Текст книги "Небо цвета крови. Книга вторая. Дин"

Автор книги: Сергей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Понедельник, 21 декабря 2020 года

Почти две недели ушли на подготовку к путешествию к далеким и диким пустошам. Срок, конечно, несерьезный, чтобы основательно продумать каждую мелочь, но Дину не терпелось. Он уже мысленно простился с домом, посчитал сегодняшний день началом новой жизни. Остроклюв успел подлечиться за это время и даже пару раз ненадолго подняться в воздух, однако о настоящих полетах пока не могло идти и речи – слишком опасно: левое крыло еще слабо, легко можно разбиться. Но ворон подсуетился быстро – приспособился кататься верхом на левом массивном плече хозяина, обозревать дали. А что? Он высокий, видно хорошо, как с великана. А тому в радость – да пускай сидит на здоровье. Только, дабы не проткнул когтями куртку, сшил из поролона и кожи наплечник. Эффектно смотрелись вдвоем – ну прямо вылитый сокольник из старины и его верная хищная птица. Коня лишь не хватало для пущего контраста.

С самой рани Дин носился по дому, будто ключом заведенный, сквозь зевоту собирал рюкзак. Но такая незадача: что-то стал он маловат, ничего не лезет. То забьет добром, то выложит обратно. Пришел-то сюда без всего, босяком, а тут разжился чужим имуществом, да так, что не помещается теперь никуда. И расставаться жалко, крохобору. Кружки какие-то с мисками – и те понадобились. Смеялся над своей старческой причудой, разумеется, шутил:

– Жалко дом с собой не утащишь. Вот красота бы была: и поспать тебе есть где, и поужинать, и от ненастья укрыться. Может, колеса к нему приколотить да с собой за веревочку поволочь, как игрушечную машинку?

Ворон за хлопотами хозяина глядел свысока, рассевшись на гардеробе, с важным видом шевелил крыльями, каркал чего-то начальнически, баритоном. Будто прораб руководил процессом: это бери, а это – выложи, это туда, а это – сюда.

Дин одним ухом честно слушал друга, сдерживая смех, иногда грозил пальцем, но от дела не отвлекался, старался ничего не забыть. Ох уж и нервный все-таки труд – сборы!

– Ты каркай-то, уголек, каркай, но по делу, по делу. А так, впустую, – лишь отвлекаешь. В голове уже звенит, – бегая из гостиной в комнату-склад и обратно, гнусавил Дин, иногда кидал недовольные взгляды на Остроклюва. – Лучше бы помог, а то занял там снайперскую позицию – и хорошо ему! Самый хитрый!

Но в душе нисколько не сердился, расцветал: он больше не один, вот и конец холодному одиночеству.

Наконец с вещами разобрался, взялся делать из себя человека. Нагрел ведро воды, умылся, освежился. Сперва обрезал ножом длинные по-дикарски спутавшиеся волосы, давно забывшие расческу, потом срезал бороду страшных размеров, точно у колдуна, старательно побрился. В отражение вгляделся, как в зеркало: изучающе, не без волнения. А там, сквозь рябь, искажение – другой человек: помолодевший, скуластый, раскрасневшийся. Парочкой взмахов клинка будто скинул десяток лет. Чем не чудо? Но возраст не обмануть – морщины-то никуда не делись, предатели. Они здесь все, в кожу вгрызлись. А тут еще шрамы, прятавшиеся за растительностью несколько лет, обнажились, напомнили о себе, белесые, рваные. Один, от левой щеки до верхней губы, – заточка мародера пометила, другой, на подбородке, – задели гвоздем.

«И сколько еще будет таких, Дин, – с холодом думал он, – сколько еще будет…»

На мясо не скупился, заготавливал впрок – неизвестно, сколько предстоит скитаться по безлюдью. Термос наполнил кипятком до краев, затянул крышку так, что сам едва открыл. Зато удостоверился: в дороге не прольется. Дополнительно прихватил пластиковую бутылку для Остроклюва, налил холодной воды. Ну вроде все, осталась мелочь – присесть на дорожку да помолчать.

Дин как-то отчужденно уселся на табуретку, расставив ноги, нелегкий рюкзак, как карапуза, с заботой усадил на коленки. Замолчал, шевеля выбритыми щеками. Мыслей не отыскалось, ни о чем не успел подумать – прошла минутка, уж не догнать, не вернуть ее теперь, неуловимую. Пора в дорогу. Она уж заждалась.

