Текст книги "Пойти в политику и вернуться"

Автор книги: Сергей Степашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Учился всегда хорошо, так что особых проблем у родителей со мной не было. Наши отношения были скорее дружескими, мне кажется, что ни отцу, ни маме и в голову не приходило, что надо с детьми держать какую-то дистанцию. Так же я пытался выстроить отношения и со своим сыном. У нас в семье не было принято кричать на детей, не говорю уж о том, чтобы поднимать на них руку. Хотя в подростковом возрасте со мной не всегда было просто. И покуривали в 10-м классе, и портвейн пили, и школу прогуливали, но не больше, чем другие подростки конца шестидесятых.

Характер тоже проявлял. Математику у нас в десятом классе преподавала Ирина Карловна Шур, между нами «Шурик». Как-то я решал у доски уравнение и выбрал не самый удачный длинный путь. И получил: Ирина Карловна сказала, что такое решение идиотское… Ну я собрал портфель и сказал, что больше ноги моей в школе не будет. И десять дней сидел дома. Одноклассники разделились на два лагеря. Кто-то говорил: ты прав. Другие считали, что надо плюнуть и дотерпеть до аттестата зрелости. Я уперся. Родителям сказал, что хочу перевестись в другую школу. Отец уговаривал: «Какая другая школа, тебе всего ничего осталось учиться». Я возражал: «Тебе бы понравилось, если бы твое решение назвали идиотским?» Потом матушка пошла в школу, поговорила с Ириной Вильевной, та – с Ириной Карловной. В результате этой дипломатии Ирина Карловна передо мной извинилась. Она в принципе была неплохим человеком и, конечно, понимала, что нельзя так разговаривать с подростком, тем более на виду у всего класса. Сказала честно: «Прости, вырвалось. Была неправа». Когда сын стал подростком, я часто вспоминал себя в его годы. Он тоже был упрямым и довольно самостоятельным. Бывало, что я пытался его поддавливать – то мне не нравилось что-то по учебе, то хотелось, чтобы он занимался легкой атлетикой, как я. Он уже не знал, как от меня отбиться, говорил, что у него от бега печень болит. «Где у тебя печень?» – спрашиваю. Он показывает на левый бок. Посмеялись. Слава богу, я вовремя понял, что давить на него, как и на меня, бессмысленно. И отношения у нас остались дружескими.

* * *

После школы я подал документы в военно-морское училище. Никакого другого будущего для себя не представлял. Но медицинская комиссия обнаружила близорукость, и мне отказали. Я был очень расстроен и не понимал, что делать дальше. Отцу хотелось, чтобы я поступил в гражданский вуз. Но пока то да сё, на вступительные экзамены я опоздал. Решил поступать в военно-политическое училище МВД, это было первое такое высшее учебное заведение в системе министерства внутренних дел, которое совсем недавно открылось. Отец не был в восторге. МВД, политработа, – были у него сомнения. Но договорились, что через год-два попробую поступить в гражданский институт.

5 декабря 1969 года мы принимали присягу на Пулковских высотах. Приехали все мои – папа с мамой и, конечно, Петровна. Стоим в строю, в руках автоматы, и вдруг вижу, бабушка прямиком через площадь идет ко мне. Понимаю, что сейчас ее прогонят, ужас… А командир батальона, подполковник Николаев, фронтовик, вдруг дал команду «Смирно!». И бабушка все-таки обняла меня. На всю жизнь я это запомнил. Бабушка очень хотела прийти на мой выпуск из училища – не дожила нескольких месяцев.

А из училища я решил не уходить. Учиться было несложно, я быстро втянулся, и учеба давалась легко. Появились новые друзья, многих из которых я сохранил на всю жизнь. Занимался бегом на средние дистанции, по 3–4 месяца проводил на сборах, а не в казарме. Тренировал меня один из лучших марафонцев страны, серебряный призер Олимпиады Юрий Иннокентьевич Попов. Он как-то почувствовал, что средний спринт – моя дистанция. Так и оказалось. Добегался до кандидата в мастера спорта. Это по тем временам было большое достижение. Атмосфера в училище оказалась нормальной, никакой дедовщины. Так что все складывалось, и планы о переходе в гражданский вуз сами собой отпали.

Начиналась взрослая жизнь. Тогда я не очень понимал, что именно из детских впечатлений окажет на нее существенное влияние. Много позже я осознал, что многое. И среди этого «многого» особое место занимает вера.

