Текст книги "Александр Суворов (с илл.)"

Автор книги: Сергей Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Звон московский

К рассвету семеновцы приустали; выдумка истощилась. Буйная ватага редела, и на рассвете майской ночи на мосту, что вел из Замоскворечья к Василию Блаженному, оказались трое: Суворов и два князя Волконских – Николай[45]45
  Дед декабриста Волконского.


[Закрыть] и Алексей, записанные в полк в один день с Суворовым; они, как сверстники, держались вместе всю ночь.

На крутом горбу моста остановились. Кремль перед ними сиял золотыми шапками соборов, а на высокой главе Ивана Великого уже блистало солнце.

Все трое устали, но озорная лихорадка еще трясла обоих Волконских. Алексей внезапно для брата и Суворова швырнул в реку солдатскую шляпу и стал расстегивать куртку…

– Что ты делаешь? – испуганно спросил Николай.

– Хочу все бросить в Лету – реку забвения…

– Зачем? – спросил Александр.

– Затем, что сегодня я уже не солдат!..

– Да, ты офицер! Как же ты явишься среди бела дня в таком безобразном виде?

– Постойте, друзья! – воскликнул Николай. – У меня другая мысль…

– Какая?

– Идем в Кремль и ударим в набат.

– Зачем? – опять спросил Суворов.

– Идем! – застегивая куртку, сказал Алексей. – Ударим в большой Успенский, соберем вече, а там увидим…

Суворов последовал за братьями, чтобы остановить их, если дело зайдет слишком далеко…

У входа на звонницу уже стояли кучкой звонари и входили один за другим в узенькую дверь, чтобы по крутой темной каменной лестнице, цепляясь за веревочный поручень, взойти на верхний ярус.

– Вы, служивые, чего взыскались? – спросил семеновцов старший звонарь.

– Хотим в большой колокол ударить, – ответил Алексей Волконский.

– В самый большой, – прибавил Суворов.

– Что ж, кстати и нам подмога: у меня трое загуляли. Милости прошу, вздымайтесь.

Лестница крутая, и ступени ее поистерлись. Ход узок до того, что двум встречным не разойтись. Под темным бронзовым шатром большого Успенского, считая и семеновцев, собралось двенадцать человек.

– Замерз, старик? – ласково хлопнув по боевому краю колокола ладонью, поздоровался с ним старший звонарь. – Ночью-то, видно, морозец был. Сейчас мы тебя, старик, согреем.

Суворов коснулся медного тела колокола рукой и ощутил острый холодок.

Подручные звонаря разобрали ременные поводки, привязанные к стопудовому, кованному из железа языку колокола, и стали на две стороны. И Суворов с Волконскими взялись каждый за свой поводок.

– Господи, благослови! – тоном команды сказал звонарь.

Натягивая и попеременно отпуская ремни по шестеро враз, звонари начали раскачивать язык колокола. Размахи все больше: вот-вот язык своим отполированным боком коснется пятна, высветленного на краю колокола за сотню лет миллионами ударов. Старший звонарь, лежа грудью на каменном парапете, смотрел вниз, на угол Успенского собора. Из храма выбежал соборный солдат и, дернув за веревку «кандии» – сигнального колокольца, подал знак. Звонарь взмахнул рукой, и в то же мгновенье язык своей тяжелой шишкой легонько коснулся боевого кольца. Грозный гул наполнил бронзовый шатер. И снова мерно закачался язык, не касаясь краев. Звонарь перешел к северной арке звонницы и не то слушал, не то смотрел туда, где на иззубренной кромке земли еще не угасли алые цвета майской зари. Москва еще молчала. Звонарь глубоким басом молвил:

– У Сергия ударили в «царя».

Зазвонный тряхнул головой, и снова грозный гул наполнил звонницу. Суворов понял: звонарь говорил о том, что Москве ответил Троицкий монастырь; Александр усомнился, можно ли такой низкий звук (самый низкий из возможных) услышать на расстоянии шестидесяти верст. Но, если звонарь и не слышал, он знал, что так оно и было.