– Ну что, старина? Спрыгивай, выходить надо… – с тоской исторг Дин, скрипнул костями, поднимаясь. Взвалил на плечи скарб, вперся луком в пол, точно посох поставил. Чему-то улыбнулся своему, мимолетно влетевшему в голову, заторопил: – Давай, Остроклюв, уходим…

Птица каркнула, послушно слетела на стол. У двери застегнул куртку, просунулся в подшлемник, на глаза – маску, капюшон сверху по традиции. Ворон к такому облику хозяина привык, не шарахался, как от чужака.

Вышли. Безветренно, морозно, безголосо. Серо кругом, и солнце мертво, погребено за толстым слоем червонных туч. Примета в пустошах известная – ждите пеплопада, люди, смертного часа…

«Неужели отложить выход придется?.. – раздваивался в мыслях Дин. – Или плюнуть? Подыщем укрытие, если что?»

Отважился все-таки, расхрабрился. Впервой, что ли, противостоять природе? Запер дом, простился с ним, не вымолвив ни слова, от сердца оторвал без боли, крови, сожаления. Как все, что имел когда-то: дружбу, любовь, семью, грезы, цели, принципы.

«Это наживное, – не то утешал, не то бодрил себя, – все придет, все окупится. Потерпи, Дин, потерпи…»

Пошли с богом. Кажется, в пути провели всего нечего, а позади уж не меньше двух часов. Дин – само спокойствие: зверей-то нет, попрятались – снег топтал уверенно, вольно, вспоминал маршрут к станции. А ворон вскоре от чего-то забеспокоился, по-своему забранился на небеса горловым ором. Тот поначалу не понимал этой странности в поведении питомца, сердился, бубнил:

– Ну что ты мне на ухо каркаешь, как потерпевший? Чем тебе небо-то помешало? Зола скоро посыплется, укрытие найдем. Это тебя так беспокоит? Угадал? Да завязывай уже, хватит! Прекращай голосить, а то сородичи твои передумывают ненастье пережидать и нас с тобой переклюют!

А потом снизошло до глупца озарение: Остроклюв-то – прирожденный синоптик, заранее чует скорую беду и пытается предупредить об этом, надрывает глотку. «Не шутки это все, хозяин! Грядет чудовищная пурга! Давай сворачивать, убежище искать!» А хозяин оглох, кричит на него чего-то не по делу, не желает ничего понимать. И Дина как в холодную воду кинуло: кровь остыла, сердце ушло в пятки. Тут же затормозил, до колен вкопавшись в снежный ковер. Идиот! Сколько времени потрачено впустую! Почему не послушал птицу раньше? Куда теперь бежать? В рощах и лесах – не спастись. Какие и есть норы с берлогами, так те давно заняты. Сунься – сожрут, не подавятся. А поблизости лишь сонная голь, будто в тундре.

– Завел я нас на кладбище, уголек. Прости ты старого дурня, не слушал тебя… – не к месту задумал виноватить себя. Голос не свой, напуганный. – Куда же нам с тобой теперь идти? Где пережидать пеплопад?..

Остроклюв стремительно оторвался от наплечника и, замахав крыльями, черной кляксой замелькал между деревьев. Дин не прозевал момент – и следом. Честно пытался нагнать его, зарываясь в снегу, поскальзывался о скрытый лед, два раза даже свалился в сугроб, но как поспеть за птицей? Крылья-то, пускай и хиленькие пока, – не ноги, с ними не посоревнуешься. Гнался, как охотничий пес за уткой, и настиг лишь на краю оврага. Ворон, потряхивая хвостом, дятлом долбил покосившееся дерево, царапал когтями – «сюда, хозяин, скорее сюда!»

– Ох и прыткий же ты, Остроклюв!.. Пока бежал, думал, сердце выскочит! – держась за грудь, задыхался Дин, никак не мог отдышаться. – Ты больше так не делай, слышишь?.. Я до смерти перепугался весь. Думал, улетишь от меня! – и дальше: – Чего ты там нашел?

