Текст книги "Портрет в городском пейзаже"

Автор книги: Сергей Трусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Трусов Сергей
Портрет в городском пейзаже

Сергей Трусов

Портрет в городском пейзаже

Ожидание становилось невыносимым. От стылого ветра коченели суставы, небо затянуло серыми тучами, и не хватало только дождя. Время шло, а обещанное зрелище никак не могло начаться.

Афиши были расклеены загодя. Яркие, зазывные, они приглашали всех желающих на главную городскую площадь. Заранее был воздвигнут и помост подобие театральной сцены. Поговаривали, что городские власти запретили окраску общественных сооружений, ибо неудачно выбранный цвет мог вызвать накал политических страстей и привести к беспорядкам. Наверное, по этой причине помост остался непокрашенным и смотрелся как-то по-деревенски. Тем не менее, горожане надеялись на сюрприз. Ходили слухи, будто на этот раз зрелище действительно окажется зрелищным. В общем, в назначенный день толпа запрудила всю площадь.

Разумеется, я тоже находился в гуще событий. Нахлобучив шляпу и запихав кулаки в карманы плаща, пока что крепился. Гомон толпы, холод и ожидание бередили не самые лучшие чувства, и я опасался, что могу не сдержаться и дать выход своему раздражению. Это было бы нежелательно. Моя агрессивность – друзья подтвердят – могла доставить немало хлопот окружающим.

Итак, время шло, по-прежнему что-то не ладилось, и толпа недовольно роптала. Внезапно поблизости кто-то сорвался и невнятно, с надрывом понес нецензурщину. Меня всего всколыхнуло и, взмахнув кулаком, я тоже проорал угрозу, обращаясь к пустому помосту. Получилось импульсивно, с экспрессией, на меня посмотрели с уважением. Но мне было наплевать, ибо никого из рядом стоявших я не знал и не собирался производить здесь какое бы то ни было впечатление. Обо мне позабыли, и только чья-то прыщавая харя продолжала таращиться в мою сторону.

"Наверное, из деревни", – решил я и сразу отвлекся, поскольку на помост взобрался какой-то хлыщ.

Хлыщ продержался недолго – в нем узнали известного демагога и стащили за ноги. Я решил воспользоваться суматохой и залезть на помост, чтобы резануть им всем правду-матку, но тут передо мной возникла та самая прыщавая харя.

– Извините, – прослюнявил незнакомый мне тип. – Можно вас спросить?

Я раздраженно посмотрел, прекрасно понимая, в чем тут дело.

В такие дни посторонних в город не пускали, но иногда кто-нибудь прорывался, и, естественно, у него возникала масса вопросов. Что я мог ему сказать? Битый час надо потратить на то, чтобы разъяснить несведущему смысл происходящего. И начинать пришлось бы издалека – мол, народ всегда тяготел к хлебу и зрелищам, а власти, по мере возможностей... ну и так далее. Однако с некоторых пор с хлебом стало туговато, и основной упор делался на публичные зрелища. Чего только ни показывали! Народные гуляния, парады, салюты, факельные шествия, всевозможные конкурсы и многое, многое другое. Но вскоре фантазия устроителей иссякла, и зрелища свелись к политическим митингам. Именно тогда и решили город закрыть...

Все это мигом прокрутилось в моей голове, но я понимал, что за пару минут втолковать провинциалу идею зрелищ просто невозможно. Тем более, что хлыщ опять взобрался на помост и принялся проталкивать в сознание толпы какую-то свежую мысль. Кулаки у меня зачесались, однако гость нашего города продолжал на меня смотреть, и я нетерпеливо буркнул:

– Ну!

– Простите, – засмущался он. – Говорят, вы художник...

Это было неожиданно, и я опешил. Художником я не был. Правда, на мне была широкополая черная шляпа, длинный плащ, и, возможно, мое одеяние сбило чужака с толку. Впрочем, мы все являемся в чем-то художниками. А если, например, иметь в виду непредсказуемые эмоции и поступки, то я, наверное, принадлежал к школе самого Ван-Гога. В общем, я не понял, о чем идет речь, а посему вновь недовольно буркнул:

– Ну!

– Я бы хотел... – прыщавый потупился, но тут же собрался с духом: Нарисуйте, пожалуйста, мой портрет!

Ей-Богу, я не из робкого десятка, но от таких слов отшатнулся. Дело в том, что физиономия незнакомца никак не могла претендовать на роль побудительного импульса для творческого порыва. Однако странный тип смотрел на меня так просяще, что я, невольно сконфузившись, мягко посоветовал:

– Да зачем же... Может, вам лучше обратиться в фотоателье? Там, между прочим, могут сделать прекрасный портрет.

