Текст книги "Слёзы льда"

Автор книги: Сергей Стульник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Первый выстрел оказался дохлым, ракета лишь соскочила со ствола и запрыгала, застучала по льду, как консервная жестянка. Вторая ракета оранжевой змеей умчалась прямиком под брюхо каравана – нет гаже занятия, чем лежа стрелять из игломета, а подняться на ноги уже не было ни сил, ни времени. Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке завертелся красный прожектор...

Заметили, – подумал Оскар. – Как же я устал...

Караван не стал останавливаться, просто сбросил скорость, и Оскар еще успел прочитать на его борту громадные буквы.

"Голиаф", – подумал он и разрешил себе заснуть.

...Сова Тепанов танцевал под открытым небом, словно солист Ледового Театра, разница вся заключалась в одежде лишь. Это был танец, именно танец, пускай незамысловатый, но не просто бессмысленное кружение. Музыки не было, и сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, отрешенно даже. Оскар вдруг приметил, что лед начал затягивать Тепанова, всасывать, вначале по щиколотки, потом – по колени. Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал от все глубже и глубже. Самое странное и страшное – подо льдом не было его ног, были шевелящиеся мешки пустоты, и чем глубже Сова погружался, тем больше размерами становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий..

ОН СТАНОВИТСЯ ПОЛОСТНИКОМ! – сообразил наконец Оскар и кинулся прочь, но тут же споткнулся. Словно шарик без рук, без ног, катился он по дну необъятной долины – ледяной чаши Сухого Моря, падал с каких-то уступов и снова катился, катился, катился, а рядышком бежала, завывая, небывало огромная певчая сова и в конце пути, Оскар знал наверняка, точно знал это – его дожидается полостник с лицом Тепанова.

Справа на поясе взорвался энергобрикет, боль развернула Оскара из тугого клубка, запахло горелым мясом, его, Оскара, мясом... Огромная певчая сова бросилась к нему, топорща когти.

– Как же так! – закричал он. – Я ж еще живой!..

– Живой, живой, успокойся! – раздалось совсем рядом.

Оскар открыл глаза, увидел над собой двухфутового диаметра полусферу плафона и тут же вспомнил – где он находится и почему.

– У вас рация работает? – спросил он неизвестно кого.

– Да, конечно!.. – с ноткой удивления в голосе ответили откуда-то справа. – Почему она должна не работать?..

– Сообщение в Ирис... Оскар Пербрайнт и Сова Тепанов умудрились по очереди разбиться у Старой Трещины... Как Он?

– Мертв. Ты вез его уже мертвого. Страшная кровопотеря, и я ничего не смог, не успел сделать. У него в жилах практически не осталось...

– А как я?

– О, гораздо лучше. Бок разорван, голову, вероятно, тряхнуло тоже основательно. Кровь я тебе влил, а синяки сам посчитаешь, когда нечего делать будет. Развлечешься. Ну и, конечно, придется выбросить костюм.

– А рубашка цела?

– Вот, в углу валяется. Цела твоя рубашка.

– Не выкидывай. Она у меня счастливая.

– Как хочешь. Что еще передать в Ирис?

– Две заявки на имя шерифа. Координаты в поясной сумке и в кармане рубашки. А для себя запиши... – Оскар продиктовал координаты. – Там лежат три здоровенных пингвина, жира с них – фунтов сорок.

– Правда? – обрадовался караванщик. – Вот спасибо!

– Тебе спасибо! – ответил Оскар и снова позволил себе забыться.

...Встречая Аттвуда, губернатор выглядел несколько смущенным.

– Помните, я обещал вас познакомить с Оскаром Пербрайнтом?

– Помню. А что случилось?

– Да в общем-то ничего страшного. Он здесь, у меня, но украл я его из муниципальной больницы, и он, надо сказать, не в лучшем настроении. Бок у него разодран, болит, и он от этого злой, как пингвин.

– Ну, не съест же он меня. Ведите.

Как только Биди представил их друг другу, Оскар спросил:

– Так значит, вы предлагаете нам плюнуть здесь на все и помочь планете-матери сотворить новый демографический взрыв?