Остроклюв гикнул – и под ствол. Дин поднял глаза к небу – померкшее все, черно-красное, вот-вот прорвется – и поторопился со спуском. Ворона нашел внутри неглубокого подкопа, под корнями. По-видимому, чье-то брошенное логовище. Больше одного человека тут не уместить, да и тому придется согнуться в три погибели. Зато сухо, не задувает ветер и в глаза не бросается – одним словом, везение. А что неудобно – так это ничего, можно и потерпеть. Уж Дину-то привыкать ли?

– Ну что, в тесноте, да не в обиде, уголек? – поговоркой высказался он и, выставив оружие и рюкзак снаружи, с кряхтением вполз в убежище. Как-то сразу почувствовал себя великаном в гостях у гномов. Даже пожалел, что уродился высоким, в отца. Подтрунил над собой: «Вон сколько места бы сэкономил, будь поменьше, а теперь как жирафу гнуться приходится. Нигде не помещаюсь!»

Едва разместились – и двух минут, наверное, не прошло – день в одно мгновение сменился ночью, и ужасающий рудный небосвод, будто в крови вымоченный, лопнул, вытряхнул ядовитое содержимое. Взревела жестокая метель, закружилась, неугомонная, неистовая. Грязно-серый тлен валился нескончаемо, завесой. Словно где-то там, в выси, полыхал рай, а на землю ссыпалась зола. И пробил роковой час для всего живого…

Дин и ворон с одинаковым ужасом, не смыкая глаз, наблюдали бурю, а эмоции испытывали разные: охотника, точно первобытного, завораживало и пугало, птицу – вводило в необъяснимую обездвиженность. Оба чувствовали уязвимость, беззащитность перед яростью стихии. Здесь неважно, кто ты: человек, зверь или червь – в этом протравленном мире уравнены все без исключения.

«Спас, получается, Остроклюв-то меня. Если бы не он, в лесу остался лежать, переломанный, в ожогах, под толстым слоем пепла. Бог мне его подослал, не иначе! Один бы точно не нашел укрытие… не успел. Недооценил пеплопад! Эх, не думал, что такое твориться будет…» – засел в невеселых мыслях Дин. И – ворону, усевшемуся на коленке, по-дружески кивнув: – Ну что, брат, боишься? Не бойся, я же рядом, никуда от тебя не денусь, ни на шаг. Переждем вот время и пойдем… – а затем испуганным голосом, повернувшись к выходу: – Мне вот тоже страшно. Никогда бы прежде такого не сказал, веришь? Всего навидался. А теперь говорю честно и прямо, как на духу, – боюсь. До смерти боюсь. Даже, может, больше твоего…

Мести и завывать перестало через час. Злоба природы иссякла. Небо очистилось от грязных распухших туч, гневнее заиграло гранатовым отливом. Рудо-желтыми красками взыграло остывающее закатное солнце. Растормошенный снег, поднятый бураном, оседал степенно и лениво, подолгу кувыркался в воздухе. Леса обеднели на десятки деревьев – не пережили шквала, попадали, переломились. Открывшаяся даль от негустого зелено-пепельного тумана гляделась чем-то призрачным, отпугивающим, рябила, словно мираж. А на сами пустоши надолго наползла обволакивающая немота, будто бы на старый погост, заставленный забытыми надгробиями.

Выбрались из укрытия, словно мыши из норки: напряженные, начеку, молчком. Дин не сразу нашел лук и рюкзак – накрыло пеплом, ветками, льдом, точно лавиной. Но, слава богу, не отнесло прочь. Долго отбивал рукавом вещи, боялся обжечься, поругивал себя:

– Вот плохо без перчаток, конечно, да с ними тоже не вариант: то рвутся, то расползаются. Да и сам – калека: пальцев-то девять осталось, что ни надень – все неудобно.

Поход продолжался. К темноте Дин с вороном вышел к станции, где повстречал стервятников, за мостом, на разветвлении, между путями, приостановился, окунулся в размышления: куда пойти? И никак не мог сделать выбор – путался, не соглашался с собой, глазами разрывался между одной дорогой и другой. А время идет: совсем скоро нахлынет ночной мрак. Понял, что самому не разобраться и до утра, спросил совета у Остроклюва:

– Ну, куда пойдем с тобой? Что думаешь? Я вот что-то никак решить не могу… – и почесал ворона под зобом. – Вот как ты скажешь – так и будет. Давай!

Птица невесомо перелетела на перегнутый столб, воткнутый около левого железнодорожного полотна и, по-орлиному расправив крылья, убедительно, трескуче прокаркала:

– Кар! Кар-р!..

