Текст книги "Русский Фауст"

Автор книги: Сергей Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Подумайте об этом очень хорошо. Фирма ценит Вас как отличного специалиста, и мы готовы на любые расходы.

Отдохните от вашей российской серинки, а если Вам по душе серость, езжайте на туманный Альбион и попробуйте классической лондонской серятины.

– Я возьму пока один день. Здесь. В городе. – Я еще только смутно догадывался, что я хочу сделать. В подсознании, если оно есть, что-то болело, как будто силишься, и не можешь вспомнить.

– Хорошо. Но на будущее мое предложение остается в силе. В любое время, исключая выборы и референдумы, тогда у нас, извините, аврал. Надеюсь, Ваше настроение поправится, и Вы не совершите каких-либо сентиментально-сомнительных поступков. Желаю приятно провести время. – Он был невыносимо вежлив и спокоен и, казалось, знал лучше меня, как я проведу этот день.

Тут же зашел Варфоломей и озабоченно предложил:

– Я отвезу Вас домой, сэр?

– Да какой я тебе сэр!

Как-то отвык я от обшарпанных подъездов и душных "хрущевок". Исписанные сплошь стены, занозистые, несколько лет не крашеные перила. И усталые двери. Номерки на них, даже если и новые, заражаются всеобщей старостью, выглядят как иероглифы и ничего не говорят.

Дверь мне открыла Елена. Смотрела на меня равнодушно, как будто пришел сантехник.

В жизни мужчины может быть много женщин, но только одна от Бога. Из рук, из уст этой женщины мужчина приемлет все: радость, боль, счастье, зло, пищу, одежду, ласку – все, что принял бы от той жизни, какую, как ему кажется, он выбрал себе сам. Такой женщиной для меня была Елена.

– Ты почему не на работе? – это у меня получилось вместо "здравствуй".

– Проходи, – вместо ответа, – неужели что-то случилось или тебе стало плохо. – Это когда за мной захлопнулась дверь. – Ты же напоминаешь обо мне только тогда, когда тебе становится жутко плохо... Проходи в большую комнату, у меня еще лежит пара твоих стираных рубашек. Сейчас найду.

– Не надо.

Она в простеньком халатике с неприбранной головой.

Не знает, куда деть руки. И ноги тоже. На халате нет нижней пуговицы. И я даже в этот момент успел сравнить похотливо: у Гражипы ноги как у киношных красавиц, а у Лены они живые. По-дурацки, наверное, сказано, но именно такое у меня было чувство. Да и вообще, я тут не эротические полотна эпохи разгула "русской демократии" создаю!.. Фиг вам! Хорошие у нее ноги! Длинные. И сама стройная. И глаза... И губы... И нос...

А я сидел, как последний не знаю кто, пялился на нее и молчал. Я, действительно, не заходил к ней целый месяц, и она не приходила тоже. У нее здесь маленький островок и размеренная провинциальная жизнь. И если понесло меня куда-то бурным течением, то так мне и надо.

Нужен я здесь, как Миклухо-Маклай эскимосам.

– Я думал, я тебя не застану, думал – уроки у тебя. У тебя же обычно уроки в это время. Методдень? – надо же было с чего-то начинать, говорить о чем-то!

– Нет у меня уроков. И работы нет. И школы нашей нет. Ты что-нибудь о развитии безработицы в России слышал? Или твой новый бизнес позволяет тебе не думать об этом?

– Да я сам... месяца два назад... ты же знаешь...

– Я думала, ты позвонишь.

– Что со школой?

– Помнишь нашего директора?

Еще бы не помнить! Два года отданных за бесценок (то бишь маленькую зарплату) советской школе под начальством хамелеона.

– Он решил посреди учебного года из пашей школы гимназию для "особо одаренных" детей сделать. "Одаренные" в его понятии те, за обучение которых на новом якобы уровне родители готовы платить круглые суммы, а директор львиную их долю будет пускать "на развитие и материальную базу учебного процесса" в свой карман и карман завроно. И не надо такому проходимцу менять привычную обжитую сферу образования па белое пятно на карте российского бизнеса. Видал, как в газете сказала.

– И это ему удалось?

