Текст книги "Молчание пирамид"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вырваться было невозможно, и тогда он стискивал зубы, но их разжимали ножом и обычно расплавленный металл не обжигал лица и стекал, словно пот, тогда как желудок палило огнем. На сей раз олово жгло по настоящему, губы, рот, гортань – все горело. Самохин никогда не досматривал этот сон до конца и заставлял себя проснуться, но сейчас он лежал распятый на земле и сам глотал олово. Старые знакомые степняки и казнь были лучше, чем звенящий ручей, по крайней мере, боль не давала заснуть разуму и гоняться за призраками.

Это был первый приступ после лечения метеоритом, старания космического целителя пошли насмарку…

Смеющийся кочевник с блестящим лицом вылил весь ковш и отступил, а те, что держали руки и ноги, почему-то в испуге отскочили. Самохин вдруг увидел себя маленьким, грудным ребенком, лежащем на песке и кое-как завернутым в пеленку, и будто этого как раз и устрашились степняки.

Произошло какое-то раздвоение: взрослый Самохин смотрел на себя со стороны и точно знал, что плачущий от боли младенец, это он.

Кочевники торопливо сели на коней и ускакали, а он остался на песке среди пустыни совершенно один, причем, плакал не только Самохин-ребенок, но и взрослый. В это время откуда-то пришли нищие, те самые, что будто бы сопровождали его от аэропорта до стеклозавода. Мужчина поднял младенца и передал своей спутнице, а та взяла его на руки и, тощая, заморенная на вид, достала неожиданно полную, тугую грудь и стала кормить. Взрослый Самохин ощутил утоляющий жажду, обволакивающий теплом вкус молока и всхлипы от плача превратились в восторженные стоны.

Продолжение сна было прекрасным, и он, чувствуя во рту эту чудесную и обильную влагу, источаемую упругим соском, оживал на руках у нищенки и не просыпаясь, жалел, что ни разу не досматривал сон до конца и всегда будил себя, и испытывал не радость, а боль. Еще бы немного, и младенец сам бы насытился и выпустил грудь, однако женщина отняла ее – будто бы там уже не было молока, завернула выбившиеся из пеленки ноги и снова положила на песок. Самохин-взрослый потянулся к нищим, хотел попросить еще – вторая грудь была полной! Но не услышал своего голоса, а только сдавленный, стонущий сип, как у глухонемого. Они же постояли возле младенца, взялись за руки и ушли вслед за кочевниками.

Самохину сразу же стало холодно, он кутался в пеленку, которая становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в лоскут чуть больше носового платка. И тогда он понял, что не пеленка мала, а это он вырос, или точнее, снова стал единым целым и в тот же миг проснулся.

Он лежал на мху, свернувшись в позе эмбриона и ничего, кроме холода, не ощущал. Жажда, судорожная боль в мышцах и желудке – все исчезло. В первый миг показалось, что это продолжение сна, его второй слой, и чтобы окончательно прийти в себя, он сел, огляделся и сразу не понял, вечер это или утро. Один край неба уже был светлым, но сориентироваться, запад это или восток, он не мог, да и не хотел, как и не хотел смотреть на четыре ярко-красных сигнальных огня, которыми обычно отмечают все высокие строения, опоры, мачты и трубы – скорее всего, там был стеклозавод. Сейчас такие мелочи не особенно-то заботили, поскольку он еще переживал яркие и странные ощущения, оставленные сном и, уже осознавая явь, дивился своим чувствам. Он не хотел делать резких движений, чтобы не стряхнуть этого благостного состояния, поэтому вставал осторожно – сначала на четвереньки и затем медленно и долго распрямлялся…

Нет, стоял на ногах, ощущал озноб и влажную жидкость слюны во рту, видел чуть подсвеченные зоревым небом увалы, точнее, дорожку белесого света на их горбах, то ли загорающиеся, то ли гаснущие звезды и сигнальные авиационные огни – все, до палатки, растянутой над ямой и мха под подошвами, было зримо, осязаемо и реально.

И еще возле ног, на моховой подстилке, лежал реальный клок смятой белой ткани, в которую во сне был завернут младенец.