– Вот и решили, – чуть слышно сказал Дин, обрадовано потер мерзнущие ладони. Потом – Остроклюву: – Давай, прилетай обратно! Побереги крыло, а то разлетался!

На ночевку с обоюдного молчаливого согласия остановились в небольшом кирпичном доме с продырявленной крышей и разжиревшим «камнежором» у самого дверного проема. Дин развел костер подальше от окон, прикрыл бетонной плитой, дабы не привлекать непрошеных гостей. Плотно поужинали. Ворон обустроился на ночлег где-то на чердаке, перед сном чистил перья. А Дину никак не хотелось спать: он пасмурно, с тревожностью и напряжением смотрел в завтрашний день, разговаривал сам с собой и советовался, подкармливая пламя свежими ветками. Отдыхать намерился лишь тогда, когда совсем слиплись глаза. Улегся поближе к огню, на нагретом полу. Долго перекатывался с боку на бок, не мог уснуть, успокоиться, бормотал одно и то же, как сумасшедший:

– Что будет завтра? Что же будет завтра?.. Что?..

А потом как-то пригрелся, младенчески сложившись комочком, и приготовился к кошмарам, демонам, всегда поджидающим в них.

Но они так и не явились…

Вторник, 22 декабря 2020 года

Чуть забрезжил свет – и Дин с вороном, закинув в желудок скудный завтрак, опять встал на рельсы, возобновил слепое паломничество к людям. Вторые сутки после метели держалась над пустошами Заречья гробовая тишина. Ни вороньего клекота, ни волчьего воя, ни голоса ветра – ничего, кроме треска льда и скрипа снега под подметками. Тихость вокруг, голизна. И хоть кто-нибудь живой бы показался – безлюдно же, как в Арктике! – нет, никого. Будто и вправду все вымерли… За время пути повстречались только ополовиненные опоры ЛЭП, бурлящая топь да два безымянных перрона – мягко сказать, негусто. Негде даже остановиться на привал, подкрепиться, не говоря уже про ночную остановку. Несколько раз Дину приходило в голову отпускать Остроклюва на разведку, но тот, грифом покружив над землей, возвращался ни с чем, раздосадованно каркал – «прости, хозяин, кругом пусто, все осмотрел».

Общий настрой падал ежечасно, надежды – блекли. Дин уже начал жалеть, что избрали этот маршрут, вслух кидался проклятиями. Да и припасы отнюдь не прибавлялись: вода исправно расходовалась, мясо – медленно, но верно подъедалось. А восполнять нечем. Сколько же еще рассекать по чертовой пустыне, устланной зелеными снегами? День? Два? Неделю? Вечность, может?.. Одному Богу известно…

Полдень принес первые успехи: вдали обрисовались контуры многоэтажек, заводских труб, градирен. Мрачные напоминания ушедших времен. Триумф человеческого интеллекта. Сердце Дина от ликования запело, пустило по венам буйную кровь – в самом деле, что ли, дошли? Не видение ли? – а спустя час остыло, как на стуже побывало: рельсы непредвиденно оборвались, впереди – рухнувший мост. Расстояние немыслимое. Тут если только на крыльях перелетать. Поход завершен? Все кончено?

От усталости в ногах, разочарования, злой, Дин подошел к обрыву, трусливо заглянул, сглотнул – высота невероятная, устанешь падать. А внизу, расшибленные о трассу, мостовой бетон и железо, в инее, посыпанные пеплом, съеденные коррозией и кислотными ливнями, – грузовые составы, вагоны-цистерны. Спят вековечным сном, поскрипывая, в своем последнем пристанище.

В перепуге отпятился, зажмурился, представляя, как камнем летит с такой вышины, окаменел весь. Внутри зарождался, креп ужас, глаза остекленели, словно у помешанного, в уме – круговерть, раздвоенность: то ли как-то перебираться на ту сторону, то ли вообще плюнуть и поворачивать обратно домой. С нетерпением закурил. Ворон соскочил наземь, в два прыжка, тряся гузкой, очутился на отвесной арматуре.