– Мне бы хотелось в масле! – вожделенно выдохнул раб навязчивой идеи.

– В масле, – хмыкнул я. – А акварель вас не устроит?

– Нет, – прошептал он. – Вы уж поймите меня правильно.

– Да уж, конечно, – пробормотал я и покосился в сторону помоста.

Там бушевали страсти. Двое дюжих молодцов схватили хлыща за руки и тянули в разные стороны. Но оратор лишь получил дополнительную устойчивость и разорался пуще прежнего. Вероятно, ему было все же больно, поскольку теперь в его голосе слышалась неподдельная озабоченность. Какие-то люди – наверное, сподвижники хлыща – пытались вскарабкаться на помост, но их тут же стаскивали вниз. Во мне все вскипело, и я проклял своего собеседника, из-за которого потерял столько драгоценных секунд.

– Ну, так как? – промямлил надоедливый тип, заискивающе улыбаясь.

– Послушайте! – сдержанно прорычал я. – Ведь это же очень дорого! Гораздо дешевле сходить к фотографу!

– Я заплачу! – с жаром заверил маньяк-натурщик. – Вы не сомневайтесь! Конечно, всей суммы у меня при себе нет, но ведь мы и не успеем за один сеанс! Может, в качестве аванса подойдет вот это?..

И он, распахнув куртку, указал на внутренний карман. Из кармана торчало горлышко бутылки, заткнутое куском газеты. В самой бутылке плескалась мутная жидкость.

– Это что? – спросил я внезапно осипшим голосом.

– Сивуха, – скромно потупился обладатель зелья.

– Вижу, что сивуха, а из чего она сделана?

– Из ячневой крупы...

Мой мозг лихорадочно заработал в новом направлении. Я ни разу не употреблял "из ячневой крупы", да и самой крупы не видел, наверное, года два.

– Пошли! – решительно процедил я, ухватив дорогого гостя за воротник.

Мы выбрались из толпы, зашли в подъезд ближайшего дома, поднялись на второй этаж и расположились у подоконника.

– А разве мы не пойдем в вашу мастерскую? – опешил натурщик.

– Видите ли, в чем дело... – я изобразил творческую задумчивость. Сегодня мы все равно ничего не успеем. Сначала ведь надо подготовить холст, подобрать краски, помыть кисточки. Да и вообще там у меня беспорядок. Давайте завтра!

– Ну во-от... – разочарованно протянул он.

– И кроме того! – Я все более воодушевлялся. – Вы ведь не хотите получить элементарное отображение реальности, на которое способен любой подмастерье? Вам, вероятно, хочется иметь портрет, наполненный внутренним смыслом?

Он глянул на меня придурковато, и я повторил:

– Хотите психологический портрет?

– Да! – выдохнул он. – Хочу! Психологический...

– Сделаем! – заверил я, – Только для этого мне надо узнать о вас побольше или, выражаясь художественным языком, э-э... пошарить по сусекам вашей души!

Он неуверенно осклабился, воображая, видимо, что распахнул свои сусеки. Но меня интересовали не его желтые зубы, а содержимое внутреннего кармана. Поэтому я пояснил:

– Это очень кстати, что у вас с собой есть. В состоянии легкого опьянения люди лучше понимают друг друга, да и вообще... Вы согласны?

Вместо ответа натурщик торопливо извлек бутылку, поставил ее на подоконник и зашарил в боковых карманах своих необъятных штанов. К моему удивлению, на свет божий явились: стакан, ломоть хлеба, свежий огурец и спичечный коробок с крупной каменной солью. Пока мой новый приятель возился с бумажной пробкой, я перочинным ножом порубал огурец.

– Ну, – сказал я. – За живопись!..

Потом выпил он, и, закусив, мы завели разговор о жизни художников. В принципе, особых трудностей я не испытывал – выручало высшее образование. Я рассказал про таитянские похождения Гогена, трагическим шепотом поведал об отрезанном ухе Ван-Гога, вспомнил зачем-то Сезанна и на нем запнулся. Но, к счастью, натурщик уже захмелел.

– Я понимаю, – гнусавил он. – Творчество... вдохновение... художники...

– Да, – вздохнул я. – Трудно.

Мы замолчали. Из окна виднелась часть площади, и там происходили какие-то события. Людская масса колыхалась штормовым морем, повсюду пестрели паруса плакатов и лозунгов, а в воздух беспокойными чайками взмывали головные уборы. Чуть приглушенно волнами накатывалось: "А-ааа... А-ааа..."

