Текст книги "Кольцо «Принцессы»"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Одной, да еще левой рукой такого не сделать. Значит, все еще продолжается сон...

– Сейчас проверим! – громко сказал он и, подняв пистолет, прицелился в дерево.

Своего голоса он по-прежнему не слышал, однако резкий хлопок выстрела словно пробку в ухе пробил, и отдача была чувствительной, реально запахло сгоревшим порохом.

Пуля вошла в древесину, оставив на светлой коре черный зрачок, откуда выкатилась мутная слеза сока...

Нет, не сон! На выстрел примчался с хутора пес, тявкнул пару раз, обнюхал все вокруг и, не обнаружив причины тревоги, также быстро удалился. Шабанов потянул конец жгута и стал осторожно высвобождать руку. Кольцо по прежнему было на безымянном пальце, и чека в виде спирального, проволочного ободка стояла на месте, внутри разъема.

Разогнать кровь в одеревеневшей кисти оказалось непросто, и еще труднее – освободиться от кольца, врезавшегося в распухший, как сосиска, безымянный палец. Зажав «принцессу» между ног, Герман принялся растирать его и в этот миг заметил среди поленьев что-то зеленое. Он уже знал, что это, но не верил глазам. А точнее, не хотел вновь погружаться в болезненную, нескончаемую череду сновидений.

Однако кружка из-под парного молока оказалась реальной, как запах выстрела: на стенках осталась и теперь чуть сгустилась и подсохла белая пенка...

– Ганя, Агнесса, – вслух произнес он, мгновенно вспомнив самый первый сон, и тотчас принял решение: бежать!

Так и не приведя обескровленную руку в чувство, Шабанов поднял жгут и стал привязывать ее к «принцессе» – иначе не унести, не держат пальцы. Дважды обернув прибор и кисть, он натянул резину и попытался завернуть такую же петлю, как была, – ничего не получалось! Жгут или проскальзывал и тут же расслаблялся, или натягивался так, что даже пальца не просунуть. Тогда он склонился и зубами принялся вязать обыкновенный узел.

А когда оторвался от этого занятия и поднял голову, обнаружил, что перед ним стоит раскосая девочка с хутора и держит в руках деревянный поднос с кружкой молока и горбушкой хлеба...

4

Она улыбалась, показывая крупные, выпирающие зубы – эдакий китайский болванчик, готовый все время кланяться.

– Спасибо! – с откровенной радостью сказал Шабанов. – Ты самая лучшая девочка на свете! Тебя как зовут?

Хуторянка не отвечала и все улыбалась, рассматривая Германа с детским любопытством, как если бы перед ней сейчас сидел какой-нибудь диковинный, прирученный и все-таки еще опасный зверь. Пришедший вместе с ней чау-чау стоял у ног хозяйки и тоже молчал.

– А, ты не понимаешь по-русски! – Шабанов отхлебнул молока, потом откусил хлеба – есть одной рукой было неловко, постучал себя в грудь. – Герман! Герман! А ты?

Девочка натянула губы на зубы, что-то произнесла, и Шабанов понял, что разговора не получится: в ушах беспрерывно дребезжало и слух воспринимал лишь громкие звуки – лай собаки, выстрел...

– Я плохо слышу! – объяснил он. – Говори громче!

Она продолжала улыбаться – не понимала! Тогда он указал на нее пальцем.

– Ганя? Агнесса?

И сам тут же подумал: какая Ганя, если она похожа на китаянку? Скорее, будет что-нибудь вроде Синь, Ман, Чан... Доедая хлеб с молоком, Герман догадался тоже угостить ее и, достав из «малямбы» шоколадку, протянул хуторянке:

– Это тебе! Возьми!

Из-за этой постоянной улыбки было не понять, обрадовалась она или нет, однако взяла шоколад, посмотрела на обертку и спрятала в карман коротковатой вязаной кофты. Шабанов допил молоко, поставил кружку и поклонился:

– Очень вкусно, спасибо!

