Текст книги "Стоящий у Солнца"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

10

До глубокой ночи на взлетной полосе, подальше от пасеки, чтобы не нарушать ее покоя, горел большой костер, звенели гитара и песни. Петр Григорьевич пировал с пришельцами, потчуя их сбитнем, медом и медовухой.

А наутро они подняли свои тяжелые рюкзаки, выстроились в цепочку и побрели по тропе в горы. Примерно через час небо окончательно заволокло тучами и пошел нудный, долгий дождь. Петр Григорьевич расстроился, поскольку с утра собирался полетать и закрепить вчерашний успех, однако пилот-инструктор рекомендовал ему летать лишь в ясную, безветренную погоду. Вчерашний восторженный азарт продолжал существовать в нем, и, поглядывая, как пришелец, в дождливое небо, он принялся устанавливать над чаном брезентовый навес.

Из-за полетов пчеловода Русинов пропустил время своего сеанса на «голгофе» и утром едва шевелил шеей. Боль с позвоночника между лопаток перекочевала в поясницу и лодыжку правой ноги. По опыту он знал, что стоит хорошенько размяться, и на целый день забудешь о том, что у тебя есть невралгия. Однако ему не хотелось выбираться из палатки, и он лежал, слушая дождь и оберегая боль; ему очень хотелось, чтобы снова пришла Ольга…

Она же, с утра занявшись Варгой, будто забыла о нем. К тому же в прошлое утро они были вдвоем, а теперь находились под хозяйским оком. И не зря он вчера сказал про его «рыбалку» на рыбу белугу…

Дождь действовал усыпляюще, и, чтобы не раскисать, не обольщаться надеждами, Русинов перевернулся на живот, выполз из спального мешка и занялся самомассажем. Кое-как размявшись, он решил устроить небольшой переполох и без всякого предупреждения съездить в Ныроб и дать телеграмму Ивану Сергеевичу, но тут же вспомнил, что специально посадил аккумулятор: иным способом было никак не узнать, зачем на пасеке существует целый зарядный цех. Он забрался в кабину, выдернул подсос и включил стартер. Под капотом раздался ленивый вздох двигателя, и все смолкло. Теперь эта затея с аккумулятором была почти не нужна – если существуют Варги – «блуждающие под землей», то теперь ясно, для кого предназначены и шахтерские лампы, и мощные батареи…

Только вот что они делают под землей? Охраняют «сокровища Вар-Вар», или все-таки это секта солнцепоклонников, живущих в пещерах? Есть ведь пришельцы-«тарелочники», свято верящие в НЛО, неземные цивилизации, есть «снежные человеки»…

Навес уже был готов, и Петр Григорьевич выкапывал по его периметру канавку, чтобы не заливало огонь под чаном. «Пермяк» – он же дядя Коля и Варга – парился в пихтовой хвое. Остеоартроз считался профессиональным заболеванием соледобытчиков: воздух соляных копей благотворно действовал на легкие, сердце и нервную систему, но, накапливаясь в организме, начинал разрушать суставы. Кроме всего, у Варги была светобоязнь. Сейчас он лежал без темных очков, поскольку небо было настолько пасмурное, что невозможно определить, где солнце. Глаза у него были выцветшие, бледно-зеленые, словно трава, выросшая под камнем…

– Смотри-ка, Оля! – сказал пчеловод. – Рыбачок-то наш сам поднялся. А ты говорила – не встанет!

Ольга расправляла и укладывала в стопку положки из ульев, пропитанные прополисом, которыми Варгу обматывали на ночь.

– Доброе утро, – сказал Русинов.

– Какое оно доброе? – весело рассердился Петр Григорьевич. – С утра зарядил… Одна надежда – ранний гость до обеда!

– У меня беда, Петр Григорьевич, – пожаловался Русинов. – Аккумулятор сел. А мне надо срочно в Ныроб съездить.

– Это разве беда? – удивился тот. – Возьми мой «патруль» да съезди. Хоть прокатишься с ветерком.

– Я уж на своем как-нибудь, – отбоярился Русинов. – Мне бы только завестись… Аккумулятор старый, дохлый.