Я искоса глянул на собутыльника. Страждущий персонального воплощения на холсте смотрел в окно, улыбался и, судя по всему, чувствовал себя вполне комфортно. Похоже, он полностью отдался во власть действия сивухи и уже не помышлял ни о каком портрете. Невольно я позавидовал его реакции на алкоголь. Наверное, этот человек вел здоровый образ жизни, чего нельзя было сказать обо мне. Я был перенасыщен шлаками, питался лишь бы чем и вдобавок периодически попадал в стрессовые ситуации. Это не могло не сказаться – в животе у меня забурчало, в глазах стало двоиться.

Я зажмурился, набрал побольше воздуху, задержал дыхание и раскрыл глаза. Двоилось по-прежнему. Тогда я закрыл левый глаз и стал взирать на мир правым. Однако вскоре глаз устал, и я снова его открыл.

Натурщиков было двое. Один смотрел в окно, улыбался, а другой косился на меня и тоже улыбался, но с какой-то издевкой. Некоторое время я бессмысленно таращился перед собой, а потом вдруг понял, что этого просто не может быть.

Я начал экспериментировать. Когда закрывал какой-нибудь глаз, изображение становилось нормальным – один натурщик, как и положено, смотрел в окно. Но когда оба глаза были раскрыты, одна прыщавая рожа пялилась на улицу, другая – на меня!

Понятно, я испугался. Первая мысль – меня опоили какой-то дрянью. Наверняка сивуха содержала в себе наркотические примеси, и вот, пожалуйста, – глюки. Не скажу, чтобы я был паинькой – пивал всякое, да и курил что попало, но наркотики – ни-ни! С этим у меня строго.

Однако через минуту я усомнился. Почему-то в моем сознании исказилось только фантомное изображение натурщика. Ни окно, ни подоконник, ни бутылка, ни их точные копии не превращались ни во что иное. Конечно, в таких вопросах я был неискушен, но полагал, что думаю правильно, подобных наркотиков не существует.

Тем временем копия натурщика продолжала издевательски ухмыляться, и я спросил:

– Чего уставился?

Натурщики вздрогнули. Теперь они оба стояли в фас, но все равно чем-то отличались. У меня возникло желание зарядить одному из них по носу и посмотреть, что получится. Однако я опасался промазать, да и вообще не мог решить – кому именно, и, чтобы успокоиться, закрыл правый глаз.

– Вы что-то сказали? – промямлил близнец, оставшийся в одиночестве.

Мне стало неловко. В конце концов, меня угостили и, можно сказать, на халяву, поскольку никакого портрета я не нарисую, даже если бы захотел.

– Да так, ничего, – уклончиво ответил я. – Кстати, а ты когда-нибудь раньше пил эту сивуху?

– Конечно, – удивился он. – А что?

– И все было нормально? Никаких последствий?

– Да что вы?! Мы ж ее для себя делаем!

– Понятно, – кивнул я. – Ну-ка, посмотри на меня внимательно. Что ты видишь?

Он воззрился на меня непонимающе и слегка испуганно – чувствовалось, что пытается что-то сообразить, но мыслительный процесс шел явно со скрипом.

– У вас один глаз закрыт! – прошептал он, наконец.

– И все? – строго спросил я.

– Все, – неуверенно ответил он, но тут же расплылся в улыбке: – А-а! Это вы меня так изучаете! Чтобы портрет хорошо получился, да?

– Угадал, – вздохнул я и открыл правый глаз.

Второй натурщик заходился в беззвучном хохоте. Зрелище это было невыносимое, и, чтобы не подвинуться умом, я отвернулся к окну.

Толпа на площади продолжала безумствовать. Люди что-то кричали, махали руками, а в одном месте то ли боролись, то ли уже дрались. К сожалению, помост в сектор обзора не попадал, и о причине волнений можно было только гадать.

Неожиданно у меня возникло интересное предположение. Поскольку недотепа зациклен на своем портрете (кстати, надо бы выяснить, зачем он ему), то, возможно, этот желанный портрет стал как бы второй его сущностью. Так они и живут бок о бок, словно сиамские близнецы, только один – настоящий, а другой – в некоем новом качестве вожделенного изображения. Каким образом это согласуется с биологической природой человека, а также с физической картиной мироздания, я, конечно, не знал, да и не хотел вдаваться в такие подробности, ибо уже давно подозревал, что все официальные научные теории – всего лишь разновидность мистификации. Само собой, любому человеку свойственно желание видеть себя с лучшей стороны. А посему идеализированная копия наверняка превосходила оригинал по очень многим параметрам. Не исключено даже, что фантом настолько довлел над реальным объектом, что сам же и явился причиной "комплекса натурщика" – внушил бедолаге бредовую мысль кому-нибудь попозировать. Впрочем, это была уже чисто философская постановка проблемы сродни известной: что появилось раньше – курица или яйцо?