Девочка подхватила поднос, улыбнулась еще шире и пошла, оглядываясь на Германа, и в это время ему на глаза попала зеленая, эмалированная кружка.

– Эй! Эй, погоди! – закричал он. – Возьми, забыла! На!

Хуторянка замедлила шаг и вдруг отрицательно помотала головой – не хотела брать.

– Как же? Твоя кружка! Вчера оставила!..

Она показала свою, алюминиевую, в которой приносила молоко, и засеменила дальше. Шабанов остался сидеть с пустой кружкой в руках, вновь обескураженный и возвращенный в нереальные события сна. И тут же пожалел, что не подумал о последствиях, сделал ответный добрый жест – подарил шоколадку: если охота за «принцессой» продолжается, то обертка может стать доказательством, что он ночевал тут, возле хутора.

«Бежать!» Он влез в лямки «малямбы», стянул их на груди поперечным ремнем и засунул под него руку с прибором. Злополучная, материализовавшаяся из сна кружка оставалась на поленнице и могла бы пригодиться воды зачерпнуть или даже вскипятить чай, но взять ее – в тот миг значило признать сон за реальность. А это уже чревато! Будет все время напоминать о болезненном состоянии, и не заметишь, как съедет крыша...

Мысль оставить сухопутье и бежать по реке созрела внезапно: надо экономить силы и таблетки «Виры», еще не известно, каково расстояние впереди и какие будут ситуации. Да и с допингом вчера переборщил, оттого и мучили всю ночь сны-галлюцинации... Лодок у хуторян был явный избыток – две дюралевых на воде и две деревянных на берегу, но ни одного весла! Поглядывая на высокий угор, он по-воровски обследовал все лодки, нашел подходящую доску и, когда спустился к воде, обнаружил тонкий кабель, сопряженный с тросиком и подвешенный на колышках. Он тянулся к хутору, и было впечатление, что местные робинзоны получают электричество непосредственно из воды: ни плотины, ни какого-нибудь сооружения! Просто другой конец кабеля уходил в стремительную реку и вибрировал от напряжения струй. Если там, на дне, погружная электростанция с гидротурбинным генератором, то это слишком шикарно для небогатых крестьянствующих хуторян...

Шабанов отвязал лодку и едва успел запрыгнуть, настолько сильным было течение. И загрохотал ботинками по гулкому дюралю, так что сам услышал и присел, спрятавшись за борта. Сейчас же на уторе появился чау-чау, однако не залаял – проводил угоняемую лодку настороженными ушами и преспокойно исчез в прошлогодней траве. Буквально через минуту хутор скрылся за лесом, и Герман, не просто обвенчанный – повязанный с «принцессой», кое-как, одной рукой стал прилаживать доску на корме. Здесь оказался страховочный трос для мотора, а в доске – дыра от выпавшего сучка. Привязав таким образом импровизированный руль, он попробовал подбить лодку к берегу, но неповоротливая дюралька лишь вертелась на месте и неслась по воле струй. Чтобы управлять ею, требовались две руки! А лучше три, если впереди окажется порог или теснина...

И покуда река не обещала подобных сюрпризов, он снова зажал коленями прибор, отвязал руку и, смачивая водой, стал растирать кисть. Через несколько минут побежали колкие мурашки, затем толчками покатилась ноющая боль и рука медленно ожила. За исключением безымянного пальца, которому уже не помогала ни холодная вода, ни массаж. Почерневший, он еще шевелился, сухожилия работали, но в сосудах, кажется, загустела или вовсе свернулась кровь. Тогда он достал нож и, глубоко проколов подушечку (резал хладнокровно, как чужой), принялся «доить» палец, словно коровий сосок. Сначала на «принцессу» потекла желтоватая сукровица, после чего, словно паста из тюбика, полезли черные сгустки крови.

– Ты самая подлая баба, а не принцесса! – довольно выругался Шабанов, предчувствуя успех. – Ты женщина-вамп! Ну, на, на. Пей мою кровь!