– Не совсем так. Эта планета-мать хочет спасти вас от потопа.

– Бог поможет – выплывем. Да и не доживу я до этого самого потопа, сколько б ни тужился. А что делать на Земле мне, например? Я ведь только и умею, что лед резать.

– Льда на Земле хватает. Но никто уже не живет даже поблизости от него – всем достаточно места в теплых широтах. Вы представить себе не можете, как это приятно – полежать голышом на солнышке.

– Да уж, под нашим солнышком через полчаса начинаешь звенеть. А сколько человек вы сможете взять сейчас?

– Сотни две. У нас небольшой корабль.

– Ну-у, столько-то наберется наверняка. Есть такие – поедут в Столицу полечиться у Горячего Озера, это там аномалия такая имеется, да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.

– Господин Аттвуд интересуется местными аномалиями и зверьем, вмешался в разговор Биди.

– Я очень рад. Аномалий больших я знаю пять... Горячее у Столицы, Свечку, Болото, Стеклянную и Старую Трещину, будь она... Вы, наверное, знаете, землянин, что здешний лед течет... А вот Старой ни черта не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего эти аномалии взялись – никто не знает. Если принять гипотезу о "ледяной бомбардировке", то это, наверное, бывшие эпицентры взрывов. Вы можете спросить: как это мы, живя на планете, двести лет уж как, ничего не знаем о ее природе. Отвечаю: некогда было. Кто разбирал корабли и строил города, кто возился с гидропоникой, еще лучевиков надо было много – лед плавить. Кстати, тогда же и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, планету изучали только два человека – покойный отец губернатора и мой покойный отец, он был ассистентом у старшего барона. Вам повезло, что вы, с вашим интересом к Льдине, опустились в Ирисе – должен я вам сказать. Все, что они наколдовали, хранится у нашего хозяина, а сами они поехали однажды к Болоту, хотели повести штрек под его дном... Больше их никто никогда не видел.

– Вы сказали – "больших аномалий". А что, есть другие, малые?

– Да, но мы не любим о них вспоминать. Мы называем их полостниками. Это пузырь такой во льду, совершенно пустой, но имеющий форму человечески тела...

– Человеческого? – перебил Аттвуд.

– Конечно, я оговорился, но вы же видели, как мы с ними похожи! Да, человеческих тел формы. Если хотите посмотреть – у нашего губернатора в галерее есть один. Я и второго ему привез, но он сказал, что готов принять его на вес льда. А я, помнится, ответил, что лучше отвезу под лучевую станцию. И продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них тоже не по себе. Иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.

Биди взмахнул рукой.

– Опять ты за свое, Оскар! Вот они, аборигены, – барон кивнул в сторону галереи, – в довольно свежем виде.

– Свежезамороженном... – пробурчал Оскар. – А если они телепортировались?

– Знаешь, Оскар, мне телепортироваться не приходилось как-то, но я почему-то думаю, что для этого как минимум надо быть живым. Ты же знаешь, их накрыло всех разом...

– А, может быть, полостники – это их души.

– А, может, пустые бутылки? Шериф рассказывал, что так однажды ляпнул Сова Тепанов, еще когда только из Столицы переселился.

– Да, кстати! Ты же знаешь, как его настоящее имя?

– Арктика. Помнится, был такой штат на планете-матери...

Аттвуд не удержался от улыбки. Впрочем, Оскар и Биди ее не заметили, увлеченные разговором.

– ...А ты не знаешь, за что его прозвали Совой?

– Его так еще в Столице именовали. Наловчился он орать певчей совой, не отличишь. "Вяя-а-а-а-аа!!!" Только еще громче.

– Вот как? Ни разу не слышал.

– А откуда тебе-то было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, нерадивый ты наш губернатор, а к тебе, насколько я знаю, Сова был не вхож. Арктика Тепанов, то есть... Простите, Аттвуд, мы с Биди совсем отвлеклись.

– Ничего страшного, Оскар! Мне все интересно.