– Махом! Хотя такие штучки, сам знаешь, с объектами образования даже сейчас проходят со скрипом. Масса подводных течений и противоречивых законов. Но он своего добился. Сходил всего раз в "Америкэн перпетум мобиле" – и все само собой решилось.

Гром среди ясного неба. Я, наверное, переменился в этот момент в лице.

Но ведь я об этом не знал ничего. Значит, дело нашего директора прошло через замов, хотя условно и считалось крупняком. Может быть, здесь приложил руку Билл, "оберегая" мою ранимую психику? И был прав. Трудно найти на карте место, куда я послал бы нашего дирю (как мы его называли)...

– Ну сделал он гимназию, а ты почему без работы? Ты же неплохой специалист.

– Следующий этап: вытеснение "неодаренных" учеников в другие школы и увольнение неугодных учителей.

Неугодными стали все, кто не пошел подписывать контракт в этот американский вечный двигатель. И заурчит-то даже не по-русски: "идите подписывать устный контракт". Да в гробу я его видела! Мне талантливых ребят стало жаль. А может, еще спать с этими американцами тухлыми заставят, носки и рубашки им стирать!?

– Ты уже стирала...

– Что-о??!!

– Я директор филиала "Америкэн перпетум мобиле".

И глаза у нее красивые... И ноги стройные...

Ах, как давно я не пил! Две недели!

Я в рот не брал, настолько почувствовал себя порядочным работником. Даже когда у меня оставалась Гражина, я не прикасался к ее шампанскому.

От Елены я шел, собирая по дороге все кабаки и рюмочные. Не мудрено, что к тому времени, когда я ввалился в подъезд собственного дома, у меня включилось состояние "автопилота".

До вечера я спал, не раздевшись, даже не сняв плаща, на диване. Протрезвел быстро, но долго не хотелось просыпаться, потому что вокруг все останется то же самое.

Все будет как обычно, и утром приедет Варфоломей и привезет, если надо, Гражину, чтобы погладила смятый костюм и огласила список необходимых мероприятий.

В комнате работал телевизор. Девятичасовые новости сообщали об очередных перестановках в очередном правительстве. Новые интервью – новые обещания. Машинально я достал из кармана плаща индикатор и направил его на телевизор. Этого я еще не пробовал делать. Ярко загорелась красная лампа и почти не гасла до конца программы. Только иногда не горели обе: ни красная, ни зеленая. Первый раз, когда показали нового американского советника по каким-то новым делам, другой – французского предпринимателя, подвизавшегося на покупке российского сырья. Какая у них связь с "Америкэн перпетум мобиле", я мог только догадываться.

Неожиданное любопытство заставило меня направить индикатор на самого себя. И это не могло показаться, слишком я был сосредоточен – ярко загорелась красная лампа, но тут же, словно испугавшись, погасла и больше не загоралась. Однако, я был уверен, что и это недолгое горение означало для меня не самое лучшее. Во всяком случае я мог рассматривать подобную "засветку" только как предупреждение в свой адрес. Я отбросил индикатор, плеснул себе водки и попытался после ударной дозы заснуть.

Утро наступило в двенадцать часов дня – так об этом можно сказать. Меня совершенно не удивило, что Варфоломей за мной не заехал. Полная апатия и полная уверенность в том, что мистер Билл держит ситуацию под контролем. Будто смотрит с улицы в окно и мило улыбается. "Что, нажрались, Сергей Иванович?.. Нус-с, теперь не обрыгайтесь..."

Тяжелое похмелье едва-едва позволило мне умыться и доковылять до холодильника, где таились припрятанные от самого себя на сей черный час несколько банок пива. Одну за другой я опрокидывал их в раскаленное нутро, но пивная пена казалась мне кипящей на сковороде водой. Дармовое американское пиво могло только слегка разгладить складки на моем лице. А в голове и груди пульсировала давящая тупая боль. Скоро она охватит все мое бренное тело и будет трясти его мелким бесом, пока душа из него не вылетит вон. Боль эта швырнула меня на улицу измятого и небритого, бросила через два квартала в небольшую "кулинарию", где наливали страждущим с самого раннего утра. Если бы мне кто-нибудь десять минут назад сказал, что я дойду сюда без посторонней помощи, я бы из последних сил рассмеялся ему в лицо самым жутким перегаром... Никогда еще мне не бьшо так плохо. Плохо отравленному телу, плохо затравленной душе.

