами край Гари. Оттуда вся пакость в этих краях.

– А я думал, что из-за реки, – встрял в разговор Рашпик. – За рекой же последние пленки? Значит, и пакость оттуда!

– Это не пакость, – подал голос молчавший до этого Кобба. – В моей стороне растут такие деревья. Правда, листья у них другие. А в остальном такие же. Только болот вокруг них нет. Кругом чистая вода, озера, лагуны. Хорошо.

– Если так дальше пойдет, здесь тоже чистая вода будет, – буркнул Хантик. – Уже теперь почти по воде идем. Пустой, забирай к северу, с десяток миль точно пробурлили, не по себе мне так. По нужде даже отойти некуда – не отплывать же!

– Я бы потерпел пока, – усмехнулся Пустой и резко повернул рулевое колесо влево. Над зеленоватой, кажущейся в сумерках серой гладью взметнулось что-то длинное и гибкое и с силой ударило по тому месту, где через секунду должен был находиться вездеход. – Пожалуй, стоит прибавить скорость, – сквозь зубы заметил Пустой, упираясь ногой в педаль.

– Змея? – пролепетал Сишек. – Если здесь такие деревья, я представляю, какие здесь звери!

– Не змея! – испуганно заорал от заднего стекла Рашпик. – Это что-то вроде черепахи! Огромной черепахи! А то, что мелькало, – это ее хвост с какой-то шишкой на конце. Если она и не проломит им вездеход, то стекла повышибает точно!

Коркин оглянулся и в помутневшем стекле задних дверей разглядел силуэт существа, которое явно превосходило размерами вездеход.

– Если это черепаха, то я муравей, – прошептал странно тонким голосом Хантик. – Да она гребет за нами быстрее, чем Сишек бежит к трактиру!

– Коркин! – приказал Пустой, заставив вездеход надрывно заурчать. – Перезаряди ружье, вставь обойму с пулями. Сдвинь люк, высунься до пояса и попробуй остановить это чудовище. Да захлестни ремень вокруг запястья: потерять твою стрелялку нам никак нельзя. Быстрее!

Коркин снял с плеча ладонь Ярки, поймал быстрый взгляд испуганных черных глаз и шагнул в отсек. Рашпик сдвинул люк, скорняк ступил на лестницу, высунулся и тут же и вправду чуть не уронил ружье. Вряд ли то чудовище, которое мчалось за ними, было черепахой, но панцирь оно имело таких размеров, что в нем не только можно было бы спрятать вездеход, но и разложить рядом костер. Из панциря торчала голова с парой светящихся глаз и с огромным клювом, которым тварь, похоже, намеревалась протаранить заехавших в ее владения наглецов. По бокам чудовища работали лапы-ласты, но тварь не плыла – она скользила по поверхности топи и с каждым гребком сокращала расстояние до выбранной ею добычи.

– Коркин! – закричал Пустой, но скорняк уже ловил в прицел морду чудовища. Выстрел получился не столь громким, как на крыше мастерской, но приклад так ударил в плечо скорняка, что тот чуть не провалился в люк. Чудовище зашипело, но не сбавило скорости.

– Пуля не пробивает клюв, – крикнул Коркин.

– Бей по глазам! – зарычал Пустой.

Коркин выстрелил еще. Чудовище завыло и еще сильнее заработало лапами, приближаясь к вездеходу. Скорняк почувствовал, что его охватывает жар. Если пуля и попала зверю в глаз, то уж точно не заставила его закрыться. Коркин вновь приложил ружье к плечу, но зверь с воем раскрыл клюв и закрыл им часть морды, подставив под выстрелы черную глотку. Почти сразу откуда-то сверху со свистом стеганул толстый хвост, и утолщение на его конце размером с Рашпика просвистело над головой скорняка и выбило из болота столб грязной воды. Файк что-то заорал, а Хантик надрывно завыл.

Коркин тряхнул головой, смахивая с лица вонючую тину, и уже не целясь выпустил одну за другой оставшиеся пули зверю в глотку. Чудовище заревело еще громче, рванулось вперед, почти уже настигая машину, и в то же мгновение уродливая морда зверя вспыхнула и обрушилась отвалившимся клювом в трясину. Вездеход обдало грязью, и Коркина вывернуло на крышу машины от попавшей в рот тины.