– Теперь о зверях. Главная зверушка – хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения – он катится на брюхе, а лапами только отталкивается. Здорово получается, между прочим. Из его жира в Столице умеют делать чудесный крем для дамочек. Выслеживать хищного пингвина дохлое дело. Его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы тушу не слопали его же братишки или... Про певчую сову вы уже знаете. Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы – все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, по слухам страшные, но они так далеко водятся, что туда даже караваны не ходят, да и незачем...

– Биди говорил, что какой-то из кораблей первопоселенцев опустился в другом полушарии...

– Да, "Шарденне". Ну и что? Они сами захотели отделиться. Насильно мил не будешь. А если бы захотели, уже бы к нам добрались. Вы с орбиты видели на том полушарии город?

– Нет.

– Ну, значит, не судьба. Кому как повезет.

...Приглашение, подписанное "Сибил Тепанов", ни к чему не обязывало. Оскар знал, что многие просто-напросто засовывают подобные бумаги подальше и забывают о них. Он и сам терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны – в особенности, но долг старателя велел исполнить последнюю волю Совы. У Оскара даже не было подобающей траурной одежды, пришлось одалживать у Биди. На похороны было принято являться пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще сил не доставало, и тот же Биди ссудил его своими аэросанями. И все-таки, Оскар поспел только к концу отпевания в храме.

Как только священник произнес последнюю фразу ритуала: "...И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел", – на кладбище зазвонил колокол: два удара – один-два-три-один, и снова два-один-три-один, и снова, и снова, и снова...

Четыре автономных экзоскелетона подняли тяжеленный крест черного льда – блок с вмороженным в нет телом Тепанова, и к Оскару подошла вдруг красивая девушка в траурной фате, подала руку.

– Идите рядом со мной, господин Пербрайнт.

– За что такая честь? – удивился Оскар.

– Вы же спасли отца.

– Как же я его спас, если мы его хороним?!

– В Столице так говорят.

Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Тепанов, дочь Совы, под руку. Он хотел прямо здесь отдать ей завещание Совы, но потом решил, что найдет для этого более подходящее время.

Процессия, во главе которой решетчатые роботы несли скорбный блок, остановилась у могилы – глубоко вырезанного во льду креста со ступенями в изножии. Первым спустился в могилу священник, следом за ним, по очереди, все прочие опускались и становились на колени; творили тихую молитву. Когда подошел черед Оскара, он, не верящий ни в Бога, ни в черта, почувствовал себя совершеннейшим кретином. Однако отказаться – значило смертельно обидеть всех присутствующих. Когда Оскар опустился на колени, ему припомнилось, как Сова превращался в полостника. Он неловко повернулся и чуть было не упал навзничь: такая дикая, пронзительная боль обдала разорванный бок. Оскар с огромным трудом, еле-еле, но самостоятельно выбрался наружу, и уже в тумане видел, как в ледяную могилу спустилась Сибил Тепанов, как она упала, раскинула руки, и как невесть сколько времени спустя ее вынесли из ямы без чувств...

Колокол зазвонил размеренно: как только затихал один отчаянный удар, его нагонял следующий. Оскар не стал смотреть, как опускают блок, как заливают могилу водой. Он побрел к священнику и тихонько сказал:

– Я приехал на санях, святой отец... Пусть ее отвезут и возвращаются за мной. Я, похоже, к тому времени тоже скисну...

Через минуту он понял, что переоценил свои силы.

– ...Отговаривал я тебя, – услышал Оскар, когда очнулся. – Хорошо повеселился?

– Как она?

– Ты имеешь в виду дочку Тепанова? – спросил Биди. – Не знаю, мы с землянином были в его модуле, когда вас привезли. Наверное, просто обморок. А как ты?

– То же самое – простой обморок. Завтра-послезавтра вполне смогу плясать.

– Вот и хорошо. Поедешь со мной и землянином в Ледовый Театр.

Оскар поморщился.

– Что, не нравится компания? – спросил Биди.

– Нет, с чего ты взял. Землянин, судя по всему, мужик хороший... Но ух больно он прямодушный. Как ребенок, право слово. Если на Земле все такие, то нам там, грешным, нечего делать.

