Текст книги "Мутанты"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

раздался растерянный голос:

– Как же я принесу? Дверь на замках…

– Так откройте!

– И с твоей стороны замок! Дед ключ выбросил в колодец…

– Бабушка, идите подземным ходом! И захватите нитроглицерин!

– Захвачу… Где у деда нора начинается?

– В туалете!

– А, через уборную… – вспомнила Сова, – знаю, сейчас, дочка!

Ушла и пропала на добрую четверть часа. Дременко же становилось хуже, он закатывал глаза и просил пить. Сердцебиение угасало, наполнение становилось слабым и вялым.

– Зараз, тату, – приговаривала Оксана и щупала пульс, – потерпи, миленький… Ну где вы, Елизавета Трофимовна?!

– Заблудилась я! – наконец-то послышалось из-за перегородки. – Этот бандера ходов нарыл! В козлятник попадаю, и все тут!

– Давайте замки сломаем!

– Попробовать можно, – неуверенно согласилась Сова. – Ты со сватом где находишься?

– В комнате за печкой…

– Ну и нехай! Сейчас…

Клацнул затвор, и тут же, один за одним, прогремело три выстрела. Ковер на стене у деда трижды всколыхнулся, пули ушли в стену напротив, но дверь и сама перегородка устояли.

– Вот стерва! – выругалась бабушка. – С «вальтера» не берет. Погоди, я трехлинейную достану!

Еще через несколько минут грохнуло так, что зазвенело в ушах. Тарас Опанасович встрепенулся:

– Стреляют?

– Лежи, тату!

– Глянь там, замок упал – нет? – спросила Сова. Оксана отвела простреленный ковер в сторону – поклеванный пулями тяжелый замок оказался на месте:

– Висит!

– Это только в кино показывают, – заворчала бабушка, – стрельнул, и открывается… Иди за печку, сейчас гранатой подорву!

– Что вы, Елизавета Трофимовна! Какой гранатой?

– Противотанковой. Сидите на месте! Урону много не будет, она кумулятивная.

Возражать, а тем более удерживать Елизавету Трофимовну от поступков было невозможно. Оксана убежала за печь, накинула на отца одеяло, а сама села на пол и зажала уши. От взрыва Дременко подбросило на кровати, а Оксану на минуту оглушило. Сорванную с петель дверь унесло к стене, а в окне напротив вылетели стекла вместе с рамными переплетами. В пустой проем устремился черный клуб пыли и дыма.

Урону и в самом деле было не много.

Оксана потрясла головой, бросилась к отцу, а тому от взрыва будто бы полегчало, по крайней мере, взбодрился и теперь сидел, хлопал глазами, словно разбуженное дитя:

– А шо взрывают, Ксана?

Она пощупала сильный и тугой пульс, послушала бы и сердце, но в ушах еще звенело. Бабушка явилась из пыли и дыма, словно из-за занавеса, держа в руке ведро.

– Ты что это, сват, расхворался? – поднесла ему кружку с водой. – Нашел время… Скоро Юрко объявится, свадьбу играть будем. А ты помирать собрался!

– Правда, что ли? – встрепенулась Оксана. – Звонил? Или письмо?

Сова хладнокровно выпоила кружку, зачерпнула вторую:

– Ишь, нутро у тебя горит… Знак мне был!

– Какой знак?!

– Сейчас из норы вылажу в козлятнике… А Степка в сторону Якутии мордой встал и орет. Он у меня никогда не обманывает – к дорогому гостю. И еще. Я тут прилегла и сон видела…

– Не верю я в сны, – враз обвяла Оксана. – И козлу вашему… Который раз уж предсказываете, а где Юрко?

– Зря не веришь! Нынче сон в руку будет!

– Не обманывай себя, Елизавета Трофимовна, – посоветовал Дременко. – Ты и сыновей так же ждала… Да кто из них вернулся?

– И ты не веришь, сват? – Сова брякнула ведром об пол и села у изголовья. – Тогда скажи, откуда я знаю, что твой демутант сейчас с американцем в бане парятся?

– В бане? – Дременко снова привстал. – Кто сказал про американца?

– Во сне видела. Он на полке лежит, а демутант его веником охаживает, и по-английски лопочут… А голые мужики к большой радости снятся!

– Ты про американца-то откуда знаешь?

– Тату, лежи! – приказала Оксана. – Тебе сейчас и разговаривать нельзя!

– Погоди, дочка… От кого узнала, Елизавета Трофимовна? Крестник твой проболтался?