Река между тем вырвалась из гористых берегов в неширокую, ящикообразную долину, замедлила бег и пошла гулять от борта к борту, делая крутые, иногда под прямым углом, повороты. Лодку бросало между берегами, порой под днищем грохотали камни, и все-таки это был самый безопасный участок. Герман успевал посматривать по сторонам и доил, тер, мял палец, пока не хлынула свежая, яркая кровь. Хоть и с трудом, но кольцо начало шевелиться, и он наконец-то перевернул руку ладонью вверх. И тут вспомнил, как однажды сестра насадила на мизинец самодельное кольцо из ружейной гильзы и никто не мог снять – отец даже пилить пробовал. Однако пришла ведунья, бабушка Шабаниха, намылила под умывальником пальчик, что-то пошептала, поплевала, и все разрешилось само собой.

Мыла в НАЗе не оказалось – для выживания пилота в экстремальных условиях оно не требовалось, зато, обшаривая лодку, Шабанов отыскал в носовом отсеке банку с остатками моторного масла. Полив на палец, он растер, размылил его пополам с кровью и без всяких нашептываний, без особого напряжения высвободил руку.

– Все, подруга! Развод с тобой! – заправил кольцо в разъем и засунул «принцессу» в мешок. – Чтоб я еще раз!.. С тобой, заразой!.. Связал судьбу!..

Герман встал, помахал, потряс вольными руками, после чего отмыл кровь и масло, протер йодом и завязал рану на пальце. Долина расширилась еще больше, горы отступили вглубь, и река, вырвавшись из-за очередного поворота, вдруг покатилась прямо и, замедляя бег, превратилась в озеро. Сверкающая, золотистая от солнца вода простиралась на много километров вокруг, и гористые берега настолько отдалились, что заметить лодку на зарябленной, бликующей поверхности нельзя было, пожалуй, и в бинокль. Сама природа делала его призраком, пловцом-невидимкой без всяких электронных принцесс.

Озеро оказалось проточным, и хоть медленно, едва заметно, однако же его несло вперед; появилось наконец время спокойно поискать на карте эту реку и сориентироваться хотя бы приблизительно. Шабанов развернул планшет, пробежал глазами путь от Пикулино и ощутил, что клонит в сон. Прошлая кошмарная ночь вымотала его и принесла не отдых – назадавала кучу вопросов, над которыми даже думать было опасно. Тут же, освобожденный от брачных уз с хваткой барышней, согретый солнцем и почти умиротворенный, Герман почувствовал, как тает в голове все время саднящая боль и вроде бы возвращается слух: кажется, до ушей долетает плеск мелких волн о борта лодки...

Он лег на дно, положив под голову НАЗ, выставил больное ухо к солнцу, чтоб погреть, примостил пистолет под руку и закрыл глаза. И на сей раз уснул, как младенец, не помешала и назойливая зудящая боль. Одновременно сон этот был легким и чутким, потому что он почувствовал, как солнце поднялось в зенит и озеро вроде бы стало еще шире и потому спокойнее несло лодку по фарватеру между далеких гористых берегов; и еще он отмечал полное отсутствие какой-либо опасности. Лишь однажды, когда на чистом, без единого облачка, небе солнце склонилось к закату, некая тень будто бы оторвалась от воды, на секунду затмила его и ледяной ветерок ознобил разогретое, разгоряченное в комбинезоне тело. Шабанов запоздало открыл глаза и привстал – над головой кружились чайки...

Однако вновь укладывая гудящую голову, вдруг обнаружил груз на правой руке и, приподнявшись, сперва решил, что чудится или снится: кольцо вновь было на безымянном пальце, а сама «принцесса» привязана жгутом к руке. Аккуратно, с петлей, как утром...

Герман подтянул ее к себе, ощупал, заметил, что бинта на отекшем пальце нет, и выматерился вслух. Он отчетливо помнил, как прокалывал подушечку, затем снимал кольцо с помощью моторного масла, и это все происходило без допинга, в трезвом уме и ощущении реальности. Раны теперь на пальце не было, а зловредный прибор снова висел на руке, а это значит, освобождение от уз брака с «принцессой» ему пригрезилось. Вывод был простой, как карандаш: разум пустился в свободный полет и творил все, что заблагорассудится, и удержать его, проконтролировать невозможно, ибо слишком тонка грань между фантазиями и реальностью.