– А чего ты кривишься?

– Я хотел сходить посмотреть на лучевую станцию, да и в мастерской, наверное, все растаяло.

– С чего бы это? Весны здесь лет семьсот-девятьсот не бывало. Оттепели не жди. Раньше чем лет через сто пятьдесят, как творит землянин. А насчет станции одно скажу – скучно развлекаешься.

– А мне в городе вообще скучно, Ив. Все дело в скорости и пространстве: по городу приходится ползать, а во льдах я летаю. Какие здесь у вас развлечения? В театре я бы с удовольствием спал, да музыка мешает. В казино – те же хищные пингвины, только в другой шкуре. И крема из их тира не получится, а в ресторане на меня смотрят, словно я голый? До сих пор не пойму: то ли я – местная знаменитость, то ли у меня ширинка расползается.

– Скорее – первое. Что они – ширинок расползающихся не видели?..

– Нет, знаменитость скорее ты. Ты и в Столице не затеряешься, а мне они уделяют внимание того же сорта, что и чучелу пингвина в муниципальном музее. Знаешь, меня так и подмывало заехать бутылкой в зеркало. А на станции красиво. Благодать. Радуги, ручейки журчат...

– Ну, если ты так любишь ручейки, желаю тебе дотянуть до здешней весны, о которой толкует Аттвуд.

– Упаси Бог!!!

Биди помешкал.

– Ты как, на ноги встать можешь?..

– Вполне. Ноги у меня целехонькие.

– Давай-ка, спустимся к лагерю.

– А чего я там не видел? У тебя ж почти все глыбы – моей работы.

– Есть кое-что новенькое. Сегодня разгрузили последнюю секцию "Голиафа", там оказался груз для меня. Из столичной галереи. Я его ждал со следующим караваном, но они поспели к этому рейсу. Пойдем, распакуем.

В галерее, прямо в проходе, стоял новый блок, укутанный в блестящую пленку. Открылся взорам белый пластиковый куб.

– Жан, подойди! – позвал Биди, и из специального кейсбокса у входа в галерею двинулся блестящий экзоскелетон.

– Контейнер. Разбери, – велел ему Биди, когда робот приблизился.

Механизм прижался к одному из ребер куба, раздвинул "руки", сжал ближайшие ребра и отступил. Куб распался, явив ледяной кристалл с двумя фигурами. Молодой мужчина и женщина в полосатых облегающих одеяниях стояли перед Оскаром и Биди, держась за руки, вполоборота друг к дружке...

Оскар медленно обошел ледяную глыбу.

– По каталогу выписал? – спросил он наконец.

– Да, от Дмитрича. – Биди показал фирменное клеймо.

– Вижу. Заплатил уже?

– Еще нет. А в чем дело? У тебя такое лицо...

– Докатился Дмитрич, новоделы продает, – Оскар показал на внешне безупречном кристалле несколько белесых точек, изобличающих использование просветлителя.

– А ты, значит, новоделы презираешь?..

– Почему? Но пойми, творить новоделы – это одно, а покупать – совсем другое. К тому же у меня новодел и зовется новоделом, а столичники, похоже, навострились выдавать его за антик...

– Что же мне делать?

– Еще заметь – эта парочка смотрится только спереди, а сзади лед огранен под бриллиант. Уж если творить новодел, по-моему, так он должен смотреться с любой стороны, хоть с нижнего торца... А это – халтура. Докатились столичники, надо же...

– Я тебя спрашиваю, _ч_т_о_ мне делать?!

– Не ори, я не глухой. Можешь оставить у себя. Но, кроме нас с тобой, никто этого и не заметит... Даже ты не заметил... – Оскар хмыкнул и бросил на Биди мимолетный взгляд, – ...разве что Мариус, но он сейчас занялся литой скульптурой и прилепился к муниципальной галерее; никуда не ходит. А еще лучше, заплати караванщикам и пускай они везут эту подделку назад. Дмитричу же напиши, что собираешь только антики, а если вдруг понадобится новодел, то Оскар Пербрайнт сделает и быстрее, и дешевле, и... лучше. Это я мягко выразился. Чтоб Дмитрич не взвился.