– Крестник к деду заходит, – отмахнулась та. – У меня давно не бывал. Не жалую, непутевый…

– Кто же тогда сказал?

– Говорю же, приснилось! Будто американец муданта поймать хочет, потому в баню попросился. Чтоб не пахло от него. Мол, знаю, где прячется, да нюх у него собачий, не подпустит. Разговор у них такой… Да наплевать на них, сват! Главное, голых видела!

– Ты что же… Английский понимаешь?

– Я и вас-то, хохлов, уж едва понимаю…

– Как же узнала, про что говорят?!

Бабка Сова плечиками пожала, бровки подняла:

– Сват, да ты совсем плохой… Это ж сон! А во сне, оно всякое грезится…

– А что американец сказал? – с жадным интересом продолжал допытываться сват. – Где мутант живет?

– Начал говорить, да не успела я досмотреть. Слышу, в стену – бух, бух! Разбудили… Значит, про американца правда?

– Правда… Да только ты, Елизавета Трофимовна, молчи! Не подводи меня.

– Когда я подводила, сват? – обиделась Сова. – Небось про американца сказала, так подпрыгнул! А что голые мужики к радости, поверить не хочешь?

– Я поверю, бабушка, – вдруг согласилась Оксана. – Голые мужики, они и наяву в радость. Что, если и впрямь сбудется?

– И я верю! – Тарас Опанасович ее за руку поймал. – Дочка, раз мне лежать треба, сделай одолжение? Возьми машину мою и съезди в резиденцию, к пану Кушнеру.

– Ничего, потерпит твой пан!

– Ксана! – одернул отец. – Сама сказала, волноваться нельзя! А я места себе не нахожу!

– Позвони! И скажи, что хочешь.

– Сильвестр Маркович не любит. Да и дело с мутантом секретное. Думаешь, Пухнаренков так зря новую вышку поставил? Подслушивает! А его племяш Чернобай своими камерами подглядывает.

– Нельзя оставлять тебя в таком состоянии! Я должна наблюдать динамику…

– Если надо, я посижу! – с готовностью предложила Сова. – Заодно подмету, приберусь… И послежу динамику.

– Тут нужна квалифицированная помощь!

– А что, я без образования, что ли? – возмутилась Сова. – Всю жизнь за свиньями наблюдала. И поросят дохлых выхаживала! Органы у нас с ними одинаковые. Вон передавали, скоро пересаживать начнут. Поезжай к демутату, раз отец просит!

– Елизавета Трофимовна посидит! – подхватил Дремен-ко. – У нее опыт! Вместе Степана Макарыча подождем.

– Ладно, – нехотя согласилась Оксана. – Что передать-то?

– Сначала Мыколу Волкова разыщи. Скажи, я поручил все тебе доложить – какие результаты, где мутанта искать, как ловить и все прочее. И не стесняйся, требуй, чтоб подробно, в деталях. Главное – что Макарыч ему сообщил и Шурка Вовченко. Впрочем, Мыкола и так доложит, без поручения… Ты хорошенько все запомни или запиши. И тогда поезжай в резиденцию. Нет, сначала до хаты, переоденься, нарядись! Но строго, юбку подлиннее… и это надень… как называется? Ну, шоб голые титьки пид сорочкою не трясли-ся! И косу заплети, да венчиком на голову, как мама твоя носила. Нынче опять модно. А то бегаешь в халатике…

– Тату, а если не найду Мыколу?

– На таможне должен сидеть. Он же все ночные смены себе взял. От Тамарки на службе прячется… И Вовченко должен быть там же!

– А депутату что сказать?

– Скажи, я поручение его исполняю. А про болезнь молчи! Мол, решаю оргвопросы, осуществляю тактическое руководство, как это… концентрирую информацию, анализирую, выводы делаю. Умно надо все изложить, по-научному. Пан Кушнер это любит. Дескать, сейчас нахожусь за рубежом, в предполагаемом районе охоты. Заслал кадрового разведчика… Нет, не заслал, а внедрил! Вынужден работать, соблюдая конспирацию. Потому тебя прислал. Как появится возможность, немедленно явлюсь лично. И доложи Сильвестру Марковичу все, что от Мыколы узнаешь, подробно!

– Вы ему, бабушка, если что, нитроглицерин дайте под язык, – наказала Оксана, – и сразу вызывайте машину.

– Иди! – поторопила та. – Еще учить меня будет!

