Текст книги "Рассказы о неизвестных героях"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Так и тут. Нельзя пока по наитию отвергать ни одну из версий истории бессменного часового, и я знаю по своему собственному прошлому опыту, что иной раз тот вариант, который на первый взгляд показался самым невероятным, вдруг начинает оправдываться и неожиданно становится непреложной истиной. Каждое из этих сообщений требует тщательной проверки и изучения. Только тогда выявится, какие из свидетельств были основаны на фактах, а какие являются плодом неточности, небрежности, ошибки, путаницы, провокации памяти или даже правдоподобной мистификацией.

К сожалению, такие мистификации случаются Иногда это делают просто по неумному легкомыслию человека, желающего "подшутить", а иногда с более низменными целями – со стремлением примазаться к какому-нибудь хорошему делу, получившему широкую огласку, и использовать это в личных целях.

Вот, например, передо мной письмо некоего Николая Антонова из Баку. Он заявляет, что бессменный часовой – это его родной брат Александр, недавно умерший, и рассказывает, якобы с его слов, дикие небылицы о жизни солдата в подземелье. Весь его рассказ представляет из себя беспардонную ложь, которая, впрочем, сразу же ощущается. Но я, читая это письмо, сразу же вспомнил, что передо мною мой "старый знакомый". Этот самый Антонов (называвшийся тогда Антоновым-Бариновым из Мичуринска) уже пытался несколько лет тому назад втереть мне очки, выдавая себя за участника обороны Брестской крепости. Все "воспоминания" о Брестской обороне, которые он тогда мне присылал, были таким же хитрым, но в общем неуклюжим сочинением небылиц, и опытному глазу довольно легко можно было увидеть за этими "мемуарами" лицо афериста. Сейчас к этому "лицу" -только добавились новые красноречивые черты. Увы, есть и еще несколько писем, в которых уже с первого взгляда ясно видишь ложь. К счастью, таких писем очень немного, и эти люди являются досадным исключением среди сотен читателей, искренне и горячо старающихся помочь разыскать неизвестного героя.

Мне остается рассказать еще об одном любопытном варианте истории бессменного часового. Я слышал о нем раньше, но тогда счел его преувеличением, недостойным упоминания. Теперь же в нескольких письмах защищается именно этот вариант.

Утверждают, что в 1930 году или даже позже в Польше был отрыт в крепостном подземелье русский солдат, проживший под землей не девять, а пятнадцать лет. Об этом мне пишет генерал-лейтенант в отставке А. К. Купреев из Москвы. Он вспоминает, что в 1945 или в 1946 году в "Правде" была напечатана подвальная статья "Крепость Осовец" и там рассказывалась история бессменного часового, освобожденного поляками не в 1924, а в 1930 году. Статью в "Правде" вспоминает и житель Калуги, бывший участник гражданской войны И. В. Муханов, также утверждающий, что подземный часовой был найден в тридцатых годах. Об этом же пишут мне М. И. Чулков из Кишинева и В. Ф. Лотоцкий из города Кизела Пермской области.

Более подробно сообщает об этом М. С. Денисюк из города Кобрина Брестской области. Он, живя на территории Польши, читал в 1930 году в местных газетах статьи и заметки о солдате, обнаруженном именно в то время при раскопке крепости Осовец. Как сообщали газеты, часовой долго не пускал поляков в склад, заявляя, что его может снять с поста только разводящий, а если его нет, то "государь император". Когда ему объяснили, что уже нет и царя, а крепость принадлежит Польше, он спросил, кто в Польше главный, и, узнав, что президент, потребовал его приказа. Лишь когда ему прочитали телеграмму президента, он вышел наверх и сразу ослеп. Солдат оказался якобы рядовым 15-го Сибирского полка Иваном Ивашиным и пробыл под землей пятнадцать лет.

