Текст книги "На краю империи: Камчатский излом"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

* * *

Коммерческий «аппетит» у капитана Беринга оказался совсем не слабый. Правда, и возможности его удовлетворить в наличии имелись. По Митькиным прикидкам, приезжий начальник не прочь был получить всю пушнину охотничьего сезона Камчатки, которая не пойдет непосредственно в казну как ясак. Более того, он готов был скупить и запасы пушнины, имеющиеся у местных жителей. Митька постарался не обмануть доверия своего «благодетеля» и через несколько дней внес конкретные предложения:

– Перво-наперво, ваш-бродь, скажу по распискам. В грамоте я не силен, но кой-что уразуметь сумел. Вот я тута отложил которые – это дело верное, брать можно и нужно. Вот эти, считай, пустые – концов уж не сыскать. А еще тут куча целая осталась – как бы ни то и ни се. Трудов с ними много, а корысть сомнительная…

– Пожалуй, это я и без тебя знаю, – нахмурился Беринг. – Но за них деньги уплачены!

– Дык разве я предлагаю ими печку топить? Не-е, ваш-бродь, бумажки эти силу имеют! Это ж богатство – и немалое! Будь я хозяином да при власти…

– Ну?

– Будь я хозяином да при власти, я бы сии расписки Тарабукину представил. Ты, мол, ныне на Камчатке главный начальник, вот и обеспечь мне платеж. А не можешь, так я отпишу государю, что под твоей властью порядка нет! Да и ждать мне некогда: коли есть у тебя порядок, так купи у меня сии расписки и делай с ними что хошь!

– Да, Мартын рассказывал, что подобное вы проделали с заказчиком Верхнекамчатского острога. Мне нравится твоя идея, Митрий.

– Рад стараться, ваше благородие! Теперь за торги скажу. Народ тут у нас проживает служилый и податный. Пушнина, считай, у всех в захоронках имеется. Тратят ее по надобности – за соль, за железо, а больше в карты да в зернь друг другу проигрывают и пропивают. А кое-кто придерживает до отъезда на Большую землю. Здесь-то шкурка, скажем, копейку стоит, а в Якутске она в полтинник станет, а в Тобольске – весь рупь! Купить-то у них можно, но… Сами понимаете…

– Нет уж, начал, так договаривай!

– Купить-то у них можно, ваше благородие, но… Ить вам много надо и быстро, верно? А им-то почто спешить? Топора одного в хозяйстве на много лет хватит, ну, иголки, нитки, сукно… Много ль того надо по здешним ценам? Хлеб опять же дело хорошее, да уж без него обвыклись. Коли за муку соболей отдавать, так почто ж здесь жить-та? Есть, говорят, места попригожей, где хлеба вволю, а пушнины нет.

– Мне кажется, у тебя есть какое-то предложение, Митрий.

– Да какое уж там «ложение», ваше благородие… – вздохнул казак и хитро подмигнул: – Намедни накаркала мне ворона, будто след год в Охотске таможню учредить должны. Птица-то глупая: с сорока шкурок, говорит, десять в казну брать будут, да три начальнику на подарок, да две за проезд…

– Интересно! – Беринг даже заелозил в кресле. – Откуда же птица такое могла узнать?

– Да мало ли?! – пожал плечами служилый. – Солдат перед девкой бахвалился, писарь сболтнул по пьяни…

– Но ведь есть и другой путь для вывоза пушнины – сушей, через Анадырск, верно?

– Что вы, ваш-бродь! – взмахнул руками Митька. – По тому пути чухчи балуют да и коряки иной раз в измену идут!

– О да! – признал Беринг. – Их усмирять направлен полковник Шестаков.

– Вот я и грю: в такую даль тока большим караваном да с крепкой охраной идти можно. Это ж дороже таможни выйдет, а то и вовсе ни с чем останешься!

– Значит, накапливать много пушнины станет невыгодно? – подвел итог капитан.

– А чо ж держать-то ее, коли и здесь цену хорошую дадут…

– Ты, конечно, знаешь, какая она – хорошая цена? – догадался Беринг.

– Обижа-аете, ваш-бродь, обижа-аете!

