Текст книги "Соки жизни"

Автор книги: Сергей Решетников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Решетников
Соки жизни

Глава 1. Развод

Если бы передо мной стоял выбор только одного человека взять с собой на необитаемый остров, я бы выбрал Её.

Я думаю о ней. Каждый день думаю о ней. Смотрю издалека на других женщин. Щурюсь. Вижу её. Боюсь ошибиться. Ошибаюсь. Сплю с другими. Никогда не смотрю в глаза другим. Мне это мешает. Ведь я думаю о ней.

Помню как сейчас. Её взгляд. Улыбку. Заразительный смех.

Тогда она была счастлива. Она танцевала… для меня.

Стояла на берегу Москвы-реки.

Я снимал её на видеокамеру.

В кадре она смеется, а потом говорит:

– Я люблю тебя.

Из-за DVCAM камеры я отвечаю:

– Я больше тебя люблю.

Она смеется:

– Нет, я тебя больше люблю.

Тогда я был счастлив. Просто не понимал этого. Может быть, я и сейчас отчасти счастлив. И опять не врубаюсь, торможу, недооцениваю. Здесь что-то нужно сказать о чувствах. Что сказать? Нужно сказать что-то типа: спасибо, что она у меня была. Спасибо, что такая женщина у меня БЫЛА. Ага. Примерно так. В данной ситуации самым душещипательным является глагол «была». В XXI веке любой глагол – довольно весомый аргумент. А если глагол подкрепить финансами, автоматом Калашникова, снайперской винтовкой Драгунова, порталами, аккаунтами в социальных сетях, бункером, двумя ящиками тушёнки, тремя ящиками патронов 7,62, цейсовской оптикой, CANON Mark III и, например, девушкой из Нигерии, то глагол вообще станет бомбой, судьбой, истиной. Однако глагол «был» никудышный и рефлексивный. Но я был счастлив. Я был по-настоящему счастлив. Спасибо Ей за это счастье. Хотя… мучения я тоже люблю. В мучениях всегда что-то рождается. А счастье… счастье способствует деградации.

Я вспоминаю берег Москвы-реки. Нашу старую дубовую аллею в запущенной усадьбе Голицына. Заросший пруд. Извилистую тропинку. Дневные и вечерние прогулки. Её счастливые зелёные глаза. Нежные поцелуи. Мы любили целоваться. Опять проматываю до склейки. Навязчиво повторяю свой любимый флешбэк:

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю.

– Я тебя больше люблю!

– Нет, я тебя больше люблю!

– Нет, я тебя! – спорили мы.

В моем измученном алкоголем мозгу эта сцена прокручивается по несколько раз в день. Засыпая, я проматываю эту сцену в голове. С этой сценой я встаю утром. Потом я готовлю себе яйца, кофе и начинаю ворошить отвратительное настоящее, придумывать себе боли, обиды, ковыряться в болячках, считать расходы. После завтрака я зацикливаюсь на судебных заседаниях, на корыстных адвокатах, на алкоголизме, на суициде, на бабах, на одиночестве, на тупых негритянках, на трансах, на гепатите «С» и на возможном ВИЧ. Но потом я слышу сквозь сон: «Нет, я больше тебя люблю». И это как кокос на сердце. Иногда я даже рыдаю в голос, как дитя. Пугаю соседей.

И звучит её искренний заразительный смех. О боже!

Спустя годы совместной жизни она уже так жизнерадостно, как на берегу Москвы-реки, не смеялась. Я обосрал всё, что можно было обосрать. Я засранец. Самый настоящий засранец. Ну, так уж сложилось. Такой я… человек. А ведь я ей говорил, что не приношу счастья. Я её, блин, предупреждал. Но она, как ни странно, была счастлива. И смеялась. Она даже ходила со мной в церковь, хотя, как потом выяснилось, не принимала религии. Да и я, наслушавшись подробных историй про голубых попов и дьяконов, стал задумываться… Хотя до конца я так и не избавился от привычки креститься при виде церкви. До встречи с Ней я часто и про себя и вслух читал: «Отче наш, Иже еси на небеси…». Единственная молитва, которую я знал наизусть. Я перестал её читать, когда мы поженились. Она увлекалась гештальт-психологией. И мне вслед за ней пришлось окунуться в процессы осознания…