Кстати, этот рассказ почти полностью совпадает с другим рассказом, опубликованным в 1938 году в Риге в русском журнале "Для вас", издававшемся какими-то русскими эмигрантами. Номер этого журнала случайно где-то обнаружил мой товарищ, известный советский композитор Никита Богословский и, наткнувшись на знакомую историю, перепечатал ее для меня. Кстати, любопытно, что рассказ этот назывался так же, как и мой, – "Бессменный часовой". Он написан в несколько разухабистом тоне старых "солдатских" рассказов, но во всех деталях совпадает с тем, что сообщает в своем письме Денисюк из Кобрина. Совпал даже номер полка – 15-й Сибирский. Только зовут солдата в рижском рассказе не Иван Ивашин, а Иван Иваныша.

Словом, доводя до сведения читателей этот вариант, я пока что не могу ничего сказать ни в его защиту, ни в опровержение. Все выяснится в дальнейших розысках.

Любопытно, что похожие на историю бессменного часового случаи известны и в других странах. Так, профессор Словацкого политехнического института в Братиславе А. Георгиевский пишет мне, что в 1922-1923 годах в одной из французских крепостей был обнаружен солдат, проживший под землей около пяти лет. Другой читатель указывает, что когда-то французская печать писала о солдате, замурованном в подземных складах крепости Верден и освобожденном оттуда спустя девять лет.

Но самое интересное то, что, оказывается, подобные случаи были и во время Великой Отечественной войны. Одна читательница сообщила мне, что будто бы при восстановлении Воронежа после войны из-под развалин каких-то складов извлекли солдата, который с двумя товарищами был засыпан там в 1942 году. Товарищи его за это время умерли, а он дожил до освобождения. Другой читатель сообщает о подобном случае в городе Правдинске Калининградской области. Там уже в 1950 году, по его словам, были отрыты из глубокого подземного склада четверо советских воинов, засыпанных в подземелье в 1945 году, в дни боев за Кенигсберг при одной из сильных бомбежек.

Наконец, три письма посвящены одному и тому же случаю Тов. Голубев из Ленинграда, В. В. Перерва из города Дзержинска Донецкой области и И. Ф. Тимченко из города Богородска Горьковской области передают рассказ о том, что во время боев в Крыму двое или трое советских людей (по двум свидетельствам – матросов-севастопольцев, по одному – партизан) были засыпаны взрывом в подземном складе и пробыли там несколько лет. Их отрыли якобы уже после войны, они обросли за это время длинными волосами и бородами, но сохранили и речь и разум. По одной версии, они даже с криком "ура!" бросились в свою последнюю атаку, будучи уверенными, что их откапывают немцы.

Как бы то ни было, я, не принимая пока на веру ни одной из этих версий, обращаюсь с просьбой ко всем, кто знает что-нибудь о таких "бессменных часовых" Отечественной войны, то ли в Севастополе, то ли в других местах, сообщить мне все, что о них известно.

Я обрываю пока на этом историю бессменного часового. Но она еще не окончена. Занятый поисками неизвестных героев Великой Отечественной войны, я в последние годы, к сожалению, не сумел выбрать достаточно времени, чтобы довести до конца розыски следов подземного Робинзона. Оправданием перед читателями для меня может служить только один довод: история бессменного часового – это очень любопытный, но давний случай, а всякий поиск неизвестного героя Отечественной войны связан с судьбами живых людей – то ли отыскивается он сам, этот герой, то ли его родные и близкие. Именно это соображение и заставляет меня отдавать предпочтение более животрепещущему материалу нашей недавней борьбы против гитлеровцев.

Но вот прошло уже около четырех лет, с тех пор как я впервые рассказал на страницах "Огонька" о бессменном часовом, а до сих пор я получаю письма, в которых меня запрашивают, чем кончились поиски, и об этом же постоянно задают вопросы читатели на публичных встречах с ними. Видимо, история эта вызвала настоящий интерес у многих людей, и надо, не откладывая надолго, доводить дело до конца.