– Ладно, – кивнул капитан. – Что еще скажешь?

– Еще скажу, ваше благородие, что в делах ентих главное – время не пропустить, страду самую. Тут ведь как народы живут? Летом рыбу заготавливают, траву съедобную, корешки да ягоды. За муку много не наторгуешь – все и так сытые, а про будущее мало кто мыслит. Осенью поздней и зимой самый промысел по соболю и лисе. А к весне ближе у зверя мех дурной становится, ловить его уж корысти нет. Как промысел кончится, посылают комиссары свои команды ясак собирать. А вернутся с ясаком, так и прочим людишкам с камчадалами торговать можно. В обчем, так скажу: с конца зимы до последнего санного хода самый торг и пойдет – корма подъели, а пушнины много. Вот приказчик с заказчиками пускай заботу и поимеют – для вашего благородия меха за долги собрать или скупить сколь можно.

– Что ж, – капитан в задумчивости погладил свои мягкие щеки, – твои слова разумны, Митрий Малахов. Но… Тут есть одно «но», как говорят русские. Мы скоро уходим в плавание. Одному Богу известно, что с нами станет и когда мы вернемся. Может быть, придется и зимовать в краях незнаемых.

– Невелика беда, ваше благородие! – заверил Митька. – Мнится мне, что конец света не завтра настанет. Зима, что придет, чай, не последняя будет.

– Для нас здесь эта зима может быть и последней. В государевой инструкции четко прописано: исполнив дело порученное, в Петербурх возвращаться немедля. Ну разве что… Как это у вас называется… по-кру-ченник, да? Разве что сделать тебя своим покрученником на эту зиму? Доверить тебе вести дела… Ты, конечно, будешь много воровать…

– Нет! – твердо сказал Митька. – От чести такой увольте, ваше благородие! Много ли, мало ли воровать, а не надобно мне этого!

– Почему?! – удивился датчанин.

– Мыслю я, что все господа офицеры с вами уедут – моря проведывать. Тут унтера да мастера останутся. А коль начальство наше тутошнее не трясти да не шпынять, коли страху на него не нагонять каждый божий день, оно и шевелиться не станет. Мне, что ль, их пужать? Да меня ж без вас схарчат в три дня!

– Схар-чат?!

Словечко оказалось новым для немца, пришлось объяснять:

– Ну, сделают так, чтоб Митьки Малахова на свете Божьем не стало. Хорошо, коли смертью побьют где-нито в сторонке. А то ить загребут в казенку да на дыбу подымут. А на дыбе я, ваше благородие, все расскажу – и чо было, и чо не было. Не ровен час и на вас клеветы возвести заставят – и возведу, куда ж денусь? Не-е, до возврата вашего мне тише воды, ниже травы сидеть надобно.

– Что ж, это разумно… – признал капитан. – Может быть, взять тебя в плавание? Но это придется как-то объяснять в отчете…

– Смилуйтесь, ваше благородие! – испугался служилый. – Мы ж люди сухопутные!

– Я буду думать, Митрий, – пообещал капитан. – Время еще есть.

* * *

Думал капитан недолго. Буквально через день Митьку вновь призвали пред его светлые очи.

– Бог расположен к тебе, казак Митрий, – заявил Беринг. – Ты можешь радоваться и благодарить его.

– Радуюсь, ваше благородие: слава тебе, Господи! – перекрестился Митька и выжидательно уставился на начальника: – Вопросить за что, однако, не смею, потому как не велено.

– Молодец, запомнил! – одобрил начальник. – Так вот, ко мне обратился лейтенант Чириков с предложением включить тебя в состав экипажа нашего «Святого Гавриила». Ты, оказывается, горазд в грамоте, умеешь быстро писать.

– С Божьей помощью, ваше благородие… – растерянно пробормотал Митька.

– В Охотске мы остались без штатного писаря. А денщик Шпанберга – Степан – знает грамоту, но он тяжело болен и не сможет идти в море. Матрос Иван Белый ведет хозяйственные дела вместе с мичманом Чаплиным. Нам нужен еще один грамотный человек на борту, однако я не могу принять тебя в команду.

– Слава Богу, ваше благородие! – поклонился Митька. – Премного благодарен!

