Текст книги "Культура, демократия и тоталитаризм"
Автор книги: Сергей Залыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
* * *
Спор между западниками и славянофилами – это спор о культуре прежде всего: откуда и куда культура идет? Это если и география, так сугубо политическая. Однако стоило бы этот спор решить в области культуры, и тем самым определены были бы и направления экономики и политики не только внешней, но и внутренней. Конечно, это не значит, что наступила бы благодать, но наступление периода некой определенности было бы.
И тут уместно вспомнить, что русский гений Пушкин, которого никак нельзя упрекнуть в "ортодоксальном" западничестве, в свое время, в рецензии на книгу Полевого "История русского народа", сказал:
"Горе стране, находящейся вне европейской системы".
История Пушкина подтверждает.
Оба американских континента и Австралия были открыты, заселены, освоены и получили свою цивилизацию от Европы.
И Азия, и отчасти Африка усвоили от Европы гораздо больше, чем Европа от них, весь мир использовал европейский опыт, начиная от покроя одежды и кончая основополагающими научными достижениями...
Конечно, и Европа – далеко не идеал, а где он, идеал-то? В конечном счете – в чем он?
Можно себе представить мир китаизированный, японизированный, индонизированный, монголоизированный, но представления эти все-таки не внушают нам ни доверия, ни даже сожаления о том, что они не сбылись. Хотя бы потому, что самая короткая дорога – это знакомая дорога, а знакомству с дорогой мы все равно обязаны Европе. Приемлемый, а вероятно, и самый оптимальный вариант.
Европа в общечеловеческой современной цивилизации и культуре – первая. Может оказаться, она будет первой в очередности и при кончине человечества.
Петр Первый прорубил первое крупногабаритное окно в Европу российское окно, потому он и стал Великим, а мы такие окна с тех пор прорубаем, прорубаем – а чаще заколачиваем, – неся большие потери.
По крайней мере, именно так получается у нашей нынешней евроазиатской государственности.
И тут, по логике вещей, дело опять-таки за культурой. Только мы-то с этой логикой опять-таки не в ладах.
* * *
Нынешнее первейшее назначение культуры – стать экологической. Иначе говоря, объединить науку, замкнувшуюся в себе, с общественным сознанием и с религией, технику – с логикой нашего дальнейшего существования, искусство со здоровым прагматизмом и с менее надежным, но оптимизмом.
Настало время все это делать кому-то. Кому же, как не культуре?
Больше некому. Может быть, культура, цельная, для этого и явилась еще во времена наскальной живописи, а то и раньше?
* * *
Собственная история для России никогда не была историей как таковой, не всегда и политикой, зато была набором политических казусов. Политические страсти-казусы растаскивают нашу историю на клочки.
Для Германии существовал и существует авторитет Бисмарка, для Франции Наполеон (ввергнувший страну в великие бедствия) тоже остается великой личностью, для Англии – Гладстон; для России общепризнанных авторитетов в ее истории не было. Хотя Петру Первому и Екатерине Второй и были присвоены титулы Великих, это не мешало считать Петра Первого не столько великой, сколько злостной и спорной фигурой, именно на этом имени завязалась борьба и ненависть между западниками и славянофилами.
Политики-историки – а это достаточно вредная, хотя и повсеместная, двуликость – так и не решили, кем же была и Екатерина Вторая – великой царицей или великой распутницей?
Но если даже самые ожесточенные критики русской действительности всех времен не могли себе позволить сомневаться в том, что Россия – великая страна, значит, кто-то это величие представлял?
Народ?
Кто только не "будил" русский народ! И декабристы, и народовольцы, и эсеры, и эсдеки, и коммунисты, но вот наступил конец двадцатого столетия а где же наш народ? Бюрократия – да, ни к чему не способное, кроме обещаний (по Исаеву, цитировавшемуся выше), правительство – да, коррупция, мафиози да и да, журналисты – да, – а где же народ? С его осмыслением собственного опыта? И что значит его реальное отсутствие на современной политической сцене? Что значит тот факт, что народные избранники в Думе бросают все свои государственные дела, как только разговор заходит об их собственном жилье? Что значат фигуры Жириновского, Коржакова, Илюшина, Лебедя? Во всяком случае, кто-кто, а народ этого не знает, все еще не способен понять. Не хватает культуры, как общей, так и политической. Хватает авантюризма. Горбачев объявил народ демократическим – хорошо. Зюганов объявляет народ советским – тоже ладно.
В искусстве еще в недавнее время народ исторически просвещал Пикуль, а в политике несколько раньше – Ленин с "Государством и революцией", Сталин с "Кратким курсом истории ВКП(б)". И так всегда, так исстари было: на одного Ключевского десяток Нечаевых и прочих народоубийц, сотни самозваных просветителей и правителей.