Я надеюсь, что мне удастся окончательно разрешить эту загадку в 1964-1965 годах. Вероятно, придется около месяца провести в архивах, листая старые подшивки газет, которые указаны мне читателями, чтобы из них узнать, наконец, точно фамилию и местожительство героя. А потом надо выезжать и отыскивать следы бессменного часового на месте, опрашивая старожилов, беседуя со стариками. Полагаю, что поможет мне и намечаемая в конце 1964 года поездка в Польскую Народную Республику, где в архивах могут оказаться нужные мне комплекты газет.

Будем надеяться, что в одном из последующих изданий этой книги мне удастся рассказать читателю, какой была в действительности история бессменного часового, и назвать его настоящее имя, которое, я не сомневаюсь, навсегда войдет в летопись боевой славы нашего народа.

ТАРАН НАД БРЕСТОМ

Это было в начале первой мировой войны, 26 августа 1914 года, когда на Юго-Западном фронте русские армии развертывали наступление против мощной австрийской крепости Перемышль. В этот день в районе местечка Жолква близ Львова в воздухе появился австрийский самолет "альбатрос", разведывавший расположение наших войск. В Жолкве тогда находился аэродром, на котором стояли самолеты типа "ньюпор" и "моран", принадлежавшие 11-му авиационному отряду под командованием прославленного русского летчика Петра Николаевича Нестерова, того самого Нестерова, который в свое время впервые выполнил в воздухе "мертвую петлю", позднее названную его именем.

Надо было во что бы то ни стало помешать противнику вернуться домой и сообщить своему командованию сведения, собранные во время разведки. И как только враг был замечен в небе, командир отряда Петр Нестеров вскочил в кабину легкого самолета "моран" и взлетел навстречу австрийцу. Собравшиеся на аэродроме боевые товарищи героя-летчика наблюдали, как разыгрывался этот воздушный бой. Самолет Нестерова быстро набрал высоту и оказался на сотню метров выше "альбатроса". Потом русский летчик резко направил свою машину вниз и устремился на врага. "Моран" с силой врезался в австрийский самолет. У "альбатроса" отвалилось крыло, и он упал на землю. Но и Нестерову, который был тяжело ранен во время столкновения самолетов, не удалось посадить машину, и он жизнью заплатил за свой подвиг.

Так была вписана в историю авиации новая страница. Впервые в мире был введен в практику воздушного боя таранный удар. Этот дерзкий, безудержно смелый прием, пожалуй, не случайно родился именно в России, так как был чем-то сродни удалому, бесстрашному характеру русского человека. Во всяком случае, до сих пор не известны случаи воздушных таранов в боевой практике авиации других стран, если не считать смертников – "камикадзе" в японской армии времен второй мировой войны. Но те заведомо шли на смерть, тогда как наши летчики, начиная с Нестерова, всегда верили, что при таране останутся живыми.

Однако трагическая судьба Петра Нестерова надолго поставила печать смерти на воздушный таран. В течение многих лет авиаторы были убеждены в том, что таран неизбежно ведет к гибели пилота и его машины. Только в годы Великой Отечественной войны это неверное убеждение было начисто опровергнуто нашими советскими летчиками. Их отвага, решительность и большое искусство дали возможность сделать таранный удар довольно распространенным приемом в практике воздушных боев на всех фронтах. И если в одних случаях при этом летчик оставался жив, спускаясь на парашюте, то в других – и это бывало нередко – прочность советских боевых машин позволяла сохранить самолет и посадить его после воздушного тарана.

Именно такой таран совершил в первые дни войны летчик комсомолец Петр Харитонов.

27 июня 1941 года Петр Харитонов, барражируя в воздухе на своем истребителе, охранял воздушные подступы к Ленинграду. В этот день к городу пытался пробраться фашистский бомбардировщик "юнкерс-88". Перехватив вражеский самолет, Харитонов вступил с ним в бой. Несколько раз атакуя противника, советский пилот вскоре израсходовал все патроны. Между тем "юнкерс", спасаясь от преследования, повернул на запад и быстро удалялся к линии фронта.