– У меня есть три денщика, – продолжал Беринг. – Один из них слаб здоровьем и останется здесь.

– Оно и ладно, ваше благородие, – одобрил служилый. – Заодно он и за амбарами присмотрит. Мягкая рухлядь, она ж досмотру требует – чтоб не погнила, чтоб мыши не погрызли.

– Совершенно верно. Так вот, в качестве моего третьего денщика в море пойдешь ты.

– Да вы чо-о?! – Ноги у Митьки подкосились. – Свят-свят, увольте, ваш-бродь, увольте! Да куда ж мне?! Помилосердствуйте!

– Это приказ, рядовой Малахов, – ласково улыбнулся Беринг. – Ты не забыл наш первый разговор?

Куда-то плыть с веселой компанией приезжих служилому совершенно не хотелось. Однако приличных аргументов для отказа он с ходу придумать не смог и выдал первые попавшиеся:

– Ваше благородие, господин капитан! Ну какой из меня денщик?! Я ж харчи готовить не обучен! Мундир вам отмыть или пришить что – не смогу, хоть убей! Не надо меня денщиком, смилуйтесь! Сами ж гневаться будете!

– Ты не понял меня, казак, – покачал головой Беринг. – Тебе не придется выносить мой ночной горшок. Офицерские денщики не входят в состав команды, их работы не определены уставом. Однако я могу любого рядового назначить на эту должность или отстранить от нее. Я назначаю тебя. По моему устному приказу на судне ты поступишь в распоряжение лейтенанта Чирикова. Ты будешь обязан выполнять его команды.

– Может, не надо на судно, ваше благородие? Помилосердствуйте, а?

– Это приказ! – твердо сказал капитан. – Обсуждение или осуждение приказа на флоте есть серьезное нарушение дисциплины!

– Виноват…, – понурился служилый.

– Мой совет тебе, казак Митрий: никогда не спорь с командиром. Тогда твоя спина не отведает кошек.

– Буду стараться, ваше благородие…

– Старайся. Что еще ты скажешь о наших делах?

– Дык, ваше благородие… – замялся Митька, пытаясь собрать в кучку разбежавшиеся мысли. – Коли от судьбы не уйти… В опчем, мнится мне, что для острастки управителей наших издали б вы приказ. Мол, не могите с камчадалов сверх ясаку и аманацкого корму ничо брать!

– Это зачем?

– Тута, видится мне, две пользы. По первости вы, как в столицу вернетесь, государыне нашей доложите, что, мол, за ее ясак и людишек иноземных радели. Другая ж польза… Ить управители да сборщики наши один хрен лишку брать будут. А потому пред вами завсегда с виной станут. А с виноватыми… кхе-кхе… договориться легче – сами, небось, разумеете.

– Да, разумею, – кивнул Беринг. – Пожалуй, такой приказ будет полезен… Надо обдумать…

Митька предвидел такую реакцию начальника и заранее подготовился:

– Я вот тут, ваше благородие, накарябал по неразумению своему. Может, не побрезгаете глянуть? Авось что сгодится!

Капитан посмотрел на своего нового денщика с изумлением, но слегка помятый лист бумаги принял и стал читать.

– Хорошо сказано: «бездельная корысть»! – улыбнулся Беринг. – Пожалуй, мне нравится твой стиль. Ступай, пока.

Как это ни смешно, но приказ странного содержания действительно был издан. Причем буквально накануне отплытия. Он гласил:

«…Сего 728 году марта в разных числех Уки реки, также и по реке Камчатке лутчие иноземцы доносили мне словесно чрез толмачей, а многие и сами российским языком об своих обидах доносили, что сверх ясаку и аманатского корму збирают с них сладкую траву, ягоды и сарану, отчего им немалая тягость, и терпят голод. Также, когда збирают ясак зборщики, то для своей бездельной корысти берут от них сильно кухлянки, сети и баты, отчего чинитца немало недобор в ясашной зборной казне. Ныне подтверждаю сие письменно, чтоб отнюдь комиссаром и управителем для своей бездельной корысти сами, также и позволения служилым людем не давали, таких зборов збирать с иноземцев и обид им никаких не чинить…»