И тут впервые у него промелькнула мысль, вернее, смутная и пока ничем не подтвержденная догадка – а не в самой ли «принцессе» причина? Что, если эта тварь, даже оторванная от самолета и питания, продолжает излучать некую таинственную энергию, которая сводит с ума не только локаторы, компьютеры и головки ракет, но и людей? Не было никогда прежде подобных безумных заморочек сознания! Что, если это изделие напичкано какой-нибудь постоянно излучаемой гадостью, способной рождать в сознании человека призраки, виртуальную реальность или хрен знает какие фантазии? Обманывает же она каким-то образом локаторы, создает у них иллюзии! Точно так же может и на мозги давить: в конце концов, там тоже все на электронах, как утверждают медики...

Он почти убедился в своем открытии и готов был рвануть кольцо, чтобы навсегда избавиться от проклятия, но внезапно увидел на развернутом планшете кусок мыла в простенькой бумажной обертке. То, что оно земляничное, можно было и не читать: с детства знакомое и любимое, это мыло тянуло за собой ностальгические воспоминания и в быту называлось просто духовым, поскольку имело тончайший, обволакивающий запах счастья: когда отец водил маленького Герку в баню, то мыл ему голову сначала щелоком, потом хозяйственным мылом, нещадно выедающим глаза, и, наконец, на десерт и радость – земляничным. И голова, и тело еще долго источали ни с чем не сравнимый дух...

Кусок такого мыла лежал сейчас на планшете и был не призраком. А коль скоро он появился здесь, значит все происходящее – плод воображения... Шабанов взял упаковку в руку, понюхал, сорвав зубами бумагу, выдавил розовый, душистый брусок – ну хоть ты лопни, все реально! Все, кроме загадки, как и кто его сюда подбросил. Он огляделся: блики на воде покраснели от низкого солнца, но озеро еще широко и по-прежнему пустынно...

– Да и наплевать, кто подбросил! – чтоб не впадать в томящие, липкие раздумья, сказал он. – Главное, ясно зачем!

Герман побулькал мыло за бортом, хорошенько растер его в ладони и принялся намыливать закольцованный палец, с удовольствием вдыхая щемящий запах. Разбарабанило палец не так сильно, как утром, и вообще он лишь покраснел и даже не утратил чувствительности, так что на сей раз обошлось без крови. Важно было не думать, отчего все это так и в каком он состоянии находится – спит и видит сон, или на самом деле снова повенчался с «принцессой». Выкрутив палец из кольца, Шабанов сполоснул с рук остатки мыла и все-таки не удержался от искушения, осмотрел подушечку: свежайший рубец от заросшей ранки перечеркивал ее наискось.

«Ну и что? – спросил сам себя. – Заросло да и все! Ну, заросло! Вообще, мир прекрасен, садится солнце, теплый вечер. Лодка по морю плывет, прорва чистой воды... Голову бы помыть с духовым мылом, но ухо болит. А вот поесть будет совсем хорошо!»

При этом он поймал себя на мысли что говорит сам с собой, да еще и голоса не слышит, если не считать внутреннего, который, словно головная боль, зудит где-то под теменем, противится, подвергает сомнению все, что происходит, но у него такая участь – брюзжать. Чукчи, например, плывут вот так, на лодке, или на собаках едут и поют обо всем, что видят – их же не считают за умалишенных. Наоборот, вольные, счастливые люди...

