Текст книги "Байки старого боцмана"

Автор книги: Сергей Стеблиненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Байка третья
КАК МОРЯКИ СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО ПОДНИМАЛИ

Часть первая
Сестры Семитяжко

Если вам кто-то скажет, что кроме водной стихии, моряки нигде не водятся – ни в коем случае не верьте. Как и людей других, не менее романтических профессий, их можно было встретить в различных непригодных для судоходства местах. Например, на полях подшефного колхоза. Разнарядка спускалась сверху в период страды, когда стонущие хлеборобы допивали прошлогодние запасы самогона, выползали на поле и искренне удивлялись рекордному урожаю сахарной свеклы. Первоочередной задачей передовых полеводческих бригад была подготовка к уборке, т. е. закваска браги. Телефонируя в район о необходимости помощи горожан, передовики уходили в запой, из которого не возвращались до окончания страды.

Получив указание управления флотом, руководство судна собралось на экстренное совещание. Добровольных последователей Паши Ангелиной не нашлось, но кандидатуры, предложенные замполитом, утвердили быстро. Естественно, что на такой горячий участок работы были направлены самые ценные кадры, испытанные временем – боцман Будько, машинист Семен и кочегар-орденоносец Гранитов.

Старпом Михелев утверждал, что боцмана на берег не пускать нельзя по причине болезни вестибулярного аппарата. Дело в том, что Будько привык к качке настолько, что на твердой земле ощущал головокружение, тошноту и другие проявления морской болезни. При этом изо рта доносился необычайно устойчивый запах марочного вина. Как только его нога ступала на борт родного судна головокружение, тошнота и запах исчезали, как и другие проявления морской болезни.

С мнением старпома категорически не согласился Петрович:

– Твоему Будько надо меньше пить!

– А головокружение? – сопротивлялся Михелев.

– От водки, – продолжал Петрович.

– А тошнота?

– От вина…

– А другие проявления морской болезни?

– Не надо мешать с пивом…

– Но запах, все-таки исчезает?!! – победно выкрикнул старпом.

– А ты выпей литр солярки, так и насморк исчезнет, – не сдавался старший механик.

Последний аргумент убедил всех – участь боцмана была решена.

Получив сухой паек и благословение замполита, трудовой десант высадился на берег, где их ждал местный таксомотор, в виде конверсионной пулеметной тачанки, списанной Ворошиловым сразу после бегства легендарной Конной армии под Варшавой. До полного боекомплекта не хватало только двух лошадей и станкового пулемета.

Водитель гужевого транспорта сидел на козлах крайне неустойчиво и при ближайшем рассмотрении оказался пьяной бабой неопределенного возраста.

Не успев освоиться в кабриолете, наши путешественники услышали характерный звук переключения коробки передач. Звук повторился, но в этот раз окончился хриплым кашлем злостного курильщика. Так как коробкой передач телега укомплектована не была, то внимание присутствующих сконцентрировалось на фуфайке водителя.

– Н-н-но…! – наконец, проскрипел водитель и неадекватно высказался в адрес телеги, кобылы и председателя колхоза.

Высказывание содержало целый ряд незнакомых пришельцам терминов, филологических построений и фразеологических оборотов. Судя по темпераменту чтеца, сказанное носило явный ветеренарно-агрономический характер.

– Эх! Гуляет народ, – не сдержал восхищения Гранитов и презрительно взглянул на товарищей.

Услышав насыщенную тираду в свой адрес, кобыла нервно заржала и возмущенно дернулась. Вояжеры дружно ухватились за телегу, но с места она не тронулась, зато тело водителя, проделав в воздухе замысловатый кульбит, мягко приземлилось в канаву.

– Эх! Гуляет народ, – вновь удивился кочегар-орденоносец и повернулся к соратникам спиной. «При таком стечении обстоятельств, малейшее промедление подобно смерти», – считал Гранитов, а с этими нерешительными людьми…

Особого желания гулять с народом наши герои не проявляли. Судя по обреченным лицам, они сознавали необходимость более тесного общения с массами, но в его формах кардинально расходились с Гранитовым. Одно дело посидеть вечерок с рюмкой-вилкой да красивой Милкой, другое – запить недельки на две до полного прободения язвы.