Когда гроза второго удара утихла, звонарь сказал:

– Звенигород ударил! Повтори!..

Третий удар Москвы замкнул великий треугольник московской обороны: Иван, Сергий, Савва – главные сторожи[46]46
  Сторожи – так назывались сторожевые монастыри-крепости, охранявшие Москву.


[Закрыть] Москвы.

– В оба края! – скомандовал звонарь.

И мерный благовест в оба края (три секунды – удар) поплыл над Москвой. Тут же отозвались форты ближней внутренней обороны: Симонов, Андроний, Никола Угреши, Новодевичий.

Звонарь говорил не для своих подручных, им все это довольно известно, а для трех семеновских солдат, по всей видимости барчуков. Из них троих только один Суворов мог вполне понять и оценить то, что говорил звонарь.

Во время своего пребывания в Москве Елизавета Петровна совершила из Москвы пешее шествие на богомолье к Троице. Она и точно сделала эти шестьдесят верст на своих ногах, с длинным посохом паломника в руке. Сделав версты три с роздыхами, дебелая царица изнемогала; ее усаживали в карету и отвозили или на пройденный ночлег, или на ночлег предстоящий. А пункт, достигнутый благочестивейшей государыней, отмечался тем, что на нем становились биваком семеновские солдаты. На следующий день царицу привозили сюда в карете, и она со вчерашнего места продолжала шествие. Звон в Москве и у Троицы и на пути не прекращался. Сержант Суворов будил своих дремлющих у догорающих костров солдат по первому удару благовеста в Москве. По мере того как паломники уходили на север, по лесной дороге, звон большого Успенского слышался все слабее. Стоя биваком у переправы через реку Учу, на полдороге между Троицей и Москвой, Суворов первый раз услышал явственно через несколько секунд после первого удара в Кремле ответный удар Троицкого «царя». Тогда он вспомнил, как мальчиком однажды на охоте ранним летом он ночевал с отцом в избе лесника. Отец поднял его с постели до зари и повел из избы на высокий безлесный холм.

«Молчи и слушай», – сказал отец, возведя сына на самую макушку, откуда открывалось до края неба застывшее море взволнованной московской земли.

Стояла тишина. Быть может, оживленные рассветным ветром, и шумели у подножия холма сосны и ели, – сюда их шум не достигал.

«Слышишь?» – тихо спросил отец.

Даже если бы он спросил полным голосом, он не заглушил бы непонятного звука. Александру показалось, что это вздохнула сама московская земля, пробужденная пригревом ласкового солнца.

«Это ударили в ответ Кремлю у Троицы. Чу?!»

И снова как бы вздохнула земля.

«А это Звенигород».

Поместье Суворовых – в Дмитровском округе, меж Троицей и Звенигородом. Тут на полпути меж тремя вершинами треугольника Москва – Троица – Звенигород когда-то стояли конные караулы, чтобы вовремя дать воеводам знать о тревоге.

Благовест кончился. Большой Успенский от последнего удара долго гудел, переходя от басовых аккордов к почти неуловимым для уха звукам.

– Согрелся, старик? – ласково хлопнув по наружному краю колокола, спросил звонарь.

И колокол ответил ему чуть слышным гулом.

Суворов коснулся бронзы рукой: и в самом деле, колокол нагрелся.

– Вот чудеса: бей его кулаком со всей силы – молчит, ударь ласково ладонью – отвечает. Попробуй, если хочешь, сам, – говорил Суворову звонарь.

Суворов попробовал и убедился, что звонарь говорит правду.

– Спасибо, служивые, за помогу. Заработали на троих денежку. Ступайте к свечному ящику, скажите – я послал.

Спускаясь по темному ходу вниз, Суворов нечаянно коснулся стены рукой – камни стен саженной толщины еще трепетали.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Приближение войны

Суворов получил назначение в пехотный Ингерманландский полк.