Молодой летчик решил любой ценой уничтожить врага. Фронт был уже недалеко, когда Харитонов пошел на воздушный таран. Нагнав врага, он осторожно подвел свой истребитель вплотную к хвосту немецкого бомбардировщика и ударом винта своего самолета обрубил "юнкерсу" хвостовое оперение. Вражеская машина круто пошла вниз и рухнула на землю. Сильный удар потряс и самолет Харитонова, но летчик сумел выровнять свою машину. Оказалось, что она, несмотря на таран, еще держится в воздухе. С трудом Харитонов все же довел машину до аэродрома и благополучно совершил посадку.

8 те же дни на подступах к Ленинграду совершили воздушный таран еще два летчика-комсомольца – Жуков и Здоровцев.

9 июля 1941 года центральные газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР Летчикам Харитонову, Жукову и Здоровцеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Они стали первыми воинами на фронтах Великой Отечественной войны, удостоенными этого звания.

И с тех пор на протяжении многих лет считалось, что первый воздушный таран в дни Великой Отечественной войны был совершен летчиком Петром Харитоновым.

В 1954-1957 годах, занимаясь розысками защитников Брестской крепости, встречаясь с оставшимися в живых участниками этой героической обороны, я столкнулся с любопытной историей, которая дотоле оставалась неизвестной и не была внесена в хронику Великой Отечественной войны. Осенью 1954 года, когда я встретился с первым найденным мною защитником крепости, инженером Самвелом Матевосяном, живущим в столице Армении Ереване, он рассказал мне о воздушном бое, который происходил над Брестом в первый день войны, 22 июня 1941 года.

Это было около 10 часов утра, когда Брестская крепость уже вела тяжелый бой в полном окружении. Отбивая огнем атаки немецкой пехоты в крепостном дворе, Матевосян и его товарищи издали видели, что несколько наших истребителей – "чайки", как тогда их называли, ведут бой с группой "мессершмиттов" Численное превосходство было на стороне противника, но наши летчики сражались отчаянно и сбили два или три вражеских самолета. Этот короткий бой уже подходил к концу, как вдруг одна из наших машин, видимо израсходовав запас патронов в бою, устремилась навстречу атаковавшему ее "мессершмитту" и столкнулась с ним в воздухе. Охваченные пламенем, оба самолета пошли к земле и скрылись из виду.

По словам Матевосяна, подвиг неизвестного советского пилота глубоко взволновал тогда защитников Брестской крепости. Все они были уверены, что герой погиб во время своего тарана, и его отважный поступок придал им новые силы в их невероятно трудной и упорной борьбе.

Позднее, когда мне удалось разыскать многих других защитников Брестской крепости, некоторые из них тоже оказались очевидцами этого воздушного боя в первый день войны, и они полностью подтвердили мне историю, рассказанную Матевосяном

Итак, еще в первый день войны, даже в самые первые ее часы, над Брестом был совершен воздушный таран. Было бы крайне важно установить имя неизвестного летчика Но, признаюсь, тогда я думал, что сделать это окажется невозможным в тот первый день войны в районе Бреста шли очень тяжелые бои, противнику вскоре удалось продвинуться в глубь нашей территории, и казалось, что в таких условиях подвиг летчика вернее всего остался незамеченным и уж тем более вряд ли был зарегистрирован в документах.

К счастью, оказалось, что я ошибся.

Весной 1957 года, занятый теми же поисками защитников Брестской крепости, я совершил большую поездку по Советскому Союзу Мне пришлось побывать более чем в двадцати областях Российской Федерации, Украины, Белоруссии, я встречался с живущими там участниками Брестской обороны, записывал их воспоминания. И буквально в каждом городе мне приходилось выступать то в воинской части, то в школе, то на заводе с рассказами об этой героической обороне.