Шабанов вскрыл НАЗ, вынул банку с мясом, хлебец (за счет чудес и местных жителей, между прочим, получилась неплохая экономия продуктов!) и стал неторопливо есть, жалея, что утром поддался голосу разума и не прихватил кружку – сейчас бы сгодилась, а то нечем воды зачерпнуть. И вообще, человек, взрослея, начинает задавать себе больше вопросов, чем в детстве задает их родителям. Самое интересное, в редких случаях может на них ответить, а больше ломает голову, мучается и в результате умирает с полным ощущением, что ничего не знает о мире. Зато ребенок знает о нем все, и в принципе ответы взрослых лишь запутывают его, сбивают с толку. Например, Шабанов лет до семи отлично знал, что такое подъемная сила, аэродинамика и теория полета. Иное дело, объяснить не мог, но знал! Стоит посмотреть, как летают птицы, как они отрываются от земли, набирают скорость, выстраиваются в клин или косяк и как затем приземляются или приводняются, и все становится предельно ясно. На практике он познал все эти законы, когда засунул ноги в рукава материнского тулупчика, много лет бывшего подстилкой на полатях, зажал полы в руках и сначала сиганул с печи. Полетать по избе не удалось, не хватило высоты, да и взмахнуть успел один раз. Тогда он забрался на крышу, на самый конек, сгреб с него снег, разогнался и прыгнул. И еще не успел долететь до земли, а уже все понял и готов был закричать – эврика! – если бы тогда знал это слово. Дело было не столько в крыльях, сколько в свойствах воздуха и земном тяготении, вернее, в возможностях преодолевать его, используя качества воздушной среды. Однако спустя несколько лет, изобретая первый летательный аппарат, он влез в специальную литературу и не просто оказался в глубочайшем заблуждении, но и напрочь забыл то, о чем имел представление.

Окончательно отупел и потерялся в теории полета – уже когда учился в военном летном...

После неспешного ужина Шабанов вновь спрятал «принцессу» в мешок и, закупоривая его, ощутил, как внутренний и внешний голоса впервые заговорили в нем в унисон.

– Даже если в лодке кто-то был, – согласился он с благостными мыслями. – То был скорее друг, чем враг. Похулиганил из озорства, оставил мыло и смылся. Иначе бы не стал совать палец в кольцо и приматывать прибор к руке, спер бы – и привет. Коль его не интересует сверхсекретная «принцесса», значит, он либо по наивности не догадывается, что это, либо ему не нужны тайны оборонки. А таким другом может быть один ангел-хранитель!

Он не слышал себя со стороны, и потому логика казалась железной и расставляла все по местам. По крайней мере, лишала необходимости задавать себе вопросы и ломать голову над тем, что нельзя объяснить. Между тем Герман заметил впереди полоску низкого берега, в последних косых лучах земля четко проглядывала с трех сторон, и лодка побежала скорее. У него не было никакого желания ночевать на суше, относительно беззаботное и безопасное плавание прельщало больше, и было все равно, куда его несет. Кроме того, он скоро заметил столб дыма, который в полном безветрии показался высоким и угрожающим: возможно, там просто остановились рыбаки и теперь жгли костер и варили уху, но не исключено, что какие-то люди ждали его, Шабанова, и продолжалась охота за «принцессой». Осторожно подбивая доской на корме, он стремился увести лодку левее от дыма, но странное дело, красноватый от зари столб тоже передвигался по берегу и оказывался на курсе.

Тогда он бросил руль, взял пистолет и залег у носа, прячась за бортом. Коль на озере было течение, значит, из него начиналась река, вернее, продолжалась, но он никак не мог разглядеть ее истока. Тем более солнце ушло за дальние горы, и над водой сразу же стемнело, и совсем неестественно засветился дымный столб, роняя на землю зеленоватые неоновые отблески. И лишь приблизившись к берегу метров на сто, Герман понял, что это не костер, а некое явление, очень похожее на действующий мини-вулкан, когда раскаленная лава в жерле подсвечивает взлетающий в небо серебристо-серый пепел. Лодка вот-вот уж должна была ткнуться в чернеющие над водой камни, и он ждал удара, по-матросски расставив ноги, однако «вулкан» внезапно угас, словно его выключили, и в глазах осталось пятно, на какой-то момент ослепившее Шабанова. Тотчас днище скрежетнуло по мелководью, нос клюнул вниз, задралась корма и дюралька понеслась куда-то с горы. За бортами клокотал и бился пенный поток, вода заплескивалась в лодку, и в первые мгновения было не понять, куда попал и что впереди. На ощупь он схватил НАЗ, закинул за плечи и наконец-то проморгался: белесая бурная река с грохотом катилась под уклон, и сорванные со дна валуны прыгали черными мячами. И хорошо, что русло было прямым, иначе любой, незначительный поворот, и лодку бы расплющило о скальные берега; каким-то чудом она летела носом вперед, взрезая буруны, сотрясаясь и прыгая, словно на трамплинах. Шабанов бросился на корму, схватился за импровизированный руль, однако сразу стала ясна полная бесполезность такого кормила. Тяжелый, совершенно неуправляемый утюг несся в полной власти потока, и оставалось лишь смотреть вперед, молясь, чтоб не оказалось водопада.