В гвардейском Семеновском полку даже небогатые солдаты из дворянских недорослей имели при себе хлопцев из своих крепостных. Произведенный в офицеры, Суворов немедля отправил в деревню двух хлопцев, вывезенных им из деревни восемь лет назад. К молодому офицеру явился бывший в «великанах» у прусского короля Прохор Дубасов и неотступно просил взять его из Семеновского полка к себе, ссылаясь на то, что покойная боярыня Авдотья Федосеевна взяла с него перед смертью своею клятву: «Не покинь, Прошенька, моего Сашеньку – ведь он ребенок малый, береги его». Суворов согласился, и великан списался из гвардии в тот же полк.

Солдат в Ингерманландском полку одевали и кормили плохо. Обучение их велось в полку лишь для формы. Многие из них ухитрялись заниматься мастерством: чеботарили, вили веревки, плели рыбачьи сети, резали деревянные ложки.

Осмотревшись в полку, Суворов увидел, что из этой толпы молодых людей, насильно собранных в одно место, никто не думает создавать боевую силу. Попытки Суворова говорить об этом с полковником и офицерами были встречены общим недоумением.

– Откуда такой чудак к нам явился? – удивлялись новые товарищи Суворова.

Он воззвал к чести полковника. Указывал, что близится война, что полковник, обладая неограниченной властью, может и должен привести свой полк в хорошее состояние. Полковник отвечал добродушно:

– Что я, батюшка мой, могу поделать? Везде так! Все так! Полк мой, верно, не из лучших, так ведь он караульный, его в поле не выведут. А что до пайка солдатского, до сукна, то кормлю и одеваю тем, что дают. Это дело провиантское. Вот где корень зла. Тебе, сударь, по твоей склонности не в строю служить, не ротой командовать, а пойти бы тебе по провиантской части, – с насмешкой посоветовал полковник Суворову. – Ежели ты, сударь, Геркулес, то там и есть для тебя подвиг: очистить сии авгиевы конюшни.[47]47
  Один из подвигов Геркулеса: царь Авгий предложил ему очистить свои много лет не чищенные конюшни.


[Закрыть]

Суворов убедился, что в полку ему не место, и, вняв насмешливому совету полковника, перешел из строя в провиантмейстеры. С помощью отца он получил должность обер-провиантмейстера в Новгороде, где основалась большая база по снабжению армии. Суворов и здесь прослыл чудаком: он воевал за каждую казенную копенку и с чиновниками и с подрядчиками.

Поставщики с одной стороны и казнокрады – с другой ополчились против Суворова, стараясь опутать и его своими сетями, хитро сплетенными канцелярскими крючками. Суворов изнемог в неравной борьбе с ними. Бывая по службе в Петербурге, Суворов ищет там новых знакомств, сходится с литераторами, посещает Общество любителей российской словесности и, наконец, решает стать сочинителем. Пишет стихи. Восстанавливает из пепла разговор Александра с Геростратом. Сочиняет еще один загробный разговор «в царстве теней» – между мексиканским царем Монтезумой и испанским завоевателем Кортесом.

Оба «разговора» Суворова, прочитанные им в Обществе любителей российской словесности, понравились слушателям. Суворову льстили, равняя его с поэтом Сумароковым, которому молодой автор явно подражал. Сумароков напечатал «разговоры» Суворова в сборнике Академии наук. Приближение войны помешало литературным занятиям Суворова.

Победы Петра I над шведами и основание Петербурга – главной военной и морской опоры на Балтике – обеспечили навсегда правый стратегический фланг России.

Не так успешно шло обеспечение левого фланга, где еще не было сломлено могущество Турции и предстояла долгая борьба, чтобы стать при Черном море твердою ногой. Неустойчивый левый фланг создавал для молодой Российской империи большую опасность и в середине стратегического фронта.