У столика в углу стоял Андрей. Он уже принял первые сто грамм, и ему было значительно легче, чем мне. Он молча наблюдал, как я нетерпеливо расплатился за бутылку и торопливо выпил первую стопку. И только после этого заговорил.

– Я знал, что ты все равно сюда придешь.

– Это ты, выходит, меня здесь дожидаешься? – съязвил я после второй.

– Тебя, – совершенно серьезно ответил он, театрально откусив пирожок с ливером. – Уж месяц дожидаюсь.

Так что давай еще по одной за встречу. Сегодня выпьем, но завтра, чур, не похмеляться! А вот этого, – он кивнул на окно, – еще вчера не было. Полюбуйся-полюбуйся.

Первое, что мне бросилось в глаза на противоположной стороне улицы, огромная надпись: "ОСВОБОДИТЕ СЕБЯ ОТ БИОЭНЕРГЕТИЧЕСКОИ СУБСТАНЦИИ! ИСПОЛНИТЕ СВОЕ ЗАВЕТНОЕ ЖЕЛАНИЕ! "Америкэн перпетум мобиле" объявляет месяц всеобщей дебиоэнергетизации. Дополнительные услуги только в этот месяц..." И т. д.

– Понял? Дебилоэнергетизация! Все-об-щая! Как обязательная флюорография при развитом социализме.

– Бред какой-то, я ничего об этом не знал, – я действительно ничего об этом не знал. Может быть, поэтому мистер Билл торопливо отправил меня на "заслуженный отдых"? Но еще вчера я даже не подумал бы этому возражать. Разве сказал бы, что текст рекламы дурацкий. Не знаю... Личное благополучие всегда помогает оправдывать не самые лучшие поступки.

– А ты знаешь, как называют эту компанию в простонародье? – опять заговорил Андрей. – Есть там у тебя специальная служба разведки и контрразведки? Или, может, ЦэРэУ докладывало?

– Нет.

– Душегубкой!

– Выходит, я?..

– Выходит.

И мы стали пить молча. Или, наверное, мы так разговаривали. Понемногу вокруг нас собирались другие алчущие опохмелки. Я угощал, Андрей читал стихи, и даже продавщицы встали поближе к нам, облокотившись на прилавок, чтобы лучше слышать. Как-то само собой разговор вновь закрутился вокруг "перпетум мобиле", и Андрей толкнул меня локтем в бок. Слушай, мол. Изрядно опьяневший, я пытался следить за спорящими "подогретыми" мужиками.

– Да я свою субстанцию за пузырь, как ваучер, отдал.

На хрена она мне?!

– Это все равно западные штучки. Войной нас не взяли, так измором возьмут.

– Во-во! А кто им субстанцию эту продал, тот, считай, сам в рабство продался и детям своим подписал. Я слышал об этом, один мужик из умников лекцию читал.

– А я, между прочим, никаких документов им не подписывал, только паспорт показал, что я совершеннолетний. – И засмеялся какой-то старик.

– А мне платить нечем бьшо – куда деваться? Я спьяну на своем четыреста двенадцатом в "мерседес" одного рэкетира въехал. Так он бы с меня живого шкуру содрал, а тут я ему новый "мерседес" поставил, а старый себе оставил. Там делов-то – крыло подправить.

– Да какая разница – хоть Америка, хоть тридевятое царство. Теперь, что у них президент, что у нас. Они нас хоть жить научат.

– Вот уж спасибо – научили – похмелиться не на что!

– Зато сами водку смирновскую жарят и не морщатся...

– Да у них все равно лучше!

– Потому и лучше, что со всего света тянут.

– Да ничего они не тянут. Просто жить и работать умеют.

– Это тебе, дураку, по телевизору рассказали? Ты как семьдесят лет всем газетенкам верил и в телик пялился, так и теперь... Ну уж такого дурака и американцы ничему не научат. Тебе завтра скажут, что лучше всего пидары живут, так ты тоже штаны сымешь?