Когда мне был год, началось какое-то обострение на корейской войне, и нас с мамой из Порт-Артура отправили на время в Ленинград. Бабушка предложила меня крестить, родители не возражали. Обоих в детстве крестили, но религиозными людьми они не были – как и большинство их ровесников в Советском Союзе. Собственное крещение я, конечно, не помню. Но бабушка рассказывала, что священник мне как-то сразу не понравился, я раскричался, потом схватил его за бороду, и мою руку никак не могли разжать. Все растерялись, не знали, что делать… В общем, проявил характер. Может быть, из-за этого эпизода одной из первых книжек, которую прочитал мне отец, была пушкинская «Сказка о попе и работнике его Балде». Мне очень понравилось, и я быстро выучил ее наизусть.

Бабушка часто брала меня с собой в церковь. Я, конечно, мало что понимал, но в церкви мне нравилось, там было всегда светло и празднично. Помню, что над моей кроватью всегда висел крестик.

Но потом церковь из моей жизни надолго ушла. Школа, пионеры, комсомол, военное училище, партия… Вера оставалась, но на уровне чувств, осознанной она не была. Осознание пришло намного позже – во время войны в Чечне. Когда ты видишь кровь, когда ты сам постоянно находишься на грани жизни и смерти, без веры невозможно. Многие солдаты тогда крестились, хотя до этого в церковь не ходили.

А всерьез я пришел к вере благодаря патриарху Алексию II. Мы познакомились еще в Ленинграде. Более близко – когда я работал в ленинградском управлении КГБ. Благодаря одному из моих замов Александру Григорьеву, который в советское время работал в РПЦ. Григорьев был человеком искренне верующим и никакого вреда ни церкви, ни ее служителям не принес, наоборот, помогал. Очень тепло относился к Алексию. Через три дня после смерти патриарха Саша тоже ушел из жизни – очень тяжело переживал эту потерю.

В 1993 году мы с Алексием познакомились ближе, это было во время жесткого противостояния между президентом и депутатами, когда при участии патриарха шли переговоры между конфликтующими сторонами. Я в них тоже участвовал. Постепенно между нами установились очень важные для меня отношения. Я мог довольно свободно приезжать к нему в Переделкино – тогда там еще не было большой резиденции, патриарх жил в маленьком зеленом домике. Достаточно было позвонить за день-два, чтобы уточнить время. Он сам собирал белые грибы и великолепно их засаливал. Эти грибы с картошечкой, салом и рюмкой ледяной водки были лучшим угощением. Сидели по 3–4 часа, разговаривали.

Он хорошо понимал светскую жизнь. С ним можно было не только молиться, но и обсуждать абсолютно все, что волнует. Мы не вели разговоры на религиозные темы, беседовали о разном, но он умел так выстроить разговор, так тебя раскрыть, что получалась почти исповедь. Он не был оратором, не умел, а скорее не любил говорить велеречиво. Но он брал душой, обаянием, интеллектом. Настоящий пастырь. Я тогда понял, какое это огромное облегчение, когда ты можешь не держать сомнения и страхи в себе, когда есть с кем поделиться. Мне кажется, что многие и умирают от того, что им негде выговориться. У меня такая возможность была. Я знал, что езжу в Переделкино, чтобы отдохнуть душой.

Вот такая важная цепочка протянулась через мою жизнь – от бабушки, которая меня крестила, к патриарху Алексию, который помог мне многое понять в себе и окружающем мире. Два очень разных, но очень дорогих для меня человека.

Примерно до середины восьмидесятых жизнь моя была абсолютно предсказуемой. Успешно окончил училище. Курсантом вступил в партию. Написал диплом «Работа Г. В. Плеханова „К вопросу о развитии монистического взгляда на историю”». Защиту помню до сих пор в подробностях – преподаватели были в некотором замешательстве, никто из них Плеханова не читал. Получил отличную характеристику, в которой, кроме всяких шаблонных слов, было и нестандартное: «Сергей Вадимович Степашин – самостоятельный курсант». Женился.