Просвещение в России, первые же выпуски первых русских университетов преподносили народу не только государственных деятелей, но и крупных нигилистов. Не было у нас исторической точки опоры, не было другого авторитета, кроме критика. При том, что никто так легко не обещает (даже и сам не зная, что именно), как Критик. И Зюганов, и Лебедь обещают нынче ни много ни мало, а все сразу, хотя что они могут создать? Ничего, кроме очередного перераспределения тощих, доведенных до минимума жизненных благ.
Нет у нас реформаторов, выведены они под корень. Промелькнули было имена в эпоху царствования Александра Второго – Александр Третий тут же свел их на нет.
При Николае Втором появились Столыпин, Витте, Кривошеин – Николай Второй вкупе с террористами их тоже отстранил.
Пришли большевики – те вообще всякую реформаторскую деятельность в одночасье сменили на революционную теорию, и вот уже более ста лет, как порода эта в России не имеет никакого значения, вывелась подчистую.
Нынче есть у нас Солженицын. Затеяв "Исследования новейшей русской истории", он хочет содействовать "очищению русской истории от наростов лжи", помочь "выяснить затоптанную истину о последних веках России". Создал огромный, всеобъемлющий труд "Красное Колесо", но в нашей Думе демократ-коммунист-милитарист Нуйкин и либерал-демократ Жириновский в один голос заявили:
– Не нужен нам Солженицын – устарел. Нам без него лучше!
Он скучный! Он длинный!
А некто Алексей Бурыкин, литератор (?), ему и всего-то двадцать восемь годков (из молодых, да ранний), выступил в "Независимой газете" от 4 декабря 1996 года, обвинив Солженицына в "эзоповом языке". "Свершилось!" восклицает автор "карт-бланша", – а что, собственно, свершилось? А то, что Солженицын, выступая в печати, зачем-то не обругал Ельцина. Вот такие бурыкинские "свершения" – это в нашем обществе события, зато русская история, изученная и пересмотренная Солженицыным, молодому "литератору" нипочем.
Недалеко же мы на подобных "свершениях" уедем, притом неизвестно, в какую сторону – вперед или назад. Вернее, все-таки назад.
И вот что по нашему времени существенно: этот "карт-бланш" хоть и ничтожная, а все-таки склока. Так что заявка "литератором" подана в масть.
* * *
Лет сто – сто пятьдесят тому назад грамотное население России составляло каких-нибудь 10 – 15 процентов? И чем меньше был этот процент, тем сильнее действовал на умы населения нигилизм: все не так, все надо начинать сначала! Все с нуля! Это исконный нигилизм.
У Толстого кто-то, не помню кто, спрашивает мужика на паромной переправе:
– Ты царя признаешь?
– Признаю! – отвечает мужик. – Как не признать – царь сам по себе, я сам по себе!
Так ведь это же самый лояльный, самый умный и демократический ответ, самая достойная точка зрения, и ее-то и надо было разрушить нигилистам. Чем ниже культура народа, народной массы, тем вольготнее действовать нигилистам, тем ближе к ним желанный нуль, кем бы эти нигилисты ни были Чернышевскими, Нечаевыми или Лениными – Сталинами, – всем – об этом уже говорилось – нужен нуль.
Чем безграмотнее, чем непросвещеннее народ, чем меньше он связан с государством, чем труднее складывается обстановка в государстве, тем труднее им управлять, хотя тем больше охотников управлять. Не правда ли, странно? Управлять, начиная с нуля?
И тем энергичнее действует нигилизм. Именно так обстоит дело нынче, и давно уже оно так обстояло.
Ключевский писал о царствовании Николая Первого, что в то время "бюрократия представляла единственное в мире правительство, которое крадет у народа законы, изданные высшей властью; этого никогда не было ни в одну эпоху, кроме царствования Николая I, и, вероятно, никогда не повторится". Ошибся глубокоуважаемый Василий Осипович – это повторилось, с той разве разницей, что теперь и высшая власть вместе с рядовой бюрократией крадет у народа законы, ею же самой буквально на днях изданные, а народ приносит колоссальные жертвы ради выскочек из партийной среды, ради выскочек из среды собственной.
Дело доходит до крайнего абсурда: государство не имеет ни сил, ни умения собрать налоги с тех, кто задолжал ему триллионы, десятки триллионов, и теперь облагает налогами тех, кому оно должно, кого уже разорило, отобрав у рядовых граждан их вклады в Сбербанк, кому не может выплатить зарплату, кого оно бросило на произвол судьбы, на произвол мафиози и своих чиновников вкупе с мафиози.