В марте я попал в один из крупных городов Донбасса и был приглашен выступить перед коллективом известного в нашей стране авиационного училища. Это училище имеет славную историю, и среди его бывших питомцев насчитывается несколько десятков Героев Советского Союза.

В большом клубном зале собрались курсанты, преподаватели, командиры. Я рассказал им о событиях в Брестской крепости, о ее героях-защитниках и, между прочим, так как в зале сидели летчики, упомянул о первом воздушном таране, который совершил неизвестный пилот в районе Бреста. Я выразил сожаление, что, вероятно, имени этого летчика нам никогда не удастся узнать.

Сразу же по окончании вечера в клубном фойе ко мне подошел преподаватель училища майор Захарченко.

– А ведь вы ошибаетесь, – сказал он мне, улыбаясь. – Напрасно вы думаете, что фамилия летчика, который совершил таран над Брестом, никому не известна. Я, например, знаю эту фамилию.

Думаю, вы поймете, каким нетерпением я стал тут же расспрашивать майора Захарченко.

Вот что он рассказал мне.

Накануне Великой Отечественной войны Захарченко, тогда еще в звании лейтенанта, служил в 123-м истребительном авиационном полку, который располагался на нескольких аэродромах близ Бреста и охранял воздушные границы в этом районе.

На рассвете 22 июня 1941 года летчики этого полка приняли бой против мощных воздушных сил врага.

– Около десяти часов утра, – рассказывал майор Захарченко, – на пятом или шестом вылете наших истребителей мы все стали свидетелями воздушного тарана. Один из наших летчиков – как мне помнится, это был командир эскадрильи майор Степанов – израсходовал в бою свои патроны и таранил "мессершмитт". Летчик при этом погиб, и мы похоронили его на нашем аэродроме.

Больше ничего майор Захарченко сообщить не мог. Но и этого мне было уже достаточно – свидетельство офицера давало мне надежную нить для поисков: номер полка, и когда я вернулся в Москву из этой поездки, я обратился в Генеральный Штаб к генерал-полковнику А. П. Покровскому с просьбой найти в военных архивах документы 123-го истребительного полка. Вскоре эти документы были найдены.

Выяснилось, что в архиве хранится боевая история части, составленная офицерами штаба полка. Там я нашел описание первых воздушных боев, которые вел полк в районе Бреста. И среди скупых, по-военному лаконичных фраз полковой истории я встретил сообщение о первом воздушном таране. Но при этом обнаружилось, что майор Захарченко в своем рассказе допустил две существенные ошибки – впрочем, тут нечему удивляться, если учесть, что он рассказывал мне о событиях спустя пятнадцать лет. Во-первых, воздушный таран над Брестом совершил не майор Степанов, а лейтенант Петр Рябцев. Во-вторых, сам герой при этом таранном ударе не погиб, а остался жив, выбросившись на парашюте из горящего самолета.

Вот что записано в истории 123-го истребительного авиационного полка о воздушном таране над Брестом:

"22.У1-41 г. 4 истребителя – капитан Мажаев, лейтенанты Жидов, Рябцев и Назаров – вступили в бой с 8 "Ме-109". Самолет лейтенанта Жидова был подбит и пошел на снижение. Три фашиста, видя легкую добычу, сверху стали атаковать его, но капитан Мажаев, прикрывая выход из боя лейтенанта Жидова, меткой пулеметной очередью сразил одного "мессершмитта", а второй фашист был подхвачен лейтенантом Жидовым и подожжен. В конце боя у лейтенанта Рябцева был израсходован весь боекомплект. Лейтенант Рябцев, не считаясь с опасностью для жизни, повел свой самолет на противника и таранным ударом заставил его обломками рухнуть на землю. В этом бою было сбито 3 фашистских истребителя при одной своей потере".

За этой первой записью в полковой истории следовали многие другие, и в них часто встречалось имя Рябцева. Как ни сухи и ни скудны были строки этой полковой хроники, все же они с уверенностью свидетельствовали, что Петр Рябцев стал одним из самых активных и отважных летчиков своей части.