– Вот и приплыли, кажись. А была б ночь – точно вниз полетел. Придется теперь как-то спускаться, в обход идти… – дыхнув дымом вперемешку с паром, резюмировал Дин. Рука с сигаретой ходила ходуном. Потом уже, когда отогрелся духом, добавил: – Ну надо же, а?.. Времени столько впустую потратим… Дьявол…

Делать нечего – проделали крюк… Утомительный спуск, овраги, дорожные ухабы, рытвины, сугробы. Уже подкрадывался вечер. Солнечное колесо погружалось за горизонт. Оба измотались, измучились. Дин передвигал негнущиеся ноги механически, не задумываясь над тем, как это у него получается. Мечталось повалиться навзничь в прах со снегом – как же надоело идти! – и вволю, полной грудью, сжигая морозом легкие, надышаться до опьянения, до смерти. Остроклюву наскучило рассиживать на плече. Затеял самовольничать, все чаще взмывал в небо, забывая про незажившие раны. И отругать бы его для профилактики, но Дин изнемог, во рту засуха такая, что языком не пошевелить. Думал:

«Ладно, пускай полетает. Я бы тоже не отказался, а то ног почти не чувствую…» – и птице: – Далеко только совсем уж не залетай! И не гони так – в жизни не поспею за тобой…

Побрели прочь от дорог, полями, беспутицей. Перелески, склоны… Силы совсем на исходе, у обоих в желудках – бунты, мучает жажда. Но фортуна улыбнулась им: неподалеку нашлась одинокая полуразвалившаяся постройка: место, чтобы оставаться на ночь, небезопасное, но для ужина и кратенькой передышки вполне годное. Двинули туда.

Сумерки легли на пустошный снег, точно черный шелк на изумруд: плавно, неспешно, обтекая. Ни луны, ни звезд. Страшное время наступило. Берегись, человек. Дин вынул фонарь. До последней секунды верил глазам, никогда не подводящему волчьему чутью, но не вытерпел, пробудил неживой свет. Дошли. Разместились на втором этаже: первый – одна сплошная разруха, некуда шаг сделать. Довольствовались скромным костерком, доедали и допивали оставшееся. Дина на последней капле кипятка в крышке холодно хватануло за горло отчаянье, беспросветность:

– Мяса почти не осталось, воды – тоже, а из пустыни так и не вышли… – навалился спиной на стену, изрезанную щелями в палец толщиной, знобко съежился, затравленно посматривая на мерклое пламя. Оно, чуть живое, хило вылизывало древесный отпилок, готовилось умирать, навсегда отдаваться темноте. – Людей так и нет. Никого тут нет в этом заснеженном аду… И дома те далекие – надгробия. Там тоже все мертвы. Все… Никого не осталось, кости одни – и те костоглоты растащили…

Снаружи тревожно каркнули. С глаз Дина в один момент сошла серая поволока, мотор в груди усердно заработал, впрыснул топливо в вены. Осенила пугающая догадка. Кинул порывистый взгляд налево – Остроклюва нет! Задавил огонек, подхватил снаряжение – и на улицу. Стрелять из лука в случае чего, да еще с и фонарем – надо быть чудодеем. Расчехлил нож.

– Остроклюв! Уголек! Ты где?.. Что случилось? – в осторожном беге кричал Дин в ночь, кропотливо освещая путь. Снега близ руин неглубокие, но коварные – запросто можно угодить в какую-нибудь яму, переломаться. Сам верещал в мыслях: «Неужели встретил кого?! Убьют ведь…»

Конус электрического света вспорол мрак, показал скрюченное, в морозобоинах, дерево, а повыше, на толстой ветви, подвешенный за ноги, разутый, в обносках, со связанными руками-ногами и табличкой на шее, – висельник. Остроклюв нашелся здесь же: самозабвенно клевал уже кем-то поеденные обугленные пальцы, долбил пятки. Добрался-таки до падали, и на хозяина ни одним глазком, не стеснялся. Видимо, унюхал мертвечину и покликал Дина, чтобы оценил страшную находку, а сам – за дело, пока выговор не сделали…

Дина от такого зрелища пробрало и жутью, и хладом. И вроде мерзко самому, отойти бы, как от чумного, не прикасаться, и осмотреть хочется, понять, кто с ним так. Замешкался, затоптался, потом попросил вполслуха ворона:

– Перестань при мне таким питаться. Я же тебя нормально кормлю. Отучайся. Или уж хотя бы так, чтобы я не видел, и не слышал… – и сразу строже: – Понял? Меня-то уважай!