Опыта сплава по горным рекам у Германа не было никакого – в Тверской области речки равнинные, тихие, в детстве не пришлось, а потом началась служба. Единственное, чем он владел отлично и что сейчас спасало (или могло спасти!) – мгновенная реакция на изменение обстановки и способность быстро принимать решения. Сплав по этой гремучей реке чем-то отдаленно напоминал попадание легкого, спортивного самолета в турбулентные потоки воздуха, возникающие в грозовой зоне, но там можно прыгнуть, есть парашют; тут же прыгать некуда, лодка заменяла сразу все – средство передвижения и спасения. Так что решение есть одно: удержаться в дюралевой жестянке и не попасть в шаровую мельницу фарватера с валунами.

Не вечно же будет нестись с горы эта река, не в преисподнюю бежит!

Время и расстояние перестали существовать как отдельные величины, все обратилось в этот поток, существующий по своим жестким законам, где Шабанов играл роль случайного пассажира, не более. Однако когда впереди возник огромный камень, стоящий посередине реки и разрезающий ее надвое, и когда он увидел, что нос лодки летит точно на плоский каменный форштевень, более инстинктивно Герман прыгнул к правому борту, сделал резкий крен и в тот же миг отскочил на корму, загрузив ее, чтоб приподнялся нос. Этот неповоротливый утюг вдруг шустро скользнул в правый рукав потока и плавно вычертил дугу, огибая камень. А сразу же за ним отвесные берега вскинулись вверх, выросли, и река превратилась в каньон с мощным, однако глубоким и замедляющим бег потоком. Боковым зрением Шабанов засек некое движение на вершине камня, но обстановка тут же изменилась, и все, что оставалось позади, становилось не важным.

Все это напоминало первый полет на учебно-тренировочной спарке, еще в суворовские времена, когда обкатывали всех, кто изъявил желание идти в летное. На кадетов навешивали парашют, сажали в заднюю кабину, пристегивали, и пилот-инструктор неторопко, с ленцой поднимал самолет метров на восемьсот, давая полюбоваться на землю, после чего без всяких предупреждений валил его в вертикальный штопор и, выходя в горизонтальный полет, спрашивал по СПУ:

– Еще прокатимся или на посадку?

И когда слышал в ответ, что кадеты желают прокатиться, будто с цепи срывался и целых полчаса вертел фигуры высшего пилотажа, но уже с объяснениями, что и за чем следует, при этом заставлял отвечать или прочесть детский стишок.

А сразу же после приземления, словно доктор, смотрел в глаза и ставил соответствующий диагноз...

Бегущий по каньону поток все больше приобретал аэродинамические свойства, ибо мало чем отличался от воздуха при скорости в полторы тысячи километров в час, так что, изменяя положение днища лодки, как плоскости, можно было вполне управлять ею без руля и ветрил. Едва Шабанов освоился и обвыкся в ипостаси мореплавателя, как заметил впереди сначала три пятнистых, странных предмета, висящих точно по курсу лодки и в метре над водой, и не разглядел – угадал людей в камуфляже, сидящих на тросе, натянутом поперек реки, будто куры-пеструшки на насесте. И секундой позже понял, что оранжевые воротники у них – надувные спасательные круги!