В конце июня полк был отозван с фронта в Москву и получил на вооружение новые "ЯКи" (самолеты конструкции А. С. Яковлева). Затем эскадрильям этого полка поручили охранять воздушные подступы к Ленинграду, и Петр Рябцев вместе со своими товарищами оказался на аэродроме Едрово. Немецкие самолеты рвались к городу Ленина, в ленинградском небе шли непрерывные бои, и молодой летчик в эти дни принял участие в десятках жарких воздушных схваток,

Вот, например, как описывается в истории полка один из обычных боев того времени:

"В воздушных боях, проведенных при выполнении прикрытия ж.-д. узла Бологое, летчики группы уничтожили 19 немецких самолетов, свои потери при этом – 7 самолетов. Только 30 июля группа летчиков – лейтенанты Жидов, Рябцев, Сахно, Грозный, Фунтусов и др. – при отражении штурмового налета на аэродром базирования сбила 4 самолета "Ме-110" и один самолет "Хе-111".В момент налета 18 "Ме-110" на аэродром Едрово в самолетах дежурило звено лейтенанта Рябцева с летчиками Калабушкиным и Фунтусовым. Получив сигнал "Воздух!", дежурное звено моментально взлетело и с ходу в лоб врезалось в группу фашистских штурмовиков, с первой же атаки заставив их перейти в круговую оборону. Тем временем успела взлететь и подойти пятерка лейтенанта Жидова, и, соединившись со звеном Рябцева, группа завязала ожесточенный бой. Фашистским стервятникам некогда было и думать о штурмовке аэродрома. Они не успевали отражать крепкие удары наших славных истребителей и заполнять свои ряды, заметно редевшие от падавших и горевших "Ме-110". Отважная восьмерка мастерски провела этот воздушный бой, завершив его блестящей победой: 4 "Ме-110" и 1 "Хе-111" нашли себе могилу в районе Едрово. Наши потери только один самолет, летчик которого спасся с парашютом".

Но это была последняя запись в истории полка, где упоминалась фамилия Петра Рябцева. На следующий день, 31 июля 1941 года, отважный летчик погиб героической смертью в бою над своим аэродромом. По этому поводу в книге учета чрезвычайных происшествий 123-го истребительного авиаполка стояла только короткая запись: "Самолет "ЯК-1" э 1919, пилотируемый заместителем командира эскадрильи лейтенантом Рябцевым Петром Сергеевичем, сбит в воздушном бою в районе аэродрома Едрово. Самолет разбит. Летчик погиб".

Больше никаких сведений о герое-летчике в истории полка не было. Но зато там же, в военном архиве, удалось разыскать личное дело лейтенанта Петра Рябцева. Вот что я узнал из него.

Петр Сергеевич Рябцев родился в 1915 году в большой рабочей семье, которая жила в Донбассе.

Окончив семилетку, шестнадцатилетний комсомолец Петя Рябцев поступил в школу ФЗУ, а потом работал, электромонтером. Когда комсомол призвал молодежь вступать в ряды Воздушного Флота, Петр Рябцев сразу же откликнулся на этот призыв. В 1934 году он становится курсантом авиационной школы и успешно заканчивает ее. В аттестациях и характеристиках, которые приложены к личному делу П. С. Рябцева, о нем говорится как о патриоте, хорошем товарище, инициативном, энергичном комсомольце, как о пилоте, хорошо овладевшем своей профессией. "Живой в работе, свое специальное дело любит и знает хорошо", записано в одной из таких кратких характеристик.

С 1938 года Петр Рябцев – кандидат, а с 1940 года – член ВКП(б).

Это были лишь скупые, по-анкетному казенные сведения, но уже из них передо мной вставал образ хорошего советского юноши, смелого защитника Родины в годы войны.