– Нынче с аккумуляторами проблема, – со знанием дела сказал пчеловод, неожиданно из щедрого превратившись в скупердяя. – Ничего, сейчас с буксира заведем… Ты что, по дождю и поедешь?

– Вчера еще надо было, а сегодня – до зарезу…

– Тогда сначала погоняй, подзаряди, а потом езжай, – научил пчеловод. – Не то заглохнешь в грязи – не заведешь.

Он упорно не выдавал своего аккумуляторного цеха.

– Погоняю, – пообещал Русинов.

Петр Григорьевич не поленился выгнать свою машину, потом цеплять на буксир «уазик» и таскать его по проселку. Верхний слой почвы раскис, колеса при включенной передаче скользили, словно по мылу, да и Русинов особенно не старался сразу запустить двигатель, рассчитывая, что пчеловоду надоест возиться под дождем и он откроет свой цех.

Видимо, спрятанные под замок аккумуляторы были неприкосновенны в любом случае. Машину кое-как завели с буксира и оставили тарахтеть на проселке, возле пасеки требовалось сохранять полную тишину. После завтрака Русинов собрался ехать, и тут Петр Григорьевич вручил ему трехлитровую банку со свежим медом.

– Не посчитай за труд, отвези попутно, – попросил он. – Гостинчик. Вручишь Михаилу Николаевичу, такой плотный, рыжий, возле пекарни живет. Да он учитель, его все знают! Скажи, от меня ему вербный мед…

По дороге Русинов сочинял телеграмму Ивану Сергеевичу. Надо было во что бы то ни стало вызывать его сюда. Конечно, ему будет нелегко сейчас сорваться из дома, а жене отпустить наконец-таки приземлившегося мужа. Но теперь исчез смысл сидеть ему в Москве и прикрывать «тыл»: одно лишь открытие следа Авеги на Северном Урале перемещало сюда весь центр тяжести замысла этой экспедиции. И пусть себе на здоровье савельевская фирма вместе со Службой рыщут по квартирам, все равно там ничего нет. Здесь же сейчас возникает столько вопросов, что одной головы и пары рук мало. Иван Сергеевич считался одним из лучших аналитиков в Институте, и сейчас он бы, пожалуй, смог собрать воедино распадающиеся звенья, выстроить логическую схему действий лиц, чтобы иметь хоть какой-нибудь прогноз. Кроме всего, имея «не замыленный» развивающимися событиями глаз, он сумел бы взглянуть на ситуацию со стороны и оценить ее. Иначе можно было нечаянно сделать всего одну глупость, которая повлечет за собой необратимый процесс с непредсказуемыми последствиями. Русинов держал наготове опознавательный знак – нефритовую обезьянку, однако она могла вызвать обратную реакцию. Его подмывало пробраться ночью к Варге, предъявить утешительного божка и слегка приоткрыться, рассказав ему о судьбе Авеги. При этом следовало убедить его в своих добрых и благородных намерениях, вызвать доверие, и лишь при этих условиях можно было ожидать ответной откровенности. Но как убедить совершенно непознанного Варгу, если он не смог сделать этого с Авегой за много лет? Да и вообще, открываются ли они, «мелиораторы», есть ли к ним ключ? Что, если они – неизвестная секта солнцепоклонников, не имеющих с внешним миром никаких внутренних связей?

Чтобы двигаться дальше, необходимо было ответить хотя бы на часть этих вопросов…

В Ныробе Русинов отыскал почту и написал на бланке текст телеграммы: «Отдыхаю, рыбалка отличная, погода жаркая, загораю, безумно скучаю. Целуй Алешу. Александр». Телеграмму он посылал бывшей жене – так было условлено с Иваном Сергеевичем. Он должен был понять, что его тут уже припекает. Телеграфистка прочитала, взглянула на Русинова и засмеялась:

– Сегодня не позагораете!

– Да и завтра тоже, – согласился он. – Где у вас тут пекарня?