– А голые мужчины во сне, это правда к неожиданной радости?

– Даже не сомневайся. Много раз проверено!

– Мне почему-то не снятся… – посожалела Оксана и притворила за собой дверь.

Несмотря на ранний вечер и еще не зашедшее солнце, на российской таможне отчего-то повсюду горели фонари, подсветка на стальных разделителях движения и мощный прожектор, освещавший КПП. Несколько чутких видеокамер в автоматическом режиме отслеживали подъездные пути, хотя ворота были на замке, шлагбаум опущен и не то что грузовиков в терминале – ни единого человека не было видно вплоть до горизонта. В том числе, ни Волкова, ни Во-вченко. Оксана подъехала к досмотровому коридору, посигналила, однако ничего, кроме гулкого эха под сводом башни, в ответ не прозвучало. Таможня напоминала оставленный командой и пассажирами новенький, красивый и яркий, океанский лайнер в Бермудском треугольнике, шедший куда-то сразу под двумя флагами.

Оксана ходила через таможню иногда по нескольку раз на дню и не один год, но такого еще не бывало. На миг ей стало жутковато: уж не случилось ли чего в мире, пока беседовала с Совой и с отцом отваживалась? Не приведи бог, опять какой-нибудь Чернобыль взорвался или угроза терроризма. Люди эвакуировались, и осталась она одна…

И только подумала так, как увидела, что вдоль стены бежит Шурка Вовченко, вспотевший, форменная рубашка изорвана, погоны болтаются, фуражка козырьком на ухо и лицо сосредоточенно-растерянное, словно слабительное принял, а туалета близко нет. Бежит, оглядывается, рыщет глазами по сторонам. В столь неприглядном виде зреть его еще не приходилось, поскольку начальник российского таможенного пункта отличался строгостью, аккуратностью и был в чести не только у своего руководства, но и у районного главы Пухна-ренкова. Можно сказать, Вовченко был истинным, прирожденным жрецом таможенного храма, ибо считал таможню единственным величайшим изобретением человечества, которое соединяло исторические эпохи. Со временем рушилось все: могучие империи, великие союзы, государственные режимы, а таможня оставалась незыблемой и вечной, – которой не миновать, как не миновать проливов мореходам, вздумавшим плыть вокруг света. Москали и так были мастера придумывать всякие налоги, сборы и штрафы, как, например, за порчу воздуха иностранцами и незаконную перевозку земли через границу в виде грязи на колесах машин. Но дотошный и государственно мыслящий Вовченко изобрел такую таможенную пошлину, что прославился на всю страну. А надоумил его украинский коллега Мыкола Волков, слушая речь которого Шурка задумался: а почему хохлы бесплатно говорят по-русски? Если всякий товар и, в том числе, информация и интеллектуальная собственность подлежат таможенному контролю и налогообложению на границе, то отчего такое богатство, как русский язык, должно за просто так уплывать за рубеж и там использоваться? Какой-нибудь певчишка песенку из трех слов спел – уже товар, незаконный диск выпустил – контрафакт, можно за решетку садить. А тут целый язык, великий и могучий пласт высокой культуры! Хохлы, они же хитрые и скупые, из экономии не хотят на мове балакать, норовят воспользоваться на халяву чужим языком. Это ведь какие открываются возможности пополнить госбюджет?! В Украине-то семьдесят процентов народу бесплатно потребляют чужой продукт! На районном уровне закон Во-вченко (а его так и назвали) приняли и теперь продавливали аналогичный в Госдуме. Однако в ответ депутат Кушнер стал лоббировать такой же закон в Верховной Раде, мол, считай, пол-Тюмени, пол-Якутии, пол-Сахалина и даже в какой-то Самойловке Саратовской области говорят на мове! Налицо использование чужой собственности!

В общем, борьба законов завязалась нешуточная, а скромный инициатор служил на рядовом таможенном пункте.

Сейчас же от непрезентабельного вида Вовченко у Оксаны сначала сердце оборвалось:

– Война!

А отчего еще может такое быть, что таможенный храм брошен, жрецов не видать, чистилище и прилегающие к нему улицы пусты и тишина вокруг зловещая, как перед грозой? Но секундой позже озарило – да это, наверное, мутант всех людей распугал! И, должно быть, за Шуркой гонится.

Достала монтажку, вышла из машины и стоит, поджидает.