Летом 1957 года я коротко рассказал о лейтенанте Петре Рябцеве и о его подвиге в своей статье "Легенда, ставшая былью", которая была напечатана на страницах "Комсомольской правды". Я надеялся, что родные и друзья Петра Рябцева прочтут этот рассказ и помогут нам узнать больше о герое. Так и случилось.

В тот день, когда была опубликована моя статья, в редакцию "Комсомольской правды" позвонил главный инженер одной из крупных подмосковных строек Филипп Рябцев, родной брат Петра Рябцева. А еще через две недели в той же газете появилась его статья. Это был рассказ о замечательной рабочей семье Рябцевых, вырастившей целое поколение молодых тружеников и воинов.

Глава этой семьи Сергей Константинович Рябцев шестьдесят лет подряд проработал кузнецом в Донбассе. Он умер совсем незадолго до того, как я начал искать следы его героически погибшего сына. А мать Петра Рябцева Ирина Игнатьевна жива до сих пор. Женщина, родившая десять и вырастившая девять сыновей, она награждена орденом "Материнская слава" 1-й степени и живет сейчас в донбасском городе Красный Луч вместе со своими старшими детьми.

Сергей Рябцев начал свой трудовой путь задолго до революции. Дружба с передовыми рабочими-большевиками привела его на дорогу революционной борьбы. Несколько раз он смело выступал перед хозяевами как защитник прав рабочих и пользовался любовью и уважением своих товарищей. В 1917 году, как только в Донбасс пришла советская власть, Сергей Константинович Рябцев был избран первым председателем заводского комитета профсоюзов. А в 1924 году, когда рабочие Донбасса посылали в Москву делегацию на похороны В. И. Ленина, С. К. Рябцев стал одним из их делегатов.

Человек, прошедший суровую жизненную школу, старый кузнец воспитал своих детей в духе лучших рабочих традиций, прививая им любовь к труду, преданность Родине и партии. Дружно жила эта большая семья.

До революции Рябцевы занимали маленькую квартиру – две комнаты, причем одна была отведена сыновьям. Все девять мальчиков спали на нарах, которые сколотил им отец. В доме была заведена строгая дисциплина, и отец внимательно следил за поведением сыновей. Например, уходя из дому, каждый из братьев – в том числе и взрослые – обязан был говорить, куда и на сколько времени он идет. Дома у всех были свои обязанности по хозяйству: стирка белья, мытье полов, заготовка дров, которые мальчики неукоснительно и добросовестно выполняли, разгружая от работы мать.

После революции завод предоставил Рябцевым четырехкомнатную просторную квартиру. Жить семье стало легче. Старшие сыновья работали на том же заводе, где трудился их отец, младшие учились. И была в семье Рябцевых одна славная традиция: когда кому-нибудь из сыновей исполнялось шестнадцать лет и он заканчивал школу, отец покупал ему новый картуз и приводил к себе на завод. "Проработай три года, получи рабочую закваску, а потом самостоятельно решай свою судьбу. Ошибки не сделаешь", – говорил он.

И все девять сыновей прошли эту рабочую школу на заводе.

Трое братьев Рябцевых погибли в годы Великой Отечественной войны, защищая Родину. Федор был директором одного из ленинградских заводов и пал смертью храбрых в 1941 году под Можайском. Алексей, рядовой солдат-зенитчик, был убит под Гродно, а Петр погиб, охраняя воздушные подступы к Ленинграду.

Два старших брата Рябцевы – Иван и Владимир – проработали всю жизнь на том же заводе, где шестьдесят лет трудился их отец, и сейчас уже вышли на пенсию. Павел до сих пор работает там же токарем. Два брата – Александр и Виктор – были офицерами Советской Армии.

Филипп Сергеевич Рябцев вспоминал в своей статье, как в начале июля 1941 года он однажды вечером, вернувшись со службы домой, нашел под дверью небольшую записку от своего брата Петра. На клочке бумаги было второпях набросано: "Дорогой братишка, был проездом. Жаль, что не застал, времени в обрез, еду получать новую машину. Я уже чокнулся в небе с одним гитлеровским молодчиком. Вогнал его, подлеца, в землю. Ну, бывай здоров. Крепко обнимаю тебя, твою жинку и сына. Петро".