У Прусского королевства были еще более сложные отношения и задачи на юге и западе обширной германской равнины. «Священная империя» со столицей в Вене смотрела на притязания прусского короля как на недопустимую дерзость. С точки зрения венских политиков, Австрия, и только Австрия, могла взять на себя задачу объединения Германии, раздробленной на множество мелких государств. Задача эта стояла и перед Пруссией, а между тем далеко не все государства расчлененной Германии соглашались без спора признать за Пруссией первое место и значение. Она должна была это положение завоевать. Между Пруссией на востоке и Баварией и другими княжествами на западе имелись серьезные различия. Пруссия была страной аграрной, помещичье-крестьянской, с крепостным строем хозяйства. Саксония – страной, где начинала развиваться горнорудная промышленность и вырастали заводы, требующие умелых рабочих рук. В Баварии же вокруг старинных замков и у подножия католических монастырей цвели богатые ремесленные города с прочным бюргерским укладом жизни. Баварцы даже отказывались признавать свое кровное родство со «вшивыми» пруссаками. «Тем хуже для вас», – сказал по этому поводу король прусский. Овладев Бранденбургом, пруссаки вбили острый клин в глубь Германии. На «пустом месте» начал расти город Берлин[48]48
  На языке западных славян «Берлин» – «пустое место».


[Закрыть] – будущая столица объединенной немецкой земли.

Пока Пруссия вооружалась, ею были пущены в ход испытанные средства наступательной политики: прямой и косвенный подкуп, династические браки, интриги и заговоры в столицах соседей, предательские договоры и соглашения о разделе плохо защищаемых земель.

Так шло до тех пор, пока прусским королем оставался Вильгельм. Его сын и наследник Фридрих Второй с детства мечтал о великих завоеваниях. Отец его, находя, что время раскрыть карты еще не настало, держал сына в ежовых рукавицах, сурово охлаждал его пыл и даже запретил ему произносить самое слово «война». Фридрих молчал, думал о войне и смотрел на отца волком. Король сослал строптивого сына в Кюстрин на должность лесничего в своем имении. Наследник престола, обреченный на жалкую, почти голодную жизнь мелкого чиновника, на досуге думал все о том же. Он понял, чего страшится отец: если Пруссия раньше времени прибегнет к оружию, ей придется столкнуться с Англией. Британцы ревниво следят за ростом прусского могущества, угадывая в объединенной Германии опасного соперника для своей промышленности и торговли. А за Рейном и Альпами кипела и бурлила Франция, готовясь сбросить оковы феодализма. Если власть окажется там в руках торговцев, промышленников и банкиров, то еще раньше, чем с немцами, английским купцам придется столкнуться с Францией – она станет искать новых рынков для своих товаров и новых торговых путей.

Агрессор

«Нужно заставить себе служить ад и небо, – откровенно говорил Фридрих Второй. – Раз должно произойти надувательство, то шельмами должны быть мы». И правда, такого откровенного до бесстыдства политика не видывала Европа давно.

В 1756 году прусские войска вторглись в Саксонию без объявления войны. Затем Фридрих Второй, также не объявляя войны, вторгся в Чехию и занял Прагу. Курфюрст Саксонский был вместе с тем и королем польским. Он бежал в Варшаву. Его армия, не готовая к походу, сдалась в плен. Не теряя времени, Фридрих переодел саксонские войска в прусскую военную форму и включил их в свою армию. Сделать это было не трудно: и у Фридриха и у курфюрста Саксонского армия состояла из наемных солдат – звонкие талеры заставляли служить тому, у кого их больше.

Европейские политики ахнули в изумлении перед дерзостью прусского короля. Оправдывая себя, Фридрих писал: «Что касается имени столь страшного – агрессор, то это пустое пугало, которое может воздействовать лишь на робких духом… Истинный агрессор, кто вынуждает другого вооружаться и начинать предварительную войну, чтобы тем избегнуть более опасной, ибо из двух зол следует выбирать меньшее». Этими словами он бросил вызов всем своим возможным противникам.

Король-агрессор предвидел, что против Пруссии образуется коалиция. Она и возникла в виде союза Австрии, Франции, Швеции и России.

Король-агрессор считал наименее опасным противником Россию, которой он не знал и не понимал.

