Текст книги "Колыбель мертвецов (И конь проклянет седока - 2)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Обвалился свод на закрытом участке метро. Трещины на колоннах Исаакия. На Васильевском... Короче, то тут, то там. Ну, козырек обвалился. На Кузнецком асфальт разошелся.

Тепломагистрали рвались. А утром рухнул Троицкий собор.

– Какой Троицкий собор?

– В Лавре. На Смоленском кладбище задвигались могилы. Паника.

Беженцы. Пулково закрыт. Поезд сошел с рельс под Колпино...

Продолжать он не стал. Бросил окурок.

Поднялся и сказал как бы сам себе:

– Смоленское, Волково, даже Лавра – это цветочки. А вот Пискаревка двинется с места...

– Двинулась, товарищ майор, – сказал милиционер. – По нашей частоте передали.

Майор повернулся к нему:

– Что же ты молчишь? И кого вы тут охраняете?..

Милиционер вскочил:

– Новой задачи не поставлено, товарищ майор! Будем ждать смены!..

– А-а! – страшным голосом вдруг крикнул майор. – Будете ждать, пока не провалитесь сквозь землю! "Честное слово" в детстве читали? Ну да, в вашем детстве читали уже другое...

Он поглядел вокруг дикими глазами.

– Слушай мою команду. Всем – в автобус. Поворачиваем на Токсово.

– В город же хотели, – по-мальчишески возразил было лейтенант.

– В городе теперь остались одни сумасшедшие и безногие, – отрезал майор.

* * *

Все мы вымотались и отупели, поэтому не сразу заметили, что чтото происходит. Автобус подрагивал, появился странный неприятный звук, и непонятно было, откуда он: из железного чрева под капотом, или извне, из черной глухой неизвестности, окружавшей нас на безлюдном шоссе.

Потом автобус тряхнуло – и сразу же вскрикнул водитель, вывернул руль все повалилсь на пол, друг на друга, автобус подскочил, накренился, завис на двух боковых колесах, продолжая разворот... И наконец, со скрежетом развернувшись, опустился на все четыре.

Двигатель заглох. Водитель лежал на баранке с окровавленным лицом. Запахло жженой резиной. И все это было ерундой по сравнению со звуком, нараставшим снизу, из ГЛУБИНЫ.

Трудно описать этот звук. Полустон-полувздох, запредельно низкий, нарастающий, леденящий.

Приподнявшись, я в ужасе увидел, как в мертвенном свете луны за автобусом вспучивался асфальт. Его разрывала невидимая сила, и в трещины полился зеленый свет. Автобус потряс новый удар. Кто-то в панике вскочил и упал на меня, кто-то завизжал, кто-то полез вперед прямо по головам.

Страшно выматерился майор, вытаскивая водителя из-за баранки.

Леха забился почти под самое сиденье, вдова влезла на сиденье с ногами и беспрерывно взвизгивала...

А потом задняя дверь стала прогибаться, трещать, и наконец с гулким хлопком вылетела наружу. Зеленый свет протянулся в автобус двумя бледными полосами. Это подобие рук нежно обняло два трупа, полузавернутые в брезент, и потащило их наружу.

Один из миротворцев, наконец, пришел в себя настолько, что начал стрелять. Горячие гильзы посыпались сквозь грохот и удушливые клубы, а звука почему-то почти не было. Только пульсирующие вспышки из пламегасителя, да застывшее, как маска, сосредоточенное лицо стрелявшего.

Внезапно автобус зарычал испуганным зверем, прыгнул вперед, и помчался.

Мы неслись по дороге на юг, в сторону города, а нас догоняла стремительная трещина, вспарывавшая асфальтовое полотно.

А потом – мы уже не кричали, и даже не чувствовали ни страха, ни боли, молча вцепившись друг в друга – земля перед нами поднялась на дыбы.

* * *

Это был печальный рассвет. Тусклый, серый, невероятно унылый, растекавшийся в узком пространстве между тяжкими глухими небесами, и черно-белой землей.

Мы брели по улице. Когда-то это была широкая многолюдная улица, стремительно впадавшая в огромные круглые площади.

Теперь это был город призраков.