– Это точно... Они у тебя как живые.

– Может, они и есть живые?..

– Брось. Ты бредишь. Просто тебе вредно для психического здоровья ходить на похороны.

– Это ты прав, Ив... Насчет похорон.

...И в самом деле – Оскар продремал почти все представление. Другое дело – землянин, он так и впился взглядом в сцену. Особенно его увлек танец, изображающий схватку с хищными пингвинами. Мужчина в прозрачном плаще выписывал на ледяной террасе сложные траектории, подобное можно было наблюдать и на Земле; а вот танец актеров-пингвинов впечатлял новизной. Быстрее взгляда метались они по сцене, искусно прыгая с террасы на террасу, увертываясь от молниеносных выпадов и сверкающих размахов длинных мечей. Больше всего землянина удивило, что на ногах артистов не было ни коньков, ни полозьев: вообще никакой обуви.

– На чем же они катаются? – спросил он.

– На собственной коже, – очнувшись, ответил Оскар. – Она у них, как протекторы у каравана, разве что профиль рисунка другой. А пингвины у них здорово получаются, именно так эти твари и кидаются на тебя – стрелой, но в любой момент могут увернуться, гады.

– В развязке танца человек упал в одиноком луче синего прожектора на туши сраженных "пингвинов", раскинув руки с мечами, крестом.

Потом на просцениуме высветились шахматные квадраты, и по подиумам, обтекающим террасы сцены, бесшумно съехали два кристалла. Они раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно – в левом, закрыв глаза, стояла Сибил Тепанов. В другом кристалле стоял молодой человек несколько хрупкого телосложения. С первыми, тягучими еще нотами увертюры, их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов скользящими длинными шагами. Из ложи ближнего яруса Оскар отлично видел, что глаза Сибил еще не обрели ясности, они были томны и невыразительны, словно в огромной пустой пещере, и эхо повторяло каждую фразу. Глаза артистов обрели ясность; они повернули головы сначала в одну сторону, потом в другую; наконец встретились взглядами и двинулись навстречу друг другу, протянули руки, вот-вот их ладони должны были сомкнуться, но... разошлись в паре дюймов. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, и уже не шепот, а полный голос сопровождал мелодию, а они все не могли встретиться. Движения их стали быстрыми, потом – стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на малом шахматном пространстве им так и не было суждено... Все чаще они застывали поодаль друг от друга...

Тут Оскар повернулся и увидел глаза Биди – в них светилось алчное желание – увидеть эту пару в настоящем ледяном кристалле. Увидеть и завладеть...

– Живая она лучше, – тихо сказал Оскар губернатору на ухо. Ив приметно вздрогнул, как любой, у кого прочли потаенные мысли, вздрогнул бы...

А музыка тем временем засыпала. Тела артистов все чаще сводили резкие судороги, глаза их снова стекленели, и теперь только два желтых луча сопровождали их метания в поисках друг дружки. Побледнели и шахматные квадраты у них под ногами, шахматные квадраты, по которым они перемещались – Сибил по белым лишь, а ее партнер – лишь по черным... Наконец, девушка застыла на краю просцениума, упала набок, опрокинулась навзничь и соскользнула в неглубокую чашу бассейна, на мгновение озарившуюся голубой вспышкой. За нею, рухнув ничком, последовал и ее партнер. Снова вспышка, потом – тьма, и наконец бассейн засиял ледяно-голубым светом, словно заключившим в ледяной кристалл наконец-то встретившихся влюбленных. И в эту прозрачную чашу изо всех лож полетели, посыпались разнокалиберным дождем цветы, покрывая воду пестрым ковром...

Оскар поднялся и шепнул Иву, что должен встретиться с Сибил Тепанов. Барон подмигнул старателю, сгреб из ледяной вазы белые с красными середками "гербовые" ирисы.