Глава 4
ГОД 1728, ЛЕТО

Пока Митька с Берингом решали коммерческие вопросы, в Ушках закончили наружную обшивку бота. Девятого июня недостроенный корабль спустили на воду. Он получил название «Святой апостол Гавриил». По этому случаю строители получили два с половиной ведра «вина». В трюм загрузили такелаж, паруса, якоря, пушки и прочие грузы, хранившиеся на месте стройки. Воды в реке было много, и судно благополучно сплавили мимо Нижнекамчатска почти до самого моря. Достраивать его отправилась вся, за малым исключением, команда строителей. До конца июня мастеровые под командованием Козлова умудрились настлать палубу, сделать каюты, поставить мачту и начать оснастку судна. Пока они этим занимались, из Нижнекамчатска на устье перевозили грузы, которые предполагалось взять в плавание. Их сначала приходилось складировать на низком болотистом берегу, продуваемом всеми ветрами, но, как только была закончена палуба, начали перевозить на борт и грузить в трюм.

Ответственным за перемещение грузов капитан назначил все того же Чирикова. Митьке почти все время приходилось быть при нем – лейтенант усиленно тренировал его в писании «на слух», причем в самых разнообразных условиях – на ветру, под дождем, в темноте, стоя, сидя и лежа. Кроме того, Чириков несколько дней подряд выспрашивал у служилого всякие неожиданные подробности, вроде того, сколько сушеной рыбы нужно человеку в день или в месяц, чтобы «сыту быть», и сколько надо, чтобы «голодом не помереть». Еще он очень заинтересовался новым для приезжих продуктом – сушеной икрой. По слухам, и малого количества этого «корма» человеку надолго хватает, чтобы сохранить силы. Кроме того, офицера интересовало, при каких условиях здесь у людей появляется цинга и как местные жители от нее лечатся. Митька не сразу понял, зачем все это нужно, потом выяснил: Алексей Ильич уже составил список «служителей», которых следует взять в плавание, и теперь сочиняет реестр продуктов, чтобы их всем хватило на год «без голоду».

Однажды утром Чириков облачился в форму, надел парик, шляпу и отправился к капитану. Вернулся он довольно быстро, был расстроен и зол. Что-либо рассказывать отказался, а велел Митьке сразу писать в дневник под диктовку: «… июля месяца 728 году представил е. б. господину капитану Берингу реляцию о том, сколько надлежит взять на море провианту и служителей. Сию реляцию капитан принять не благоволил, а токмо выслушал словесно и объявил намерение свое о взятии провианта держать совет со всеми, с кем надлежит…»

– А с кем надлежт-то? – поинтересовался Митька.

– По морскому уставу, со старшими офицерами, – ответил Чириков.

– Эт кто ж такие будут, ваш-бродь?

– Я да Шпанберг!

– Тогда не разумею…

– Я тоже, – признался лейтенант. – Только получается, что напрасно мы старались.

– Ежели только это напрасно, – криво усмехнулся Митька, – то невелика беда.

– Боюсь, так и есть, – вздохнул Чириков. – Не идут у меня из мыслей твои рассказы про людей за рекой Анадыром.

– То не мои рассказы, я ж не бывал там, – поправил его Митька. – Да и нет за Анадыром людей, иноземцы одне обитают – чукчи, коряки и прочие.

– Вот и думаю я, что непременно надо взять с собой толмачей, чтоб с теми народами говорить умели. И сетей взять, и невод – я и сам заметил, что, когда люди свежую рыбу едят, цинги у них не бывает.

– Это вы верно удумали, ваше благородие, – одобрил Митька. – Только уж писать попусту не трудитесь.

– Да, пожалуй… Но в дневнике отметить надо все подробно.

– Все пропишу! – с готовностью заверил Митька. – Только сказать извольте.

Через несколько дней действительно состоялся офицерский совет. Правда, по словам Чирикова, решались там в основном вопросы, непосредственно к плаванию не относящиеся: кого из работников и служивых отпустить, а кого оставить на Камчатке, и если отпустить, то какое довольствие и в каком количестве выдать на дорогу. Под конец – без записи, полуофициально – был утвержден состав команды, а комплектование и погрузка продуктов были поручены лейтенанту Чирикову.