Но нет вроде, Вовченко один бежит, за ним никого. Все лицо и грудь будто медвежьей лапой расцарапано, левый глаз уже распух, синевой наливается, правый же безумный, ничего не видит. Мимо Оксаны сквозанул и к таможне, давай дверь отпирать. Сам же затравленно озирается, стонет и сказать ничего не может.

– Мутант? – высказала свою догадку.

Вовченко сначала утвердительно покивал, затем отрицательно головой помотал. Замок отомкнул и в двери. Оксана подхватила свой баульчик и едва успела заскочить следом. А он засов задвинул и только тогда в себя приходить начал. Сказать ничего не может, но кивает, мол, иди за мной. И сам по лестнице – в башню, да под самый верх, где смотровая площадка и проем для часов. Оксана Шурку совсем не опасалась, поскольку он после работы на Севере к женщинам вообще интерес потерял – его жена однажды на приеме пожаловалась – и занялся изучением всяких чудес, чертовщины и небывальщины. В общем, как все, утратившие мужскую природу, мужики. Многие и вовсе стали считать его блаженным и вертели пальцем у виска, когда видели с телескопом или с проволочными рамками в руках, коими он измерял энергию каких-то торсионных полей.

На смотровой площадке Шурка еще одни двери запер и, похоже ощутив себя в безопасности, начал отходить.

– Посмотри, глаз целый? – попросил докторшу. Оксана веки кое-как раздвинула, а там кровавое месиво,

однако глазное яблоко вроде бы не нарушено.

– В больницу надо, – посоветовала. – Хотя бы промывание сделать…

– Нет! – испуганно выкрикнул Вовченко. – Помажь здесь чем-нибудь и все. Проморгается…

– За водой-то можно сходить?

– Нет! – Его трясло от нервной лихорадки. – Дверь откроешь, сюда ворвется! Может, уже караулит!

– Не бойся его, – попыталась она взять лаской, по головке погладила. – Не ворвется. Ты приляг на скамейку, успокойся. Ты же мужчина… Давай я йодом хоть царапины смажу.

– В том-то и дело – мужчина! – чуть не заплакал Шурка и послушно лег на скамейку. – Знает, руку не подниму. Будь я женщиной, дал бы!

– Так ты с мутантом подрался?

– Нет, мы с ним мирно разошлись… Даже трубку выкурили…

– А с кем тогда?

– С Тамарой Шалвовной…

– С Тамарой? Да с какой стати?!

– Из-за хохла этого все… Перепутала она! Вот ты скажи, похожи мы с Волковым?

– Теперь не похожи, – серьезно сказала Оксана, смазывая глубокие царапины на лице. – Из ревности, что ли?

Вовченко втянул голову в плечи, приставил палец к губам, вскочил и осторожно, на подогнутых ногах, прокрался к круглому проему. Осмотрелся, протер целый глаз и впился им в резиновый наглазник телескопа, установленного пока вместо часов.

– Позвонили и сказали, она гастроль дает, – сообщил шепотом. – В ночном клубе… Все смотреть побежали. И я не стерпел… Думаю: гляну, и сразу назад… В телескоп у меня ночник не просматривается…

– Какую гастроль?

– А ты не знаешь? Тамара Шалвовна с шестом… Эротические танцы! Это зрелище! Все Братково и сейчас там!

– Перестань! Быть такого не может!

– Я тоже не поверил! – Он оторвался от телескопа. – Прибежал, а она уже в одних трусах! И даже не в трусах, а веревочка такая, и все… В клубе не протолкнуться!

– Томка с ума сошла, что ли?

– Натурально сошла! Я кое-как пробился сквозь толпу…Чтоб поближе глянуть. Есть в ней что-то такое! От одного вида человек цепенеет. И притягивается… Просто магнетизм какой-то! А ведь раньше не замечалось… Но я ничего не хотел от нее! Из чистого научного любопытства и дотронулся! Интересно же понять природу явления… Да ее там все щупали! Никому не верилось…

– За это и получил? – Оксана обмазала йодом вокруг глаза. – Не надо руки распускать…

– Если бы за это! – тоскливо возмутился Шурка. – Сама меня схватила! На сцену унесла, к шесту прислонила и давай одежду рвать и меня когтями своими царапать… И обвивать, как змея! От страсти! Потом промеж ног зажала и говорит: ты мой гад! Это на английском значит – бог. Тут я и понял – с Мыколой перепутала!

Его затрясло еще сильнее, голос срывался от сдерживаемых внутренних рыданий.