Он склонился и поднял ее: старая, застиранная тряпица прямоугольной формы, с обмахрившимися краями. Можно было сколько угодно щипать себя, встряхиваться, протирать глаза – пеленка не исчезала. И все-таки Самохин положил ее на землю, обошел свой стан по кругу, однако мох, если ступать осторожно, не хранил следов и жесткий, тут же распрямлялся.

Потом он вспомнил о ловушке для росы, встал возле нее на колени, однако у самой земли было еще совсем темно и зеленое днище палатки сливалось с мшистым покровом. Он вспомнил о спичках, достал из сумки коробок: вид воды, если она только скопилась, должен был пробудить в нем жажду, бесследно снятую сном.

Спичка осветила небольшую лужицу, образовавшуюся возле банки, и крупные зерна росы на прорезиненной ткани, которые еще не сомкнулись между собой и не слились по наклонной плоскости.

Если их согнать в середину, то наберется, пожалуй, целый стакан…

Жажды не было, но Самохин все равно обмакнул в воду пальцы и слизнув капли, ощутил знакомый вкус молока нищенки…

Он вышел к Горицкому Стеклозаводу лишь в полдень понедельника, хотя сигнальные маяки на трубах, да и сами трубы казались совсем рядом, чуть ли не за ближайшим увалом. Несмотря на то, что блуждал ровно двое суток, «Нива» все еще стояла возле заводоуправления, таксист преспокойно и даже как-то весело брился, присев на корточки перед зеркалом заднего обзора. Самохин лишь поздоровался и забрался в кабину, как будто ничего не случилось, а водитель умылся после бритья водой из бутылки, с каким-то блаженством утерся полотенцем и переоделся в свежую майку.

– Ну что, поехали?

Он вставил ключ зажигания в замок, однако двигатель не запустил, а навалившись боком на руль, уставился на Самохина.

– Поехали, что смотришь? Думал, я сквозь землю провалюсь?

Таксист довольно рассмеялся, показывая коротенькие детские зубы.

– Думал! Но не угадал! На, возьми расписку назад.

Самохин изорвал бумажку и затолкал в пепельницу.

– Еще раз убеждаюсь! Никогда не надо спешить! – Все еще веселился таксист. – Правда, все больше на чужих примерах.

– Что произошло?

– Покажи билет на самолет?

– Я уже опоздал. На сутки…

– Нет, ты покажи! Живу и удивляюсь. До чего тонко все в этом мире…

Самохин достал билет, таксист выхватил его из рук.

– Все точно! Тот самый рейс. И фамилию Самохин называли… Это надо же! Можно сказать, на моих глазах произошло чудо!

– Да что случилось?

– Сам подумай! Вчера твой самолет взорвали террористы. Через сорок минут после взлета, на высоте семь тысяч метров. А ты жив и здоров!

Таксист как-то облегченно встряхнулся и перевел дух, будто это ему повезло, завел двигатель и вырулил на дорогу.

– В рубашке родился! – Он включил приемник. – Под землю не провалился, в самолете не взорвался – счастливчик… Да вот сам послушай, через каждые полчаса передают. Ты пока еще значишься в списках… Но ты уже воскрес…

Самохин вспомнил себя-младенца и непроизвольно дотронулся до внутреннего кармана куртки, где лежала свернутая в несколько раз, пеленка…

– Ну что сидишь, как этот? – водителя распирало от восторженного нетерпения. – Радоваться надо!.. Слушай, а ты почему опоздал-то? Скажи честно, почуял, нельзя лететь на этом самолете? Или как?.. Ну, что молчишь?

– Да так. – Самохин отвернулся. – Думаю…

– Тут есть над чем подумать, – согласился он. – Вот смотрю на тебя… Сюда вез одного человека, а теперь другого.

– Почему?

– Что-то в тебе изменилось… Вернулся какой-то счастливый. Да оно и понятно… Эх, отчего же мне-то все время не везет? Только встану на ноги – бах по морде. С одной стороны, с другой… Не знаешь, откуда ждать… Я бы в этот самолет обязательно попал, не опоздал бы…

Самохин посмотрел на потускневшего таксиста и промолчал.