– Свеженького захотелось? – спросила она, однако Русинов промолчал, чтобы не заводить разговора и не обращать на себя внимания. Телеграфистка приняла телеграмму, объяснила, как отыскать пекарню, и он, в самом деле, прежде чем идти к учителю, купил горячего хлеба: надо было проявлять инициативу, потому что жить в нахлебниках у пчеловода становилось уже неловко, хотя Русинов был уверен, что его держат на пасеке как своеобразного подопытного. Кормят же кроликов в клетке…

Михаил Николаевич оказался дома. Сидел босой на крыльце под навесом, довольно улыбался, а возле него и по нему ползали четверо детей возрастом от двух до пяти лет и поразительно на него похожих. Веснушчатые, рыжеволосые крепыши, только бород не хватало. Когда вокруг лил дождь, на крыльце было особенно уютно, сухо и чисто. Русинов вручил ему банку с медом, к которому дети отчего-то не проявили никакого интереса, а гостеприимный учитель, напротив, очень ему обрадовался и стал зазывать в дом попить чаю. Русинов отказался, сославшись на дорогу и спешку: можно было опоздать на «голгофу».

– Мед точно вербный? – уточнил Михаил Николаевич.

– Сказал, вербный. – Русинов стоял у края навеса, чтобы не следить по чистым доскам мостков.

– Хорошо! – одобрил учитель. – Лечебный!.. А вы отдыхаете у Петра Григорьевича?

– Отдыхаю…

– И сейчас, значит, назад?

– Назад…

– Тогда одну минуту! – Михаил Николаевич ушел в сенцы.

Дети продолжали возиться, словно подрастающие котята, совершенно не обращая внимания на незнакомого человека. Учитель вынес ему поношенные альпинистские ботинки.

– Отвезите Григорьичу, – попросил он. – В прошлом году как оставил, так и не забирает. Забыл, наверное.

– Хорошо, – согласился Русинов.

– Крепкие еще, не износились… Я ему тут записку сунул!

Он снова сел на крыльцо, и дети тут же облепили его со всех сторон. Русинов распрощался и пошел с учительского двора.

По дороге он раздумывал, читать записку Михаила Николаевича или нет. Слишком уж много приходилось делать того, чему противилась душа, – подглядывать, забираться под чужие замки, окольным путем выпытывать что-то у людей, провоцировать молодую девушку, пользуясь ее откровенностью. А хотелось вот так, как этот учитель, сидеть босым на крылечке и чтобы по тебе ползали ребятишки, чтобы было сухо, тепло и уютно в дождливую погоду.

И все-таки он на ходу пошарил рукой в ботинках, достал тетрадный листок и стал читать. Потом резко остановил машину и уже спокойно, внимательно прочитал записку: «Петр Григорьевич! Спасибо за мед. Попробовать не успел, но вижу – вербный. Последний раз я его пробовал ровно девять лет назад. Только ты его поскорее продай, а то засахарится, ничем не возьмешь. А на медовуху он не годится, бывает даже отравление, как от падевого меда. Потом заезжай! Миша».

Михаил Николаевич либо был великий гурман и знаток медов, что на первый взгляд никак не совмещалось с босым учителем и кучей ребятишек на крыльце, либо он попросту в иносказательной форме дал распоряжение Петру Григорьевичу. Русинов помимо своей воли (или уже закомплексовался на подозрительности?) читал следующее: «Спасибо, что прислал своего гостя. Поговорить не удалось, но я его узнал. Видел его девять лет назад. Немедленно от него избавься, не дай ему тут осесть и утвердиться. Для нашего дела он не годится и даже опасен. Избавишься – заезжай». А иначе с чего бы учитель начал учить пчеловода обращению с вербным медом? Только зачем он послал те дурацкие заскорузлые ботинки? Петр Григорьевич от нищеты не страдал. Правда, если их пропитать дегтем или кремом, размягчить кожу, то еще можно поносить, и в горах они удобные…

Русинов полежал на руле, с унылой сосредоточенностью глядя на дождь за стеклом, утер лицо ладонями. Примерно вот с таких мыслей у человека начинает развиваться шизофрения с ориентацией на манию преследования. Скоро начнет казаться, что везде установлены подслушивающие устройства, что весь окружающий мир интересуется его персоной и замышляет коварство. Даже рыба не ловится потому, что подходит к берегу, когда он бросает удочку, и наблюдает за ним. Он горько усмехнулся над собой, сбросил ботинки на пол за капот двигателя и включил передачу.