Они засекли лодку, двое изготовились прыгать, третий остался на месте, вывернув из-за спины оружие. Герман ударил очередью не размышляя, поскольку расстояние до них сокращалось стремительно. Один сразу же оторвался и канул в воду вместе с воротником, второй неожиданно и ловко сделал подъем переворотом, словно на перекладине, ушел от следующей очереди и тотчас же прыгнул в лодку.

Шабанов бил в упор и от живота. Десантник по инерции чуть не вышиб его из лодки и улетел через корму в воду. А третий, оставшийся на своем насесте, долбанул из подствольника и, сорвавшись с троса, повис на страховке, бороздя ногами поток. Граната легла справа, взбила бурун и через мгновение, уже за кормой, со дна реки вылетел белый пузырь и, лопнув, выпустил облако дыма.

Все, что позади – не важно!

Он закинул руку за спину, отыскал в НАЗе и, будто стрелу из колчана, выхватил запасной магазин – этот опустел как-то уж очень скоро. В запале Герман не отметил мига, не прочувствовал, что первый раз в жизни стрелял в людей, и все прошлые заморочки относительно комплекса молодого бойца пролетели бы мимо, не оглянись он назад.

Убитый им десантник пристроился за кормой и плыл не отставая, касаясь самодельного руля спасательным кругом на шее. Девятимиллиметровая пуля снесла ему череп, и над оранжевым воротником торчала лишь часть лица с носом и ртом. Стараясь не смотреть, Шабанов двинул его доской в сторону, однако мертвец тут же вернулся в кильватер, словно привязанный.

– Сгинь, паскуда! – Он вскинул пистолет и продырявил круг. Оранжевое пятно медленно ушло под воду.

Слишком пристальное внимание, тому, что оставалось позади, в один миг было наказано: следующий трос едва самому не сдернул голову, и, уходя от него, Шабанов упал навзничь. И не услышал – почувствовал, как по лодке скребет металл и рогатая альпинистская кошка, свалившись с носовой площадки, захватывает деревянное сиденье, а вторая ползет по борту и ищет, за что бы зацепиться. Он сделал рывок вперед, но пули забарабанили по корпусу, дырявя его от носа до кормы. Лодку вмиг развернуло, кошка слетела со скамейки, но тут же плотно заякорилась на носовом багажнике, и ставшая послушной посудина забилась на крюках, словно пойманная рыбина. А по тросу, стремительно перебирая его руками, сразу с двух сторон скользили такие же камуфлированные с воротниками на шеях. Их кто-то прикрывал с берегов, на глазах превращая дюральку в дуршлаг и не давая Герману подняться, потому он видел лишь руки в черных перчатках, хватающих трос. Очередь из пистолета улетела впустую, стрелять прицельно не давала бьющаяся на привязи лодка, и тогда Шабанов разрядил весь «магазин» по кошке и дюралевой переборке.

Он не видел, что произошло, ибо уже смотрел вперед; лодка сорвалась с крюков и полузатопленная, отяжелевшая, слившаяся с потоком понеслась вперед кормой. С берегов еще долбили по ней длинными очередями, взбивая воду внутри и за бортом, но было ясно – прорвался! Он перезарядил «Бизона» и на четвереньках не пошел – поплыл в носовую, вздыбленную часть, поскольку один из «канатоходцев» выпустил трос и поплыл за лодкой, быстро сокращая расстояние. В сумерках виден был лишь спасательный воротник, и по нему, как по мишени, поражаясь своей хладнокровности, Герман трижды выстрелил одиночными. Круг будто бы растворился в воде, но струи, опрокинув мертвого противника, через секунду вытолкнули его кверху задницей и понесли за лодкой.

Насквозь мокрый и тяжелый, Шабанов попытался забраться на вспоротую пулями и кошкой носовую площадку и лишь сейчас почувствовал боль в ногах, причем одинаковую – в икроножных мышцах, и поскольку не увидел ни пробоин, ни крови, тут же забыл о ней: река становилась тише, и можно было ждать новых сюрпризов каждое мгновение. Между тем лодку медленно развернуло вздыбленным и более плавучим носом вперед, а стенки каньона довольно резко расширились и значительно посветлело: вот где у них основная засада!