– Зато на демонстрацию ходить не надо.

Общий хохот. И тут в углу заговорил самый пьяный.

Он как-то весь вскинулся, долбанул стаканом по столу, и когда все обратили на него внимание, снял очки, протер их грязным носовым платком и заговорил тихо, без надрыва, но внутренняя его напряженность передалась всем.

– Душу они из нас тянут. Последнюю, какая еще осталась. А мы дальше стакана и не видим уже. Знаете, почему Александр Невский с татарами мир держал, а просвещенных рыцарей-крестоносцев гнал в шею?

– Не знаем, господин интеллигент, – хохотнул какой-то татарин, но никто его не поддержал.

– Татары, они с нас десятину брали, десятую долю всего, что делалось, производилось... А крестоносцы не только грабить хотели, они хотели душу в рабство взять, а этого русскому человеку нельзя никак. Сам папа римский их на это благословлял. Миротворец, мать его...

Семьсот лет они нашу душу наизнанку вывернуть хотели, да под себя подладить, а за семьдесят лет почти вывернули. Под себя подладили. За шмотки, за красивые обертки, за сладкую жизнь. Бьы я в этой Америке – хлеб там и то кислый. Хуже нашего нынешнего. Пресные они все, у каждого только за себя задница болит. И мы теперь такие.

– Ой наплел, наплел, умник! – закричала полногрудая продавщица. – Вон у меня сестра Нинка один раз в этот "перпетум" сходила и все! Как в сказке! Все, чего душа пожелала, то и получила: квартиру и мужа! Не вам, алкоголикам, чета! И себя и детей на три поколения вперед обеспечит. А при ваших коммунистах чего бы она получила? Гипертонию, десяток абортов и светлое будущее по телевизору!

Мужики одобрительно загудели.

– Да при чем тут коммунисты?! Во всякую дыру затычку нашли! У нас, точнее у вас – президент, между прочим, большой коммунист, – опять вскинулся очкарик. Он раздосадованно махнул рукой, выпил и направился к выходу. – Говорил же себе сто раз – не мечи бисер, без толку, телевизор не перекричишь...

Продавщица еще что-то пробурчала ему вслед, и через минуту все говорили о чем-то другом.

Где-то в пятом часу вечера мы с Андреем вывернули на улицу Дзержинского. Ни пьяные, ни трезвые. Какоето облако единого порыва двигалось вокруг нас: дурманило, будоражило и тянуло на подвиги. Мы громко разговаривали, грозили всем кому ни попадя, хохотали, декламировали политическую тарабарщину и хорошие стихи. На нас смотрели как на подвыпивших школьников, которые только что сдали последний экзамен. Какого черта нас несло на Дзержинского, 22? И чем ближе мы подходили к этому дому, тем больше убавлялось в нас игривого веселья.

На крыльце нас встретил Варфоломей. Он молча и с достоинством слуги великого государя открыл перед нами дверь. И Андрей, который всю дорогу грозился разнести эту контору, вдруг приутих и как-то весь сжался. Я тоже более не испытывал эмоционального подъема.

Смутное предчувствие начала беды дохнуло в лицо, и день из оранжевого заката провалился в серые облака, в пасмурное болото.

В приемной Гражина сообщила, что нас уже ждут. Несколько секунд она сомневалась насчет Андрея, но потом все же пустила нас обоих. За "моим" столом сидел Сэм Дэвилз и с кем-то разговаривал по телефону. Увидев нас, он сразу же положил трубку и пригласил сесть.