Однако многие любовные лодки разбиваются о прошлое, которое мы ежедневно тащим в своё настоящее. К тому же частенько из меня, например, активно лезет правда. И тогда я перестаю себя контролировать, начинаю её говорить, говорить, говорить, иногда – орать. Потом к этому добавляется алкоголь, и правда становится гипертрофированной, как циррозная печень. И не такой уж правдивой, но достаточно удобной, чтобы колоть ей… в незаживающие раны… Мне сносит крышу. И я становлюсь главным героем дурацкого спектакля, который никому не интересен. Нужно признаться, я личность исключительно трагическая. Даже когда не пью и не нюхаю. Притом что всю свою жизнь я стараюсь быть хорошим. Но на протяжении всей жизни из меня вылезает всяческая гниль. Откуда только она берется? Однажды я выдал очередную порцию гнили:

– Меня достала твоя дочь, которая вертит тут своим задом каждую неделю с пятницы по воскресенье! Она возбуждает меня! Понимаешь? – соврал я. – Она, прямо скажу, далеко не Лолита. И я не хочу… не хочу кормить «ребёнка», которому, блин, двадцать шесть лет!

– Я хочу развестись, – неожиданно спокойно сказала она.

– Вот как? – слегка удивился я, улыбнулся, развернулся и пошёл на кухню заваривать чай.

Включил чайник. Насыпал в любимый бокал горсть зелёного чая. Глянул в окно. Судоходный сезон открыт. Корабли гудят, ходят. Мимо. Мимо меня.

Я хочу развестись. Так что ж? Вперёд. В путь. Ту-ту! Впервые я не стал её уговаривать. Не стал просить «не делать этого». Не стал успокаивать, целовать ей руки, рассказывать, что всё наладится, что люди меняются… Люди ни хрена, блин, не меняются. Люди просто притворяются, ходят в церковь, несмотря на то, что являются атеистами. И ещё… Сперва, блин, соглашаются на анальный секс, заманивают в ловушку отношений, потом на годы забывают об этом. А потом уже любой секс становится редкостью. И вы уже не спорите, кто кого больше любит. О любви уже вообще никто не говорит. Любовь претворилась в привычку. Вы уже живете тупо как брат с сестрой. И тогда на помощь тебе приходит незаменимая любовница Дунька Кулакова – самая верная твоя подруга.

– Что? – я ещё один раз хотел услышать её слова, вернувшись в комнату с чашкой горячего чая.

– Я хочу развестись.

Я спокойно сказал:

– Хорошо, – и сделал глоток чая.

Она удивилась. Она, блин, удивилась. Ха. Сцена супер. Аплодисменты. Кланяемся и по домам.

Мы с Алисой всегда были смелыми. Поэтому расстались быстро. Слишком много было ран и непрощённого. Слишком много болей и обид. Слишком много внешних факторов и обстоятельств. Она была лучшей моей женщиной. Она была идеальной половинкой. Была. Была. Была. И я, как прежде, люблю её. Наверное. Скорее всего. Всех своих новых женщин я теперь сравниваю с ней. Я отписал ей квартиру. Пообещал деньги за машину, которую планировал продать в Москве. Я хотел быть хорошим. У меня остался умирающий бизнес, который меня убивает, и говно-офис, который будет меня убивать. И ненасытные адвокаты, подобные вампирам.

После сорока лет и после нескольких браков сложно выбрать новую женщину. Трахнуть просто, а выбрать для жизни непросто. Особенно после того, как ты начал врубаться – насколько раньше ты был любим. Сколько тепла тебе дарили. Сколько нежности. Сложно. Очень сложно выстраивать новые отношения, учитывая старые ошибки, учитывая твои паранойи и постройку бункера с тушёнкой, оружием, водкой и негритянкой. Становится страшно: что, как, почему, зачем. Легко жениться в двадцать лет, когда нету ума и денег и ты можешь кончить пять раз за ночь. В сорок лет полюбить крайне сложно. Кончить ещё пару раз с натяжкой можно, а полюбить суперсложно. Ибо прошлое, блин, манит, тянет, топит. Да и ты уже давно не тот. Нынче ты лысеющий, хмурый, толстый, и – главное – в бестолковке у тебя полно страшных рыжих тараканов и зелёных лягушек, которые не каждой женщине понравятся. Нет смысла перечислять весь психологический и патологический зверинец, который давно и успешно размножается в твоей голове. Листа не хватит.