После недолгих мытарств, водитель был восстановлен на рабочем месте, т. е. усажен на козлы, и движение в таинственный мир передовых сельскохозяйственных технологий стало постепенно налаживаться. Скорость передвижения телеги по пересеченной местности не превышала среднестатистическую скорость навозного жука в период весеннего токования тетеревов на бескрайних просторах среднерусской возвышенности. Небольшие пригорки и ухабы преодолевались путем выталкивания, а выбоины и ямы – переноса транспортного средства на более цивилизованные участки скоростной магистрали.

Усадьба колхоза им. Амундсена располагалась в тридцати километрах от моря в живописном селе Малаховка. Имя знаменитого полярного исследователя было присвоено колхозу совсем недавно и перед местным клубом вместо храброго норвежца с ледорубом, все еще стоял опальный грузин с трубкой.

В правлении колхоза бригаду моряков встретили тепло и гостеприимно, но к радости Гранитова, разукомплектовали: кочегара-орденоносца направили на птицеферму, а остальными – усилили ряды животноводов.

Животноводческая бригада состояла из орденоносных близнецов – сестер Семитяжко. Сестрами Семитяжко гордился весь район – они вдвоем ели, пили и работали за десять человек. Естественно, что при такой повышенной производительности сестры обладали могучим, даже можно сказать богатырским телосложением. Младшая была моложе на пять минут и подчинялась старшей, как более опытной. Различали сестер-передовиц по родинке на правой щеке младшей и дополнительными двадцатью килограммами груди старшей. Во всем остальном они были похожи, как две капли воды.

Председатель представил наших кавалеров днем, но более близкое знакомство с орденоносными сестрами Семитяжко произошло вечером того же дня на ферме крупного рогатого скота.

Скромный ужин превзошел самые страшные ожидания моряков. Уже первый стакан самогона закружил Семена в странном вальсе, второй – парализовал ноги, а после третьего стакана туман, окутал его разум и уже не рассеивался до утра. Сознание несколько раз возвращалось к Семену, но в панике от увиденного пропадало в ночной мгле…

С криками первых петухов, Семен ощутил страшную тяжесть – на его тщедушном теле удобно расположился орденоносный бюст Семитяжко-младшей. Сама же гордость района находилась где-то рядом, кокетливо храпя и матерясь. С третьей попытки Семен выполз из-под этой монументальной глыбы.

Днем ферма выглядела не менее романтично, чем ночью. Хаотичное движение Семена сопровождалось доброй сотней внимательных коровьих глаз. Изнуренные приближением дойки буренки нервно переминались с ноги на ногу.

Татуированная нога боцмана Будько торчала из ящика с комбикормом. Передовая туша Семитяжко-старшей надежно прикрывала его синеющее тело, как амбразуру вражеского дота. Судя по ослабленному мычанию боцмана, известный подвиг по закрытию телом вражеской амбразуры повторялся этой ночью неоднократно и завершился полной капитуляцией противника. Вытянув павшего друга из-под завала, Семен взвалил обессиленное тело на плечи и короткими перебежками направился к центру села. Где-то за спиной мычание зазвучало в унисон с уже знакомым храпом, явно диссонируя с кудахтаньем кур, блеянием коз и неясными звуками прочей скотины.

Боевые ранения и частичную контузию по достоинству оценил ветеринар – перелом двух ребер с продолжительным болевым шоком. По его мнению, могло быть и хуже – последние шефы, закрепленные председателем за фермой, были отправлены в больницу уже в бессознательном состоянии.

Лишь через неделю судовой врач заменил фанерную дощечку, прибинтованную этим эскулапом к поломанным ребрам Семена, на полноценный гипс.

А боцман Будько отделался легким испугом, если не считать, стершейся татуировки линкора, еще недавно украшавшей его загорелый живот.