Прошло более пяти веков с той поры, как Александр Невский разбил рыцарей Тевтонского ордена в тех местах, где Петр I в первые годы XVIII столетия основал Петербург. На льду Чудского озера Александр Невский вторично разгромил рыцарей, надолго отбив у немцев охоту к походам на восток. К XVIII веку в сознании немцев затуманились эти уроки. Они забыли, что Россия, грудью заслонив европейские народы от нашествия кочевых орд, нашла в себе еще довольно мощи, чтобы защитить свою самобытность от натиска с запада. Свежие в памяти успехи Петра I могли бы вызвать тревогу даже в головах самых тупых немецких политиков. Но Фридрих этим не тревожился – его успокаивала уверенность, что Россия, как он полагал, начала онемечиваться. Династические браки между отпрысками немецких князьков и лицами русского царствующего дома усиливали самоуверенность людей, окружающих короля. Захудалый голштинец под именем Петра Федоровича сделался наследником русского престола. «Dummer Kerl», – думал о нем прусский король. Зато он высоко ценил ум и хитрость жены наследника престола, Екатерины. От Петербурга через Кенигсберг в Потсдам тянулись нити тонкой, но прочной паутины. Попросту говоря, у Фридриха Второго в Петербурге были очень осведомленные шпионы в лице людей, льнувших ко двору цесаревича.

О русской армии Фридрих Второй заносчиво говорил: «Москвитяне суть дикие орды, они никак не могут сопротивляться благоустроенным войскам». В том, что его собственные войска благоустроены, Фридрих не сомневался. Находились даже серьезные люди, разделявшие с прусским королем эту уверенность и считавшие прусскую армию лучшей в Европе. Противники же Фридриха Второго могли радоваться, что его благоустроенная армия невелика – при нападении на Саксонию она насчитывала едва тридцать тысяч солдат. «Потсдамский развод![49]49
  Развод – ежедневный смотр дворцовых караульных частей; здесь в значении: сама караульная часть при потсдамском дворце прусских королей.


[Закрыть]» – усмехались в Европе. Однако не все было глупо и в том, что небольшие по численности войска Фридриха прошли муштровку на Потсдамском плацу: они искусно и быстро перестраивались, ходили скоро, заряжали ружья с автоматической сноровкой и, владея улучшенными мушкетами (с железным шомполом), могли заряжать и стрелять чаще, отвечая на каждые десять выстрелов пятнадцатью. Пехота прусская, скованная немецкой дисциплиной, являлась бы очень серьезной силой в поле, если бы в самой силе своей не таила слабости. Связанные только одной дисциплиной, лишенные чувства долга и воинской чести, люди без отечества и национальной гордости, будучи разбиты, потеряв стройность, солдаты Фридриха рассыпались, превращались в стадо, охваченное единственным чувством страха за свою шкуру, и бежали, не считая бегство с поля битвы постыдным. Если же они одерживали верх над менее стойким противником, то проявляли истинно звериную жестокость к поверженному врагу.

Конницей своей Фридрих Второй гордился еще более, чем пехотой. Вынужденный наносить быстрые удары из центра к разным точкам окружности, король-агрессор нуждался в легких войсках, способных в короткий срок покрывать расстояние из края в край страны, к счастью для полководца не очень большой. Он не мог обходиться без конницы. Драгуны – «ездящая пехота» – и конные гренадеры, не являясь изобретением Фридриха, занимали видное место в его войсках.

Фридрих Второй мечтал воевать конной армией, соединив в ней достоинства пехоты и кавалерии. Но мечта эта так и осталась мечтой. Ни вооружить, ни обучить достаточное количество кавалеристов у короля-агрессора не было возможности: не хватало времени, не хватало и коней.

Тем не менее он извлек из конницы все, что мог, стараясь подавлять пехоту противника быстротой и массой конной атаки.

Наименьшее значение король придавал артиллерии, хотя и знал, что в России усиленно занимаются улучшением пушек и готовят нечто новое и неожиданное.