Самое страшное, я боюсь, что никогда не смогу полюбить, снова полюбить так, чтобы щемило сердце, чтобы эйфория сменялась стрессом, чтобы кружилась голова, чтобы небо было голубым-голубым, трава зелёной-зелёной, водка белой-белой и вкусной. Забыл я уже – как это. Как это? А? Дружище, Альцгеймер? О чём это я? Ах да. О любви. О ней. Везёт же кому-то. А ведь я был счастлив. Был любим. Только ох уж эти внешние предлагаемые обстоятельства! Ох уж этот социум! Дети! Родители! Родные! Надо было уехать тогда в Калининград или в Черногорию. Подальше отсюда. Но мы приняли другое решение. И меня, блин, достала её полуголая дочь!

– Когда ты уедешь? – спрашивала Алиса меня.

– Когда сниму квартиру в Москве. Вариантов не так много. Я собираюсь судиться… по офису… Понимаешь? У меня будут расходы…

Мне показалось, что ей побоку мои проблемы. Да. Это же теперь мои проблемы. Только мои. Большая прямоугольная печать о разводе стоит. А в моей голове звучат голоса:

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю.

– Я тебя больше люблю!

– Нет, я тебя больше люблю!

– Нет, я тебя!

И Её заразительный смех. Мы были счастливы.

Я часто смотрю это видео. Почти каждый день.

А потом опять алкоголь… тараканы и лягушки. Лягушки и тараканы. Кошки, мышки, мухи… Адвокаты…

Глава 2. Кошки, мышки, мухи

Жужжат. Я ещё ни разу в жизни не видел столько много юристов. Я даже не понимаю, сколько их. Пятеро? Шестеро? Они жужжали как мухи. Кружили круг меня. Я рукой касался своей липкой потной шеи и крепко думал. Думал, что они сейчас налетят на меня и, блин, начнут пить мою кровь. Осенние мухи-жигалки. Ещё я думал о деньгах. Я часто думаю о деньгах. В Москве нельзя не думать о деньгах. Особенно если ты не умеешь их считать. Тратишь направо-налево. Ужас. Невыносимо душно. Пекло. А они жужжат с едва заметным акцентом.

– Николай Сергеевич, мы непременно должны подать в суд…

– Это необходимо, Николай Сергеевич.

– Чем скорей, тем лучше, Николай Сергеевич.

– Мы готовим договор, Николай Сергеевич.

– Николай Сергеевич, вы должны внести сто шестьдесят пять тысяч.

– С собой у вас есть какая-нибудь сумма?

– Какая? – впервые зазвучал я.

Я не люблю отдавать деньги. А кто любит? Спросите вы меня. Никто. Я коснулся указательным пальцем краешка стола и потрогал уголок. Я сосредоточился на уголке стола. Мухи обратили на это внимания. И в ожидании замерли. А я, услышав тишину, убрал руку вниз и вопросительно взглянул на юристов.

– Ну-у… хотя бы сорок тысяч… тысяч тридцать.

– Так сорок или тридцать?

– Можно и двадцать пять.

– Ну лучше, конечно, тридцать. Или тридцать пять.

Не слабо. Вот поэтому я и думаю о деньгах. Похоже, они разводят меня как лоха. У них работа такая – разводить лохов. В современности роли распределяются следующим образом: одни играют «лохов», вторые «разводил». Иногда я – лох, иногда – разводила. Вот в юридических вопросах я полный лошара. А кое-где я разводила. Да ещё какой. Настоящий напёрсточник. Кручу, верчу, запутать хочу! За хорошее зрение три рубля премия! «Ещё минус сто с лихуем тысяч», – думал я. «Куда уходят деньги?» – думал я ещё и ещё раз. Стоит отметить, что некоторые мысли из головы не выходят. Мысли как паразиты живут в твоей голове, питаются мозгом, пьют твою кровь, гадят в твоей бестолковке. У меня уже давным-давно возникло ощущение, что мысли – живые существа. Они как паразиты. Они как глисты поселяются в тебе, питаются тобой и гадят тебе в душу.

– Хотя бы тридцать тысяч…

– Хорошо, – ответил я.

Хотя чего хорошего? Хорошего мало. Что ты делаешь, Степанков? Что ты, блин, делаешь? Ну спроси же что-нибудь. Спроси о гарантиях. О перспективах.