Но странное дело, ни над водой, ни на берегах никого не видно, разве что темный валун мертвеца все еще мелькает за лодкой в мелких, кипящих волнах...

Не смотреть назад!

После мощного, бетонно-твердого потока, зажатого в скалах, река здесь размякла, разлилась и напоминала омут, стоячий пруд – берега почти не двигались, и, выждав три долгих, настороженных минуты, Шабанов забрел в корму и шевельнул доской: может, удастся прибиться к берегу. И в этот момент заметил очертания лодки на воде, прямо по курсу...

Нет, не простой лодки! По мере того как затопленную дюральку подносило ближе, Герман все отчетливее видел белую морскую шлюпку с высокими дощатыми бортами, выгнутыми широко и плавно, чтобы держать крутую волну. Она стояла на месте, будто на якоре, на три четверти повернутая к нему бортом и – удивительно! – почти не касалась воды; скорее, парила над ней, словно была вырезана из одного куска легчайшего пенопласта. Шабанов ждал засады, и потому подплывал с пистолетом на изготовку, прячась за вскинувшимся носом лодки: в любое мгновение из-за бортов этой необычной для горных рек шлюпки могли выскочить пятнистые перехватчики. Однако расстояние сокращалось, и вместе с ним рассеивались тревога и настороженность; он чувствовал, что в странном суденышке никого нет. И будто в доказательство этому, оно неспешно развернулось носом вперед и медленно тронулось с места, на короткий миг показав пустое и тоже белое нутро. А в следующую секунду корма шлюпки задралась вверх, и Герман понял, что стояла она у верхнего бьефа гремящего, пенного порога, и что начинается новый, головокружительный и смертельный спуск. Дюралька сейчас же клюнула носом, сваливаясь в кипящий на камнях поток, и будто зажиревшая, тяжелая гусыня, понеслась следом за легкой и призрачной белой шлюпкой.

Шабанов сел на переднее сиденье, почти затопленное водой, и превратился в зрителя. Он вдруг понял, что все происходящее – сумасшедший сплав по бурной реке, засады, перестрелки и эта белая, «лоцманская» лодка – его бред, очередная фантазия воспаленного и, возможно, больного сознания. Смотреть на все это можно было точно так же, как смотришь страшный фильм по телевизору, лежа на диване в полной уверенности, что с тобой ничего не случится, ибо все страсти отделены от тебя толстым стеклом экрана.

И ведь не глотал «Виру», не колол промедол, чтобы так разыгралось воображение! Значит, причина не в допингах, а в нем самом, в его мозге, где происходят неуправляемые процессы. Вероятно, причиной стало ушное кровотечение после катапультирования и последующая простуда, когда ночевал на хребте с названием Дангралас. В ухе образовалась пробка, кровь нашла проход в черепную коробку, заполнила пустоты и сейчас разлагается, гниет, вырабатывая некий галлюциноген. Воспаление попросту перекинулось к головному мозгу, в тот его отдел, который отвечает за сознание, и воспалило кору.

Нет, он не сошел с ума, есть еще способность к трезвому осмыслению обстановки, к анализу, не утратилось чувственное восприятие (а может, и усилилось!). Должно быть, возбудились центры фантазии или мечты, и теперь он зримо и осязаемо видит то, чего нет на свете, но к чему он когда-то стремился. Хотелось ему встретить необыкновенную, таинственную женщину, и в обстоятельствах необыденных, – она явилась, принесла пищу детства, горячий хлеб с молоком и назвалась именем редкостным – Агнесса. Мечтал он с детства попасть на войну, будоражил себя выдумками, как сражается с врагами – пожалуйста, не только увидел их воочию, но и настрелялся. Боялся при этом убить человека – вон он, мертвец, так и плывет за кормой, словно наказание...