На пасеку он вернулся к полудню. Солнце не появилось, но в небе посветлело, хотя из-за хребта валили и валили тяжелые, холодные тучи. Петр Григорьевич поглядывал в небо и вздыхал. Русинов вручил ему ботинки с запиской и заметил, как тот на мгновение насторожился, словно хотел спросить – а это что? Однако тут же нашелся и засмеялся:

– Надо же! Целые! А я и забыл про них!

– Там записка есть, – сказал Русинов.

Пчеловод достал записку, бегло прочел и сунул в карман.

– Ну, иди, пока «голгофа» свободная, – сказал он, кивая на баню, и погрозил пальцем: – Да гляди! А то привяжем и снять забудем!

И пошел в избу, помахивая связанными за шнурки ботинками.

В бане топилась печь, и Варга отдыхал после сеанса. Топчан оказался в предбаннике, отскобленный и вымытый, – похоже, приготовленный для него.

– Готовы к смертным мукам? – спросила деловито Ольга.

– Готов, – неуверенно сказал он. – А вы разве не будете варить меня в котле?

– Нет, пока не буду. Если провинитесь… – Она указала на топчан: – Снимайте брюки, рубашку и ложитесь! Вам и без котла достанется.

Ей нравилось быть строгой, хотя при ее порывистом, немного взбалмошном характере это выглядело неестественно. Русинов разделся и лег.

– Сейчас где болит? – спросила Ольга, надевая на него шлем.

– Нигде, размялся.

– А утром?

– Шея и поясница, – объяснил он. – И еще лодыжка правая.

Она стала надевать на него ботинки с вкрученными в каблуки крючками.

– Я бы сам, – проронил он, однако Ольга отрезала:

– Лежите! Я вас лишаю самостоятельности. Сейчас будет больно, терпите. И перевернитесь на живот!

Ольга заправила тросики в блоки и стала навешивать груз – траки от тракторных гусениц. Сначала сильно потянуло шею и что-то хрустнуло в позвонках. Русинов инстинктивно напряг мышцы, но тут же получил шлепок.

– Расслабьтесь!

Груз, навешиваемый на ноги, потянул его на разрыв. Русинов стиснул зубы: не стонать же в ее присутствии! А она все цепляла и цепляла траки – килограммов по сто на каждую ногу. Это была действительно голгофа, и Варга терпел ее по нескольку раз в день, причем еще находясь в жаркой, распаренной хвое.

– Сейчас боль пройдет и будет только жжение, – сообщила она. – Как почувствуете – скажете.

Он перетерпливал боль, дыша тихо, через нос. Его притягивало к топчану, так что невозможно было пошевелиться. Руками он ухватился за передние ножки – так было легче. Ольга протерла позвоночник эфиром, холодок слегка оттянул остроту боли. Через несколько минут он неожиданно начал потеть и в самом деле ощутил жжение во всех суставах.

– Почувствовал, – сдавленно проговорил он.

– Хорошо! – весело сказала она и подвесила к шлему и ногам еще по одному траку. – Сейчас суставы начинают открываться, чувствуете?

– А вы потом их закроете? – попытался пошутить Русинов.

– Посмотрим, – неопределенно проронила Ольга. – У вас, похоже, ущемление тройничного и блуждающего нервов.

– Жить буду?

– Ваша жизнь теперь в моих руках, – с долей злорадства сказала она. – Что захочу, то и сделаю.

– Согласен, – выдавил он – говорить мешал ремень шлема, сдавливающий нижнюю челюсть.

– Что это вы сквозь зубы стали со мной разговаривать? Неужели так ненавидите?

– Садистка…

Она засмеялась и достала с полки черную бутыль с притертой пробкой, приготовила старую алюминиевую миску.

– Придется оправдывать ваши надежды! Испытания для настоящих мужчин. Сейчас проверим ваши нервы. – Ольга склонилась к его лицу – голова лежала чуть на боку. – Искры из глаз не летят?

– Звезды…

– Значит, у вас звездная болезнь. – Она стала бережно обмазывать какой-то грязью, похожей на суглинок – мертвую землю доледниковой эпохи. – Извините, мне придется оголить все, что ниже спины. Терпите.