– Ну и вонь! – выругался внизу Пустой.

Мокрый скорняк сполз по лестнице и увидел, что вездеходом управляет Филя, пол отсека залит грязью, а не менее мокрый Пустой стоит у заднего люка и снимает с дробовика тину.

– Вот и поохотились, – подмигнул Коркину механик, с усмешкой окидывая взглядом заляпанных грязью перепуганных спутников. – Но добычу подбирать не будем. И что-то мне подсказывает, что рыбалка в этих краях нежелательна.

– Теперь понятно, как мы прошли пленку, – спрятал под мышки дрожащие руки Хантик. – Огнем твой дробовик плюется.

– Случается иногда, – кивнул Пустой и похлопал Филю по плечу. – Давай, приятель, потеснись, уже темнеет, и мне не хочется ночевать в луже. Коркин, закрой люк, боюсь, что тут даже гнус с мою голову! Ты хорошо стрелял, кстати. Но твои пули для этого зверька – словно мухи.

– Зато местные мухи как раз для пуль, – нервно выдохнул, зажимая нос, Файк.

– А Рук-то, – засмеялся Кобба. – Еле удержал его! Хотел в открытую дверь броситься на черепашку!

– А может, они родственники? – с трудом изобразил на лице усмешку Рашпик, на что получил свою порцию гневного цоканья.

– Воды бы плеснуть в отсек с десяток ведер, – поморщился, освобождая место механику, Филя.

– Нет, – покачал головой Пустой, выворачивая рулевое колесо. – Десять ведер только на меня. И столько же на Коркина. Кобба, а в той твоей стороне, где растут такие же деревья, водятся такие зверьки?

– Не замечал, – пожал плечами отшельник. – Но пакости хватает.

– Вот бы дом построить из этой пакости! – икнул Сишек. – Запечь ее в углях, навесить дверь, вырубить закуток и спать. Захотел поесть – резанул от стены и дальше спи.

– Стухнет, – удивленно покосился на бражника Рашпик. – Хотя если собрать весь Поселок…

– Зачем Поселок? – захихикал Хантик. – Одного тебя, Рашпик, хватит!

– Нет больше Поселка, – отрезал Пустой.

Коркин с сожалением стянул с плеч промокший плащ, скатал его и бросил под ноги. Ярка словно ждала этого – тут же снова ткнулась носом в плечо скорняка. Пустой покосился на Коркина и щелкнул чем-то на панели машины. Из-под ног повеяло теплым ветерком. За окнами стремительно темнело.

Твердую землю колеса вездехода почувствовали уже в полной темноте. Небо затянули облака, и в прорехи между ними звезды посверкивали только изредка. Луна еле-еле подсвечивала облака изнутри. Механик вел машину, вглядываясь в странную картинку, появившуюся перед ним, и Коркин, стараясь не разбудить недотрогу, вытягивал шею, с недоумением пытался понять – почему все цвета на ней искажены?

– Приборы не могут видеть свет в темноте, – важно пояснил скорняку Филя. – Но они видят тепло. Деревья, камни, трава – все имеет разную температуру. Разное тепло то есть. И прибор их выделяет. А вот эти точки – птицы. Видишь, какие они яркие. Потому что живые. Теплые.

– Чтобы я заблудился на первой пленке! – восхищенно прошептал Файк. – Да с этой вашей гляделкой – да на охоту!

– Сиди уж, охотник, – проворчал Хантик. – Ты бы лучше подсказал, где остановиться, чтобы переночевать. Надо же и по нужде отойти, и грязь эту с лица смыть, и в живот что подбросить.

– И подлить тоже, – поспешил добавить Сишек.

– Так у меня, я вижу, советов не спрашивают! – обиженно проворчал Файк.

– Советы твои еще потребуются, – бросил механик. – Пока, судя по карте и по тепловизору, впереди равнина и мелколесье, гиганты все остались там, в низине. Хотя и эта не пригорок. Весь левый берег реки пологий? До холмов, что начинались у Волнистого, еще миль двадцать, но мы туда не поедем.