– Не волнуйся, все уже позади, – с материнским состраданием проговорила Оксана. – А ты сейчас в безопасности…

– Ничего не позади! – страстно заговорил он. – У меня семья, жена! Поди, уже все узнала… Я же не хотел, все видели! Кричу: Вовченко я, Вовченко, – не поверила! Хотел паспорт показать, а она в глаз! Рука тяжелая! А когти отрастила! Добро, бычки ее окружили! – И вдруг взмолился: – Оксан, если вырвется и прибежит, скажи ты ей, не Мыкола я! Ты же знаешь, я Вовченко! Вот, на, гляди, паспорт! Российский, между прочим! Она только тебя и послушает, Оксан!

– Вижу, миленький, вижу, ты Вовченко, – утешила она, как утешала всех больных. – И подтвержу, если Томка прибежит… Где же сам-то Волков?

– Да он весь день мутанта ловит! Дурак… Когда его жена вон что вытворяет!

– Сумасшедший дом, ей-богу… Волков с тобой про мутанта разговаривал?

– Куда там! Мимо пронесся и уехал. Тогда и я побежал – на зрелище глянуть, в ночник. Это ведь тоже чудо природы…

– А ты правда с ним общался?

– С хохлом? Да ни в жизнь!

– Нет, с мутантом!

Шурка опасливо приник к окуляру телескопа здоровым глазом, поводил трубой по сторонам и, должно быть, никого не узрел, да и резкая перемена в разговоре слегка успокоила его. По крайней мере, вздрагивать перестал.

– Это ты меня отвлечь хочешь? – догадался он. – Чтоб я про Тамару Шалвовну не думал?

– Мне интереснее про мутанта послушать, чем про нее. Вовченко подбитый глаз платком промокнул, после чего

попросил зеркальце и погляделся:

– А долго синяк не сойдет?

– Дня три так продержится… Значит, ты в контакт вступал?

– Вот ты одна нормальная, Оксан, – оценил Шурка. – Все ведь помешались на Тамаре Шалвовне! Даже про мутанта забыли… А это ведь настоящее чудо природы! И кажется, он вовсе не мутант. Скорее, по ошибке времени попал из прошлого в настоящее. Может, он первобытный?! Вот чему надо удивляться! Всем же интереснее посмотреть на голого судебного пристава, чем на феномен…

– Ну ты расскажи, – поторопила она.

Он еще раз высунулся в проем от часов, словно кукушка, и отозвал Оксану в дальний угол площадки.

– Только ты пока никому, ладно? А то побегут на него глядеть, напугают. Им ведь только подавай хлеба и зрелищ!

– Не скажу, – пообещала она. – Я молчать умею.

И все-таки Вовченко поколебался немного, глянул на исцарапанную грудь.

– Прошлой ночью из своей хаты еду, – сообщил чуть окрепшим голосом, – в четвертом часу… И смотрю, а на горе возле Кремневского спуска огонь горит… Ты правда подтвердишь, что я Вовченко?

– Могу даже медицинское заключение дать. Ну, рассказывай!

– Там яма есть, – уже с исследовательским жаром заговорил Шурка, – где раньше мужики кремень копали… Думаю, точно контрабандисты новый тоннель роют. Только глина летит! Место подходящее: заросли терна там непролазные, от дороги далеко и стена рядом… Машину оставил, сам тихонько, через кусты, ползком, подкрался… А это – существо, которое мутантом называют! В полной своей натуре! В самом деле горбатый, и три глаза… Рожа мерзкая, но вроде человеческая. Только бегает вокруг костра, как зверь – на четырех, когтями землю рвет и рычит… И прыгает страстно, как Тамара Шалвовна вокруг шеста! Только он не голый, а в шкурах…

Вовченко передернуло от воспоминаний, и в тот час заклинило речь, но целый глаз мечтательно загорелся, выдавая дикое смешение чувств.

– Забудь про нее, Александр, – тоном гипнотизера проговорила Оксана. – Забудь и более не вспоминай. Она недостойна твоего внимания… Ты про мутанта рассказывай.

– Ну да, про него и говорю! – опомнился Вовченко. – Побегал, попрыгал и рухнул замертво. Думаю: сдох, что ли? Подходить опасно… А он встает, распрямляется, а в руках уже лук. Иван-царевич, честное слово!

– Какой лук? Репчатый, что ли?

– Да нет, из которого стреляют…

– И что?

– Заворчал и пустил стрелу.

– Куда?