– Меня только в детстве пороли, – пробубнил Русинов и вдруг подумал, что впервые в жизни находится в полном беспомощном состоянии. С ним действительно можно было делать все, что угодно. Вымазали грязью, сейчас еще обваляют в пуху и отпустят…

– Пороть – это очень грубо, – сказала Ольга. – Я вас огнем буду пытать. Раствор схватится, и начнем.

Он принял это за шутку – иначе и быть не могло! Однако костоправша, манипулируя перед лицом, налила из черной бутылки в миску какой-то летучей, похожей на спирт или ацетон жидкости. Резкий незнакомый запах ударил в нос. Ольга натянула резиновые перчатки и ватным тампоном стала смачивать этой жидкостью подсыхающую на спине грязь.

– Ну и зараза, – процедил Русинов.

– Кто зараза? – спросила она.

– Ваша жидкость…

– Зато как горит – посмотрите! – восхищенно проговорила она и подожгла спичкой остатки жидкости в миске.

Огня почти не было видно, а лицо обжигал сильный жар. Ольга оставила миску на топчане и приказала:

– Смотрите на огонь!

Он и так смотрел, потому что больше смотреть было некуда. Едва заметное голубоватое пламя, охватив всю миску, сжималось в тонкий и высокий протуберанец.

– Смотрите только на огонь! – еще раз предупредила Ольга, стоя где-то сзади.

Он рассмотрел, что горит не сама жидкость, а ее испарение: между миской и пламенем был просвет. Ему хотелось обернуться и глянуть, что там делает над ним невидимая Ольга, но, распятый, сумел лишь чуть шевельнуть головой внутри шлема.

– Лежать! – напряженным и властным голосом приказала она.

И тут Русинов понял, что огонь горит и на его спине! Ольга не шутила: сильный жар палил затылок, касался бедер и доставал икры ног. Спину и все суставы начинало коробить, тянуть, словно его облепили банками, расслабленные мышцы отрывало от костей. Но потом он ощутил, что все тело – кости, суставы и мягкие ткани – теряет чувствительность, чужеет, а глаза начинают закрываться, и дрема медленно заволакивает сознание.

– Не спать! – крикнула она резким, незнакомым голосом, хотя никак не могла видеть его лица и глаз.

Русинов внутренне встрепенулся, расширил глаза. Он понял, что подчиняется ее воле и делает это помимо своего желания, потому что нестерпимо хотелось спать.

– Смотрите на огонь!

На спине полыхал пожар, и стены предбанника озарялись голубым мерцающим светом. «Валькирия! – воскликнул про себя Русинов. – Она Валькирия! Карна!»

– Лежите спокойно, – проговорила она. – Я выжгла все ваши недуги.

Огонь начал меркнуть, мигая, как догорающая свеча, затем и вовсе угас. В предбаннике снова воцарился полумрак. Только еще небольшой язычок тлел в миске перед глазами, однако и он скоро оторвался и растворился в воздухе. Ольга присела в изголовье, взяла его безвольную руку, положила себе на плечо и стала измерять давление. Он смотрел в ее чистое, белевшее в сумерках лицо, обрамленное тугой белой косынкой, и пытался поймать взгляд.

– Нормально, – наконец сказала она и подняла глаза. – Сейчас будем разгружаться. Без единого ожога обошлось… Себе вот только запястье опалила.

Ольга сняла по одному траку с каждой растяжки и смочила водой пересохшие губы. И вдруг улыбнулась лукаво:

– Признайтесь, страшно было? Страшно! Все мужчины боятся огня и боли.

Русинов не мог говорить, и не только из-за ремня, сжимающего челюсть: во рту и гортани шуршало от сухости. Она поняла и стала рыться в своей сумке, заглянула на полки.

– Груша куда-то подевалась… Ладно, я вас как птенчика напою.

Достала тонкую прозрачную трубку для переливания крови, вставила ее Русинову между коренных зубов и, набрав в рот воды, влила ему. Он с удовольствием глотал струйку воды и хотел крикнуть: «Еще, еще!» Ольга дала ему лишь три глотка и неожиданно возмутилась:

– Ну хватит! Понравилось!.. Встанете – напьетесь сами.