– Не стоит. У меня невеселый повод, а вовсе не то, что ты подумал, пошляк, – и Оскар показал черный пакет с завещанием Совы.

Когда они подъехали, Аттвуд снова поразился разноцветному игольчатому кристаллу Ледового Театра.

– Кто его строил? – спросил он. – Замысел какого гениального архитектора воплощен в этих сказочных формах?..

– Если хотите, могу познакомить, – ответил Биди. – Бортовой компьютер "Ириса".

– ...Холодно тут у вас, – поежился Аттвуд.

Оскар расхохотался, будто ему рассказали потрясающе смешной анекдот.

– Зато не протухнем, – сказал он, отсмеявшись. – Впрочем, могу подтопить малость. По расценкам каталога нашего уважаемого губернатора это вам обойдется... – он покосился по бокам: посмотрел вокруг, – тысяч в двадцать пять, тридцать.

– Потерплю, – ответил землянин, и все рассмеялись.

– Значит, платить придется мне, – заключил Биди.

Аттвуд старательно отворачивался от блока, приготовленного для огранки, в котором сквозь мутную пока еще поверхность просматривался застывший абориген. Пристального внимания Аттвуда удостоилась по этой причине ажурная этажерка, отлитая, естественно, изо льда; на ее полочках стояли, лежали многочисленные призы, полученные Оскаром в более молодые годы за неоднократные победы в буерных ралли.

Оскар, как заведенный, ходил вокруг блока безостановочно, иногда вымеривал что-то на блоке пальцами; мычал себе под нос неразборчиво. Биди повел Аттвуда в дальний угол мастерской, включая подсветку.

– Вот он, – сказал Биди негромко, – полостник... Судя по фигуре, полостница. У вашего Шекспира – пузыри земли, а у нас – ледяные пузыри. Все как положено в порядочных мирах.

– И точно так же никто не знает, откуда они берутся.

– Наши – хоть не пророчествуют, и на том спасибо.

– Знаете, мне даже не столь интересно их происхождение, как... ваше отношение к ним. Это гораздо интересней.

– Отношение простое, – мрачно отвечал Биди. – Тщательно маскируемый страх. Помню, когда Оскар привез первого из них, я спросил, как он это делает, никак не мог поверить, что возможно _э_т_а_к_о_е_... Лет через сто, могу себе представить, о них сложится целая мифология, а пока смотрим на них и боимся всерьез задуматься, _ч_т_о_ они такое...

– Лет через сто у вас зародится миф о ноевом ковчеге, это да. Кстати, могу подарить свежую гипотезу. Даром, ничего не возьму.

– Потом... Я мог бы и заплатить, если нужно, но... Не при ней, барон кивнул на блок, у которого они стояли, и выключил подсвет.

Оскар все так же ходил вокруг блока, только теперь – в другую сторону, справа налево. Время от времени он опускал палец в баночку с оранжевой, жаркого оттенка, краской и ставил на блоке одному лишь ему понятные метки.

– Линзу будешь делать? – приглядевшись, спросил Ив.

– Нет... Этому, – Оскар постучал по блоку, – никакая линза не поможет.

Биди недоуменно посмотрел на него.

– Это ребенок, – сказал Оскар. – Знаешь, я все вспоминаю, как просто было работать твоему отцу – не надо было ни гранить, ни просветлять. Покойный барон, – пояснил он землянину, – был ученым и искал в них что-то свое...

– Я давно хотел, собирался поговорить с тобой об отцовской коллекции, – подхватил Ив. – Если бы ты взялся огранить кое-что из нее, я бы заплатил тебе, как за новые антики, привезенные недавно изо льдов. И твоя рана бы тем временем зажила. Не полезешь же ты сейчас во льды в таком состоянии.

Оскар надел экзоскелетон, несколько раз присел в нем, со скрипом и грохотом, подошел к блоку.

– Все это очень заманчиво, – наконец ответил он, – но тогда мне придется торчать безвылазно в мастерской, некогда будет в поле выбраться, даже когда бок заживет, у меня сроки заявок истекают.

– В ноле! Куда тебе, с разорванным-то боком?!