– В стену! А она ведь из немецкого железобетона, так стрела даже не воткнулась. Отскочила и в траву упала…

– Зачем он в стену стрелял?

– Не знаю, может, тренировался…

– А дальше что?

Разговор о мутанте оказывал терапевтическое воздействие – Шурка заметно успокаивался и про Тамару забывал.

– Видно, мутант сильно расстроился, – сочувственно произнес он. – Лук бросил, сел у костра, голову обхватил и завыл, как волк… Я сначала уйти хотел, мало ли, вскочит и схватит. Потом вспомнил – он же только на женщин нападает… Думаю, может, удастся в контакт вступить. Из чистого научного любопытства! Никто же не вступал, все от него шарахаются. На вид вроде и не агрессивный… Тамара Шалвовна тоже на вид была…

Он осекся, видимо усилием воли подавляя память о пережитом, и Оксана помогла ему:

– Что-нибудь необычное заметил?

– Он весь необычный! – почти с восторгом воскликнул Вовченко. – Например, третий глаз есть! Правда, узкий такой, прищуренный, недоверчивый… Ты знаешь, Оксана, у кого третий глаз открывается? Как медик, сталкивалась? Это же натуральный феномен! Не знаешь?

Оксана взглянула в единственный глаз несчастного естествоиспытателя – другой уже заплыл и запечатался так плотно, будто его там никогда и не было.

– В пробирках видела заспиртованных уродов, – призналась она, раскрашивая его йодом. – В институте. Но у них по четыре, в разные стороны…

– У этого во лбу! Пишут, кость проламывается, и образуется орган высших, божественных чувств. Прямое продолжение обнаженного мозга…

– Ты лучше скажи, как наладил контакт?

– Зачем тебе? Тоже научный интерес?

– У меня не научный, у меня бабский.

О таком интересе Вовченко имел смутное представление, однако положительные эмоции возобладали, и в голосе послышалась уверенность в самом себе.

– Я же знаю, как устанавливать контакты. Даже с гуманоидами… Стрелу под стеной нашел, поднял над головой, вот так, – изобразил он. – Этот древний жест означает – иду с миром. И осторожно к нему, в яму. Он меня увидел и третий глаз открыл. Всего на один миг, но меня насквозь будто лучом пронзило! Это он так информацию считывал. Я к его костру сел и стрелу ему подал. Он принял, достал трубку и стал табаком набивать. Сигареты ломает и набивает… Потом от уголька прикурил, и я чую, есть контакт – мне трубку подает! У мутантов, вероятно, как у индейцев, обычай такой… Я же вообще-то не курю… Но тут надо… Понять природу поведения…

Все-таки остаточные явления сильнейшего стресса еще наблюдались, Шурка косил глаз на круглый проем башни, терял ниточку мысли и готов был вновь вернуться к воспоминаниям о Тамаре Кожедуб, поразившей его воображение.

– Он что, и живет в этой яме? – не позволила зациклиться ему Оксана.

Вовченко встряхнулся:

– По моим наблюдениям, там святилище. Или ритуальное место, жертвенник. И костер у него наверняка священный. А вокруг тропа набита. Тоже будто бы танцует…

– То есть он там появляется?

– Думаю, регулярно, по ночам.

– А ты с ним разговаривал?

– Пытался! Да ведь он ни русского, ни вашей мовы не знает. Только рычит. И звуки такие, как у разъяренного тигра. Силится что-то сказать, какие-то зачатки речи есть! Так ничего не разобрать, а материться умеет!

– Как – умеет?

– Да обыкновенно, как мужики! Видно, имел общение. Кроме мата ведь еще лук и стрелы освоил, курить научился… Потому и думаю, это не мутант – первобытный человек. Может, неандерталец. Или потерянное звено… Но не в чистом виде, может, потомок. Надо в Академию наук сообщить! Срочно! Не то хохлы перехватят. Или, того хуже, американцы…

Оксана спрятала йод, подхватила баул и решительно отвела засов на двери:

– Поехали! Сама хочу вступить в контакт!

Вовченко ослаб, затрясся и с ужасом вжался в угол: психика была безнадежно нарушена…

Мутант раскурил трубку и сгорбившись медленно поднес ее деду – словно великую драгоценность, а может, резким движением спугнуть боялся. Тот не шелохнулся, наблюдая, что же будет: серый, пасмурный рассвет едва озарял могучую, зловещую фигуру чудища, и в какой-то миг Куров ощутил, как захолонула душа и вдруг ожили под шапкой жидкие остатки волос.