Он улыбнулся на ее строгость и закрыл глаза. Ольга сняла еще по одному траку и начала осторожно сшелушивать с него засохшую глиняную корочку. Затем принесла из бани ведро теплой воды и мочалку, смыла с него грязь, окатила холодной и накрыла простыней. Русинов почувствовал, что растянутое тело начинает постепенно срастаться по мере того, как снимается груз. И когда его освободили от шлема и ботинок, он хотел вскочить, однако эта Валькирия-костоправша разрешила лишь перевернуться на спину. Он дотянулся до ее руки, и тут, как назло, в предбаннике очутился Петр Григорьевич.

– Не сгорел рыбачок-то наш? – спросил он, усаживаясь рядом с топчаном. – Натерпелся страху?

– В таких руках не страшно, – сказал Русинов. – Вот бы остаться при ней да научиться… На любую черную работу согласен.

– Ноу-хау! – заявила Ольга. – Конкуренты мне не нужны!

– Вот видишь! – развел руками пчеловод. – Это, брат, рынок… Тебе теперь беречься надо недели две-три. Верно?

– Может, и побольше, – откликнулась Ольга, расставляя свои причиндалы по местам. – А потом можно и штангу поднимать.

– Слыхал? – Петр Григорьевич поерзал. – А ты ямы роешь, как экскаватор, валуны корчуешь… Яма-то твоя вся завалилась! Зря копал.

– Как – завалилась? – не поверил Русинов. – Когда?

– Сегодня, – посожалел пчеловод. – Дождь пошел, ну и… Напрасный труд! Ты что искал-то, рыбачок? Камушки?

– Камушки, – признался Русинов, предчувствуя, что наступает важный момент. Заметил, как Ольга, занимаясь своими делами, прислушивается к разговору.

– Могу тебе дать, – вдруг предложил Петр Григорьевич и похлопал его по груди. – Место покажу. Тебя какие интересуют? Зеленые?

– Строительные, обтесанные… Всех цветов!

Он понял, о чем речь, потому что похмыкал, не находя слов, поерзал на скамейке. Значит, где-то видел такие камни!

– Тут близко нету таких, – наконец сообщил пчеловод. – И ты зря землю рыл. Много что есть, а какие тебе надо, не видел.

– А далеко есть?

– Далеко все есть, – многозначительно проговорил Петр Григорьевич. – Я когда место себе искал, вот так же лазил везде, глядел. Пять раз через хребет ходил – туда-сюда… С одной котомкой да удочкой. Поймаю рыбку – съем, не поймаю – так лягу спать. Вот ты, как медведь, зимовал в берлоге? Не зимовал. А я в пещере одну зиму пересидел… – Он ударил себя по коленкам. – Это тебе на Колву надо ехать, в верховья. Там место одно есть, называется Кошгара.

– Кошгара? – Русинов привстал. – Знаю, слышал!

– От кого слышал? – отчего-то насторожился пчеловод.

– От людей.

– Люди тебе наговорят, – отмахнулся он. – Точно никто не знает… Это же тебе не деревня, а лес да горы. Ни дорог, ни указателей. Место так называется. Там, говорят, тесаные камни прямо в речке лежат, из берегов весной вываливаются. Не знаю, правда, нет, но раньше будто даже целые стены видели, прямо из воды поднимаются и стоят. Вот как, брат! Целый подземный город. Не знаю, сейчас осталось что, нет. Река весной уж больно страшная. Вода на двадцать метров поднимается. В моей вон всего на семь, и то как бурлит.

– Растолкуй, как найти! – загорелся Русинов. – Что же ты раньше молчал?

– А ты бы спросил сразу! Ходишь, копаешь… ко мне вот пришли «снежные человеки», я им сразу и подсказал, где искать. Теперь вон каждый год ходят, любуются на них…

– Григорьич, дорогой! – Он потряс пчеловода за руку.

– Как я растолкую, если ни разу там не был? – обескуражился тот. – По чужим-то россказням разве поймешь? Наговорю тебе, и будешь плутать. – Он склонился к уху Русинова, зашептал, указывая на Ольгу: – Ее папаша знает. Он все те края прошел и родом оттуда. Только он человек больно серьезный и вашего брата не любит. В милиции работает.