– Надеюсь, наш разговор пройдет в цивилизованной обстановке, и мы обойдемся без театральных эксцессов, – он подозрительно посмотрел на хмурого Андрея. – К моему величайшему сожалению, – теперь он обратился ко мне, – мы не может больше поддерживать с Вами деловые отношения, Сергей Иванович. И это действительно искреннее сожаление. Человека с Вашими способностями на определенной территории компьютер вычисляет раз в три-пять лет! Но Вы не сможете больше работать по той простой причине, он достал из ящика стола индикатор и направил его на меня. Ярко и уверенно загорелась красная лампа. – По той простой причине, что Вы растратили по пустякам, на ненужное сюсюканье свою биоэнергетическую субстанцию. Кстати, Вам никто никогда не скажет за это спасибо. Наша работа не терпит эмоций, а псевдодоброта только еще больше вносит в этот мир неразберихи, беспорядка, что всякий раз подчеркивает его полное убожество и несовершенство. И все же Вы прекрасно поработали на нашу компанию, и Ваша биоэнергетическая субстанция, хотите Вы того или нет, тоже теперь принадлежит "Америкэн перпетум мобиле", поэтому, как это было принято у вас при социализме, мы назначаем Вам солидную пожизненную пенсию и право пользоваться нашими услугами бесплатно.

– Похоже, Серега, это у тебя профессиональное заболевание, – без всякой иронии заметил Андрей. – Инвалид американского труда.

– Да, что-то вроде того, – подтвердил Сэм Дэвилз.

– Выходит, ты человек еще не совсем пропащий... – о чем-то задумался Андрей.

– А если мы выступим с разоблачением в средствах массовой информации? по-американски выразился я.

Но сказал это просто так, ради того, чтоб хоть что-то неприятное сказать для "дядюшки Сэма".

– Пожалуйста! Сколько угодно! – Сэм Дэвилз был невозмутим. – На Ваше злопыхательство откликнется дюжина прогрессивных газет, и ВЫ, в свою очередь, будете разоблачены как люди, мешающие международному научно-техническому эксперименту. В конце концов мы не нарушаем никаких обязательств, не причиняем нашим клиентам никакого ущерба: ни физического, ни морального. Наоборот, мы меняем их жизнь к лучшему и делаем это только за то, что вносим их имена в наш компьютер. Мы вовсе не виноваты, что некоторые предпочитают менять биоэнергетическую субстанцию на минутные бесперспективные желания. Но, сами понимаете, для нас особо важна свобода выбора. А как Вы поступите с высоким моральным аспектом нашего предприятия?

Ведь речь идет о счастливом будущем всего человечества!

Так что Ваши личные домыслы не приведут Вас никуда, кроме психиатрической лечебницы самого строгого режима.

Последняя фраза в его отповеди звучала особенно убедительно. Все это время в руках у него вертелся индикатор. Он, словно играя, направлял его то на меня, то на Андрея, и лампы мигали как светофор: красный-зеленый, зеленый-красный. Зеленым он любовался, как любуется охотник подплывающей к берегу дичью.

– А Вы, Андрей Юрьевич, если действительно хотите помочь Вашему другу, – лицо Сэма Дэвилза стало насмешливо-ехидным, – можете заключить с нами контракт-пари. Мы со своей стороны ставим биоэнергетическую субстанцию Сергея Ивановича. Вы – свою. Вы же читали, я надеюсь, достаточное количество русских сказок. Например, если Вы помните, герой сказки, чтобы спасти своего друга, идет за тридевять земель за живой водой и при этом рискует собственной жизнью. Вы же с точки зрения материализма и даже диалектического не рискуете ничем. Так что...

– Я согласен! – неожиданно обрубил Андрей. – Говорят, что хотя бы одна спасенная душа... – он осекся. – Я согласен, и все.

Мистер Дэвилз еще долго излагал условия новой сделки. Андрей его внимательно слушал, а меня вдруг стало неумолимо клонить в сон. Сэм Дэвилз начинал новую игру, получая от этого только ему понятные выгоду и удовольствие. Андрей играл в благородство, а я просто спал с открытыми глазами. Мы уходили, или я остался?

Помню расплывчато: Сэм Дэвилз картинно раскланивается с Андреем, улыбается. Меня словно нет для них обоих. Сэм Дэвилз сама вежливость из тихого омута. А был ли здесь Андрей?

А теперь представьте себе, что второй части, только что написанной (только что прочитанной?) не было. Я написал ее только для того, чтобы не сбить с толку тех, кто привык к поступательному изложению в рассказе и не терпит перескакиваний с начала на конец и наоборот.