– Первый раз, что ли?.. Прихвачу побольше липучки, даст Бог – не помру. Только придется поискать помощника.

– А Мустафа?

– У этого слабоумного кобелька начался брачный период, во льды его не вытащишь. Пойми, от твоего предложения я не отказываюсь, но давай отложим, Ив. Столько лет блоки лежали, не растают же вдруг...

– А что у тебя на заявках? – поинтересовался Биди.

Оскар раздвинул стену, открыв огромный металлический диск, ловко поднял блок, закрепил в фиксаторах, крутанул и ответил:

– Судя по экрану сканера – несколько человек... Пикник у них был, вероятно...

Оскар снял с себя экзоскелетон и отослал его в бокс, включил свой громадный станок и взял из шкафа-нагревателя инструменты. Блок бесшумно вертелся. Впечатляет, подумал Аттвуд.

Вскоре под руками Оскара передняя грань блока высветлилась, сделалась стеклянно-прозрачной.

Это был мальчик в одежке с мелким узором. В руках он держал какой-то металлический предмет, игрушку, наверное. Биди подошел, вгляделся в лед и разочарованно вздохнул.

– Вот именно, – сказал Оскар.

Лицо мальчика было искажено гримасой ужаса и боли. Оскар поймал себя на том, что бессознательно сморщился, так же, как и маленький абориген.

– Не шедевр, – огласил вердикт губернатор.

– Все претензии – его родителям, – ответил Оскар, убирая инструменты.

– Забракуешь? – спросил Ив.

– Подумаю. Может, новодел получится. Потом.

– А куда вы деваете забракованных? – подал бос Аттвуд.

– Увозим. Милях в двадцати есть выемка, вон туда и опускаем. Назвали Могильником и вспоминать о нем не любим, – ответил за Оскара Биди.

Оскар выкатил из стенного шкафа подставку на колесах-шарах, подвел под блок и отпустил фиксаторы. Глыба тяжело легла на площадку-подставку, и мастер толкнул ее прочь, все равно куда, в каком направлении.

– Ради Бога, поверните его лицом к стене! – взмолился Аттвуд. – Я не могу оторваться от его лица!! Что же с ними произошло, черт побери?!

...На макушке огромной арки ветроэнергостанции вспыхнули оранжевые огни штормового предупреждения. Истерически засвистел саунд-маяк.

– Плевать, – буркнул себе под нос Оскар, покосившись на табло, где высвечивались скорость и направление ветра.

Под выездной аркой стояли, словно в карауле, вооруженные силы Ириса в полном составе – пара аэросаней с пулеметами. Оскар высунулся из люка, хотел спросить, по какому случаю парад, но понял, что ветер ему все равно не перекричать, и задвинул люк, успев приметить чуть в стороне белый буер помощника шерифа, с еще неотцепленным моторным толкателем.

Ясно, подумал Оскар. Чуть поутихнет, двинутся заявки проверять. Мне-то что, пусть. А типчики вроде Барыги как пить дать забеспокоятся.

Оскар вдавил педаль до упора, моторы за спиной зарычали от натуги, и тяжелая платформа рванулась вперед, пулей вылетела на ледяной простор.

Вскоре Оскар поставил руль на стопор, включил таймер и повернулся к термосам. Следовало подкрепиться сейчас, когда платформа подойдет к Лабиринту, придется самому браться за руль и ползти на самых малых оборотах. В который раз проклял он Старую Трещину, присовокупив к ней и Лабиринт, но объезжать ее с другого конца было бы уж совершеннейшей дикостью – этот утомительный процесс занял бы в общей сложности трое суток, спятить можно от скуки, да и сроки поджимают, сроки! Заявка истекает.

Эх, если бы можно было прыгнуть через Старую в обе стороны, подумал Оскар. Только чтоб ни о какие балластины больше не...

Напарника он так и не нашел, пришлось управляться самостоятельно; высосав из донышка первый термос, Оскар натянул парик, снял руль со стопора и высунулся из люка. Над горизонтом висела Полумаска, вечный спутник Льдины, и слабо светилась в лучах Айсстар. Отыскав созвездие Крыла, Оскар вслепую пошевелил рулем, снова застопорил его, включил ближний, ультразвуковой, локатор, и задвинул люк...