Часть вторая
Золотые деньки кочегара Гранитова

Пока наши герои исцелялись у ветеринара, кочегар-орденоносец изучал птицеводство путем приведения технического состояния птичьего двора в соответствие с лучшими мировыми образцами. За несколько дней был проделан изрядный объем работы: утеплен инкубатор, отремонтирована крыша птичника, залатан забор…

Честно говоря, руками Гранитов мог делать всё. Недаром орден ему вручал не кто иной, как тов. Каганович. О дружбе кочегара с этим замечательным государственным деятелем знали теперь все, от желтоголовых наседок, до лохматого пса Питирима, воюющего с блохами методом периодического покусывания спины ниже области хвоста. Породы Питирим не имел никакой, а пресловутая лохматость была вызвана вечной немытостью. Родился пес гладкошерстным, но последующая жизнь оказалась настолько насыщенной, что шерсть стала дыбом, слежалась и теперь лезла крупными клочьями вместе с населявшей ее живностью.

Самым преданным слушателем Гранитова была старшая птичница Степанида, девица знатная, не обделенная ничем, кроме мужа. Проведя всю жизнь среди сельских петухов, она чувствовала, что на этот раз поймала за хвост натурального сокола.

Во-первых, кроме сестер Семитяжко, никто правительственных наград не имел.

Во-вторых, тов. Кагановича в селе не только не видели, но и не слышали.

И, наконец, в-третьих, такого физически крепкого мужика в этих краях не водилось уже лет десять. Последнее наблюдение оказалось наиболее важным и требовало срочной изоляции кочегара от потенциальных конкуренток.

Как и любую серьезную птицу нашего «сокола» нужно было приручить.

Для начала Степанида решила Гранитова. После пребывания в бане, сопровождаемого дегустацией домашней бражки, кочегар выглядел, как новенький пятак, блестящий и звонкий.

За обмывом последовал откорм, затянувшийся подозрительно долго. Загадочный сокол ожидаемой реакции не проявлял – он ел, пил, но… не приставал. Как ни старалась Степанида, рефлексы Гранитова были настолько условны, что не выказывали никаких признаков. Как вы догадались, после обмыва и откорма последовал элементарный запой, который длился добрые две недели с редкими и непродолжительными перерывами.

Первый перерыв Степанида заполнила прогулкой по главной улице, с последующим обзором достопримечательностей, т. е. на глазах подруг и недругов, предъявила свои права на захваченного врасплох мужика.

Второй был посвящен делам политическим, с водружением букета незабудок к подножью памятника тов. Сталину и беседой у плетня с населением о дружбе вверенного ей мужчины с тов. Кагановичем.

Третьего перерыва не получилось в связи с чрезвычайной кратковременностью. Кочегар уже было дошел до ворот, но моментально вернулся по причине возникшей жажды. Из запоя Гранитов уже не выходил, а сознание к нему не возвращалось.

Все это время, Степанида бегала на ферму, выполняла работу за себя и за того парня, который спал на ее пуховой перине, опохмеляла его в редкие минуты просветления, отпаивала свежими яйцами и стойко слушала очередную историю о тов. Кагановиче.

В один прекрасный день, когда терпение Степаниды лопнуло окончательно, а запасы самогона подошли к логическому завершению, вывела птичница нашего сокола в чистое поле.

– А что, куры нынче не несутся? – искренне удивился кочегар.

– Как нестись, если нынче петухи только пьют, да хвалятся. Так что отправляйся к тов. Кагановичу и скажи, чтобы таких…, как ты, в Малаховку, больше не присылал.

Остальные слова в адрес Гранитова написал уже председатель колхоза им. Амундсена лично. Письмо на имя капитана содержало полный перечень трудовых подвигов кочегара, учитывало мнение птичницы Степаниды, и было наполнено такими эпитетами, что не подлежало малейшему разглашению.

Между прочим, на птичьей диете Гранитов явно похорошел, повеселел и стал пить ещё больше. Ровно на один тост: «За богиню Артемиду да птичницу Степаниду».