Конечно, все, о чем здесь рассказано, произошло, но об этом я узнал значительно позже. Я о многом узнал значительно позже. Теперь поставьте себя на мое место: все это было, но для меня, начиная со следующей главы, не было. Т.е. я, не нарушая последовательность событий, нарушаю последовательность своего сознания, ибо к утру следующего дня я не знал об этом ничего. Тьфу ты! Попробуй растолкуй! Читающий да прочитает, соображающий – поймет. Антракт окончен.

ЧАСТЬ III

Странные сны снятся порой за очень короткое время.

Только что, несколько минут назад, сомкнул глаза и за эти минуты прожил частичку жизни во сне. Пробуждение оборвало сюжет сна на самом интересном месте, и как раз оно не запомнилось. После того пробуждения еще полдня ходишь сам не свой. Словно твой мир остался там – в коротком взбалмошном сне. И тогда вся явь кажется нелепым наваждением, нагромождением случайностей. И начинаешь невольно задумываться: а не посторонний ли я в этой суете?

Оказывается, я заснул прямо на рабочем столе. Две трети рабочего дня позади, и меня победила рыхлая слабость. Весна? Авитаминоз?

Услужливая Гражина тут как тут:

– Я заварю вам кофе, Сергей Иванович, и заодно принесу сводки из районов. Курьер с дискетами уже вылетел в Москву. Мистер Билл не очень-то доверяет спутниковой связи. Перед обедом звонил мистер Дэвилз, но вас не было, он перезвонил еще раз, но, узнав, что вы вздремнули, просил не будить.

За окном кто-то кинул в небо стаю черных птиц. Они разбились о голубое дно, растеклись по нему пестрым пятном, снова собрались воедино и длинной лентой исчезли в пролетал между далекими многоэтажками. Когда-то я видел нечто подобное. Новый отсчет времени начался в эту минуту. Птицы, вероятно, чувствуют не только дождь или бурю.

Это за окном. А здесь...

В апреле наш филиал занимался не только скупкой биоэнергетической субстанции, но и контролировал половину культурно-массовых заведений города и области.

Там проводились различные шоу на американский манер, и публика туда валом валила в ожидании шикарных и красочных зрелищ. Меня удивляло только одно: почему "перпетум мобиле", вроде бы по смыслу связанная с техническим прогрессом, совершенно не интересуется производством, добычей и распределением природных ресурсов и т. п. В то время, как другие импортные строители капитализма в России рвали из-под носа, "перпетум мобиле". отслеживала политику и культуру, скупая кинотеатры, дворцы культуры, демонстрационные залы и стадионы.

Между тем, события развивались с головокружительной быстротой. Карьера моя вовсе не была упрямым подъемом наверх, а была буквальным скольжением с горы в сторону всевластия, вседозволенности и материального благополучия. А это, уверяю Вас, даже из самого стойкого аскета-материалиста-атеиста может сделать за определенный срок законченного эгоиста, полного премудростей самооправдания. А ну-ка, господа чиновники, добавьте что-нибудь из собственного опыта!

В ближайшие дни мне предстоял перелет в Нью-Йорк для знакомства с руководством компании, а также для участия в каких-то торжественных церемониях. Билл по этому поводу говорил, что передо мной откроются новые перспективы. Мол, с обычной человеческой точки зрения я своей удачи даже оценить не могу. Все это должно будет происходить в забытом Богом городке Хеллоуине, где-то посреди прерий, воспетых Фенимором Купером.

Звонок "дядюшки" Сэма застал меня как раз в тот момент, когда я обдумывал планы на ближайшие дни. Он как всегда вкрадчиво-вежливо поинтересовался моим здоровьем, "не разбудил ли?". Суть же разговора сводилась к тому, что 22 апреля мы с Биллом должны быть в Хеллоуине. Надо – так надо. Хоть Хеллоуин, хоть Лысая Гора. Ехать не хотелось по причине природной лени, и я попытался намекнуть, что без меня может уменьшиться количество закупаемых биоэнергетических субстанций, что, в свою очередь, повлияет на работу вечного двигателя. Даже не знаю откуда ко мне пришел в голову такой вопрос:

– А что будет, когда мы скупим все биоэнергетические субстанции? Кончатся люди – кончится топливо?