– А вы даете какую-то гарантию, что мы выиграем суд? – спросил я, глядя юристу в глаза.

– Всё будет хорошо, Николай Сергеевич, – улыбнулся Азамат. Да, кстати, он представился в самом начале сцены, которую отрезал, смонтировал. – Всё будет хорошо, Николай Сергеевич, – с расстановкой навязчиво повторил Азамат.

Всё не бывает хорошо. Я это знаю точно.

Азамат повернулся к такому же смуглому, только мелкому юристу:

– Договор готов?

– Щас узнаю, – сорвался тот с места и ужужжал из душного кабинета.

– Кондиционер не работает, – сказал Азамат, заметив, что я касаюсь своей потной шеи.

А я нервничал. Конечно, это я от нервов. Ещё минус сто с лихуем тысяч рублей. Деньги в Москве утекают сквозь пальцы.

Азамат облетел вокруг меня, снова упёрся своими острыми карими глазами и отчетливо, почти театрально произнёс:

– С этого дня, Николай Сергеевич, я ваш адвокат. С этого дня вы будете спать спокойно.

– Правда? – с сомнением спросил я.

Он театрально взмахнул руками и с улыбкой воскликнул:

– Николай Сергеевич, вы мне не доверяете?

Я коснулся своей ямочки на подбородке и ответил:

– Хочется доверять.

Он вновь встал в позу и произнес:

– Теперь ваши проблемы – это мои проблемы!

Я развёл руками и постарался улыбнуться. Стоит сказать, что театр жизни преследует меня всюду, куда бы ни пришёл. Театр везде. На каждом шагу. Везде есть экспозиция, завязка, основное действие, кульминация, развязка. Мы ежедневно становимся участниками подобных спектаклей. Кто-то попадает в комедию, кто-то в драму, кто-то в трагедию. Даже в бытовом порно работает 5-актная система. Люди играют роли. Роли формируют людей. Иногда приходится играть плохого, иногда хорошего. Временами я предпочитаю играть гондонов. Это безопаснее для собственного кошелька. А подчас даже выгоднее. Но сегодня я, похоже, лох. Так шепчут червяки-мысли внутри меня.

С этого дня количество моих бессонных ночей, слёз и нервных припадков увеличилось кратно. Московский юрист как муха… не сядет туда, где не пахнет, туда, где нет денег.

– Говно, – произнёс я вслух.

– Что? – удивился Азамат.

– Погода, говорю, дрянь.

– Да, это да. Жарко. А вы, Николай Сергеевич, давно в Москве?

– Давно.

Знойный июнь накалил кирпично-бетонную асфальтовую Москву до кипения. Пот лился ручьём. Закипали мозги, кровь, душа. Плавились кости, зубы, волосы. Сердце стучалось в грудную клетку, намереваясь выпрыгнуть наружу. Экстремальная жара. «Что я тут делаю?» – подумал я. «Ты пытаешься разобраться со своим дурацким офисом», – ответил я сам себе. «А! Да. Конечно. Не называй его „дурацким“. Как говорит моя жена…» «А ещё ты месяц назад развёлся. Помнишь?» «Да, да, помню». «Ты хоть любил её?» «Да, да». «До сих пор любишь?» «Почему ты задаёшь такие вопросы?» «Потому что ты каждый день плачешь». «Но я хотя бы не пью». «Это пока». Расставшись со своей женой, я через месяц стал разговаривать сам с собой. Мы пока не ругаемся. Нормальный такой собеседник. Это не даёт мне сойти с ума…

Смуглый мелкий юрист принёс бумаги, положил передо мной на стол и присел рядом с Азаматом. Их четыре глаза блестели. Они теперь как чёрные кошки сидели передо мной. А я чувствовал себя большой беззащитной серой мышкой. Глазами я искал норку. Но видел только открытое окно. Это не выход, Николай Сергеевич. Слишком высоко для такой упитанной мышки, как ты. Ты, наверняка, уже перевалил за сто килограммов. Ну да, как бы не сто десять кг. Кручу, верчу, запутать хочу! За хорошее зрение три рубля премия!

– Договор, – хором сказали адвокат Азамат и мелкий юрист, которого мне так и не представили.