Моя гипотеза мне понравилась. Во-первых, она худо-бедно объясняла феномен, а во-вторых, льстила моему самолюбию. Ведь если сиамские близнецы вышли именно на меня, то, значит, полагали, что во мне имеется жилка художника. Я, в свою очередь, эту братию разглядел, тем самым доказав, что такая жилка во мне действительно есть. Как говорится, критерий истины практика, ну а на практике все подтвердилось. И не важно, что художественное восприятие проявилось под воздействием сивухи, главное оно есть, и я способен подмечать то, чего не видит глаз рядового обывателя. Осознание того, что из меня мог бы получиться настоящий художник, всколыхнуло во мне сложные чувства; погладив пустую бутылку, я пожалел о загубленном таланте.

– Да... – неожиданно вздохнул сосед. – Надо было брать две. Так и знал, что одной не хватит...

Я промолчал. Не беда этого парня, что он воспринял мой жест столь однозначно. Беда в другом – хороший, в общем-то, парень находился под чужим влиянием и сам не ведал, что творит.

– Слушай, – сказал я, решив кое-что проверить. – А зачем тебе портрет?

И хотя я специально не поворачивал головы, все равно почувствовал, как натурщик напрягся.

– Ну как... – бормотнул он. – Портрет...

– Тогда представь, что он у тебя есть! – выпалил я, боднув оконное стекло. – Твои действия!

– Ну как... – тупо повторил он. – Портрет...

Я скосил глаза. Горемыка хлопал ресницами, смотрел растерянно, и на лбу его выступил пот. Фантом же, поджав губы, сверлил меня настороженным взглядом. Я понял, что моя теория близка к истине, если не соответствует ей полностью. Это было неприятное прозрение. До сих пор меня забавляла игра доводов, в которой я упражнялся из любви к софистике, да и просто из чистого любопытства. Теперь же я походил на жонглера, который, потехи ради, соорудил над собой огненную карусель и вдруг увидел, что факела смешались, сложились в горящий ком и вот-вот обрушатся вниз. Мне стало не по себе, и хотя рассудок еще держался, сердце забило тревогу...

...Я смотрел в глаза фантома и, ничего больше не видя вокруг, беспомощно сознавал, что происходит невозможное, – взгляд непонятного существа подавлял, лишал меня воли и, не встречая ни малейшего сопротивления, затягивал в омут черных зрачков. Казалось, еще секунда, и эфемерный тип станет не менее осязаемым, чем тот болван, с которым мы распили бутылку. Я боялся и в то же время желал скорейшей развязки неопределенность меня угнетала...

Но вышло все по-иному. В глазах фантома промелькнуло снисходительное выражение, словно он меня испытал, остался доволен и пока отпускает. Меня действительно отпустило, я вздохнул и, как это порой случается в моменты пробуждения, успел ухватить отголосок ушедшего сна: фантом во мне не ошибся – именно такой "художник" ему и нужен...

Я вновь обрел способность видеть вокруг и рассуждать более-менее здраво, но разрази меня гром, если я хоть что-нибудь понимал! Горемыка-натурщик, реальный человек, пьяница и собутыльник, тоже очухался, заулыбался, зачмыхал носом, и, глядя на его простецкую физиономию, можно было поклясться, что простофиля и знать не знает, какого злодея на себе возит! А злодей-то до сих пор виделся вполне отчетливо, разве что слегка потускнел! Да, я видел его, допустим, я художник, но зачем я ему нужен??!

Ответа, естественно, не последовало. Фантом погрузился в какие-то размышления, а его носитель – бессловесная тягловая сила – смотрел на меня преданно, с надеждой, по-собачьи. В его глазах светилось желание иметь портрет, и я понял, что если сейчас же не переключусь на что-то другое, то сделаю страшное... Скрипнув зубами, я отвернулся к окну.

Мероприятие на площади пребывало в фазе затишья – никто не дрался, не буянил и не качал права. Наверное, все, кто хотел и смог, уже выступили, и толпа, в ожидании чего-нибудь новенького, привычно томилась надеждой. Вид из окна был почти идиллический, и я подумал, что он вполне достоин кисти художника.

Внезапно позади послышался шорох. Я обернулся. и моим глазам предстала многообещающая картина – по лестнице, крадучись, поднимался блюститель порядка. В руке он сжимал дубинку, на левом боку висела рация, на правом кобура. Увидав, что его заметили, блюститель замер.