Ворон, то ли уловив настроение хозяина, то ли из учтивости, черной тенью перелетел на другую ветку, сломал сучок, низким басом каркнул – «больше не буду, хозяин, прости…»

Дин приподнял смерзшуюся картонную табличку, перевернул, посветил, гласно прочитал послание, написанное углем, – и изнутри покрылся изморозью:

«Душитель. Убийца семерых мужчин, пяти женщин, трех детей и четырех стариков. Гнить ты будешь до первых кислотных дождей.

Народ приговорил, мы – исполнили.

Н.В.Х.»

– Искал людей, а нашел кого?.. Зверей?.. – высказался он, ошеломленный и растерянный, выпустил из дрогнувших пальцев картонку со словами, обжигающими хлеще любого мороза и пепла вместе взятых. Та закачалась, взлохматила покойнику волосы. – Здесь какое-то средневековье… Куда же мы пришли-то с тобой, друг?..

У ворона ответ нашелся – к вратам ада, – но он остался внутри, невысказанный, неуслышанный. Остроклюв никогда бы не забрался так далеко, это все воля хозяина. Его слово – закон, ослушиваться нельзя.

Сгустилась темь. Морозец взъярился, уперто лез под одежду, под перья. Маска Дина выстудилась, расшилась зимними узорами. Уж самая пора задумываться, где оставаться ночевать, а охотник и ворон, борясь со сном и темнотой, – в пути. Давно бы Остроклюву понять: Дин – безумец, всех тащит в лапы смерти, и незаметно улететь, бросить за все хорошее, да предан до умопомрачения, и умрет за него, если потребуется. Все-таки странные союзы рождают порой голод, одиночество и лишения. Спаивают неспаиваемое. Две заблудшие души, казавшиеся еще вчера чем-то чуждым друг другу, теперь постигают дружбу, трансформируются в нечто целое, неразделимое.

Бродили наугад долго, пока не выдохся фонарь. Чернота обступила человека и птицу моментом, незримой стеной. Ворон всполошился, вскликнул первым, Дин от неожиданности даже ахнул, застопорился на полушаге – глаза ничего не различали, будто в секунду ослеп. Избаловался ты, Дин, технике доверился, стал глаза отучать от темноты. Почудилось, что падает, поджал ноги, заводил руками, ловя равновесие. А вокруг – дикий, уродливый пустырь, могильник. На ощупь полез в карман рюкзака за запасными батарейками. Ладони взмокли – боялся уронить. Случись такому – их так просто не найти, если только дожидаться рассвета. Да протянут ли до него? На открытой-то местности, в богом забытом месте?..

С бранью, злостью, иззябшись с головы до пят, с четвертого раза, но поменял. С воскресшим светом расступились тени, все мерзости ночного мира. Звериный ужас, когтями вцепившийся в сердце, истощился, в душе затеплилась какая-то обнадеживающая уверенность, отвага. Забрели в дебри. Заросли, опасные овраги. Ветки нещадно секли щеки через подшлемник, хуже бича били в кровь пальцы.

«Если б не пеплопад, хрен бы вот так полазил по кущам: хищник-то не дремлет…» – подумалось Дину.

Скоро вдали возрос пригорок с пущенными поверху грузовыми составами. Они тянулись бесконечно долгой вереницей, и не сосчитать. А вдоль путей, перерубленные, обмякшие, согнутые, как от боли, неровной шеренгой выстроились столбы. Правее фонарь Дина выхватил из темноты дорогу, уводящую к лестнице. Едва успел спуститься, различив мост и вход в тоннель, – пришлось срочно тушить свет: оттуда, из невообразимой глубины, перемноженные эхом, добегали чьи-то рявкающие голоса, топот, возня. Словно это – громадная пещера, а в ней – неспящее древнее чудовище. И в жизни не догадаешься, что люди там…

Ворон в предчувствии беды завертелся на плече, Дин прерывисто задышал, пропитываясь по́том. Он в полнейшем неведении: или бежать отсюда со всех ног, или прошмыгнуть мимо, или никуда не сворачивать и пойти на риск.

Все же, переступая через себя, избрал третье, безрассудный. Шепнул Остроклюву:

– Сиди тихо, ни звука! Понял? – и, светя в ладонь, чтобы хоть что-то различать перед собой, двинулся дальше.