– Нет, – ответил невозмутимый Сэм Дэвилз, – для работы "перпетум мобиле" достаточно одной субстанции.

Количество – это уже вопрос мощности. Чем больше, тем мощнее. Но будьте спокойны, пока двигатель питает хотя бы одна субстанция, он будет функционировать. И уж если есть хотя бы одна субстанция, то всегда найдутся вторая и третья. Так что не отлынивайте от поездки, тем более, что это не обязательный выезд в совхоз на уборку картофеля.

Андрей прорвался ко мне на правах старого друга. Он тащил с собой за руку седую бабулю-одуванчика, которая, похоже, не очень-то хотела быть гостем этого кабинета. За спинами их маячила Гражина, пожимала плечами: мол, Ваши друзья – Вы и разбирайтесь. А за ее спиной стоял Варфоломей и всем своим видом выражал подозрительность и неудовольствие по поводу появления здесь Андрея. Андрей же аккуратно закрыл за собой дверь, усадил старушку и сел сам.

– Это моя бабушка. Баба Лина, – представил он спутницу.

– Насколько я помню, у тебя последние десять лет не было бабушки, – то ли возразил, то ли спросил я.

– Я – троюродная, – ответила за Андрея старушка, которая, по всей видимости, стала понемногу осваиваться. Голос у нее был мягкий и добрый.

Не знаю почему, но присутствие Андрея раздражало и тревожило меня. А уж ходить на работу к друзьям, таская за собой бабушку, это совсем ни в какие ворота. Мне ничего не оставалось, как сесть в свое кресло и ждать продолжения этого спектакля. Уловив мое состояние, Андрей "успокоил":

– Ты не переживай. Мы только посмотрим на теоя и уйдем. Баба Лина очень хотела посмотреть, кто тут у нас скупает биоэнергетические субстанции. Да и у меня к тебе дело.

–Выкладывай, – я был насторожен, ждал подвоха

или насмешки. Если Андрей трезв и при этом не сочиняет стихи, значит он одержим чем-то другим. И сам черт не знает, что у него на уме. Последний раз во время такой одержимости он занимался скупкой птиц на базаре, которых отпускал на волю. Когда во время очередного запоя я спросил у него, зачем он это делал, он совершенно серьезно ответил: "Я где-то читал, что птицы – это души умерших людей". Теперь рядом с ним сидела занятная старушка и добрыми большими глазами изучала меня самым бесстыдным образом.

– Ну что? – спросил у нее Андрей. – Как наш инвалид американского труда?

– Так и есть, милок, – ответила баба Лина.

Я даже не представлял себе, что я должен делать в подобной ситуации. Они точно состояли в каком-то сговоре в отношении меня.

– Так какое у тебя дело? – не совсем любезно повторил я.

– У тебя есть заместитель?

– М-мм... У меня есть дюжина помощников в городе, есть отделения в других городах области. Так что...

– Я хочу быть твоим заместителем, непосредственным заместителем. Человек номер два – понимаешь. – огорошил меня Андрей.

– Н-но...

– Не сомневайся, а лучше посоветуйся со своим боссом. Только скажи ему, что за два-три месяца своей работы твоим заместителем я отдам фирме свою биоэнергетическую субстанцию.

– Он согласится, – в этом я был совершенно уверен, условия Андрея были излюбленным вариантом Сэма Дэвилза. И все же я потянулся к телефонной трубке, чтобы услышать его очень довольный голос и получить соответствующее разрешение.

– Кстати, возьмите поэта с собой в Хеллоуин, – заключил Сэм Дэвилз.

– Но ведь ты не собирался продать свою биоэнергетическую субстанцию? попытался я отговорить его. Но он только махнул рукой: делай, как сказано.

Через несколько минут мне пришлось пригласить в кабинет Гражину и Варфоломея и представить им своего новоиспеченного заместителя. Описывать выражение их лиц необязательно, хотя уже использованное мной словечко "офонарели" подходит более всего.

– Но у нас только одна машина, сэр, – то ли возразил, то ли озадачился Варфоломей. Гражина промолчала, и я поймал взгляд Андрея на ее зовущих ногах.