Поближе к домам – пустым и холодным – жались немногочисленные жители. Время от времени по улице проносились машины, переполненные беженцами. Какие-то парни в оранжевых куртках спасателей у входа в метро жгли костер из картонных коробок, газет и книг.

Мимо нас медленно прокатился туристический автобус, из громкоговорителя неживой гундосый голос твердил:

– Уважаемые жители! В связи с невозможностью обеспечивать подачу в дома электричества и отопления военная комендатура рекомендует покинуть город. Сборные пункты организованы в следующих районах...

Дальше голос перечислял районы и адреса. Видимо, голос был записан на пленку, а автобусом управлял свихнувшийся чиновник управления по ЧС.

В другом месте прямо на улицу из разграбленного ресторана были вынесены летние столы и кресла, и даже один цветастый зонтик.

Несколько пьяных мужчин и женщин, с пьяными детьми, сидели за столиками и пили коньяк и водку. Из разбитых дверей ресторана доносилась музыка.

Показалась новехонькая маршрутка. Я машинально махнул рукой и она, к моему удивлению, притормозила. Мы влезли – старики, вдова, солдаты, майор, потерявший шапку; у него были коротко стриженные волосы – белые-белые.

– Вам куда? – спросил водитель. На носу у него были темные очки и он прихлебывал джин прямо из бутылки.

– Домой. На Садовую, – сказала вдова.

Шофер кивнул и мы поехали.

В Озерках подсели еще несколько человек, потом еще и еще, и к Неве мы подъехали, когда в автобусе стало совсем тесно. Как ни странно, пассажиры не выглядели испуганными. Один молодой человек даже читал газету, а девушка долго и нудно болтала по сотовому телефону.

– Придется ехать в круговую, – сказал водитель. – Мосты разведены или разрушены. Остался один Большеохтинский...

– Если остался, – поправил бомж, как две капли воды похожий на Льва Толстого.

– Щас узнаем, – отозвался водитель. Хлебнул джину и передал бутылку бомжу. Бомж хлебнул и передал девушке в круглых очкахстрекозах. Девушка аккуратно вытерла рукавичкой горлышко и приложилась.

* * *

– Прошу на четвертый этаж. Лифт не работает, – сказала вдова.

Мы гурьбой потянулись наверх.

Это была скромная квартирка – одна комната с альковом, совмещенный санузел и узкая кухня.

В комнате был накрыт длинный стол, стояли стулья и табуретки; вдова стала хлопотать на кухне, несколько добровольцев вызвались ей помогать.

Я протолкался к окошку, к майору, курившему в форточку.

Закурил.

В окно была видна крыша, крытая жестью, глухая стена и внизу – кусочек пустой улицы.

А потом начались поминки.

Все было правильно. Они такими и должны быть – печальными и жутковатыми.

По крайней мере, выпив сразу стакан водки, я согрелся, а после второго стакана даже проглотил несколько блинов и пельменей.

Майор сидел рядом, машинально жевал. Мы говорили о покойном, чей портрет с черным крепом висел посреди голой стены.

Он был добрым и безобидным стариком. Он даже писал стихи – вдова прочитала несколько. Стихи о Родине и о любви.

Он был хорошим.

Но с его смертью земля переполнилась. Здесь, под нами, в этой горькой земле слишком много рождалось мертвых. Слишком много.

И слишком долго. Почти триста лет.

* * *

Потом кто-то ушел, кто-то повалился спать – в алькове, на кухне, в прихожей, и даже в сортире.

Востроносая девушка, рывшаяся в шкафах с книгами, вдруг сказала:

– Постойте. Вот оно. Я нашла.

Она развернула сборник стихов польских поэтов, поправила соскальзывавшие с длинного носа очки и прочла:

– Земля

колыбель мертвых

полная ими

как соты медом

могила к могиле

они почили

от нас так близко

оторванные от жизни

будто уста

* * *

Майор снова стоял у окна и курил. Я подошел, и он сказал:

– Они все еще наступают. Слышите?.. Сваи под городом. Сотни тысяч, миллионы свай. Они выскакивают из переполненной земли – им не хватает места.

– Да. Это не их колыбель...