Он всегда считал себя невезучим человеком и уже давно смирился с тем, что за каждым мало-мальским успехом обязательно последует неудача. Еще в ранней юности, когда отца наконец-то перевели с края света в Североморск и назначили начальником военного аэродрома, счастье продлилось всего несколько месяцев. Отец нелепо погиб под колесами тягача на самолетной стоянке, и мать уехала с севера в подмосковную Балашиху. Зато потом Самохин, как сын погибшего офицера, получил право поступления вне всякого конкурса в любое военное училище, однако медкомиссия вынесла приговор, согласно которому мечтать дозволялось обо всем, кроме авиации и флота.

Уже тогда начинались проблемы с желудком, отрыгнулась скудная на витамины жизнь в тундре, и вместо Ленинградского военно-морского он поступил в Московский военный институт. Однако потом редкостно повезло с распределением: назначили помощником военного атташе в Англии, в стране НАТО, после работы в которой открывались хорошие перспективы. Но он уже не верил в удачу, что скоро и подтвердилось: дипломаты наделали ошибок, а военная миссия стала козлом отпущения, в результате чего старшего лейтенанта Самохина сослали в Болгарию. Там он поднялся только за счет своего упорства и таланта, однако после роспуска Варшавского Договора его чуть вообще не уволили со службы. Спасло то, что он тогда еще карабкался, трепыхался, до конца не понимая, что происходит. В последний момент поступил в академию, а закончив ее на «отлично», угодил в Министерство обороны и уже через два года был назначен на полковничью должность начальника отдела. Когда ему говорили, что пора бы подумать об академии Генштаба, Самохин лишь усмехался с надменной грустью, мол, и это скоро все закончится. Не может не закончиться.

И здесь не нужно было быть прозорливым военным аналитиком, ясновидящим или оракулом; и собственная предопределенность судьбы тут не причем. Он просто понял, что живет в эпоху перемен, и если погибла империя, значит, со временем погибнет и армия со всеми ее имперскими институтами, и останется один потешный полк, служить в котором, тем паче в звании генерала, по крайней мере смешно…

В «Бурводстрое» он начал карьеру, в общем-то, опять с нулевой отметки…

Здание аэропорта было непривычно пустым, тихим и напоминало покинутый людьми корабль где-нибудь в Бермудском треугольнике. Правда, бронированные омоновцы все еще потели под солнцем в оцеплении и придирчиво проверяли документы, а за стойками регистрации и возле служебных помещений маячили люди в штатском. Все пассажирские рейсы отменили, однако люди сидели и лежали в сквере на скамеечках и чемоданах прямо на асфальте: народ, давно живущий в эпоху перемен, терактами было не запугать.

Самохин поймал себя на мысли, что непроизвольно ищет взглядом нищих, но там, где увидел их в первый раз, стояли два толстых милиционера.

Помянув добрым словом адмирала Липового, он предъявил удостоверение ФСБ и был пропущен к начальнику аэропорта, который долго и тупо смотрел то в просроченный билет и документы, то на счастливо опоздавшего «полковника».

– Я жив. – Подтвердил Самохин.

Замордованный следствием и перепуганный начальник не поверил и сдал пассажира настоящему полковнику ФСБ. Тот внимательно изучил документы и особенно удостоверение, взял ручку и вычеркнул Самохина из списков погибших.

– Да, удачно вы опоздали, – заключил он и спрашивать ничего не стал. – Рейс в Москву только завтра, если еще разрешат…

Самохина сейчас не особенно-то волновало, что раскроется его самовольная отлучка в Сибирь: с самого утра этого дня, как только он очнулся от сновидений, появилась уверенность, что в его жизни ничего дурного не случится. В конце концов, если и придется отвечать за несвоевременный выезд в командировку, то перед Принцессой, пребывавшей сейчас в Германии, или на самый худой случай, перед адмиралом, которому можно объяснить причину, сославшись на информацию Допша.