Фридрих Второй ввел в тактику некоторые новые, остроумные приемы. Построение его войск уже не было прежним – «линейным». Вместо атаки лицом к лицу Фридрих изобрел «косвенный порядок» боевого построения для удара под углом на избранный фланг противника; это вело к обходу неприятеля и разрушению всего его фронта. Вначале, пользуясь этим приемом, пруссаки одержали несколько побед.

От генералов своих Фридрих не требовал самостоятельных решений, даже когда это вызывалось необходимостью. Офицеры же должны были слепо подчиняться высшему начальству и поддерживать строй суровой дисциплиной даже во время боя, когда успех часто зависит от инициативы и находчивости отдельных солдат.

Преждевременный триумф

Саксония, стремясь тоже к первенству в Германии, видела в Пруссии соперника. Поляки имели основание ждать, что Пруссия, недавно еще покорный вассал Польши, не остановится перед захватом западных польских областей. Швеция с тревогой следила за Фридрихом, который мечтал получить естественные богатства Скандинавии. Французы опасались появления пруссаков на Рейне близ своих восточных границ. Эти опасения объединили против Пруссии почти всю Европу.

В 1756 году против Пруссии объединились Австрия, Франция, Польша, Саксония и Швеция. Россия вступила в этот союз.

Русская армия собиралась и обучалась в Лифляндии и Курляндии. В 1757 году военные приготовления закончились. Главнокомандующим русской армии Елизавета Петровна назначила командира Семеновского полка Степана Федоровича Апраксина, возведенного в фельдмаршалы. Это назначение сильно огорчило Суворовых: они надеялись, что главнокомандующим будет Фермор.

Апраксин отправился к армии. Она сосредоточилась под Ригой. Все поля вокруг города белели палатками полков. Прибывали артиллерия и обозы. Скакали по всем направлениям казаки и ординарцы. Играли трубы, били барабаны. Армии предстояло переправиться за Двину, чтобы через союзную Польшу вторгнуться в Пруссию.

Переправа совершалась в конце апреля. Перед мостом на берегу Двины поставили два великолепных шатра, расписанных и раззолоченных. Под одним шатром находился фельдмаршал Апраксин, окруженный блестящей свитой и генералами. Другой шатер назначался для дам и знатных гостей, которые во множестве съехались в ставку главнокомандующего: одни – чтобы проводить мужей и сыновей в поход, другие – просто полюбоваться пышной церемонией. Городские валы близ моста, дома, обочины дороги – все было усеяно народом.

По церемониалу шествие войск открылось маршем бригадных фурьеров, которым предстояло за рекой разбить для армии первый походный лагерь. Фурьеры шли с распущенными цветными значками.

За фурьерами следовали полковые штапы на выхоленных скакунах. В шляпах офицеров с новыми цветными кокардами зеленели листья лавровых ветвей, добытых в оранжереях Риги.

Далее конюхи вели сменных коней бригадного генерала, прикрытых попонами, размалеванными под парчу. На попонах красовались золотые вензеля и гербы генерала.

За генеральскими конями везли пушки с зарядными ящиками. За артиллерией ехал на боевом коне бригадный командир, открывая шествие своих полков. С развернутыми знаменами, с барабанным боем, под музыку полковых оркестров старательно маршировали солдаты. У каждого из них за лентой на шляпе были воткнуты зеленые ветви: знак побед, которые еще предстояло совершить.

Фельдмаршал Апраксин стоял у своего шатра, пропуская войска. Перед ним склонялись знамена, опускались шпаги командиров. Войска переходили по мосту Двины и становились лагерем за рекой.

На следующий день фельдмаршал Апраксин в золотой карете, запряженной восьмеркой белых коней с султанами из страусовых перьев, отправился к армии, предшествуемый конными гренадерами в лаврах. По бокам кареты скакали ординарцы. Эскорт из генералов, полковников и штабных офицеров следовал за каретой фельдмаршала во всем блеске парадных мундиров, в орденах и лентах. Пышный выезд фельдмаршала напоминал не отправление в поход, а возвращение и встречу триумфатора после победной войны…

Затерянный в толпе зевак, наблюдал пышное шествие фельдмаршала обер-провиантмейстер полевых войск премьер-майор Александр Суворов, прибывший накануне в Ригу с транспортом продовольствия.