– Ну вот, – сказал Митька, – за что боролись, ваше благородие, на то и напоролись. Ну, хоть не зря списку писали.

– А, – махнул рукой офицер, – невелика радость. Беда куда больше: места на корабле совсем мало – у нас же одна палуба. Однако ж велено взять, кроме прочих, пять плотников, барабанщика, девять солдат и шестеро слуг офицерских! Говорю, куда столько?! А мне в ответ: коли народу много, давай толмачей оставим и слугу своего можешь не брать. Восемь матросов на такие паруса – уму непостижимо!

– А солдат-то зачем в пустые края везти?

– Господа командиры опасаются, как бы в новых землях от немирных народов ущерба судну не причинилось.

– Ну-ну, – понимающе усмехнулся служилый. – Почто ж на такие земли с воды вылазить? Может, вы боем брать кого собрались? Вон, пушек-то на корабле сколько! Такую тяжесть в такую даль тащили!

– Митрий, не задавай глупых вопросов, – поморщился лейтенант. – Я бы, может, и ответил тебе, да негоже офицеру начальство хаять перед нижними чинами.

– Я ж не вашего полку нижний чин, – заметил Митька. – До дел ваших мой интерес малый.

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, Иванов Димитрий. Когда военное судно в походе, по уставу положено писать в судовой журнал все события, все наблюдения и условия, как корабль идет. Нам же указано не за вахту писать, а за каждый час.

– Прощения просим, это скока?

– Ах да, ты не знаешь, что такое час… Ты ж был на борту? Видел в рубке бутылочки такие – с песком?

– Кажись, видал… – кивнул Митька.

– Склянки называются. Как в малой склянке два раза весь песок вниз пересыплется, так час прошел. А в большой – четыре. Сутки – шесть больших склянок или сорок восемь малых, только сутки на судне с полудня считаются, а не полуночи.

– А почто ж вам на море в песочек играться? – удивился служилый.

– Это не игра, это определение времени! – пояснил офицер. – Если в определенное время суток замерить прибором высоту солнца над горизонтом, то можно вычислить, как далеко корабль продвинулся к северу или к югу.

– Во премудрость какая! – восхитился казак. – А это… Ну, ежели в бок плыть – к закату или встречь солнца?

– Положение по долготе определяется, исходя из скорости судна и времени в пути.

– Дал же вам Бог такую ученость! – с демонстративной завистью констатировал Митька.

– Может, и ты навигации скоро обучишься, – улыбнулся Чириков. – По моей просьбе Беринг приказал взять тебя в плавание.

– Се ведомо мне, ваше благородие… – пригорюнился Митька. – О том говорить с вами хотел…

– Ну, говори!

– Не навычен я к морскому делу – отпустили б вы меня! Ну не лежит душа – хоть в бега иди!

– Эх, Митрий… – вздохнул Алексей Ильич. – Понимаешь, на борту должно быть два штурмана. Это чины морские, которые занимаются определением места корабля и прокладкой курса. У нас ни одного нет – не доехали они сюда. Писарь был с нами, так тот вообще…

– Помер дорогой? – догадался служилый.

– Не-ет, – покачал головой лейтенант, – но, может, и хуже того… Болтать не будешь?

– Обижаете, ваш-бродь!

– Знаю-знаю… В общем, когда в Охотске зимовали, сказал он «слово и дело» на капитана.

– Ух ты-ы! – вскинулся Митька. – И что ж?..

– А ничего! – усмехнулся Чириков. – Заковали его в кандалы и в Якутск под охраной отправили. С тех пор ни слуху ни духу.

– А господин капитан чо ж остался? – удивился служилый.

– Наверное, потому же, почему ему экспедицией нашей командовать доверили. Достоверно мне это не ведомо – чином не вышел, а слухи пересказывать тебе не буду.

– Писарь-то, видать, такое про капитана вашего прознал, что совсем невтерпеж стало, – хитро подмигнул Митька. – Сказывали ваши люди, будто они со Шпанбергом в Охотске все меха по округе скупили. За то комендант тамошний большую обиду на них поимел.