С Тамарой, моей будущей женой, мы познакомились на танцах в Доме культуры имени Первой пятилетки. Сейчас его снесли – там теперь новое здание Мариинки. Тамара окончила Финансово-экономический институт в Казани. Отец ее – Владимир Митрофанович Игнатьев – был военным, так что пришлось помотаться по стране. Он был замечательным человеком. Войну прошел от рядового до командира взвода саперов-разведчиков. Уходил из Донбасса – освобождал Киев. 19 ранений. Герой Советского Союза. Мы с Тамарой и сына назвали в честь него. Володя уже после смерти деда издал воспоминания Владимира Митрофановича. Вернувшись с войны, тесть окончил педагогический институт, защитился, был кандидатом экономических наук, преподавал в Вольском военном училище. Полковника так и не получил, его отправили в отставку в 52 года за то, что был честен до неудобства. Он действительно был человек прямой и языкастый. Советский строй называл «кособочием общественного бытия». Это я на всю жизнь запомнил и потом использовал в предвыборной кампании. После отставки он еще успел попреподавать политэкономию в политехническом институте. А в шестьдесят семь умер – дали знать о себе старые раны. И с ним, и с Тамариной мамой – Марией Васильевной у нас сразу сложились очень теплые отношения. В 1975-м у нас с Тамарой родился сын.

Первый год службы я провел в основном в казарме. А как иначе, если ты замполит роты. Получил повышение, стал помощником по комсомолу начальника политотдела бригады. Дали комнату в двухкомнатной коммуналке, кроме нас, еще одна молодая пара. Потом перевели помощником по комсомолу начальника политотдела спецвойск в Москву. Эти войска занимались охраной особо важных государственных объектов. Подполковничья должность, а я еще старший лейтенант. Все складывалось по советским меркам отлично. Получил двухкомнатную хрущёвку в Москве на 9-й Парковой – тесновато, но район прекрасный, Измайлово. Стал членом ЦК комсомола, делегатом XVIII съезда ВЛКСМ. Звание капитана министр внутренних дел Николай Щёлоков присвоил мне досрочно прямо на съезде. Как-то в гости заехал отец, посмотрел на все это, поговорил со мной и прямо сказал: «Испортит тебя этот комсомол. Тебе преподавать надо». На меня этот разговор подействовал, и я сделал все, чтобы вернуться в училище. И вернулся. Жить было негде, училище квартир не давало. Поэтому Тамара с сыном остались в Москве, а я первые два года жил с родителями.

А потом в училище приехал начальник внутренних войск МВД СССР генерал армии Иван Кириллович Яковлев. Он, как выяснилось, запомнил мое выступление в качестве делегата съезда комсомола на расширенной коллегии МВД – я, в отличие от других, говорил без бумажки. Увидел меня на обходе и говорит начальнику училища генерал-майору Борису Смыслову: «Лучшего воспитанника внутренних войск вам отдал». Тот в ответ: «Спасибо, товарищ генерал армии. Только вот у него проблема с квартирой. Разрешите обмен с Москвой». Обычно московский главк свои квартиры не отдавал, но тут Яковлев лично распорядился. Так я поменял московскую квартиру на Ленинград. Тоже две комнаты, но побольше, с нормальной кухней, на Заневской площади, за мостом Александра Невского. Я был очень рад тому, что Тамара с Володей наконец смогли вернуться в Ленинград.

В 1977 году поступил в Военно-политическую академию имени Ленина – учился заочно. Теперь я понимаю, что это было куда лучше, чем получать образование на дневном. Легко себе представить, сколько соблазнов в Москве для молодого офицера, столица же, есть где разгуляться. А тут приезжаешь на три месяца в году в подмосковную Кубинку, живешь в казарме, с утра до ночи слушаешь лекции и сидишь на семинарах.

Годы учебы в академии были очень важными для меня. Застой, Брежнев у власти больше 10 лет, но многие из нас начинали всерьез задумываться о необходимости перемен. У меня преподавал глубокий историк и очень порядочный человек Дмитрий Антонович Волкогонов, и он с нами, конечно, говорил не только о том, что было в учебниках. Прошло 13 лет, и мы с ним создали в Верховном Совете РСФСР фракцию «Левый центр». А начальником кафедры истории культуры и искусства был полковник Борис Михайлович Сапунов, который не боялся в аудитории говорить, что престарелое политбюро доведет страну до кризиса, и крайне критически оценивал войну в Афганистане. Политэкономию читал профессор Королёв, который был увлечен идеей конвергенции. Можно сказать, у нас была диссидентская академия. Она была чем-то похожа на Царскосельский лицей, несмотря на определение «военно-политическая» и имя Ленина. Ее начальник, генерал армии Евдоким Егорович Мальцев, потрясающий человек, был близким другом Брежнева еще по войне, поэтому его никто не смел тронуть.