Утроба приняла путников безмолвно, сонно, как плотоядное растение очередную добычу. Здешний холод потрясал, ломил кости – снаружи теплее. Сердца бились неуемно. Вот еще секунда-другая – и точно окажутся в западне. Но нет, ничего не происходит. Дьявол забавляется, ему пока интересно дергать смертных за ниточки. Затолкались среди ничейных машин, грузовиков, фургонов, прицепов, обжитых лозой. Лишь бы не шуметь, а там, быть может, удастся проскочить. Еще есть шанс повернуть, Дин, слышишь?..

По стенам впереди заплясал беглый свет от трех фонарей, завертелись растянутые тени. Стали слышны звуки борьбы, женские придавленные всхлипы. Ранее нечленораздельный говор, искаженный дистанцией, сделался отчетливее, очеловечился:

– Ну же, сука!.. Говори, где воду взяла?.. Перестань брыкаться, корова!.. Или мы тебя прямо здесь шлепнем!.. Ай, глаза… Больно! Ах ты, тварь, царапаться вздумала?.. – потом два крепких мужских удара: глухой и звонкий – в живот и в лицо. Кашель, стон. Сплюнули.

«Вот они, темные, – закусив от злости губу, в уме высказался Дин, – хуже любой грязи…» – и похолодело, нашептывая: – Вмешаться надо. Убьют ее. Истерзают – и убьют. Как собаку. Это ж отморозки… – потом ворону, пальцем постучав по пернатой груди: – Ну что, поможем? А?

Покрался беззвучным призраком. Свой фонарь выключил – ориентировался по вспышкам бандитских. Приготовил лук, стрелу. Остроклюв на плече затвердел: ждал команды. Полусумрак. Воздух пропитан разложением, прелостью. По углам, выхватывая редкие отблески света, зеленелся снег, заметенный ветром, в рытвинах лохматился пепел. Под потолком разросся невиданных габаритов «камнежор». Шевелился, точил вековой кирпич. Пару лет – и все тут рухнет.

Дин с птицей затаился за легковушкой. Дальность – что надо: всех видно как на ладони. Понаблюдал за налетчиками. Бородатые, плешивые, как плохо остриженные овцы, в кошмарных ожогах. Одежда бродяжья, в заплатках, не по сезону. Шапка и перчатки только у одного – видать, за старшего, вся добыча – ему. При нем же и пистолет. Остальные с прутьями. Очевидно, в пустошь не суются, орудуют «не отходя от кассы»: добыче здесь деваться некуда, помощи не докричаться. Пойманная, одетая в теплые мужские вещи, сидела на полу, держалась за разбитый нос. Короткие темные волосы всклокочены, всю трясло. В стороне – распотрошенный вещмешок, небольшие санки с привязанными полными бутылями воды. Опять приступили к допросу – никак. Двое рывком поставили на ноги, взяли под руки, дабы не вырывалась. Главарь, запрокинув той голову, ткнул дулом в щеку. Говорил много мерзостей, угроз… Все надеялся на силу слов – а без толку. Тогда разорвал ей куртку, задрал свитер, облизнулся на тощее тело, груди. Глаза плотоядно сверкнули. Свора вошла в кураж.

– Раз по-хорошему у тебя язык не развязывается, тогда, тварь, выбирай: или тебе сейчас вышибут все зубы, или нашу троицу будешь до рассвета развлекать… – пошлая усмешка, у одного – слюнки на губах, второй – ощерился беззубо. Женщину от уготованной участи пробило на истерику. Заткнули рот. – Изголодались мы, а тут такая цыпка… – и сразу с приговором: – Хотя тебя и так и этак придется в расход – с едой-то туго сейчас…

«Выжидать больше нельзя», – отмерил Дин и – Остроклюву, ободряюще пощекотав левое крыло: – Самого дальнего бей, хорошо? Справишься? Не разучился охотиться? А я прикрою, не бойся…

Ворон, прошуршав перьями, – клювом бандиту в висок. Смачно щелкнуло. Того – наповал. Несколько мгновений шакалы отупело глядели на птицу, умеючи выклевывающую глаза бывшему подельнику. Потом – свист из темноты, по тоннелю пронесся отзвук. Предводитель шайки булькнул, бескостно переломился вбок, грохнулся рядом со стрелой в шее. Последний – в бега. Да сам же и заблудился в этом вонючем лабиринте, растерянно заметался. От попадания в затылок распластался на капоте, будто распятый задом наперед.