– Да не курю я, – произнес он, чтобы стряхнуть оцепенение. – Бросил давно. И ты давай осторожнее с огнем-то. Видишь, нынче сухо в лесу.

А тот вдруг чуть распрямился, прислушиваясь к голосу деда, и неожиданно гортанно выдавил:

– Суха… Саха…

– Вот-вот! Сухо, – подтвердил Куров. – Одна искра, и пойдет пластать…

– Саха-Якутия, – вдруг сказало чудище довольно разборчиво, но не голосом, а животом, как чревовещатель.

Куров подпрыгнул, чем и спугнул мутанта.

– Что – Саха-Якутия?! Ты что сказать хочешь?

– Тундара кырдан! – зарычал тот. – Уктээн айбасы! Ку-батыныны! Ай-яй-яй… Санаабар кириккитте! Кургыттара Арсан!

– Погоди-погоди… Ты по-каковски лопочешь? При чем здесь Саха-Якутия? Ты что, оттуда?!

– Халаам канул! Уорэ сохнут! Саха, саха! Сохнут канул. Кель тундара, тундара хотун!

Дед головой потряс:

– Ничего не понял! Если это якутская мова, то я ее немного знал. А тебя совсем не понимаю! Вроде похоже, да не то… А по-русски-то совсем никак?

Третий глаз во лбу приоткрылся, зато два других прищурились, создалось впечатление, будто речь-то мутант понимает, только сказать не может.

– Ятимать! – внезапно выпалил он.

– Во! Это я понимаю. А еще что знаешь?

– Тутан, тутан! – Он запрыгал, потрясая дымящейся трубкой. – Ойху-дьарзаа, ойху! Ойху! Хатыныны уктээн – арыы! Арыы! Кель манда! Кель манда! Кель!

– Да ты шаман, что ли? – изумился Куров. – Пляшешь-то эдак!

– Шаман, шаман! – подхватил мутант. – Тутан! Тутан! Ырыатын лабба! Ай-яй-яй! Кырык тёбё! Арсан Дуолайя ты-ала. Айбасы? Айбасы! Айбасы!

– Слушай! – У деда дыхание сперло от догадки. – А ты не от Юрко ли пришел?

– Юрко! Юрко! – гортанно выкрикнул шаман. – Дыда Кур! Дыда Кур!

– Точно, я Куров! Степан Макарыч. А прозвище было Кур!

– Дыд Кур! – Все три глаза распахнулись. – Чуумпу тыала? Ил-гынна абасы! Баба! Баба Игылыз! Сава!

– Баба? Есть бабка Сова! Елизавета Трофимовна…

– Сова! Баба Сова! Дыд Кур!

– Так ты от Юрко пришел? Из самой Якутии?! Неужто Юрко прислал?

– Якутия! Саха-Якутия! Ятимать!

Куров приблизился и наконец-то разглядел, что одет пришелец в драную, до ремешков, вытертую и потому неузнаваемую якутскую малицу с капюшоном. Даже когда-то расшитую бисером и цветными нитками мулине, от которых сейчас остались висящие отдельно горошины и охвостья. Штаны на нем тоже были меховые, из пыжика, но разошедшиеся по швам, так что в прорехах зияло смуглое тело. Сквозь густую, торчащую во все стороны бороду едва проглядывали костистые, морщинистые скулы и пара блеклых глаз. Третий, на узком лбу, был почти прикрыт почему-то среднеазиатской тюбетейкой. На вид этому шаману было лет за шестьдесят, не меньше, однако подвижность его на удивление казалась молодой. Вот что значит – всю жизнь дурака валять, скакать и прыгать возле костров, с бубном…

– Что же ты, дед, сразу ко мне не пришел? – пожурил Куров. – Коли Юрко послал? А то ведь тебя за мутанта чернобыльского приняли…

Старик-шаман оживился:

– Юрко! Ырыатын тыстыллер тазыстыллар санаабар! Дед подумал, пожал плечами:

– Ну вот как я тебя пойму? Ты бы хоть по-якутски сказал… Это что, специальный шаманский язык? Навроде как у нас в церквях попы книжки читают?

– Шаман тутан тундара! На куй!

– Чего-чего? – насторожился дед. – Так у вас в тундре говорят?

– Тундара! Тундара! Юрко тундара пыл. Алмас трупка як! И бизда.