Потом Азамат соединил пальцы правой руки вместе и изобразил в воздухе будто подписывает что-то. И с улыбкой кивнул мне. Мол, сделай это. Я внимательно смотрел то на юристов, то на их пальцы. Они наконец успокоились и перестали жужжать. А я, лох, внимательно их рассматривал. Я видел их чёрные глаза, тёмные волосы, чёрные пиджаки, галстуки… Сидеть в такой духоте в галстуке, наверное, самоубийство. Мелкий юрист заерзал, но Азамат схватил его за руку, удержал, а второй рукой указал мне на договор, мол, давай-давай, подписывай. И ещё раз изобразил в воздухе подпись.

– Мне казалось, что вас больше, – нарушил я тишину.

– В смысле? Кого? – не понял меня Азамат.

– Вас, – показал я пальцем на него и на мелкого юриста, а потом два раза показал все пять пальцев. – Я думал, вас пятеро. Странно, не правда ли? – потом я зачем-то добавил: – Поймал себя на мысли… Но вряд ли это поможет.

– Поможет-поможет, – сказал Азамат, – мы поможем. Мы очень хорошо поможем.

Мелкий сначала улыбнулся, несколько раз кивнул головой и, громко выдохнув, как бы пропел:

– Договор. Договор.

– Я вижу, – произнёс я и опять вспомнил о своей бывшей жене, об Алисе. Почему её нет рядом со мной? Потому что ты развёлся. А, да, конечно. Помню. Помню. Забываю.

Уже прошёл месяц, как я съехал с квартиры, уехал в Москву. Алиса не выходила у меня из головы. Каждый час я вспоминал о ней. Ночью она мне снилась. Когда мы жили вместе, она никогда мне не снилась. А сейчас снится. Что это? Любовь? Привязанность? Привычка? Кошки смотрели на меня блестящими глазами. Мышка смирилась со своей судьбой. В своей следующей жизни я буду кошкой, я буду ловить мышей и, делая большие глаза, вонюче срать в лоточек. Или буду есть сухой кошачий корм, получу диабет, мочекаменную болезнь и тихо сдохну под диваном.

Я посмотрел в окно и увидел старую стену из красного кирпича. Часть кирпичей выступала вперед и на них сидели две чёрные птицы, то ли галки, то ли грачи. Не знаю. Я ничего не понимаю в птицах. И в юриспруденции я ничего не смыслю. Я лох, ёлки-палки.

Старую Москву нужно изучать по глухим дворам. Там веками не делают ремонтов. И стены домов выглядят так, как выглядели, например, в девятнадцатом веке или в начале двадцатого, во времена Гиляровского. Это была Тверская. Здесь проходила дорога на Тверь. За моей спиной в паре сотен метров когда-то стояли Тверские ворота прекрасного Белого города. Потом здесь был Страстной монастырь. Рядом дом Фамусова. Господи, подскажи, что мне делать? Научи меня, Господи! Теперь я смотрел в договор и думал: «Азамат, по-моему, не русский. Кто он? Интересно». Он сверлил меня своими карими глазами и совсем не думал о Грибоедове, о Пушкине, о женском монастыре. А зря. Я вот пытаюсь вчитаться в договор, а думаю про женский монастырь и чудотворную икону. Господи, помоги мне разобраться с этим грёбаным офисом. Он меня уже достал! Он меня мучает который год. Он меня убивает. То арендаторы уроды, то говно из канализации бежит, то соседи сходят с ума… Теперь вот грёбаный Госреестр и Жилищная инспекция. Я даже не могу подарить его. Я хотел подарить его дочке моей жены… Нам отказали в регистрации и полгода не отдают документы.

– А вы считаете, что нужно сейчас же подавать в суд? – спросил я Азамата.

– Конечно, – уверенно ответил тот.

– А может, отдадут? – как будто самому себе задал вопрос я. – Ведь я же полгода уже пишу туда не переставая. В возбуждении уголовного дела против меня отказано. Следователь… юный полковник… такой хороший, человечный попался. Может – отдадут? А?

Азамат покачал головой:

– Не отдадут. – он вскочил на ноги, скрестил руки на груди и продолжил: – Итак. Завтра я увезу жалобу в прокуратуру, заявление в полицию, письмо в Госреестр.