Русинову стало горячо, словно на его спине вновь запалили огонь. Друг Авеги знал, наверное, не только, где это место – Кошгара…

– Сделаем вот что, – вдруг решил Петр Григорьевич. – Через недельку Ольгу надо домой отправлять…

– Через неделю рано, – перебила его Ольга. – Когда закончу – тогда и поеду.

– Я же не гоню тебя, – стал оправдываться пчеловод. – Думал, ты за неделю управишься. Это я к тому, чтобы тебя рыбачок наш домой отвез.

Петр Григорьевич упорно не называл его по имени, как, впрочем, и всех остальных, кроме Ольги. Он придумывал прозвище и тем самым как бы подчеркивал случайность знакомства. Встретились, поговорили, даже пожили под одной крышей, а потом разошлись без всяких обязательств.

– Ничего, я и на лесовозах доберусь, – промолвила Ольга.

– Ему-то по пути будет, – заверил пчеловод. – Заодно познакомится с твоим отцом. Может, сговорятся.

– О чем это они сговорятся? – подозрительно спросила она.

Петр Григорьевич подмигнул Русинову.

– Ну, мало ли о чем! Дело мужское. Ты же, рыбачок, вроде холостой? А тут вон какой товар пропадает!

– Не обращайте внимания, – спокойно сказала Ольга, укладывая Русинова на топчан. – Он меня не первый раз сватает. В прошлом году за «снежного человека»…

– Ну, подожди еще года три, так и «снежный человек» тебя не возьмет, – отпарировал Петр Григорьевич. – Как хочешь… А рыбаку помочь надо. Он тут целое лето зря прокопает. Так бы отвез тебя, слово за слово. Глядишь бы, и согласился, показал Кошгару. Я бы медку ему послал.

– Бесполезно, – бросила она. – С него еще выговор не сняли за прошлый год.

– Велика беда – выговор! – засмеялся пчеловод. – Снимут! Ведь для проформы дали, кого-то надо наказать…

– За что наказали? – поинтересовался Русинов.

– Ни за что! – отрезал тот. – В прошлом году на его участке геологи работали. Один в лес ушел и потерялся. Да, видно, не простой был, не бич; начальства налетело! Все лето вертолеты кружили… Говорили, то ли иностранец он, то ли еще кто… Словом, не наш брат.

– Опять все перепутал! – вмешалась Ольга. – Я же тебе говорила: у него отец работает в Министерстве иностранных дел. Зямщиц его фамилия – очень известный человек.

– Может быть, и Зямщиц, да в этом ли дело? – не согласился Петр Григорьевич. – К каждому-то участкового милиционера не приставишь!

Русинов понял, что это за «геологи» – савельевская фирма! Значит, и у них люди теряются!

– Не думай! Поезжай! – почти приказал Петр Григорьевич. – Там у тебя дело наладится!

Он заметил, что Ольге не нравится эта затея с поездкой в Гадью, а потом в неведомую Кошгару, но впереди по крайней мере была целая неделя, и Русинов рассчитывал, что за это время напористый пчеловод ее убедит. Ехать к ее отцу теперь следовало в любом случае, но только не одному, надо вначале дождаться Ивана Сергеевича или хотя бы точно знать, приедет он или нет. Если там потерялся савельевский человек, значит, фирма «Валькирия» еще в прошлом году исследовала ту территорию, значит, она каким-то путем вышла на Кошгару и на места, где бывал Авега. Пока он сидел над картой «перекрестков Путей» и занимался расчетами, Савельев не терял времени и отрабатывал площади. Когда Ольга разрешила ему встать, он как бы ненароком спросил, есть ли нынче в Гадье геологи. Она сказала, что пока еще не приехали, однако отец уже готовится к их появлению, а кроме того, на дороге перед поселком выставили пост ГАИ. Эта новость еще больше вдохновила Русинова. Неужели Савельев что-то нащупал, ухватил жилку? Тогда вообще нужно действовать без промедления! Может оказаться, что он придет к шапочному разбору, когда не только пост ГАИ, а и армейские подразделения поставят и оцепят весь район, как было в Цимлянске.