– Ну и чудной у вас, шаманов, язык! Как у хохлов, честное слово…

– Ызык! Юрко ызык сапыл! Саха тыстыллер на крен! Ай – яй-яй…

– Ага, стоп! – сообразил Куров. – Ты хочешь сказать, Юрко свой язык забыл?

– Ызык сапыл! Ятимать!!

– Забыл язык, потому уже год никому писем не пишет?

– Сапыл! Тундара курун як, бурун як, ызык соха и пурга – у-у-у! Самолет як, вертолет як. Олень тундара юрюнг!

– А-а, понял! – догадался дед. – Песня такая есть: самолет – хорошо, вертолет – хорошо, а олени лучше.

Шаман отрицательно помотал головой:

– Самолет – як. Вертолет – як. Олень тундара хор-хор, на куй.

– То есть транспорта нету, что ли? Почту не на чем возить?

– Почта – як! Параход – тю! Пурга – у-у-у!

– Вот видишь, долго ли поговорили, а уже понимаем друг друга, – с удовольствием заметил Куров. – Язык забыл, почта не ходит. Да и у нас тут бардак, не в одной Якутии. Из Киева письма по месяцу идут. А ответа на жалобы так вообще не дождешься… Ну, расскажи, как там Юрко? Должность верховного шамана занял?

– Юрко – шаман! – с гордостью произнес посланец. – Батур шаман! Арсан Дуолайя тундара юрюнг, айбасы юрюнг. И кириккитте, бизда!

– Арсан Дуолайя – это злой дух? Юрко писал…

– Дух! Слой дух! Айбасы!

– А ты к языкам-то способный, дед! На лету схватываешь. Я вот так же в войну немецкий стал понимать. Потом, в Якутии, и ваш тоже. Еще бы пожил лет десять, так и заговорил бы… Значит, Юрко теперь верховный шаман?

– Шаман! Батур шаман Юрко!

– Поди, на «мерседесе» возят? Как нашего патриарха? Третий глаз совсем закрылся – два других расширились.

– Юрко саха канул. Ай – яй-яй…

– Канул? Пропал, что ли?

– Нака топ-топ, – потопал пришелец босыми пятками. – Шаман кель манда арры!

– Ясно. Шаману полагается пешим ходить? Ну что, справедливо… Слушай, дед, а он, случаем, там не женился? Бабу не завел? Ясашную? Киндер-миндер?

– Юрко баба – у-у-у! Око… Окосана бар балганаах!

– Хочешь сказать, кроме Оксаны, никаких баб не признает?

– Окосана, Окосана! Синьгами… Ырыатын санаабар! Хатыныны тазыстыллар! Тыала хотун!

– Ну и язык у шаманов! – смутился Куров. – Хотя ясно, что ты сказал. Когда про любовь говорят, на любом языке поймешь. Вон даже бабкин козел, и тот – как заблеет возле козы! Тоже тыала хотун… Неужто и Юрко так же балакает?

– Юр ко ызык сапыл…

И тут вдруг дедов собеседник заметил мухомор у колоди-ны, бережно сорвал его, открутил шляпку, а ножку стал есть, причем со вкусом – показалось так: зубов не было, и он мял гриб деснами, сосал его, причмокивал…

– Ты это зачем? – осторожно спросил Куров. – Он же ядовитый…

– Урун аба шаман. Айбасы як, слой дух як.

– Ага, это чтобы злые духи боялись? А самому-то ничего? Козел бабкин тоже…

Шаман вдруг вытянулся и навострил уши, показывая тем самым, чтоб дед замолчал. Куров огляделся, тоже послушал, но ничего подозрительного не обнаружил.

– А что Юрко велел передать-то? – однако спросил шепотом. – По какой нужде послал?

Шаман доел ножку мухомора и отчего-то сник:

– Санаабар Окосана… Тундара Окосана юрюнг.

– Что? Оксану забрать и в тундру увезти? К Юрку?

– Тыала хотун… Айбасы! Айбасы бар!

Куров не понял, однако спохватился и огляделся:

– Пока у нас тут базар-вокзал с тобой, окружить могут. На тебя ведь охоту объявили! Американец приехал из НАТО! Ты понимаешь? Айбасы – бух-бух!

– Тундара охота… Олень тундара анабар.

– У вас за оленями в тундре охотятся, а у нас теперь за мутантами модно. – Дед встал. – Для науки ли, для трофея, все одно. Подстрелят, и будет тебе кириккитте! Пойдем-ка до хаты!

– Хата як. Айбасы! Арсан Дуолайя!