– Вы здесь чего? – строго спросил он.

Несмотря на грозную амуницию, страж порядка выглядел слегка неуверенно и уж как-то слишком напряженно. Создавалось впечатление, будто он ожидал застать врасплох двух террористов, наводящих на толпу какой-нибудь гиперболоид.

– Да вот... – неуклюже объяснил я.

– Та-ак, – протянул страж.

Конечно, блюститель порядка был вправе иметь любые подозрения. На мне, как я уже говорил, были широкополая черная шляпа и длинный плащ, а мой товарищ сейчас и вовсе являл собою образ типичного уголовника, попавшего в западню. В общем, преступная группа в составе генератора идей и послушного исполнителя была налицо.

Чтобы внести ясность, я плавно качнулся в сторону, имея целью рассекретить сервировку подоконника. Но бдительный страж, скользнув цепким взором по моей фигуре, еще более напружинился. Вероятно, он не исключал возможности, что я могу распахнуть плащ и полоснуть автоматной очередью. И хотя я не раз попадал в переплеты гораздо более экзотические, сейчас почему-то положение казалось совершенно безвыходным. Рация на боку блюстителя тревожно попискивала, и я покорился судьбе.

Но, как ни странно, обстановку разрядил натурщик.

– Дык это, – сказал он. – Мы уже все. Больше не будем.

Простые эти слова произвели магическое действие. Блюститель порядка расслабился, вроде бы даже хмыкнул, но тут же снова посуровел.

– Распиваете, – констатировал он. – Вам что, ресторанов не хватает? Почему в подъезде?

– Так мы же студенты! – прорвало меня и, внезапно ощутив какую-то легкость и даже молодой задор, я обиженно зачастил: – Стипендия маленькая, на обеды не хватает, с приятелем встретились, куда нам идти?

– Значит, так, – невозмутимо подытожил страж. – Все убрать, и чтоб духу вашего здесь не было! Ясно?

Дальнейшее произошло стремительно. Страж куда-то исчез, мы подхватили объедки, скатились по лестнице, вылетели из подъезда. Чудовищной силы удар обжег мою спину, и я, кувыркнувшись, протаранил кусты. В положении лежа увидел, как страж, лихо крутнув дубинкой, дважды приложился к натурщику. Друг приземлился рядом, мы тут же вскочили, бросились наутек. И вроде никто не гнался, но дико ныла спина, и я, как чумной, помчался во весь опор. Свист ветра, мелькание, топот – не помню, как оказался на площади. Наверное, стадный инстинкт вынес туда, где казалось всего безопаснее, но спрятаться серой мышкой не вышло. Толпа заорала, меня подхватили, и я воспарил над всеми. Кричал, кусался, лягался, потом вдруг увидел натурщика и сразу смирился – я не один.

Так мы и плыли параллельным курсом над бушующим морем людей, пока чьи-то руки не поставили нас на помост. Теперь я сверху глядел на скопище граждан, пытаясь понять, что же они скандируют. Наконец, разобрал:

– Ска-жи! Ска-жи! Ска-жи!

Я догадался, что должен что-то сказать, уже и собрался дать какие-то объяснения по поводу происшедшей ошибки, но тут мой взор набрел на плакаты, которыми щедро, как свечами пирог солидного юбиляра, была утыкана многотысячная толпа.

С плакатов ухмылялась прыщавая рожа натурщика!

Это было настолько нелепо, что я онемел. События последнего часа вмиг прокрутились в моей голове: ожидание, холод, сивуха, разбуженный глаз живописца, фантом и, наконец, двойной удар дубинкой, сыгравший, видимо, роль заключительного мазка кистью. Дурацкая цепь случайностей замкнулась недостающим звеном, и натурщик получил свой портрет.

Я раскрыл рот, чтобы поведать собравшимся о мистическом казусе, но толпа внезапно притихла, и я тоже невольно осекся. Чья-то рука подсунула моему собутыльнику мегафон. Натурщик, явно смущаясь, прочистил горло. Площадь замерла, я тоже...

Господи, что еще мог сказать любитель сивухи! Ну конечно, залудил с перепугу о справедливом распределении ячневой крупы! Я был уверен, что мы все помрем со смеху, но когда толпа в едином порыве огласила площадь счастливым воем, меня покачнуло, я оглох, ослеп и вообще перестал что-либо ощущать.

...Так я и стоял на помосте, нахлобучив шляпу и запихав кулаки в карманы плаща, смотрел на кишащий внизу муравейник и, наконец, наметанным глазом художника отыскал лицо блюстителя, который совсем недавно огрел НАС дубинкой...