– Не нашего ума это дело, – закрыл «скользкую» тему Алексей Ильич. – Я про другое тебе сказать хочу. Штурманов на корабле не будет, писаря тоже. Капитан журнал писать не станет, а господин капитан-лейтенант не сможет, потому как в языке русском зело слаб. Без них грамотных на борту мичман Чаплин, солдат Белый да я.

– А лекарь?

– Вилим-то? Он наши дела творить не станет – по уставу не положено. Да и у него с русским письмом, по-моему, не очень. Короче говоря, на тебя надежда наша – писать за всех будешь.

– Сами ж сказывали: я как курица лапой! – использовал последний аргумент Митька.

– А ты куриц-то видел? – усмехнулся лейтенант. – Журнал вахтенный все равно перебеливать придется – начальству с помарками да кляксами сей документ не представишь. Только это, считай, половина дела. А коли мы с мичманом вдвоем всем заниматься будем, так нам и спать некогда. Так что я тебе не приказываю, а добром прошу: про бега не мысли и болеть, как Степан, не вздумай!

– Эх, жисть!.. – горестно вздохнул служилый.

– Ты, помнится, говорил, что на байдарах плавал. На море не укачивало? – поинтересовался Чириков.

– Как это?!

– Ну, не тошнило тебя, голова кругом не шла?

– Кажись, нет… – ответил Митька, не понимая, в чем дело.

– Вот и ладно! – обрадовался лейтенант.

* * *

Шестого июля команда Козлова работу свою закончила и большей частью покинула борт. Остались какие-то дела со снастями и приличное количество еще неперевезенного груза. Его перетаскивали батами и шлюпкой три дня. Приемкой груза и размещением его в трюме руководил мичман Чаплин, к которому и прикомандировали Митьку в качестве писчика.

В первый раз Митька его увидел, когда сопровождал караван Беринга из Большерецка в Верхнекамчатский острог. В пути мичман не суетился вокруг капитана, а держался в сторонке. На остановках он обычно первым делом доставал письменные принадлежности и начинал что-то писать или рисовать. На глаз он был чуть старше Чирикова – примерно Митькин ровесник. Кроме того, во внешности и манерах Чаплина не было аристократической утонченности, которая выдавала в лейтенанте потомственного дворянина. В общем, он был Митьке симпатичен, но познакомиться прежде не представлялось случая.

– А, Митрий! – приветствовал мичман нового подчиненного. – Наслышан о тебе. Сказывают, ты без учебы в грамоте горазд?

– Сподобил Господь, ваше благородие! – скромно признался казак.

– Да ладно тебе, – улыбнулся Чаплин, – хватит мне и «господина мичмана»! Или просто по имени-отчеству: Петр Авраамович меня зовут.

Капитан-то меня произвел в мичмана, а как в Петербурхе на сие посмотрят, покуда не ясно.

– Однако ж оценил господин Беринг труды ваши! – польстил начальнику служилый.

– А куда б он делся?! – пожал плечами неутвержденный мичман. – Мне и навигации делать, и журнал писать, и карты чертить, и офицерские вахты стоять. Оставь он меня в гардемаринах, так по Уставу одну полную вахту меня должны обучать штурманскому делу, обращению с мушкетом, с пушками и корабельному управлению. А ежели меня не по чину на унтер-офицерские дела поставить, то прямое нарушение выйдет! Так что и ты старайся, Митрий, – глядишь, в матросы выслужишься.

– Честно сказать, господин мичман, я бы пешком в сторонке постоял, – признался Митька. – Мне по жизни более десятника казацкого чинов не надобно. А во флоте вашем… Нешто матрос выше чинится, чем прислуга офицерская?

– По Уставу – конечно. Довольствие у матроса в три раза больше, чем у прислуги, – пояснил Чаплин и рассмеялся: – Однако ж, кто морду шире отъест, от судьбы зависит!

Девятого июля погрузка была закончена, и поздно вечером Митька писал черновик итоговой «декларации». Цифры получались для него запредельные:

муки – 810 пудов (более 13 т),

сухарей – 175 пудов (около 3 т),

круп – 66 пудов (более 1 т),

рыбы соленой – 23 бочки,

юколы – 80 вязок,

рыбьего жира – 45 пудов (около 750 кг),

мяса соленого – 21 пуд (около 350 кг),

воды – 20 бочек,

дров – 6 саженей (около 13 м?).