– Логово Бриши в утесах, – подал голос Вотек. – Холмы к западу все выше становятся, а уж к пятой пленке прямо горами обрываются. Хотя, конечно, до дальних гор тем увалам куда как далеко.

– Горы нам ни к чему, – ответил механик. – До третьей пленки еще миль десять, но мы скоро встанем. Я слышал, что тут есть стоянка с родником. До утра орда не пойдет через вторую пленку?

– Если она еще первую прошла, – буркнул Хантик.

– Здесь! – вскрикнул Файк, вглядевшись в картинку перед Пустым. – Раздвоенное дерево справа! Где-то в миле. Там родник есть, кострище. Ну я же говорил еще в мастерской! Мы всегда там привал устраивали, и местных здесь мало. Точно. А мы здорово левее тропы забрали. Тут и правда мелколесье. И грибы есть. Вот! Это не валуны, а грибы. И это…

– Что это? – снизил скорость Пустой.

– Не знаю, – пролепетал Файк.

Коркин еще сильнее вытянул шею. У основания далекого раздвоенного дерева, которое казалось на фоне темного горизонта тонкой рогатиной, что-то лежало. Точно прилегла отдохнуть корова или что-то вроде того. Механик приблизил изображение, и Коркин явственно различил какую-то кучу у ствола, которая была чуть светлее травы.

– Полмили осталось, – заметил Пустой, сбросил увеличение и повернул руль.

Через несколько минут механик остановил вездеход, ощупал тепловизором окрестности, показал Филе на свое место, открыл дверь.

– Все остаются в машине, Коркин – со мной.

Тучи продолжали застилать небо, и скорняк сполз с подножки машины, нащупывая землю ногами, в полной темноте. Мокрая от росы трава тут же намочила колени. Все, что на тепловизоре вездехода казалось отчетливым и различимым, теперь скрывала тьма.

– Кровью пахнет, – пробормотал Пустой и включил странную лампу, которая выбрасывала узкую полосу света. – Иди, Коркин, за мной. Так. Привал был. Шалаш вижу, следы конских копыт вижу, кострище вижу. Еще теплое. А вот и то, что лежало.

Механик направил вперед луч света, и Коркин поперхнулся глотком ночного ветра. У основания дерева лежали окровавленные трупы. Механик подошел поближе, присел на корточки, перевернул одно из тел, посветил на лицо.

– Разбойники, – бросил негромко. – Собаки на щеках. Из уже знакомой компании, стояли тут дня три, ждали тех, кто ушел за Вотеком. Или просто кого-то ждали. А вот это твой знакомец: пуля засела в лопатке. Но, как и прочие, зарублен тесаком или мечом. Здесь пять тел. Интересно, спасся ли кто-нибудь? Позови Вотека, Коркин. И кого-нибудь, кто может читать следы.

Коркин подбежал к машине и заглянул внутрь. Почти все уже спали. Только Хантик сердито жмурился да Филя потирал глаза.

– Я тоже не сплю, – приоткрыл один глаз Вотек.

– Пустой спрашивает: может ли кто-нибудь читать следы? – прошептал Коркин. – Там трупы.

– Я могу, – зевнул Вотек.

– Никак еще и следопыт? – хмыкнул Хантик.

– Я умею смотреть, – гордо заметил старик. – А это, дорогой мой, кое-чего стоит!

18

Когда Филя выбрался из машины и отправился к источнику, утренний туман уже рассеялся, но трава еще была сырой. И не только от росы: ночью шел дождь. Вконец вымотанный и уставший, как и все, мальчишка свалился с ног уже после полуночи и спал в кресле под шорох капель, иногда приоткрывал глаза, видел силуэт Пустого над панелью машины и даже сквозь сон обижался на него: зря механик заставил его спутников мыть вездеход – дождь бы и так все смыл. Ну не внутри, так снаружи – точно смыл. Да и трупы ватажников к Чему было закапывать? Отнесли бы их подальше, а там уж зверье и само разобралось: ведь порыкивал кто-то всю ночь поблизости.

Вчера Вотек долго бродил вокруг мертвых, щупал траву, отмахивался от не слишком крупного, но надоедливого гнуса, нюхал окоченевшие трупы, пытался заглянуть в остановившиеся глаза, потом со вздохом присел на лежавший возле источника ствол дерева.