Академию я окончил с отличием, но медаль мне не дали. Была такая история. Идет партсобрание факультета, подводятся итоги обучения. В президиуме – начальник факультета полковник Баранов, ну я и влупил: «В столовой академии воруют продукты. Кормят дрянью. Стыдно слушать, как это обсуждают наши иностранные товарищи. Это же позорит страну. А начальник факультета берет взятки гарнитурами из Чехословакии. И это называется – коммунист?» Сорвал аплодисменты. Потом начальник курса полковник Голышев меня вызвал и говорит: «Ну что, ленинградец, не мог потерпеть? Сначала медаль бы получил, а потом выступал!» Да черт с ней, с медалью, зато правду сказал. Вообще не переживал по этому поводу.

В 1979-м после окончания академии вернулся в свое училище – заместителем командира батальона курсантов. Начал преподавать историю КПСС. До перестройки оставалось еще шесть лет, но я и тогда старался преподавать неформально. Это было непросто – предмет-то идеологический. Делал упор на историю, старался рассказывать о том, что интересовало меня самого.

В 1986 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Партийное руководство противопожарными формированиями Ленинграда в годы Великой Отечественной войны». Не мог тогда представить, что через каких-нибудь несколько лет мне придется оправдываться из-за ее названия, когда мои политические оппоненты прилепят мне ярлык «пожарник». Идиоты – нашли чем упрекать. Мне стыдиться нечего. Ленинградские пожарные действительно спасли город в годы войны. Но кого это интересовало, почему-то считалось, что тема моей диссертации меня как-то компрометирует. Когда мой Володя учился в Финансово-экономическом институте, политологию им читал бывший преподаватель научного коммунизма. И вот на лекции в огромной аудитории он заявил: «Посмотрите, какая кадровая политика у Ельцина. Какой-то пожарник возглавляет Федеральную службу контрразведки». Володя встал и крикнул с места: «Это ложь. Я сын Степашина, он никогда не был пожарником. Мой отец в советское время прошел все горячие точки». И ушел из аудитории. В общем, скандал. Ректор хотел этого лектора уволить. Пришлось мне ему позвонить: «Да оставь ты в покое этого м…ка пусть работает».

Историей ленинградских пожарных я начал заниматься по счастливому стечению обстоятельств. Уволившись с флота, отец пошел работать в управление пожарной охраны по Ленинграду. Его руководителем оказался Борис Иванович Кончаев – в годы войны первый заместитель начальника Управления пожарной охраны Ленинграда. Когда случилось «ленинградское дело», и были репрессированы многие партийные и хозяйственные руководители города, Борис Иванович большую часть архивов управления пожарной охраны спрятал. Я, конечно, ничего об этом тогда не знал, хотя о самом Борисе Ивановиче от отца слышал. И вдруг он мне говорит: «Борис Иванович хочет с тобой встретиться». Встретились, поговорили, и он мне все эти архивы отдал – мы их систематизировали и потом передали в партийный архив. Это же потрясающие документы! Я практически за полгода написал кандидатскую диссертацию и монографию.

Книгу я посвятил маме – она подростком скидывала с крыш немецкие зажигательные снаряды. В 14 лет была награждена медалью «За оборону Ленинграда». Вообще-то матушка никогда не любила и не любит вспоминать блокаду – это для нее слишком больно. Когда накануне 75-летия со дня снятия блокады заговорили о параде на Дворцовой, она сказала мне с горечью: «Какой парад – людей надо помянуть в такой день».

* * *

С середины восьмидесятых я много времени проводил в архивах. Доступ получил, когда начал преподавать историю КПСС. Часами просиживал и в Ленинградским партийном архиве, и в Центральном государственном архиве. Многое из того, что я узнавал, было для меня открытием. Я раньше и представить себе не мог масштаб сталинских репрессий, всю абсурдность обвинений в адрес старых большевиков, реальные потери в войне… Теперь я все это изучил по первоисточникам, так что публикации в перестроечном «Огоньке» для меня уже не были откровением – я к тому времени знал о нашей трагической истории куда больше, чем писалось в прессе.

Самым большим потрясением для меня было то, что я узнал о ленинградской блокаде. Первый раз эти документы мне показал мой научный руководитель Дмитрий Ганкевич. Оказывалось, можно было вывезти людей, спасти тысячи жизней, избежать тяжелых потерь… Просто в голове не укладывалось, что одни ленинградцы умирали от голода, а многие начальники в то же самое время жили совсем по-другому. Но так было. Когда эти факты попали в «Блокадную книгу» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, начались разговоры: зачем вспоминать этот ужас… Надо вспоминать. Потому что делать вид, что этого не было, – значит предавать память блокадников, тех, кто погиб, и тех, кто выжил. Тех, кто до последнего верил в то, что город врагу не отдадут.