Единственное, что утешало, – похоже, савельевская фирма и «мелиораторы» не имеют связи между собой, ибо Петр Григорьевич говорил о «геологах» как о чужих, посторонних людях. Хотя и тут надо держать ухо востро: игры могут быть такими многоярусными и сложными, что не сразу и разберешь, кто кому служит и кто кому обеспечивает существование. И участники таких игр не могут и подозревать, что играют в одни ворота. «Исчезнувший» разведчик Виталий Раздрогин до сих пор, судя по поведению, находится в разведке, а Петр Григорьевич вывешивает ему условный сигнал – полотенце на веревке…

Но черт возьми! Почему тот же Раздрогин заботится об этом «пермяке» Варге? Ведь после его ночного визита здесь появилась Ольга!

Когда Русинов начинал думать об этом и сопоставлять факты, то терялся окончательно и говорил себе, как некогда Авега: «Повинуюсь року». А что еще оставалось делать?

Вечером того же дня по настоянию Ольги и Петра Григорьевича он перебрался ночевать в избу: ему строго-настрого запретили жить на улице в ближайшие две недели и особенно в сырую погоду, поскольку небольшая простуда могла вызвать воспалительные процессы в позвоночнике. После лечения огнем он не почувствовал особого улучшения, напротив, движения стали какими-то расслабленными, неточными, подрагивали руки и ноги, но Ольга успокаивала, что это все из-за небольшого растяжения сухожилий, связок и мышц и что они через день-два восстановят свои функции. Важно было, проявится ли невралгия утром, после сна?

Русинову не хотелось думать, что вся забота о нем связана лишь с желанием удержать его в поле зрения, не дать ступить самостоятельно и бесконтрольно ни одного шага. Такова уж психология человека – привязываться к тем людям, кто печется о тебе и проявляет участие, почти независимо, корыстна или нет конечная цель. Даже преступник на плахе успевает за короткий миг привязаться к своему палачу, если тот, прежде чем отрубить голову, обращается с ним по-человечески и достойно. Все-таки пожар на спине сильно поразил воображение Русинова, и он как-то упустил из виду любопытную записку учителя Михаила Николаевича. И лишь оставшись один – Ольга с Петром Григорьевичем «распинали» Варгу, – он стал прокручивать в памяти весь сегодняшний день, и вдруг два события соединились сами собой: иносказательная записка о вербном меде и неожиданная откровенность Петра Григорьевича по поводу Кошгары. Ведь он же его таким образом отсылал с пасеки! Причем «продавал» серьезному и суровому участковому милиционеру в Гадье. Мог ведь еще вчера спросить, что Русинов ищет, когда приходил на раскопки. Правда, вчера его захватила стихия полета, но утром-то, когда заводили машину с буксира, мог! Почему он «пожалел» рыбачка после того, как получил альпинистские ботинки и записку? А ведь эти дурацкие башмаки могут означать лишь адрес, куда и к кому отослать гостя, чтобы не мешал здесь, на пасеке.

Выходило, что тот рыжий многодетный папаша Михаил Николаевич – начальник Петра Григорьевича. И теперь Русинова будут передавать из рук в руки…

«Повинуюсь року!»

Едва стемнело, Петр Григорьевич вдруг ни с того ни с сего запустил электростанцию и дал в избу свет. Лечение Варги было на сегодня закончено, и Ольга собиралась лечь спать, но тут же просияла:

– Ура! Будем смотреть телевизор!

Сам же Петр Григорьевич ушел к Варге в баню, и Русинов понял, что пчеловод таким образом отвлекает внимание: по-видимому, им срочно потребовалось что-то обсудить.

Ольга опять прилипла к «ящику»: показывали какую-то серию «мыльной оперы». Русинов достал сигарету и вышел будто бы покурить. Он хотел тихо подойти к банному окошку и откровенно подслушать конфиденциальную беседу «мелиораторов». Ветер менялся, потеплело, однако над горами висели низкие, многослойные тучи, а над головой в разрывах облаков светились звезды. Сначала ему показалось, что над горами среди разноцветных туч мелькнула восходящая луна: багровый диск мелькнул и исчез. Но он снова вырвался и, оставляя за собой, как показалось, дымный белесый след, поплыл сначала на север, затем резко изменил направление, покружился и завис над землей.

И вдруг он на глазах изменил конфигурацию, из круглого обратившись в вытянутый эллипс.

Русинов попятился, развернулся и побежал в дом. Ольга не оглянулась даже на громкий стук двери.