– Дозор здесь стоял, – сказал уверенно. – Уж не знаю, зачем эти собачьи рожи ловят девчонку, но здоровяк, что тащил меня на плече, сразу заявил: никуда она не денется. Сетка раскинута. Похоже, выставили эти молодцы соглядатаев на всех тропах.

– И кто же их так? – прищурился Пустой.

– Горник, – твердо сказал Вотек.

– Вот как выходит, – задумался, присев возле убитых, Пустой.

– Точно, – кивнул Вотек. – Смотри сам. Три конных следа сюда. Один – от того молодца, которому скорняк в спину пулю засадил, а еще два следа – от Горника. Лошадки шли почти след в след, вторая бежала налегке. Вряд ли так совпало, да и лошадки-то у Горника ордынские: смотри – подковы простые, без шипов, широкие, а у лошади собачника – подковы с шипами.

– Почему с шипами? – встрял в разговор Хантик.

– Пятая пленка – ледяная, – пожал плечами Вотек. – Собачники из-за пятой пленки пришли.

– Значит, так, – нахмурился Пустой. – Тут стоял дозор из четырех, как ты говоришь, собачников. К ним подъехал раненный Коркиным пятый. Затем на них наткнулся Горник, порубил их всех, собрал оружие, лошадь и отправился дальше?

– Горник – серьезный сборщик, – кивнул Хантик. – Но злой. Смотрит на тебя, улыбается, а тебе кажется, что он сейчас глотку тебе перережет.

– Мне он зла не делал, – ответил Пустой и вновь посмотрел на Вотека: – Так все было?

– Не так, – не согласился Вотек. – Здесь было не четыре собачника, а пять. И подранок прискакал сюда шестым. Но рана у него оказалась серьезной: лопатка пробита, легкое зацеплено. Уж не знаю, как он прошел вторую пленку, но уже здесь умер. Так что Горник рубил мертвого. Или чуть живого.

– Зачем? – не понял Хантик.

– Не знаю, – пожал плечами Вотек. – Может, в горячке? Только подранок успел рассказать о вас. Иначе зачем пятый собачник сел на его лошадь и погнал ее на запад?

– А потом к источнику подъехал Горник, – согласился Пустой.

– Горник особенный, – запустил пальцы в бороду Вотек. – Ничего не боялся. Лишних слов никогда не молвил. Серьезный лесовик. Опасный. Я, когда с ним говорил, всегда серебряный рожок в руках держал.

– А как ты их заряжаешь? – опять подал голос Хантик.

– На четвертой пленке, – хмыкнул Вотек. – Там всякий свой заряд получит, хромой, не сомневайся. Впрочем, зарядить можно на любой, кроме второй, да и на первой не пробовал. Не было охоты нутро корежить.

– Но у Горника не было тесака, – заметил Пустой, продолжая рассматривать трупы. – А тут работали тесаком. Не ножом.

– Не было – значит, появился, – поднялся Вотек. – Взял у этих. Горник мог. Он у кого хочешь мог взять все, что хочешь. Что делать-то будем?

– Закапывать, мыть, мыться, ужинать, спать, – перечислил Пустой.

Закапывать, мыть и мыться пришлось еще с час. Ужинали уже в полусне и под шум дождя. Пустой разрешил обойтись без караула, отогнал вездеход в сторону, приглушил двигатель и включил обогрев отсека, потому как народ остался в отсыревшем белье, а верхняя одежда продолжала мокнуть, разложенная на крыше вездехода. Хантик, правда, выразил сомнение – мол, сопрут, – но успокоился, когда Филя вытащил десяток войлочных одеял. Вскоре отряд уже спал. Не было сил даже на храп. Сишек и тот сопел, как пробитый стрелой мех, а не выписывал рулады, как делал это в мастерской.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Филя толкнул Коркина, указал на место за управлением вездеходом, спрыгнул с подножки машины и тут же увидел Пустого, который, раздевшись по пояс, медленно танцевал меж низких кустов. Для Фили причуды механика были не в диковинку, но впервые он мог рассмотреть его движения при дневном свете. Покрытое шрамами и перевитое жгутами мышц тело Пустого двигалось так медленно, что Филя невольно поднял руку, ожидая, что и его движение окажется столь же растянутым и неторопливым. Но рука взмахнула как обычно.