Спасенная незнакомка, ошеломленная всем произошедшим, смертями, оправила одежду, сообразила подобрать прут для самозащиты – хотя пистолет бы оказался куда кстати, – неправильно взяла двумя руками, отчего-то сочла Остроклюва злейшим врагом, замахнулась, но Дин спокойным тоном остановил:

– Нет. Он не тронет. Это друг. Брось оружие, – и без спешки вышел из тьмы, светя в нее фонарем. Теперь она предстала полностью: невысокая, синеглазая, с тонкими бровями, острым потемневшим носом и белой, как мел, кожей в морщинах. На полных губах виднелась кровь, щеки ввалились, скулы по-мужски острились, замечались невольным взглядом. На лбу и переносице – зарозовевшие крапины от кислоты: на всю жизнь пометило небо. – Бросай-бросай. Их больше нет. Все. Тебя никто не тронет…

Пошмыгала, помедлила, без какого-либо доверия одичалой кошкой посмотрела на Дина, на ворона. Дружелюбия не случилось. Пальцы крепче сомкнули железо. Отступила на шаг.

– А ну! Не подходи! Вдруг ты такой же, как эти свиньи? Просто прикидываешься?.. – боевито бросила издали. Голос басовитый, трубный. Услышишь так – и не скажешь, что женский: мужик какой-то прокуренный. В произношении четко прорезались славянские нотки. И вдруг сказала, как отсекла: – А ты вот докажи, что доверять тебе можно…

Дина перекривило изумление: еще пару минут назад выла перед бандитами раненой волчицей, а теперь какие-то условия выдвигает. И где, спрашивается, благодарность? Кисло улыбнулся.

– Доказательства, говоришь?.. – растянуто повторил, прошагал к трупам, невзирая на предупреждение, собрал стрелы, пошарил по карманам. Из ценного – пистолет. Вытащил обойму – подходит к старому. Щелкнул предохранителем, сунул к себе. Потом обернулся – та боялась пошевелиться – с нажимом высказал: – А то, что тебе, вообще-то, жизнь сохранили – ничего, нет? Не подходит такое?

– Может, решил меня на закуску оставить и себе все награбленное забрать, откуда ж я знаю…

– Тогда бы обошелся без прелюдий – всех пострелял. Логично? Я – человек прямой, – и тут же подскочил к ней, без труда обезоружил. Пока не опомнилась, зашвырнул прут куда подальше. Вес немалый, а полетел как невесомая ветвь. Прокатился звон. Женщина обомлела: еще чуть-чуть – и сердце укатится в пятки. Наклонил к себе, тряханул за плечи, сердито, по-медвежьи рыкнул: – Ты что, дура совсем?.. Не понимаешь ни хрена? Тебя же изнасиловать и сожрать собирались! Как животное какое-то, как дичь! Понимаешь ты?! Хотел бы сделать то же самое – сделал бы, поверь. Но я – не они. Я – другой. И пожитки мне твои на хрен не сдались! А ты вместо простого человеческого «спасибо» упреками непонятными сыплешь! И помогай после этого всяким! Совести у тебя нет… – и отстранил.

Отошел прочь, словно от чего-то смердящего и заразного, махнул рукой, ругнулся про себя. Позвал Остроклюва на плечо. От него запахло кровью, к кончику клюва присохла мякоть.

– Хамоватая она, уголек. Уходим. Пускай тут одна кукует, – демонстративно высказался, закурил. – Не эти, так другие придут. Свято место, как говорится…

– Постой! – надтреснуто вылетело сзади.

Дин остановился меж автомобилей. Вздохнул, сделал затяжку, носом пустил дым. Поворачиваться не подумал. И идти надо, конечно, а что-то вот держит, точно гвоздями к земле прибили. Совестливость? Жалость? Оставлять-то людей на произвол судьбы не привык. А брат с сестрой? С ними-то как поступил? Забыл? Скрипнул зубами, какие остались во рту. Сплюнул. Затушил окурок. Развернулся.

– Ну чего тебе еще? – процедил он, сощурился на незнакомку. Та – ни живая, ни мертвая – с просящим видом чего-то мялась, топталась, то стрельнет глазами, то опустит их. В них – панический ужас, обреченность.