А еще загрузили немало бочонков с вином, но их количество осталось тайной даже для Митьки.

– Куды ж стока?! – спросил он мичмана. – Торговать, что ли, будем?

Чаплин рассмеялся и по памяти процитировал соответствующий раздел Устава морского. Оказывается, по этому уставу рядовому моряку, где бы он ни плавал, в месяц (28 дней) положено получить и съесть примерно 5 кг мяса, 1,6 кг рыбы, 18,5 кг сухарей, чуть больше 10 кг крупы и гороха, 2,5 кг масла, а также 770 г уксуса, чуть больше 600 г соли.

– А вино, оно тоже по уставу? – заинтересовался сухопутный служилый.

– Ага, – кивнул мичман. – Считай, по два литра в месяц на рыло положено. А уж пива, так того по три литра в день! Как уж там с вином у нас будет, не знаю, а вот пива вам не видать – где его тут возьмешь?! Ничо, водичку попьете…

Потом мичман долго перебирал свои и чужие пометки и записки, складывал, вычитал и диктовал Митьке результаты. Среди прочего выяснилось, что когда недостроенный бот сплавляли из Ушков на устье Камчатки, на нем вывезли 200 сум с мукой. Теперь на складе в Ключах, что возле Нижнекамчатского острога, оставлено 268 пудов (около 4,3 т) муки.

С вооружением дело обстояло тоже неплохо. На борт были взяты семь пушек, которые назывались фальконеты, 150 трехфунтовых ядер (примерно 220 кг), 59 шрапнелей, 200 мешков для пороховых зарядов – картузов, 10 бочонков пороха, 24 фузеи, полторы тысячи фузейных и 500 пистолетных пуль.

Митьке показалось, что пушек, пожалуй, многовато – ни в одном камчатском остроге столько нет! «Ну точно, на войну или на разбой повезут…» – безрадостно размышлял он по этому поводу. Однако все оказалось проще: есть в государстве Российском некая табель, в которой все прописано – где, чего и сколько быть должно. Вот на таком корабле должно быть четыре пушки. Но кораблей-то собирались строить два, и, соответственно, из самого Петербурга везли восемь пушек. Одну, правда, по дороге потеряли. Бот построили только один, ну и забрали на него все пушки – зря, что ль, тащили в такую даль?

После окончания погрузки Митьку на целый день прикомандировали к Федору Козлову, который трудился над составлением отчета о строительстве бота. Требовалось собрать все его рабочие пометки, переписать, посчитать и выдать итог: сколько каких досок, брусьев и прочих деталей пошло на постройку. Тут сухопутный служилый столкнулся с еще одной запредельной цифрой – гвоздей было истрачено 60 пудов (почти тонна)!

Десятого июля капитан Беринг приказал личному составу, согласно утвержденному им списку, перебраться на корабль и больше на берег уже не сходить.

Первый день прошел в немыслимой толкотне и суете. Капитан из каюты не показывался, офицеры и мичман занимались какими-то своими делами и были почему-то озабочены проблемой неба – чем-то им сильно мешала облачность. Рядовой состав занимался обустройством – дележом имеющегося в его распоряжении пространства. Матросы и солдаты пытались занять места поприличней, пристроить свои вещи подальше от посторонних глаз и рук. Сопровождалось это матерной руганью, которая при отсутствии поблизости старших чинов легко переходила в мордобитие. Вроде бы по должности обустройством должен был заниматься квартирмейстер, но он занял выжидательную позицию – пусть, дескать, сначала само устаканится, а потом разберемся. В какой-то момент прошел слух, что выдают корм, и у поварни образовалась давка. У младшего командного состава, естественно, на это время нашлись срочные дела в другой части корабля.