Филя пробежал к роднику, зачерпнул деревянным ковшом холодной воды, попил, побрызгал в слипающиеся глаза, тут же вспомнил об утреннем, отбежал за плотные кусты словника и там же, выбрав на высоте шести локтей горизонтальный сук, начал с пыхтением подтягивать к нему подбородок. Выходило пока двадцать раз с небольшим. Ничего, когда впервые повис, и разу не мог подтянуться. Зато Пустой пообещал, что как будет полсотни подбородков, так возьмется учить Филю махать мечом.

– Завтракать, – коротко бросил механик, когда уже умытый и разогревшийся мальчишка вернулся к машине.

Повторять не пришлось. Филя достал последние лепешки, мясо, стручки полевика, вытянул из ящика мех с разбавленным вином, чем изрядно приободрил Сишека. Бражник с исполненным страданием лицом сидел на нижнем лепестке задней двери и думал, спрыгивать босыми ногами в холодную и мокрую траву или обождать. Народ начал просыпаться и протирать глаза.

– О чем думаешь? – спросил через полчаса механика Вотек.

– Думаю, как дальше поступать, – скупо обронил слова Пустой. – Что про третью пленку скажешь, ведун?

Вотек бросил хитрый взгляд на Филю, который пасся неподалеку, посмотрел на юг, где дивными зелеными скалами вздымались кроны древесных гигантов, перевел взгляд на запад. Едва скрываемый мелколесьем горизонт был отчерчен серой каймой третьей пленки.

– Сдается мне, механик, что ты про каждую из пленок лучше меня знаешь, – расправил Вотек бороду. – Я уж не говорю о карте, о которой слышал. Ты на нее не надейся особо. Пытались тут некоторые в первые годы карты рисовать, только чем дальше к центру, тем меньше им веры. Сегодня холмы торчат, а завтра болото пузырями пучит.

– Знаю не знаю, а никакое знание против пробы ничего не стоит, – согласился Пустой. – Да и карта у меня… Набросок того, что со спутника, с неба, можно сказать, удалось срисовать. Только что с той карты? После пятой пленки Морось облаками затянута.

– И не только облаками, – выпятил губы Вотек. – Хотя я там не был. Ты бы собачников о том, что за пятой пленкой, спрашивал. Будут еще дозоры – не клади всех, оставь одного для разговора.

– Как сложится, – прищурился Пустой, оглянулся на отряд, который разбрелся вокруг вездехода. – Так что с третьей пленкой?

– В ней боль, – объяснил Вотек. – У всякого своя, но боль. У меня вот всякий раз ноги скручивает. У кого-то сердце. А кому-то и лезть в третью пленку не стоит. Имей в виду, механик, всякая твоя боль, что ты пережил, к тебе вернется. Все свои раны вспомнишь. Не боишься?

– Не боюсь, – твердо сказал Пустой. – Какая-никакая, а все память.

– Пустой.

Ярка-недотрога впервые подала голос с тех пор, как узнала о гибели сына. Подошла, смахнула со лба спутанные пряди, поправила на плече колчан, протянула ладонь с монетами:

– Забери свои деньги, Пустой. Возьми меня в отряд.

Глухо говорила. Как лицо ее осунулось и поблекло, так и слова стали сухи и бесцветны. Голос будто отцвел.

– Оставь себе, – ответил механик. – Ты и так со мной. Филипп!

Филя, который стоял рядом и крутил головой, приглядывал и за гибким, живым Файком, и за степенным, неторопливым Рашпиком, и за Сишеком, который стоял возле машины и с жаждой разглядывал закрепленные на ее крыше ящики с глинками, вздрогнул.

– Филипп, – Пустой постарался улыбнуться, – отправляемся. Десять минут на сборы. Собери людей.