Ситуация осложнялась тем, что надо было сдать билет и, доплатив штрафные, купить другой. На это бы денег хватило, а на полную оплату нового – нет, и тогда хоть стой с протянутой рукой…

– Надо быть сегодня, – заявил Самохин. – Устроит любой рейс. Служебный, военно-транспортный… Какие там еще есть?

– Я бы на вашем месте сейчас закатился в кабак, – простецки посоветовал полковник и растер лицо. – До самого утра… Или спать завалился.

– Есть грузовой, – подал голос начальник аэропорта. – Транзитный…

– Мне все равно, а что делать со старым билетом?

– Оставьте себе на память… Полоса везения продолжалась…

Однако уже в Москве, спустившись с трапа самолета, он ощутил смутное и необъяснимое беспокойство – пожалуй, впервые, как покинул зону энергетического канала. С этим чувством он сел в электричку, по-ночному почти пустую, а когда вышел на Курском вокзале, беспокойство переросло в тревогу. Он точно знал, должно произойти что-то неприятное, а что именно, оставалось лишь гадать.

Во дворе своего дома он ничего особенного не заметил, но когда поднялся на этаж и вошел в квартиру, кто-то вдруг рванул незапертую дверь. Самохин отскочил, а на пороге оказался солидный, лысый и чем-то разъяренный мужчина.

– Где моя дочь?!

– Какая дочь? – от незваного гостя несло перегаром.

– Моя дочь Александра! – он оттолкнул Самохина плечом и пошел по квартире, заглядывая в комнаты. – Где? Что ты с ней сделал?!

Только сейчас до Самохина дошло, чей это папаша.

– Она должна быть у костоправа, в Тверской области…

– Там ее нет! Позавчера она поехала в Москву! Я только что от этого… костоправа!

Стало понятно, откуда у отца Саши адрес Самохина.

– Она ничего не сообщила мне.

– Почему?! – гость был готов пустить в ход кулаки. – Где моя дочь? Ты должен знать! Или тебе уже наплевать?

Ситуация была дурацкая. Самохин тоже начал заводиться и уже с трудом сдерживал себя.

– Я не знаю, где ваша дочь. Она попросила отвезти к Тятину – я отвез!

– Как это не знаешь?! – лишь сильнее взъярился папаша. – Александра называла тебя покровителем! Это ты сбил ее с толку! Возил ко всяким шарлатанам!.. Свернул девчонке мозги!..

Оправдываться не имело смысла, да и Самохин не любил этого делать.

– Эй ты, папаша! Или закроешь рот и выслушаешь меня, или иди отсюда!..

Гость ринулся в атаку, но, ослепленный гневом и слишком тучный, ударил неуклюже и промахнулся. Самохин поднырнул ему под руку, сделал нечто вроде подсечки и завалил противника на пол. Наверное, в молодости смоленский бизнесмен был проворным, умел драться и не любил лежать на лопатках, а посему ловко перекатился и ванькой-встанькой вскочил на ноги.

– Зашибу, гад! – бросаясь на Самохина с кабаньей свирепостью, он попытался достать его выставленным вперед кулаком.

Сергей Николаевич увернулся и оказался у него за спиной, испытывая нелепую растерянность: бить отчаявшегося и разъяренного Сашиного отца было нельзя, а схватить за руки, усмирить силой или встряхнуть и привести в чувство невозможно, слишком разные весовые категории, попадешь в объятия – задавит массой.

А он наткнулся на торшер в углу, схватил его как булаву и пошел на Самохина.

– Убью!..

И запнувшись о сумку, с грохотом повалился на пол, зазвенело стекло, разбитый абажур покатился по комнате. Тем временем Самохин отскочил с мыслью запереть его в комнате, однако учиненный разгром словно отрезвил папашу. Он встал на ноги, отфутболил сумку в угол и рывком открыл входную дверь.

Но сразу не ушел.

– Скажи мне честно. – Он заслонил дверной проем. – Как мужчина мужчине… У вас было что с Александрой?

– Что?

– Как это говорят?.. Интимные отношения.

– Я уже сказал, у нас другие отношения. Родитель Саши помялся.