...Локатор будил его дважды. Первый раз сработал невесть отчего, а во второй раз Оскар успел увидеть, как шарахнулась от ультразвукового веера певчая сова, истошно вопя и топорща когти.

Оскар вяло ругался, обложил певчую тварь последними словами, которые ему были известны, потом бросил взгляд на таймер и решил, что доспит как-нибудь в другой раз. Вскоре в луче прожектора высветились головоломные фигуры Лабиринта. Они могли бы показаться прекрасными, но только издали, и Оскару некогда было ими любоваться. Все эти ледяные цветы, спирали и прочие причуды, то ли выветренные, то ли выросшие изо льда, интересовали Оскара лишь потому, что их приходилось обходить, увертываться, черт их побери. Этим жутким слаломом он и занимался часа три кряду, неустанно наполняя кабину тихими проклятиями.

Выбравшись наконец-то на чистый лед, Оскар начал ругаться в полный эпос, самыми последними черными словами, которые приберег для Лабиринта, но сейчас адресовал не ему: перекрывая вой ветра, издалека донесись глухие хлопки...

– Какая гадина рвет лед на моем участке?! – яростно спросил он экран радара. – И полиция развлекается на ветростанции парадами, холера их всех порази!

Оскар бросился к рации, вызвал шерифа, вызвал еще и еще, и еще, но никто не отвечал.

– Ладно, – решил Оскар, – сто чертей им в задницу, будем разбираться сами, господа старатели, – и дал пропеллерам полные обороты.

Примчавшись на участок, он сразу понял, что план выемки блоков, тщательно отработанный на макетах, можно забыть, больше плана не существовало.

Это был почерк Барыги: одна-единственная шахта, а вокруг – ледяное крошево, веер трещин; полный разгром, словом. Браконьер, он добудет одного аборигена, а загубит десяток других, остальных; даже без сканера ясно стало, что трещины идут до самой почвы, разрывая тела...

– У-у-у, гад... – только и прошептал Оскар, разворачивая платформу.

Нечего было и думать догнать, настигнуть мерзавца, самого отъявленного из всех браконьеров, короля браконьеров, так сказать. Тот был на буере: об этом свидетельствовали три царапины на льду, а при этаком ветре – буер летел, как дым от вентилятора. Тут же валялась ледяная балластина; видимо, вместо нее Барыга приспособил блок с аборигеном. Чуть что – сбросил, и поминай как звали... И все же Оскар решил отправиться по следу – авось черт подставит подлецу копыто.

Такой уж день выдался: туда ехал, ругался, обратно едет – ругается, только еще чернее. В запале преследования Оскар два раза терял царапины, оставленные буерными коньками, рыскал потом широким зигзагом и наконец допер, куда держит курс Барыга; тот шел, ясное дело, не к Старой Трещине, нечего было и думать перелететь ее с балластом, и не к Лабиринту – там буер надо тащить на веревке, ну и, естественно, не в трехсуточный объезд браконьер отправился, чтобы миновать Трещину с другой стороны; мерзавец направился мимо Свечки, между нею и Болотом, в самое злое и непредсказуемое местечко. Старый шериф Нигмеев прозвал его "Пронеси, Господи", и не было известно жителям Ириса, Аптауна и окрестностей места хуже и гибельней. Правда, еще существовала вероятность, что браконьер просто-напросто путает след, на всякий случай, и пойдет в обход Болота. Скорее всего, он так и сделает, если не почувствует на хвосте погоню...

Через час Оскару стало ясно, что мерзавец решился рискнуть, рвануть в "Пронеси, Господи".

Оскар нахмурился. Что же он у меня спер, подумал Оскар, если так торопится к черту в зубы... Подумал, но додумать не успел; из-за горизонта выскочила верхушка Свечки. Оскар сбросил обороты, погасил прожектор и малым ходом покатился к точке в полумиле от ледяного вулкана.