Завтрак много времени не занял: подсохшие лепешки и последние куски копченого мяса не требовали много времени, а уж легкое вино и вовсе проскакивало, не задерживаясь во рту. Спутники заняли места, с гримасами разобрали сырую одежду, но в отсеке стояло молчание. Все искоса посматривали друг на друга. Хантик щурил глаза и язвительно усмехался, Файк застыл, уставившись на Коббу, тот с сожалением вглядывался в разодранные мысы собственных сапог. Ярка опять уткнулась носом в спину Коркину, Вотек с мягкой улыбкой высверливал взглядом каждого по очереди, а Сишек крутил головой с самым глупым видом. Разве только Рашпик опять сопел, прижавшись ухом к заднему борту, да Рук, которому досталось немало хрящиков поверх задавленной в кустах небольшой ящерицы, блаженно цокал, вытянувшись на полу. Все дело было в том, что сразу после завтрака Коркин притащил от родника ожерелье. Оно висело на высоте десятка локтей и, по уверению скорняка, появилось не более получаса назад.

– Мое, – хмыкнул Вотек. – А я уж думал, что слетело с руки утром или ночью. Только камней стало меньше на нитке, да и расставлены они… иначе. Кто баловался?

– Баловался? – оскалил зубы Файк. – Ордынцам кто-то путь наш метит! Читать камни не умею, но будьте уверены, все на этой нитке – и сколько нас, и куда путь держим! Смотрите, камни-то не просто так подобраны! Оставлены только черные и белые, а вон на руках у Вотека их – всех цветов!

Филя тогда испуганно напрягся. На каждого посмотрел, о каждом подумал. И так тошно мальчишке стало, словно ел кашу, ел, а на дне миски вареных червей нашел. А Пустому хоть бы что – скомандовал по местам, да спокойно так, не повышая голоса, через плечо бросил:

– Следствие вести не буду, и так все раскроется. Едем к Сухой Брише, там и поговорим. Она ведунья из лучших, каждого насквозь видит – не только сразу скажет, кто весточку ордынцам сплел, но и распознает, сколько тот же Сишек глинок у меня утащил и где запасы свои прячет.

Сишек тогда хоть и под хмельком уже был, брови испуганно поднял, а прочие замолчали как по команде. Пустой же двинул вездеход с места и повел его по мокрой траве к далекой еще пленке, которая чем ближе, тем больше казалась похожей сначала на черную ленту, а потом на черную непроглядную стену.

Часа не прошло, как выросла она до неба, и так отчего-то тоскливо стало Филе, что захотелось остановиться, замереть, свернуться в комок и уснуть, а проснуться в целенькой, не взорванной мастерской, чтобы с утра пораньше бежать на кухню, потом к Сишеку, а уж потом – вниз, к сборщикам, смотреть, что и кто принес из Мороси…

– Что там? – спросил Пустой Коркина, который высунулся из люка с биноклем и смотрел назад.

– Ордынцы, – сдавленным голосом сообщил скорняк. – Далеко, не разберешь. Милях в пяти. Мелколесье это приглядеться не дает, но много – за тысячу. Медленно идут. Как раз теперь у родника.

– Да, – заметил Пустой. – Следа нашего не спрячешь.

– А что они нам сделают-то? – надул грудь Файк. – Да если и догонят? Мы же в железе, не выковырнешь!

– Хочешь попробовать? – хмыкнул Хантик.

– Пробовать не будем, – отрезал Пустой. – Внимание! Сейчас проходим через третью пленку. Будет больно.

– Очень больно, – оскалился Файк. – Я пацаном ногу ломал, так вот на третьей пленке всякий раз этот перелом вспоминаю. Правда, тут больнее. Одно дело на самом деле сломать, другое – здесь. Потому как ждешь. Ждешь и получаешь. И не один раз. Широкая она, третья пленка. С четверть мили. Лошадь, чтобы через нее прошла, нужно пойлом поить. Главное – не перестараться, а то свалится по дороге. Тогда сдохнет.

– Собачники обходятся без пойла, – усмехнулся Вотек. – Мажут ноздри скотине какой-то дрянью и ведут ее. Только если сам себе намажешь, и для себя поводыря ищи. Сдвиг в голове получается – словно на ногах спишь.

– Все, – остановил разговоры Пустой. – Советую прикусить рукава, но орать не возбраняется. А пока, Ярка, отлипни от Коркина.

Недотрога испуганно выпрямилась, Пустой тут же потянул за рычаг, и между отсеком и передними сиденьями машины выросла прозрачная стена.

– Так будет спокойнее, – объяснил Филе механик и подал машину вперед.