– Этот костоправ… Ну, в общем, проговорился. Вы ходили вечером гулять за деревню?

– Ходили. – Этот допрос вызывал у Самохина чувство надменности.

– А обратно вы принесли Александру на руках?

– Принес.

– О чем это говорит?.. Или считаешь, я девок в кусты не носил и не помню, что там делал?

– Не сомневаюсь… Только вы носили в кусты. А я принес вашу дочь из кустов. Улавливаете отличие?

Он не уловил, потряс головой.

– В чем разница-то?

– В отношениях.

Он ушел, оставив дверь открытой, а Самохин послушал его шаркающие шаги на ступенях, щелкнул замком и сел у входа – вот уж не ожидал, что знакомство с отцом Саши произойдет таким образом!..

Но куда она подевалась? Каким-то невероятным образом дозвонилась, когда Самохин плутал по пустыне, поняла, что он не приедет и решила ехать самостоятельно?..

Вот от чего тревожно! Наверное, с Сашей что-то случилось…

Было понятно, почему сбежала от костоправа – не хватило терпения мять глину и собирать битые черепки, чего и следовало ожидать. Конечно же, лечение с помощью «слесарного ремесла» дело трудоемкое и тяжкое, это не манипуляции с метеоритами и тонкими энергиями с далеких звезд…

Поехала к Наседкину! Внезапно излечившись, она ощутила не только вкус и радость жизни и упрямое желание самой исцелять людей – более всего почувствовала тягу к приключениям, авантюрам, поиску чего-нибудь эдакого…

На улице Сашиного отца не оказалось, должно быть, отбыл в неизвестном направлении. Самохин вернулся домой и вызвал такси по телефону – поймать машину в четыре утра да еще в Коломну, это все равно, что найти желающего съездить на Горицкий Стеклозавод.

Уже в дороге он несколько раз набирал номер мобильника Саши – не пробился, а телефон космического целителя остался на рекламной визитке в материалах «Канализации».

Таксист поначалу как-то странно поглядывал на Самохина, а потом, наконец, сказал:

– У вас это… Кровь течет.

– Где?

– На губе. Не чувствуете?

Сергей Николаевич потрогал нижнюю губу и увидел кровь на пальцах: рана, вероятно, была внутренняя, полученная от собственных зубов. Губа же распухла и потеряла чувствительность – в пылу нелепого поединка Самохин и не заметил, когда его достал свирепый смоленский родитель!

– Пройдет, – сказал он вслух.

В Коломну приехали около шести утра, дверь лечебницы Наседкина оказалась запертой на новый висячий замок, в окне света не было. Самохин постучался в квартиру слева, но оттуда послали конкретно, не открывая, и понять соседей было можно: в подъезде уже колготилась вечная толпа чужих людей, иногда ночующая на ступеньках в ожидании чуда. Справа за дверью вообще не отвечали, Сергей Николаевич вышел во двор, где его окликнули из машины с белорусскими номерами.

– Николая Васильевича ищете? – спросила женщина, опустив стекло.

– Ищу…

– Между прочим, здесь очередь!

– А где он живет, не знаете?

– Его дома нет.

Самохин заглянул в кабину – четыре женщины, массовый выезд на излечение…

– Он срочно нужен. Где его можно найти?

– Умираете, что ли?

– Почти.

– Говорят, сейчас на какой-то Красной горке. А где это – неизвестно. Записывайтесь в очередь…

Самохин заглянул в кабину – четыре женщины, массовый выезд на излечение. И с все с видом разъяренных кошек…

В местной милиции Наседкина хорошо знали, считали чудаком, но относились уважительно и дали не только домашний адрес, но и рассказали про Красную Полянку, где он сейчас копает метеориты.

Это место оказалось километров за двадцать от города и представляло собой зарастающее орешником и шиповником поле среди старого и скрипучего осинового леса. Ничего красного, то есть, красивого, тут не было, наоборот, довольно мрачное место, где явно когда-то стояла деревня. Продравшись сквозь высокую траву и кустарник, Самохин наконец заметил высокий отвал свежей земли.