– Вы думаете? – засомневался я, подсчитывая в уме, из каких резервов взять деньги на адвоката. Неделю назад я снял квартиру в центре Москвы, квартиру за сто с лишним тысяч. Дурак! «Ты дурак, Степанков! И позёр!» «Замолчи! Просто я люблю центр». Сто с лишним тысяч… Заплатил за месяц вперед и оставил залог. Бывшей жене отдал сто тысяч. Своей дочке отправил. Ещё кое-какие расходы. Туфли белые купил. Зачем я купил себе белые туфли? Идиот!

– Я уверен, – сказал Азамат.

– В чём? – спросил я.

– В том, что документы вам не отдадут. Подписывайте договор, – показал он рукой на бумаги.

– Подписывайте-подписывайте, – вдруг вылез из-под моей левой руки мелкий смуглый юрист.

Я бегло дочитал договор до конца, ещё раз посмотрел в окно на старую кирпичную стену. Чёрные птицы уже улетели. Я не видел, когда… Мне в руку всучили авторучку, и я подмахнул свою быструю нелепую подпись. Юристы улыбались. Видимо, я опять надел себе на шею очередной хомут. Я мастер загонять себя в патовые ситуации. Я всегда ищу себе на жопу приключений. Я – дитя, рождённый и воспитанный в хроническом стрессе. Стресс – это моя стихия. Мой отец алкоголик. Я алкоголик. Я родился грёбаной мышкой. У меня нет норки. И нет сил на то, чтобы повеситься.

Я отдал им подписанный договор. Достал из кармана брюк портмоне, вынул оттуда тридцать тысяч, протянул Азамату. Тот ухватился за деньги, но я их не отпускал. Пару секунд мы вдвоём молча держались за деньги. Вдруг дверь раскрылась. В кабинет ворвалась толстая взлохмаченная женщина. И тогда я отпустил деньги. Адвокат Азамат быстро спрятал их в карман. Женщина открыла рот, крякнула. Пот лился с неё ручьём. Лицо у неё было красное. Она ещё шире открыла рот (так широко, что я увидел белый язык, редкие жёлтые зубы, гланды)… Я подумал, что она сейчас запоёт. Но она закричала:

– Вы обещали… что мы… выиграем процесс!

– Стоп-стоп, – спокойно сказал Азамат, взял её под руку и направился с ней к выходу. С другой стороны к женщине подскочил мелкий юрист, хмыкнул, хихикнул, и они её вытолкали за двери.

Уже в коридоре женщина закричала ещё раз:

– Это обман! Это обман! Обман…

Потом её голос растворился в тишине. Я подумал, что меня это не касается. Но какой-то паразит засел в мозгу и ещё более увеличил мою тревожность.

За окном была лишь стена.

«Куда я влез? В какую задницу?» «Но, может, помогут?»

И с Алисой мы расстались из-за этого офиса. Так считаю я. Алиса считает, что я много пью. Вернее, пил. Она мне не может простить моих загулов со шлюхами… Как я дошел до жизни такой? Я просто теряю голову. Я настоящий алкоголический гонщик. Я хоть и честный человек, но гонщик по жизни… Я Шумахер. И, видимо, рано или поздно я сверну себе голову.

Потом я заказал в Латвии у приятеля по имени Гога килограмм метокса, чтобы заработать на юристов. А ещё я купил два автомата Калашникова и СВД. Я решил, что на сломе эпох лучше быть вооружённым. Жаль, у меня нету денег на хороший просторный бункер. Но тушёнки я уже закупил впрок. Не вовремя я развёлся с женой. Или она не вовремя развелась со мной. Апокалипсис будет завтра. Но об этом позже.

В кабинет вернулся Азамат с мелким юристом. Азамат сказал:

– Николай Сергеевич, несите остальные деньги. Начинаем работать.

Я сбегал домой за деньгами, пришёл обратно в офис и отдал ещё сто тридцать пять тысяч.

Горячий пот стекал по Никитскому в туннель под Арбатские ворота. Я шёл домой, в квартиру, которую я снял больше чем за сто тысяч рублей. Недалеко жил и умер Гоголь. В глубине души я надеялся, что меня посетит муза, давно блуждающая в этих местах. Но меня посещали в основном проститутки. Муза за деньги не дает. Хотя… кто его знает. Сегодня за деньги можно купить всё: славу, почитание, свободу. Только для этого нужны очень большие деньги. Моих сто с лихуем тысяч на это не хватит.