Вечером Андрей вынудил меня устроить грандиозное застолье старых друзей. Отметить его "повышение по службе".

– Русский поэт на службе американского бизнеса! – кричал он. И о чем-то с серьезным видом шептался с Иваном.

Не помню: кажется, я не пил больше месяца. И, может быть, поэтому напился до чертиков. Процесс переливания так же похож на таинство, как и деление клетки.

Клетки мне снились ночью. Здоровенные клетки из толстых чугунных прутьев. В них яростно метались запертые монстры. Опять монстры? Я бежал меж двух рядов клеток куда-то по направлению к далекому свету.

Монстры бросались в мою сторону, разбивая морды о металлические прутья, и кровавые слюни текли из-под их уродливых брылей. Отсюда-то я легко могу описывать всю эту мерзость. Но есть ли смысл? Всех тварей, созданных когда-либо в Голливуде, не хватит, чтобы передать хотя бы треть их слизского "великолепия".

Тоннель кончился, и меня вынесло на залитую солнцем зеленую поляну. Из грязного пьяного апреля в жаркий июль, под голубое облакастое небо. Наверное, эта же неведомая сила сна уложила к моим ногам извилистую тропинку к видимой за полем деревеньке. И следуя желанию этого сна, я пошел по ней, а точнее полетел, как дух.

И не чувствовал под собой ног. И от всего окружающего было невыразимо хорошо на душе. Земными словами о неземном сказать трудно. Так хорошо бывает редко, когда сливаешься в едином порыве с велемудрой природой.

Наверное, в этом было что-то от человеческих представлений о рае. Опять же ад был настолько недалеко, что я опасался оглядываться.

Первым меня встретил небольшой дом на отшибе. Он приглашал распахнутой настежь дверью, вылетавшими из окон от легкого ветерка белыми занавесками. На какое-то время мне показалось, что именно этот дом я уже видел когда-то в детстве. И был удивлен, что псевдоповторения случаются даже во сне. Ложная память– кажется так это называется? Ложная?

Кстати, я совершенно четко осознавал, что я сплю вдрызг пьяный в своей холостяцкой квартире, и, наверное, рядом спит на полу Андрей. Но более явственно я ощущал на себе дыхание лета, слышал пение птиц, шелест деревьев. Раньше, в других снах, даже если и слышал что-либо, то все эти сны все равно были глухие в сравнении с этой неожиданной полифонией. Единственное, чего я не чувствовал – своего собственного тела. Прикасался к траве, к палисаднику, к цветам под окном – и они отвечали мне осязанием прикосновения, причем более ярким, нежели когда я трогал наяву их руками. Тогда я, пожалуй, в первый раз подумал, что окружающая меня там апрельская явь и не явь вовсе, а серый, с ватой в ушах, сон. И в этом сне крайне редко случаются счастливые пробуждения.

Поднявшись на низкое крыльцо, пройдя сени, я вошел в просторную светлую комнату. И вошел так, будто бывал здесь тысячи раз. Небогатая обстановка: стол (швейная машина на нем), стулья у стен, допотопный шифоньер, половичок у входа, фотографии на стенах, иконы и лампадка в углу и кресло, в котором сидела баба Лина. Она кивнула мне, даже, показалось, подмигнула:

– Садись-садись, осмотрись, может, что нужное высмотришь или услышишь...

И никакого вопроса не возникло в моем сознании. Я словно знал, что будет дальше, как предугадываемый сюжет читаемой книги. Сел на плетеный стул у окна и вдруг подумал: "Интересно, который час? Сколько времени, если там ночь, а здесь день? И где часы? Здесь должны быть видавшие виды ходики с гирями на цепях..."

– А зачем здесь время?! – удивилась баба Лина. И от слов ее мне стало вдруг настолько спокойно, что течение времени абсолютно перестало меня интересовать. Я стал смотреть в окно на недалекие дома, на проселочную дорогу и поразительно живой лес этого сна. В аккуратных деревянных домах текла какая-то размеренная неторопливая жизнь, но здесь – на улице – она ничем себя не выдавала. Тихий полдень замер у самого окна, и только еле заметное движение облаков подталкивало солнце.