Космический целитель сидел на краю ямы с лопатой в обнимку и отдыхал.

– Как это ты меня нашел, язва желудка? – весело спросил он, безошибочно признав в нем своего пациента. – Неужто прихватило?

– Прихватило. – Самохин огляделся. – Где Саша?

– Как где? На месте! – Он покосился на раскоп. – А тебе зачем?

Самохин подошел к краю глубокой и длинной ямы: Саша тоже отдыхала, прислонясь к отвесной глиняной стене, под ногами ведро с веревкой, а в руках короткая саперная лопатка…

– Ты что там делаешь? – облегченно вздохнув, спросил Самохин.

– Достаем метеорит, – отозвался целитель вместо Саши. – Она копает хорошо, молодец!

– Тебя ищет отец. – Сергей Николаевич сел на край раскопа и свесил ноги. – Пожалуйста, позвони сейчас же, он волнуется.

Саша молчала, опустив голову. Самохин спрыгнул в тесноватую яму и оказался с ней лицом к лицу.

– Что с тобой? Почему не звонишь никому? Батарея села? Зарядное не взяла?

– Звонила… Но ты отказался от меня! Все от меня отказались!

– Я в самом деле не мог приехать за тобой, – начал было Самохин и замолчал, потому, что пришлось бы рассказывать в присутствии Наседкина об энергетическом канале.

– Ты меня обманываешь. Ты относишься ко мне, как к капризной девчонке!

– Теперь я стану относится к тебе совсем по-другому, – пообещал он.

– Не верю!

– Пойдем, погуляем по лесу? – Надо было увести ее подальше от ушей целителя. – Что мы будем сидеть в этой яме?

– Я никуда не пойду! – с вызовом сказала она. Нрав у нее был решительный и жесткий – было в кого…

– Помнишь, я рассказывал тебе, что поразило мое воображение? – попробовал заинтриговать он. – Казнь человека, когда ему льют олово в рот?..

– Ну и что?

– Я досмотрел этот сон до конца.

– А теперь проснулся?

– Да, такое ощущение, будто и в самом деле проснулся…

– С добрым утром!

– Ты, язва, девушку мне не смущай! – Что-то заподозрил целитель. – И не сманивай!

– Тебе это не интересно? Чем заканчивается сон? Характер уже был папин, сразу лезла в драку.

– Ты приехал рассказывать сны? Но я не гадалка!..

– Погоди, мне нужно с тобой поговорить!

– А я не хочу слушать!

– Ты обиделась на меня? Но отец здесь при чем?

– Мне никто не нужен, – вдруг непривычно глухо выдавила Саша.

– Хорошо, родителям можешь сказать, где ты?

– Эй, язва? Ты чего к ней пристал? – окликнул сверху Наседкин.

– Почему вы мне не верите? Все? – выдохнула она в лицо Самохину с отцовским гневом. – Я хочу исцелять людей. И буду.

– Метеоритами?

– Метеоритами!

– И Николай Васильевич взял тебя в ученицы?

– Взял! – торжественно сообщил тот. – Ты нам, язва, не мешай, времени нету. Нас больные ждут.

Переубедить Сашу, тем паче при поддержке самого Наседкина, было невозможно.

– Скажи телефон отца, – попросил Самохин. – Сам ему позвоню.

– Обойдется, – был жесткий ответ. – Не выдавай меня!.. Пожалуйста.

Самохин выбрался из ямы, отряхнулся, и вдруг защемило сердце. Нет, оказывается, ничего не прошло, а напротив, как-то незаметно, в мыслях, все разрослось и теперь лезло наружу.

Его подмывало снова вернуться в яму, обнять девушку, сказать какие-нибудь ласковые слова, но в ушах стоял ее голос: «Мне никто не нужен…»

– Я уезжаю в командировку, – сказал Самохин в темную глубину. – Надолго. Когда приеду – не знаю…

На дне раскопа уже забрякала о ведро лопата, а копатель метеоритов взялся за веревку.

– Ну и счастливого пути! – пожелал он. – Теперь тебе и соленое можно, и горькое, и острое. Ешь на здоровье!