Что поделаешь – в нашей давней и недавней истории много фактов, о которых тяжело вспоминать. Но прятаться от них нельзя. Как минимум потому, что из прошлого надо извлекать уроки. И сегодня меня очень тревожат призывы «не ворошить прошлое». Больше того, серьезным историкам все чаще предъявляют публичные обвинения в непатриотичности и даже фальсификациях. И посмотрите, кто считает себя вправе это делать? Как правило, малообразованные люди, которые просто не знают фактов. Вместо аргументов у них – только знакомая нам по советским временам демагогия.

Я всегда старался рассказывать курсантам то, что узнавал сам. Тогда это все еще было довольно опасно, и «старшие товарищи» намекали мне, что надо быть осмотрительнее. А я любил, чтобы курсанты и слушатели на моих семинарах не сидели послушно кивая, а участвовали в дискуссии. Например, ставил им вопрос: «Что было бы, если бы в споре Ленина с Плехановым победил Плеханов?» Фигура Плеханова меня по-прежнему занимала. Узнав про мое увлечение Плехановым, начальник кафедры полковник Ходанович сделал мне выговор: «Не надо эту тему трогать, Сергей Вадимович. Все это очень интересно, но Плеханов же – враг». Я говорю: «Почему он враг? Он настоящий социал-демократ». Нашел что ответить! В Советском Союзе слово «социал-демократ» значило примерно то же, что диссидент.

Не нравилось и то, что я рассказывал о Бухарине, Троцком и прочих «врагах народа». Мне говорили: «Ты не понимаешь, время было такое, они подрывали единство партии». Но я-то читал в архивах, что говорили эти люди, что писали, и понимал, что все обвинения в их адрес были чушью.

Когда сын подрос, я и ему старался объяснить, что историю стоит изучать не только по школьным учебникам, сам рассказывал то, что открывал для себя. Как-то прихожу с работы, вижу, Володя расстроен. В чем дело? Оказывается, получил двойку по истории. За что? «За то, что ты мне рассказывал». Пошел я первый и последний раз в его школу. Надел форму, вижу, учительница истории – совсем девчушка, только что окончила институт. Говорю ей, что тоже преподаю историю, кандидат наук, спрашиваю, за что двойку поставила. Говорит: «Он такие вещи рассказывает про нашу историю, так же нельзя». И я понимаю, что она сама толком ничего не знает, хотя уже перестройка началась, появились публикации. Начинаю ей объяснять, а она: «Разве можно такое на уроках говорить?» Посмеялся: «Теперь все можно».

Многое действительно стало можно, и я не только преподавал так, как считал нужным, но и несколько раз получал звание лучшего преподавателя училища – за меня голосовали курсанты и слушатели, причем голосование было тайным, сейчас это не принято. Тогда, в конце 80-х, начали появляться приметы перемен везде, даже в армии. Мне казалось, что это перемены к лучшему.

ТАК ИЛИ ИНАЧЕ?

Получилось, что, поступив в училище МВД, я дослужился до звания генерал-полковника и должности министра. А мог бы после первого курса, как собирался, уйти в гражданский вуз. Странно, но никогда не жалел об этом. Хотя на милицейской службе, как и на армейской, легкой биографии не бывает. Для многих необходимость подчиняться приказу и старшему по званию – сама по себе невыносима. Я к этому относился спокойно – хотя свою внутреннюю свободу всегда ценил. Дослужившись до высоких званий, сформулировал правило: чтобы иметь право командовать, надо научиться подчиняться. Старался этому правилу следовать все 30 лет, что прослужил в силовых структурах.

Я и сейчас, когда веду жизнь гражданского человека, не жалею, что надел погоны. А вот сыну никогда не желал военной карьеры. И был искренне рад, что он выбрал гражданскую профессию. Три поколения Степашиных носили погоны – хватит.

Если бы не Горбачёв и его перестройка, я бы, наверное, закончил свою службу начальником кафедры, защитил бы докторскую, может быть, дослужился бы до начальника училища. Но сам себе я планировал так: до сорока пяти лет начальник кафедры, потом увольняюсь и иду преподавать на исторический факультет Ленинградского университета. Там я оканчивал аспирантуру и защищал кандидатскую. Чем плохая судьба? Но в стране наступили такие перемены, которые изменили все. И в моей жизни тоже. Из-за этого она сложилась так, а не иначе.