ИЗ ЖУРНАЛА ПРИЕМА ПО ЛИЧНЫМ ВОПРОСАМ

«Заявление

Прошу принять меры к штурману Гринько П.П. по причине бездушного отношения к жене Гринько С.К. при приобретении товаров первой необходимости.

Вышеупомянутая гражданка была встречена мною на рынке с авоськами. Общий вес транспортируемых ею продуктов значительно превысил допустимые нормы подъема тяжелых грузов для лиц, пребывающих в декретном отпуске. На мой вопрос, почему находящийся дома штурман Гринько П.П. не участвует в данной транспортировке, Потапова ответила, что профессия штурмана связана с применением точных приборов, в частности секстана, что не позволяет поднимать авоськи с личными продуктами свыше 2 кг по причине соблюдения техники безопасности.

Надеюсь, недостойный поступок Гринько П.П. вызовет справедливое возмущение трудового коллектива.

С уважением, Доброжелатель»

«Из протокола собрания

Слушали:

О недостойном поведении штурмана Гринько П.П. в быту.

Постановили:

В связи с невозможностью подъема Гринько П.П. авосек с личными продуктами весом более 2 кг по причине соблюдения техники безопасности при работе с точными приборами, направить Гринько П.П. в помощь артельщице Власенко З.К. для переноса мешков с общественными продуктами весом свыше 50 кг»

Байка четвертая
БАЛТИЙСКАЯ ВЕСНА

Часть первая
Купальный сезон

Было это в те годы, когда космополиты возвращались из дальнего «космоса», а врачи-вредители примеряли пропахшие нафталином белые халаты. Незаметно для окружающих заполняли они опустевшие квартиры, насыщая узкое пространство старых переулков ароматными запахами натурального куриного бульона и фаршированной рыбы.

Со времен Моисея их реабилитировали неоднократно, но всегда это происходило тихо, можно сказать, по-домашнему. Теперь они могли жить, есть, спать и даже работать, как все нормальные люди. Только в отличие от других, они твёрдо знали, что рано или поздно за ними обязательно придут.

В те годы то на одном, то на другом судне вспыхивали конфликты, носящие скорее бытовой, чем производственный характер. Семьи моряков, не имея собственного жилья, ютились на брандвахтах – плавающих общежитиях, которые преданно следовали за караванами в места производства работ. Из-за этого караван напоминал кочующий цыганский табор с кричащими детьми, ворчливыми женами и не совсем трезвыми мужьями. При этом машинная и палубная команды, а это подразумевает и членов их семей, всегда держались обособленно друг от друга, поддерживая в пылу спора исключительно представителей своего профессионального клана.

Исторически конфликт носил межэтнический характер. Плавсостав набирался из уроженцев двух крупных морских центров – Збуревки Херсонской области (палубная) и Холодной Балки – Одесской (машинная) команда. Этот бутерброд разделялся палубой, постоянно гудел, шумел и успешно выполнял квартальный план, доказывая правоту марксистско-ленинского учения о единстве и борьбе противоположностей.

Предки збуревчан ловили рыбу в мутной воде приднепровских плавней и выращивали арбузы, поэтому их потомков влекли море, полосатые тельники и запах сероводорода.

Холоднобалковские запаха ила не выносили. Генетическая память о прадедах-камнетесах тянула их глубоко под палубу, где каждая переборка напоминала о родных штольнях. Полосатых тельников им не выдавали – после первой же вахты синяя и белая полосы сливались в маслянисто-грязевой оттенок.

Одесса, Ленинград, Чегирин и другие, менее судоходные места поставляли руководителей флота, которые в силу своей малочисленности серьезного влияния на события оказать не могли. Среднее руководящее звено насыщали балтийцы, т. е. выходцы из Балты. Эти скромные лица невыездной национальности составляли естественный костяк технической и хозяйственной жизни флота, но наученные историческим опытом не вмешивались в конфликт физически более сильных национальных групп.

Единственным балтийцем, рискнувшим оказаться между «палубой» и «машиной», был Лев Наумович Берембойм. Вступив на должность начальника каравана, он не давал спуску ни коварным збуревчанам, ни дерзким холоднобалковцам. Уже первые шаги его на новом поприще стали образцом социалистической демократии и равноправия. Собрание караванных жен, проведенное в Красном уголке брандвахты, положило конец склокам и пересудам в женской части коллектива.

Вопрос касался подозрений отдельных выступающих в аморальном поведении ряда известных всем особ. Внимательно выслушав прения сторон, новый руководитель кратко подвел итоги прений одной весомой фразой:

– Понятно. Все вы – б…и.

– И я тоже? – попробовала возразить пожилая супруга ветерана флота Гордеева.

– А Вы тем более, – резюмировал оратор.

После столь лаконичного вывода, высказанного в торжественной обстановке, собрание предпочло ретироваться по каютам и в этом составе более не собиралось.

Детство Льва Наумовича прошло в маленьком городке на берегу голубого Дуная. Семья была большая, а потому дружная и трудолюбивая. Работать по 20 часов в сутки его научила мама, а пить все свободное от работы время – сосед Степан Григорьевич.

Редкая универсальность Льва Наумовича заключалась в том, что с одной стороны он еще оставался скромным местечковым евреем, но с другой – уже был хамоватым русским пьяницей. Это позволяло ему одинаково легко себя чувствовать и в пивной, и в синагоге.

Положив конец женским разборкам, Берембойм навлек на себя гнев сразу всех враждующих сторон. Особенно старалась ветеранка Гордеева. Несчастный Лев Наумович даже не подозревал о коварном заговоре, нити которого медленно оплетали его шею.

В ходе планомерного исследования поведения начальника каравана, Гордеева обнаружила тщательно скрываемую особенность. Целый день Лев Наумович находился на берегу, направляя к борту парохода баржи с углем. Сообщение с берегом осуществляла большая шлюпка 2 раза в день: утром и вечером. Утром, десантировавшись на берег, он быстро решал все необходимые вопросы, и в течение дня наблюдал с берега за выполнением графика отгрузки угля.

Скрашивал его одиночество большой зеленый портфель, который он уважительно называл «Крокодилом». Кроме бумаг в нем помещались две бутылки неизвестного напитка и нехитрая закуска. Что находилось в бутылках и чем оно заедалось, ветеранка не могла рассмотреть из-за кустов, опасаясь быть обнаруженной. Но в сумерках возвращался с берега уже совершенно другой человек. Он передвигался по коридору в трусах по строго намеченному маршруту: каюта – душевая – каюта. Система зомбирования действовала безотказно, и схема движения не менялась в течение всего календарного месяца.

6 марта, ночью в каюте Гордеевой собрался весь актив оппозиции. На повестке дня стоял один вопрос – как использовать полученные сведения для совершения акта возмездия. Собрание актива напоминало революционный трибунал, только здесь крови жаждали не трое в кожаных куртках, а все в сатиновых платьях. Приговор был настолько справедлив и строг, что в сравнении с ним вердикт Нюрнбергского трибунала выглядел безобидным общественным порицанием.

Решение вклиниться в естественный ход событий осуществлялось путем искусственного изменения маршрута. Достичь этого можно было самым элементарным способом: ежедневно блуждающее тело передвигалось по коридору только до пожарного щита, где билось головой о ведро, говорило: «Твою…мать», и поворачивало в сторону удара, влево. Напротив душевой находилась дверь в кают-компанию. Логика подсказывала, что если перевесить пожарный щит, а это можно было сделать днем, в отсутствие Берембойма, то вечером тело, получившее удар справа, повернет не в душевую, а в кают-компанию.

На следующий день, после отправки шлюпки, женщины объявили о проведении всеобщей генеральной уборки в связи с празднованием Международного женского дня – 8 Марта. Так как в день праздника свободные от вахты моряки планировали посещение в городе различных увеселительных и развлекательных мероприятий, то отмечать праздник в родном коллективе необходимо сегодня вечером. Естественно, что мужчины с радостью покинули брандвахту, предоставив женщинам возможность самим хлопотать по хозяйственным вопросам. Щит сразу же был перевешен на другую сторону коридора, а оставшиеся на стене отверстия тщательно замаскированы.

С утра оставленный на берегу Берембойм ничего не знал о происходящих переменах. Однообразное времяпровождение так выбило его из колеи, что он забыл о приближении Женского дня и даже не послал дежурные открытки маме, жене и теще. Видимо, в этот день ему не везло во всем – мало того, что первые баржи с углем выбились из графика, так еще и сильно удивил «Крокодил».

Имея на своей шее жену с тещей, и стараясь хоть немного помочь матери, Лев Наумович беспощадно экономил на всем. Особенно на себе. В кают-компании, как начальник, он пил водку и коньяк, а на пустынном морском берегу мог позволить себе только самогон. Покупал он его недалеко от угольной гавани и ни разу не разочаровывался в приобретении.

В этот день звезды повернулись к Берембойму не самым приличным местом – напиток сильно отличался от привычного повышенной крепостью. Первач стоил дороже и был ему явно не по карману. Видимо, хозяйка перепутала бутылки, и теперь приходилось ломать разработанную им систему тихого употребления. То, что Лев Наумович выпить может – знали все, но, сколько именно – не догадывался никто. «Не пропадать же добру», – решил он и начал обычный рабочий день.

К моменту вечернего возвращения шлюпки, весь коллектив уже находился за столом кают-компании. Всё, на что способны простые советские женщины, лежало на столе, а то, немногое, что могут простые советские мужчины, стояло в откупоренном виде на столе и, по традиции, в не откупоренном – под столом. Когда вахтенный сообщил о приближении шлюпки, женсовет объявил о специальном сюрпризе, подготовленном к празднику. На столах зажгли свечи, а нехитрый реквизит в виде стремянки и большого медного таза для варенья установили возле двери. Через пять минут Гордеева призвала к тишине.

В коридоре зазвучали четкие, уверенные шаги. Десятый шаг совпал с глухим ударом о пустой предмет, в котором невольно угадывалось ведро. После фразы: «Твою…мать» движение прекратилось, но через несколько секунд дверь открылась и…

На пороге стоял призрак Берембойма в одной лишь майке. Коварный напиток пробил в системе брешь, всегда надежно работающий автомат дал сбой, и вместо майки тело сняло трусы.

Такого не ожидал никто. Гробовая тишина и мрак окружили тело в кают-компании. Прозрачные глаза слабо мерцали в темноте потусторонним светом. Левая рука пыталась нащупать кран. То, что осталось от Берембойма, исследовало ногой таз и, принимая его за поддон душа, переступило через боковину. Гордеева стояла на верхней ступеньке стремянки с большой садовой лейкой, и когда призрак Берембойма нащупал рюмку, спущенную на бечевке вместо крана, со стремянки полилась вода.

Процесс омовения взрослого мужчины – зрелище далеко не самое эстетичное и носит скорее познавательный характер. Не в пример многим находившимся за столом мужчинам, те части тела, на которые чаще всего обращают внимание дамы, т. е. шею и уши, призрак мыл чрезвычайно тщательно. После водных процедур кран-рюмка была плотно закручена, а обтирание тела зеленой бархатной шторой не вызвало возмущения даже у капитана брандвахты, отвечающего за вверенный инвентарь. Нога вылезла из воды и нащупала берег. Поворачивалось тело уже за пределами таза. После того, как дверь закрылась, раздался дежурный удар о ведро, восторженный возглас: «Твою…мать» и шаги босых ног утонули в песне…

Взятая из популярного кинофильма, она рассказывала о молодом парне, вышедшем через реки южные и края далекие в бескрайнюю донецкую степь.

О том, что произошло, Лев Наумович узнал только через неделю от начальника управления флотом и клятвенно обещал не пить самогон, который довел его до ручки… двери кают-компании.