"Чокнулся" – это и было беглое упоминание о воздушном таране над Брестом.

Два месяца спустя Филипп Рябцев получил сообщение о гибели брата. Эту печальную весть получили также в Донбассе в семье Рябцевых, и тогда самый младший из братьев, Виктор, подал заявление в летную школу, стремясь занять место Петра в боевом строю.

Вот что писал в те дни Виктор Рябцев своему брату Филиппу: "Здравствуй, братан! Зубы сжимаются от злости, когда думаешь о том, что троих наших братьев уже нет в живых. Сволочь Гитлер протянул свою кровавую лапу к нашей стране. Он хочет отнять у нас свободу, хочет задушить нашу советскую власть, хочет потопить в крови то, за что боролись наши отцы, чем жили мы все эти двадцать четыре года. Не бывать этому! Всех Рябцевых не убьешь! Я подал заявление в летную школу, буду мстить фашистским стервятникам за Петра, за нашу Родину-мать!" Желание Виктора Рябцева было удовлетворено. Он окончил летную школу и потом сражался на фронтах Великой Отечественной войны. На его личном боевом счету было больше десяти сбитых фашистских самолетов. После войны Виктор Рябцев остался служить в авиации и летал на новейших реактивных машинах. Только недавно он вышел в отставку.

После опубликования моей статьи в "Комсомольской правде" и после того, как в январе 1958 года я выступил по Всесоюзному радио с рассказом о воздушном таране над Брестом, я получил несколько десятков писем. Мне писали родные Петра Рябцева, его друзья и боевые товарищи и просто радиослушатели и читатели, которые выражали свое восхищение подвигом летчика. Взволнованное письмо, полное и материнской боли и гордости за своего сына, прислала мне семидесятичетырехлетняя мать Петра – Ирина Игнатьевна. Она приложила к своему письму сохранившуюся у нее фотографию, которую Петр прислал ей еще в 1934 году, когда он учился в школе пилотов. На фотографии изображен молоденький курсант с еще совсем мальчишеским, открытым и смелым лицом, со значком "Ворошиловского стрелка" на груди. А на обороте этого фото я прочел уже выцветшую надпись: "Родным, папе, маме и братьям, от Петра Рябцева". И внизу короткая приписка; "Мама! Крепитесь, не горюйте!"

Очень интересное письмо я получил из города Энгельса от жены Петра Рябцева Ольги Давыдовны. Только тогда я узнал, что Петр Сергеевич Рябцев, оказывается, был женат и имел сына Валерия, которому перед войной исполнилось два года и три месяца. Жена и сын жили вместе с Петром Сергеевичем в городке летчиков близ города Кобрина Брестской области и в первый день войны вместе с семьями офицеров были эвакуированы в Башкирскую АССР. Там Ольге Давыдовне вручили извещение о гибели ее мужа. Семья Петра Рябцева получала пенсию от государства, и когда в 1957 году Валерию Рябцеву исполнилось 18 лет, он поступил в авиационное техническое училище, которое закончил несколько лет тому назад и сейчас служит в армии. Он бережно хранит газетные статьи, посвященные подвигу Петра Рябцева, и образ героя-отца навсегда остается для этого молодого человека примерам ясной и героической жизни.

С удивительной теплотой и сердечностью вспоминают о Петре Рябцеве в письмах друзья его детства и юности: 3. Кошелева, Нина Григорьева из Луганской области, инженер Иван Селиверстов из города Котовска близ Тамбова. Они пишут, что это был полный энергии, необычайно жизнерадостный юноша, хороший, веселый и преданный друг, но вместе с тем простой советский паренек, видом не выделявшийся среди своих сверстников. Об этом говорит 3. Кощелева, которая училась вместе с Рябцевым в школе на протяжении семи лет":