В запыленном, порыжелом мундире, в измятой шляпе, грязных сапогах, усталый от ночи, проведенной на коне, осипший от руготни с извозчиками, Суворов оставил коня на заезжем дворе и прямо с дороги явился к генералу Фермору.

Фермор был уже на выходе, в парадной форме, готовый присоединиться к шествию Апраксина, когда ему доложили о прибытии Суворова. Суворов остановился у двери и отчеканил кратко и сухо, что транспорт продовольствия для корпуса, назначенного идти на Мемель, прибыл благополучно.

Фермор протянул руки к Суворову, не сгибая стана:

– Помилуй бог, Александр Васильевич, зачем так сурово? Дай мне тебя обнять.

– Боюсь, сударь, замарать ваш мундир.

– Полно шутить. Подойди, я тебя расцелую…

Александр кинулся к Фермору, они обнялись и расцеловались.

– Вижу, ты, Александр Васильевич, едва на ногах стоишь, – сказал Фермор, – но усаживать в кресла не стану: мне пора. Я говорил Апраксину, что Суворов просится в армию. «Который Суворов – старик или молодой?» – «Александр». – «У места был бы больше Василий», – ответил он мне.

– Он отказал? Я не ждал иного…

– Не совсем. «Так молодой Суворов хочет в армию? Добро! – сказал он. – Я прикажу записать его в армию. Ну, хоть для начала пускай он будет при запасных батальонах в Курляндии. Чем успешнее он их приведет в должный вид, тем скорее попадет в Пруссию». Больше ничего я не мог от него добиться. Надо выждать время.

– Василий Васильевич, вы мне второй отец! Возьмите меня к себе…

– Не могу, сударь, ты знаешь Апраксина: он упрям. Мне пора. Не унывай. Не вешай головы.

Суворов встрепенулся.

– Вот так-то лучше. Ручаюсь тебе, друг мой, что при первом случае ты будешь в армии… Прощай. Назначаю тебе рандеву[50]50
  Рандеву (франц.) – свидание.


[Закрыть] в Мемеле…

Он еще раз обнял Александра, и они расстались. Посмотрев на триумфальный выезд фельдмаршала, Суворов вернулся на постоялый двор, оседлал Шермака и выехал обратно на ту мызу, где оставил Прохора Дубасова с повозкой и поклажей.

Ехать пришлось глубоко вспаханной целиной, так как дорогу занимали бесконечной вереницей армейские обозы. Шермак то и дело спотыкался на глыбах земли, поднятой тяжелыми немецкими плугами…

– Состарились мы с тобой, дружище, – трепля по шее Шермака, сказал Суворов и повернул коня от большой дороги на боковую, к мызе.

Шермак тяжко водил тощими боками, кашлял, задыхаясь. Он давно страдал астмой от необузданных скачек в молодости.

Суворов не «посылал» коня, но Шермак вдруг сам пошел крупной рысью, а затем вскачь, храпя и потряхивая головой на скаку.

Напрасно уговаривал его седок – Шермак скакал все быстрей. Суворов дал ему волю. Внезапно Шермак свернул с дороги, перемахнул через дорожную канаву и упал на колени.

Суворов перелетел через голову коня, вскочил на ноги и повернулся к Шермаку. Конь повалился на бок. Из оскаленного рта коня клубилась розовая пена. Он бил и передними и задними ногами. Подойти к нему, чтобы расстегнуть подпругу, было опасно. Суворов видел, что Шермак издыхает… Конь опрокинулся на спину, перевалился на другой бок и вытянул ноги. Окруженные седыми волосами губы Шермака перестали вздрагивать. Суворов снял шляпу и, склонив голову, стоял над конем, с грустью наблюдая, как постепенно тускнеют его большие добрые глаза.