Митька довольно быстро понял смысл происходящего: идет притирка, выстраивание неформальной иерархии среди равных. Так всегда бывает, когда в артель или в отряд сходятся разные люди. Кто-то наглее и смелее, кто-то слаб, но может сдружиться с сильным или с двумя такими же слабыми, и это будет уже сила. В игру эту Митька решил не играть, пока его не трогают, – уж больно непривычная обстановка, в таких условиях легко ошибиться, а потом придется долго расхлебывать. Потому в дележе мест он не участвовал, в толкотню у поварни не полез, тем более что у него в мешке имелось несколько сушеных рыбин, так что можно было некоторое время продержаться.

На другой день прошел слух, что «время поймали» и что «теперь начнется». А еще стало повторяться слово «вахта». Хорошо это или плохо, понять Митька не смог, пока действительно не началось нечто. На палубе раздался колокольный звон – три тройных удара, а затем свист. Народ полез из кубрика наверх. Митька хотел к нему присоединиться, но Савелий дернул его за рукав:

– Без нас обойдутся! У нас дела поважнее имеются.

Этим более важным делом оказалась разборка на поварне. Судно считалось военным, и жить на нем полагалось по уставу. По этому уставу на корабле должно быть две поварни – капитанская и общая. В капитанской денщики готовят еду для капитана (в отдельном котле!) и офицеров, а в общей, соответственно, варят для всех остальных. В данном случае помещение было одно, и к тому же крохотное. Здесь едва помещалась плита, на которую можно было поставить два котла сразу. Готовить одновременно на всех было никак нельзя, поскольку матросы и солдаты были на продуктовом довольствии и должны были получать готовую пищу порциями – все по тому же уставу. Еще на берегу распоряжением капитана к ним приравняли мастеровых и толмачей. Причем ученику ботового дела Козлову, мореходу Мошкову и квартирмейстеру полагалось полторы матросских порции. Всем остальным (вышестоящим) по уставу порционное питание не полагалось, а полагались деньги на продукты из расчета: капитану – на четыре порции, капитан-лейтенанту, лейтенанту, лекарю и мичману – на две порции.

При таком раскладе в единственной поварне возникла «борьба за огонь». В том смысле, что денщик Шпанберга – здоровенный тупой детина – желал готовить еду своему хозяину, невзирая ни на что и ни на кого, поскольку лишний раз битым быть не хотел. Ему противостояли два денщика капитана, которые побаивались этого бугая, но чувствовали за собой право на лидерство. Савелий тут оказался как бы младшим по чину, и ему ничего не светило, однако он желал покормить своего лейтенанта – тот давно не ел горячего. При всем при том было совершенно не ясно, кто и когда будет готовить «общий котел», но о нем сейчас речь не шла.

Все объяснения и пояснения Митька слушал за дверью поварни, поскольку Иван, пользуясь правом сильного, просто всех оттуда выгнал. Он хотел хоть что-то приготовить, пока на палубе идет построение. У остальных, собственно говоря, желания были те же, и Митьку позвали в качестве подкрепления.

– Погодите, братцы, – почесал затылок казак. – Мне эти морские дела малость в диковину. Я верно уразумел, что у немца и у лейтенанта нашего чины разные, а по жратве пайки равные?

– Так и есть.

– Пайки-то равные, – усмехнулся один из капитанских денщиков, – а плата разная. На тебя, Савелий, если не угодишь, Лексей Ильич лишь глянет с укоризной, а Ваньку-то немец лупить будет от всей души – не поскупится.

– Ничо-о, у него шкура толстая! А Беринг ваш, сказывают, вообще редко дерется, верно?

– Верно-то верно, только радости с того мало! Как осерчает, может на день-полдня с ружьем поставить – и чтоб не шевелился. Или эксерсис какой с оружьем делать заставит – тыщщу раз без роздыху. Уж лучше бы дрался… Давай Ваньку прочь выкинем – вчетвером управимся!

– Не, робята, не пойдет такое дело, – принял решение Митька. – Иван, ясное дело, хозяину жалиться побежит. И присудят нам всем батогов – вроде как бунт устроили. Вы уж посидите где-нито в сторонке, а я с ним сам потолкую, а?

– Зашибет ведь!

– Не Бог, так бес мне поможет. Отвалите, потом покличу!

Денщики, недоверчиво косясь на Митьку, удалились за перегородку. Как только они скрылись, новоявленный мореплаватель сунулся в поварню: