Текст книги "Красный террор в России. 1918-1923"

Автор книги: Сергей Мельгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Провокация процветает в низах. Недаром, как свидетельствует сама «рабочая оппозиция» коммунистической партии, в рабочих кругах комячейки называются «комищейками». Тюрьмы полны так называемыми «наседками».[378]378
  О провокации при расследовании так называемого дела «Тактического Центра», рассматривавшегося в Москве в Верх. Рев. Трибунале в августе 1920 г., см. мои воспоминания: «Суд истории над интеллигенцией» № 3, «На чужой стороне». Напомним о Семенове и Коноплевой в с.-р. процессе. О провокаторах в тюрьмах см. указанный «Memorandum» с.-р., гл. 5 «L'oeuvre de la Teheka».


[Закрыть] Бесконечное количество крупных дел о взятках, подлогах, хищениях и пр., оканчивавшихся смертным приговором, сфабрикованы были самими агентами Ч.К., заинтересованными лично в процентном отчислении с каждого дела (за раскрытие дел о спекуляции следователь получал 5 % суммы). Я знаю, напр., одно дело, начатое в Москве местной Ч.К. при характерных бытовых обстоятельствах. У некоего Р. кутили два следователя, арестовавших разоткровенничавшихся хозяина и гостей. Жена Р. обратилась к прис. пов. П. Тот написал в Президиум Ч.К. бумагу с изложением дела. Финал был неожиданный. П. был арестован, так как у него не было «права» обращаться в Ч.К. В результате он попал в Новоспасский концентрационный лагерь.

Система массовых обысков, арестов, облав и засад – это особый способ «самоснабжения чекистов», по словам одного из составителей сборника «Че-Ка». Что же это, неправда? Ответом может служить характерное объявление самого Московского Совета, помещенное в газетах 9-го декабря 1919 г.: здесь признавалось, что все квартиры, где были засады, подвергались «полнейшему разгрому» – «обворовывались до основания».

Да, многие чекистские организации действительно были «бандитскими и мародерскими», как их назвал первый большевистский комиссар юстиции левый с.-р. Штейнберг. И когда начинали обличать эти «бандитские и мародерские организации», они находили авторитетных защитников в лице истинных вдохновителей и руководителей Чрезвычайных Комиссий. Так выступил на их защиту еще 22-го сентября 1918 г. сам Петерс: «За последнее время – писал он в № 2 „Еженедельника В.Ч.К.“ – враги советской власти снова начинают распространять гнусную клевету о взятках, подкупах, ложных доносах»… «Нечего падать в обморок – продолжал он – если было несколько случаев злоупотреблений: новые люди не привыкли к юридической мудрости». Все обвинения объявлялись «бессовестной ложью буржуазии».

А другой чекист в № 5 «Еженедельника» в ответ на обличения выступает с такого рода успокоительным заявлением: «А значит мы сильны, ибо жулики народ практический и к слабым не примазываются». Стоит ли удивляться после этого, что в одном из донесений Эльстона Керзону[379]379
  3-го февраля 1919 г.


[Закрыть] говорится об общеупотребительном приеме в Перми: местные купцы арестовываются, выпускаются за деньги, опять арестовываются и, наконец, расстреливаются. Кубанская Ч.К. создала целый промысел из системы заключения в тюрьму в целях получения соответствующих денежных сумм.

За крупные суммы освобождали в Одессе – говорят показания многих в Деникинской Комиссии. А в Москве? И она не представляла исключения.

Тираспольская Ч.К., да и другие, пограничные с Бессарабией, создали в 1920—21 гг. целый промысел по переправке беглецов заграницу. Некто С. М. С. довольно образно описывает эту деятельность местной чрезвычайной комиссии.[380]380
  «Последние Новости», 7-го февраля 1922 г.


[Закрыть] Во главе стоит комендант Особого Отдела Румчека.

«Все приднепровские городки и местечки кишат поэтому маклерами, предлагающими перевезти в Бессарабию, „как на дредноуте“. Счастье тому, кто попадает на обыкновенного маклера, работающего „честно“, т. е. передающего взятку какому-нибудь влиятельному чекисту. Сплошь и рядом, однако, под видом посредников работают очень удачно сами чекисты. В последний момент, когда жертва уже идет к берегу, „неожиданно“ появляется засада и хватает беглеца и его имущество. Так как последнее – обычно иностранная валюта или золото – является главным вещественным доказательством неудавшегося государственного преступления, то обычно начинается торг, и беглец отпускается…»

«Особенно грязную роль во всех этих историях играют наравне с чекистами так называемые „подпольники“». Официально это агитаторы и пропагандисты, отправляемые советской властью в Бессарабию для подпольной работы. Фактически это контрабандисты.

Они же являются и главными «переправщиками». Один из них в минуту откровенности рассказывал, как он сам переправляется: «являешься в Румчека, показываешь мандат, там тебя регистрируют, дают материалы, румынский паспорт и валюту и указывают точно час и место, где надо переходить. Румынскому патрулю надо лишь предъявить членский билет коммунистической партии».

«Каждый из больших городов Украины имеет свой пограничный городок, свое собственное „окно в Европу“.

„Окно“ на время затворяется.

В начале 1921 года и в Одессе, и в Киеве пользовались большой популярностью пограничные местечки Подольской губернии. Весной все Приднепровье облетела весть о найденных вблизи одного из этих местечек (Каменки) в пещере восьмидесяти разложившихся трупов. Оказалось, что это беженцы, относительно которых думали, что они давно в Бессарабии.

Но там, где чрезвычайка еще не подкормилась и нуждалась в богатой клиентуре, поездка совершалась очень гладко. Уже с утра весь городок знал, что „будет переправка“. К 3 часам дня на улицах появлялись целые семьи с вещами, мешками и т. д., направлявшиеся к известному всему городу сборному пункту. Являлся официальный представитель чрезвычайки и пересчитывал число голов (2 детей за 1 взрослого). Затем нагружалась большая подвода, усаживались женщины и дети и ехали через весь город к месту переправы.

Так продолжалось 2–3 месяца, пока в один прекрасный день начальство не решало, что довольно поработали».

В целях контроля в Тирасполе по «ночам производилась форменная охота на несчастных, пытавшихся перебежать по льду в Бессарабию, не заплатив предварительно Ч.К. по установленной таксе (4–5 тысяч Романовскими с человека)».

Пойманных «закаляют», чтобы «другой раз не замерзли на морозе»; выводят голыми на мороз и бьют по спине палками и нагайками. Здесь махровым цветом распускается и провокация…

16-го февраля 1923 г. в Москве на Никитском бульваре, по сообщению корреспондента «Последних Новостей», покончил с собой выстрелом в висок один из ревизоров правительственной комиссии по обследованию Госполитуправления, Скворцов (бывший рабочий). При нем найден незапечатанный пакет с запиской на имя президиума Центрального Комитета Р.К.П. следующего содержания:

«Товарищи! Поверхностное знакомство с делопроизводством нашего главного учреждения по охране завоеваний трудового народа, обследование следственного материала и тех приемов, которые сознательно допускаются нами по укреплению нашего положения, как крайне необходимые в интересах партии, по объяснению товарища Уншлихта, вынудили меня уйти навсегда от тех ужасов и гадостей, которые применяются нами во имя высоких принципов коммунизма и в которых я бессознательно принимал участие, числясь ответственным работником компартии. Искупая смертью свою вину, я шлю вам последнюю просьбу: опомнитесь, пока не поздно, и не позорьте своими приемами нашего великого учителя Маркса и не отталкивайте массы от социализма».

Следует ли что-нибудь добавлять к этой «исповеди»?..

***

Были совестливые большевики и раньше, особенно на первых порах, когда еще слишком непривычны были прежней интеллигентской психике, некоторые по крайней мере, те циничные формы, в которые вылилась деятельность Чрезвычайных Комиссий. На первых порах люди со слабыми нервами, «мягкотелые», по характеристике Петерса, не выдержали как бы моральной ответственности за кровавую бойню, организованную не только от имени коммунистической партии, но и от имени всего пролетариата. Были выступления и в печати в первые месяцы 1919 г., когда сам творец исторического циркуляра о заложниках Петровский должен был признать, что Чрезвычайные Комиссии вне организационной зависимости в дело строительства советской власти вносят «только разврат».

Чрезвычайные Комиссии в своих действиях руководствуются своим революционным опытом и совестью, а не статьей закона, как мы знаем, заявлял Петерс в декабре 1918 г. Что это значит? – Об этом ранее сказал сам Ленин: «Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний все дозволено».[381]381
  Большевики так склонны подражать монтаньярской терминологии. Здесь Ленин отнюдь не был оригинален – он вновь повторил буквально лишь слова Колло д'Эрбуа.


[Закрыть] «Нам все разрешено – повторял самодовольно эти слова в № 1 „Красного Меча“ Лев Крайний, редактор этого органа – ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения и освобождения от рабства всех». Повернулось колесо историческое, изменилась правда и мораль. «Наша мораль новая…» И мы видим то небывалое в мире рабство, которое появлялось в России в результате поворота этого исторического колеса.

«Пора прекратить болтовню о том, что правовые гарантии – буржуазные предрассудки…» «Разве вы не слышите – писал в феврале 1919 г. Дьяконов, с именем которого мы встречались уже при протесте против тюремных „кладбищ живых“ – раздающихся из мест заключения, с фабрик и заводов голосов не каких-либо контрреволюционеров, а самых настоящих рабочих и крестьян и даже коммунистов, требующих устранения порядков, при которых могут человека в тюрьме держать, по желанию предать в Трибунал, а захотят – расстреляют…» Это «самосуд и беззаконие», причем автор статьи заранее оговаривался, что было время, когда революция давала право на убийство.

«Можно быть разных мнений о красном терроре – писал старый большевик Ольминский,[382]382
  «Вечерние Известия», 3-го февраля 1919 г.


[Закрыть] – но то, что сейчас творится в провинции, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина». Он указывал, напр., на явление, когда мальчик 16 лет, бывший «вор и хулиган», получал право в деревне убивать людей.

Характерно, как отнеслись к этой критике сами представители учреждения, названного Зиновьевым «красой и гордостью коммунистической партии». Слова Ольминского им кажутся лишь лепетом «трусливого дитяти»:[383]383
  «Еженедельник», № 6. Чтобы не было в будущем сентиментальных людей, об этом заботятся заранее большевистские педагоги. «Социалистический Вестник» (1921 г., № 19) цитировал из книги Невского и Херсонской «Сборник задач по внешкольной работе библиотек» (издан в 1920 г.) следующего рода задачу: «Девочка 12 лет боится крови… Составить список книг, чтение которых заставило бы девочку отказаться от инстинктивного отвращения к красному террору».


[Закрыть] «Нужно сказать прямо и откровенно, что интеллигенции нечего стало делать, все переговорила и все переписала, не с кем стало вести полемику… так давай искусственно создавать грызню междуведомственную, тогда будет около чего почесать язык…» «Междуведомственная» грызня заключалась в постановке вопроса об ограничении права Ч.К. выносить самостоятельно смертные приговоры, о подчинении ее контролю комиссариатов внутренних дел и юстиции, т. е. о введении ее деятельности в некоторые хотя бы ограничивающие рамки. «Нелепо ввести деятельность Ч.К. в юридические рамки» – отвечает один из чекистов Шкловский в «Еженедельнике». Тот, кто требует поставить Че-ку в зависимость от мертвого закона, тот «подкуплен буржуазией». В этих спорах принимал горячее участие и Крыленко – создатель революционных Трибуналов, конкурировавших с Чрезвычайными Комиссиями в их кровавой деятельности.

Под знаменем ли введения законности в «революционное правосудие» в конце концов шла эта партийная распря? Административная расправа заменялась «комедией суда», в котором решали вопросы жизни и смерти те же члены Чрезвычайных Комиссий. Дело только в форме, которая больше удовлетворяла вкусы главного государственного обвинителя, на совести которого так много невинно пролитой крови… Трибуналы лишь «бледные копии» чрезвычаек – констатирует прежний большевистский комиссар юстиции Штейнберг. «Трибуналы – расправа с врагами советской власти» – гласит официальная надпись над входом в житомирский трибунал.

Как фактически в свое время реагировала Ч.К. на эти теоретические споры, показывают усиленные расстрелы, происходившие в дни споров в центре, и в том числе именно тогда были расстреляны в Петрограде великие князья Николай[384]384
  Известный историк.


[Закрыть] и Георгий Михайловичи, Дмитрий Константинович и Павел Александрович… В большевистской печати были споры: кто победил в борьбе – Ч.К. или ее противники? Жизнь дала определенный ответ. Происходили реформы, но сущность оставалась все одна и та же, и форма «красного террора» не изменялась. И если мы вспомним слова одного из видных чекистов Мороза:[385]385
  «Известия», 6-го ноября 1919 г.


[Закрыть] «Нет той области жизни, где Ч.К. не приходилось бы иметь своего зоркого глаза», – то поймем моральную и психическую обстановку жизни в современной России, где действуют отделения Г.П.У. с особыми уже инструкциями для политического шпионажа, со специальными курсами обучения этому шпионажу[386]386
  См. Г. И. Шрейдер «Новая большевистская наука». «Воля России», 20-го сент. 1920 г. Здесь приводился цикл лекций, читаемых в «Центральной школе советской и партийной работы». По истине создан целый «шпионский факультет» на почве изучения организации, задач и деятельности Ч.К.


[Закрыть] – точь в точь, как в старых охранных и жандармских отделениях периода царизма. Утверждают, что много выучеников этих учреждений состоят активными работниками Ч.К. Это последнее надо отнести еще к загадочным страницам нашей современности. Здесь правильнее будет пока поставить один вопрос: «правда ли?», как сделало это «Общее Дело»[387]387
  8-го декабря 1921 г.


[Закрыть] к столь же пикантным сообщениям об отношении между «большевиками и монархистами» в связи с арестом комиссара «для особых поручений» при В.Ч.К. Игн. Арцишевского и монархического агента какого-то капитана Михайлова. Мы не сомневаемся только в одном: азефщина во всех ее видах, согласно вышеприведенному циркуляру Дзержинского, должна была свить себе прочное гнездо,

«Житье у нас ужасное» – писал в мае 1921 г. корреспондент «Рижского Курьера» из Пскова, – «в каждом доме, в каждой квартире и на улице кишат, как муравьи, шпионы… В каждом доме живут коммунисте, которые жадно наблюдают за жильцами… Все чувствуют себя точно в тюрьме, боятся друг друга, даже в своей семье брат косится на брата, не будучи уверен в том, не коммунист ли тот. Мы все измучены и устали, барахтаясь в этом проклятом муравейнике шпионажа». В дополнение можно привести характерный, уже официальный документ, именующийся «задания секр. уполномоченным на янв. 1922 г.» Документ этот предписывает агентам:

1. Следить за Администрацией фабрик и интеллигентными рабочими, точно определять их политические взгляды и обо всех их Антисоветских Агитациях и пропаганде доносить.

2. Следить за всеми сборищами под видом картежной игры, пьянства (но фактически преследующих другие цели), по возможности проникать на них и доносить о целях и задачах их и имена и фамилии собравшихся и точный адрес.

3. Следить за интеллигенцией, работающей в сов. учреждениях, за их разговорами, улавливать их политическое настроение, узнавать о их месте пребывания в свободное от занятий время и о всем подозрительном немедленно доносить.

4. Проникать во все интимные кружки и семейные вечеринки господ интеллигентов, узнавать их настроение, знакомиться с организаторами их и целью вечеринок.

5. Следить, нет ли какой-либо связи местной интеллигенции, уездной, центральной и заграницей и о всем замеченном точно и подробно доносить.[388]388
  «Голос России». 16-го апреля 1922 г.


[Закрыть]

Зиновьев в день пятилетнего кровавого юбилея Чрезвычайных Комиссий писал: «Меч, вложенный в руки В.Ч.К., оказался в надежных руках. Буквы Г.П.У. не менее страшны для врагов, чем буквы В.Ч.К. Это самые популярные буквы в международном масштабе»… Когда-то в «Черном Переделе» переименование III Отделения в Департамент Государственной Полиции называли актом «величайшего посмеяния над русским обществом». Как назвать «реформу», превратившую В.Ч.К. в Г.П.У., итоги которой так отчетливо подвел Зиновьев?.. В России на обывательском языке буквы В.Ч.К. переводились словами: «всякому человеку капут». Мы не знаем, как переведет обывательское острословие новые буквы Г.П.У.[389]389
  Я слышал, что популярны слова: «Господи помилуй усопших».


[Закрыть] Но в международном масштабе это символ той, по словам Каутского, «Головы Медузы», от которой с отвращением должна отворачиваться вся демократия. Наша совесть не имеет права успокоиться на скепсисе Ан. Франса: «все революции поднимают бессмысленные жертвы».

Как-то московская «Правда»,[390]390
  13-го июля 1921 г.


[Закрыть] повторяя более раннее обещание Троцкого «перед уходом хлопнуть дверью на весь мир», писала:…«тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».

В России установилась уже эта мертвая тишина кладбища.

«И мы знаем своим потрясенным разумом и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории, длинные ряды наших отдаленных потомков…

Нас не пугает уже таинственная и некогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкий запах человеческой крови, ибо ее тяжелыми испарениями насыщен воздух, которым мы дышим. Нас не приводят уже в трепет бесконечные вереницы идущих на казнь, ибо мы видели последние судороги расстреливаемых на улице детей, видели горы изуродованных и окоченевших жертв террористического безумия, и сами, может быть, стояли не раз у последней черты.

Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрелов мы прислушиваемся не больше, чем к звуку человеческих голосов.

Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния. Она сумела как-то физически пережить эти незабываемые четыре года гражданской войны, но отравленная душа ее оказалась в плену у Смерти. Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая сейчас в застенках Россия молчит…»

Так писал автор замечательного очерка «Корабль Смерти».[391]391
  «Че-Ка», 20.


[Закрыть]

Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из саратовского оврага, харьковских и кубанских застенков, холмогорского «лагеря смерти».

Нет! мертвые не молчат!

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОЦЕССЕ КОНРАДИ
(Вместо послесловия)

Фактически я участия в лозаннском процессе не принял. Но когда в связи с этим процессом защитник Полунина Aubert обратился ко мне с запросом: не могу ли я дать материал для характеристики террора в России, – у меня не было никаких сомнений, ни принципиальных политических, ни моральных, в том, что я обязан сообщить то, что я знаю,[392]392
  Оберу было послано за несколько дней до суда expose этой работы. Как видно из выпущенной отдельным изданием речи Обера, последний в некоторых случаях воспользовался моими данными.


[Закрыть] совершенно безотносительно к тому, как я лично отношусь к убийству Воровского: буду ли я рассматривать поступок Конради, как акт личной мести или как акт политический. Для моего морального чувства было безразлично, кто с кем будет сводить свои политические счеты на суде. «Страшная правда, но, ведь, правда», и при всех политических условиях надо эту «правду» говорить открыто. Демократия, именно она, должна первая осознать этот великий закон человеческой чести.

Люди нечестные назвали эту точку зрения подстрекательством к убийству.[393]393
  Именно в этом обвиняло меня «Накануне».


[Закрыть] У меня не было охоты полемизировать с писателями, которых я глубоко презираю, ибо они отбросили основное credo писательской чести – независимость мысли и слова; у меня не было охоты убеждать и тех, которых убедить нельзя, ибо – сказал еще Герцен – «мало можно взять логикой, когда человек не хочет убедиться».

Но теперь приходится сказать несколько слов.

В действительности только люди, которые, называя «моральными слепцами» других, сами не могут еще преобороть в вопросах общественной морали своих политических предрассудков, способны низводить общественное значение лозаннского суда на простое «сведение политических счетов», как это сделало, напр., недавнее обращение партии социалистов-революционеров к социалистам Западной Европы по поводу угрозы Москвы расправиться с заложниками из числа социалистов-революционеров. В том поединке «между лагерем русской контр-революции, стоявшим за Полунина и Конради, и лагерем большевистского искажения революции, стоявшим за телом убитого Воровского – писали заграничные организации партии с.-р. – нам, русским социалистам-революционерам, нечего было делать». «Мы непримиримые враги большевистского режима произвола и красного террора… Мы не раз звали большевиков к ответу перед судом общечеловеческой совести за воскрешение – лишь для субъективно иных целей (sic!) – тех же методов управления, которые были при самодержавии вековым проклятием нашей родины; за проведение в жизнь великих лозунгов социализма (!!) методами, убийственно противоречащими всему их духу. Но мы не признаем этого права (!!) за теми, кто поднимает голос и вооруженную руку против новорожденного деспотизма большевиков лишь во имя исконного, освященного веками, деспотизма старого режима. Конради и Полунин были для нас не героями, а моральными слепцами, преступно злоупотребившими для сведения политических счетов тем священным правом убежища, которое предоставляют всем гонимым свободные демократические государства…»

Можно и, быть может, должно относиться с решительным осуждением ко всякому политическому убийству, сеящему «ядовитые семена новых ужасов и новых убийств»; может быть, та этика, которая отвергает насилие, никогда и ни при каких условиях не даст морального оправдания акту мести или возмездия, во имя чего бы он ни совершался; может быть, к страшным вопросам смерти человек не имеет даже и права подходить с точки зрения целесообразности… Но наша обыденная, житейская психология во всяком случае даст нравственное оправдание лишь тому убийце, который, совершая свое преступление против человеческой совести, сам идет на смерть. Поэтому тот, кто имеет смелость и мужество взять на свою ответственность пролитие человеческой крови, тот, кто считает себя вправе совершать этот акт отомщения, должен мстить там, где происходит насилие; может быть, человек, вступающий на путь террористической борьбы, и не имеет права уже в силу этого нарушать «священные права убежища».

Но почему однако та политическая партия, которая в своей политической борьбе искони шла по пути террористической борьбы, считает, что ей одной только принадлежит «право» выявлять «общечеловеческую совесть»?

И кто дал нам право отнимать у Конради стимул того, возможно преступного, героизма, который влечет русского гражданина и патриота на отомщение за те тысячи мучеников, за те тысячи жертв террора, кровью которых обильно орошена русская земля?

Бесспорно, убийца Воровского мстил не за ложные методы «проведения в жизнь великих лозунгов социализма». Но в человеческой жизни есть нечто более могучее, и кто дал право отнимать у Конради чувство любви к поруганной родине, во имя которой он совершал, по его словам, свое преступление? Кто дал право Ф. Дану назвать Конради «ополоумевшим мстителем за претерпетые личные обиды и страдания»?

«Мещанская» идеология присяжных заседателей швейцарского демократического суда, несмотря на всю трудность политического международного положения, сумела возвыситься до понимания высшей объективной правды и вынести оправдательный приговор убийцам, независимо от политических симпатий или антипатий судей к подсудимым.

Почему? По той самой причине, думается, по которой берлинский окружной суд оправдал в 1921 году убийцу великого визиря Турции Талаат-Паши, молодого армянского студента, Тальитьяна, – и тогда этот приговор приветствовался с.-р. печатью, приветствовался и демократической печатью самой Германии, как приговор официального суда, совпавший с правовым сознанием народных масс.

Слишком ужасна оказалась и та действительность, которая раскрылась перед глазами лозаннского суда: судили – и во всяком случае судьи – не «политическую тяжбу контр-революции и революции», а большевистскую действительность.[394]394
  И сам Боровский пал жертвой этой действительности, неся за нее ответственность, посколько он являлся членом российской коммунистической партии и занимал правительственные должности.


[Закрыть] «Человеческая совесть», заключенная в юридические формы, может быть, только впервые вынесла гласное свое осуждение большевистскому террору. И это оправдание должно служить memento mori для тех, кто еще продолжает творить свое насилие.

Оставим лучше в стороне столь любимые некоторыми ссылки на глас «многомиллионных трудовых масс». Кто только на них не ссылается! Это – спекуляция на народном мнении, как когда то сказал Луи Блан.

Возможно, что лично я и плохой «демократ» и плохой «социалист», ибо по мнению г. Дана,[395]395
  «Под маской судебной защиты». «Социал. Вестник» № 20. Я перепечатываю ниже с маленькими изменениями статью из «Дней» по поводу выпущенной редакцией «Социалистического Вестника» брошюры Maртова против смертной казни. Статья эта может служить как бы ответом писателям меньшевистского органа.


[Закрыть] всякий демократ должен был приложить все усилия к тому, чтобы «именно контрреволюция была посажена на скамью подсудимых и пригвождена к позорному столбу» – но для меня органически непонятна эта «демократическая» позиция, и я не боюсь в таком случае отказаться от «демократических» и «социалистических» предрассудков.

Я вспоминаю слова французской писательницы Odette Keun, почти коммунистки, закончившей недавно свою книгу о России знаменательными строками: «я убеждаю европейские правительства во имя еще живущих среди этих ужасов в России, при переговорах с советской Россией поставить предварительное требование ослабить существующий режим, воплощающий и даже превышающий ад средневековья». Перед моими глазами в данный момент проходит только эта действительность, а не проклятое, быть может, прошлое и загадочное, скорее сумрачное будущее.

«В такой момент молчать – заканчивается процитированное выше обращение к социалистам Европы – значит, быть может, стать попустителем новых жестокостей, новых преступлений. Пусть же властный голос мировой общечеловеческой совести остановит – пока не поздно – руку палачей, уже начавших злобно играть веревкой над головами давно и хладнокровно обреченных им жертв».

В такой момент гипноз «фашизма» может лишь ослабить наши призывы к «мировой общечеловеческой совести».