Или: государство распродает собственное имущество – казалось бы, у него должна быть лавина денег. Но нет, ему нечем заплатить за труд своим гражданам – и вот уже, чтобы получить заработанные полгода тому назад деньги, шахтеры объявляют голодовку под землей. Невиданно! Никогда еще мир не знал подобных "перестроек", никогда обещания президента и его подручных не были столь безответственны.
Мы все еще надеемся: вот приедет барин...
А откуда ему приехать-то? Из 14-й армии? В 14-й, может быть, сформировалась культура русской государственности? Или в университетах марксизма-ленинизма? Или в президентской охране? Или в "Матросской тишине"? Ну, если уж ни Петропавловка, ни Шлиссельбург не сформировали такой культуры, куда там "Матросской"!
Но если бы еще лет пять продолжалась на Руси столыпинская реформа, еще поработало бы земство, земские школы, больницы и страховые общества, тогда не было бы в стране революций – ни Октябрьской, ни даже Февральской. Ленин это прекрасно понимал и очень торопился: стоит пропустить момент – и не наверстаешь никогда, не будет нуля.
Ну а так как он это умел – момента не упускать: он был мастер не упускать, – так как революция творилась руками безграмотных людей, я и десять лет спустя после Великого Октября из 5-го и 6-го классов бегал по улочкам бывшего губернским города Барнаула, ликвидировал неграмотность.
Была у меня на обучении на Третьей Алтайской улице, рядом с Дунькиной Рощей, семья сапожника – сам сапожник, его жена и его дочь-девица. Сапожник был страшный р-р-революционер, жена знала, что царя больше нет, больше ничего из "политики" не знала, дочь и этого не ведала, ей было все равно. Я научил их читать по складам и писать печатными буквами ЛЕНИН, и они тут же перешли в категорию грамотных. Очень гордились! Гордились и ждали барина. Вот уж приедет – наведет порядок, с ними, теперь уже грамотными, барину будет нетрудно ввести в России окончательный порядок вместо беспорядка, устроенного в свое время императором Николаем.
* * *
Ну конечно же император Николай Второй был виноват в революции. Человек высокообразованный, обаятельный и мягкий, он так и не мог представить себя в роли монарха конституционной монархии (на что не однажды ему намекал английский посол Бьюкенен: "Император обладал многочисленными качествами, благодаря которым он с успехом мог бы играть роль монарха при парламентском строе").
Но как это случается с людьми слабохарактерными, в чем-то император был безнадежно упрям. Думы он разгонял одну за другой, не находя общего языка с кадетами. Он решил, что до последнего вздоха должен утверждать в России самодержавие в соответствии с абсолютистскими заветами своего отца Александра Третьего.
Грамотность не сапожническая моего ученика, а даже и высокая – это еще далеко не культура: для культуры нужна грамотность историческая, нужна преемственность, а вот чего у нас нет – так это, повторяю, преемственности.
Россию, страну без преемственности, и всегда-то было нетрудно соблазнить неким началом. Социалистическим, капиталистическим, славянофильским, западническим – это уже вопрос другой, прежде всего НАЧАЛО! То есть все тот же нуль.
Ни политической культуры, ни демократии в нашей истории так и не было, мы в этом отношении были неграмотны, были сапожниками, и вот мы решили ни много ни мало шагнуть из самодержавия непосредственно в коммунизм. Сегодня – здесь, завтра – там, как у Фигаро. Чего там время-то зря тратить?
А что такое социализм?
Россия (кроме очень малой группы людей) и не подозревала, что социализм – это такой "империализм", который и не снился имперскому тоталитаризму.
И это не какое-то недоразумение, не случайность – везде так обернулось, где социализм вступил во власть: и в СССР, и в Китае, и на Кубе, и в Югославии, – везде это государственный тоталитаризм, господствующий над личностью, над семьей, над обществом, над любой человеческой деятельностью – частной, семейной, общественной, экономической, психологической, бытовой. Полная мобилизация в этих целях настоящего, прошедшего и, само собою, – будущего.
* * *
Или еще: тоталитаризм – это прежде всего стремление к единомыслию, внедрение единомыслия в жизнь – в государство, в народ, в общество, в семью и в каждую, каждую личность. И даже – в культуру. И даже – в демократию. И культуре, и демократии есть над чем задуматься. Сообща.
Двадцатый век – век тоталитаризма, и вот уже осуществлялось то самое страшное и невероятное, что может возникнуть в сознании человека, – передел мира.
При этом мир мог погибнуть, тоталитаризм мог кончить самоубийством это не имело значения в случае, если мир подвергается переделу.
Первый круг – это Первая мировая война, и она не только не отвергла человечество от его самой эгоистической идеи, которая только может быть, но и еще приблизила его к ней: при жизни одного поколения возникает Вторая мировая война и чуть-чуть было не возникла третья.
Сценарии двух мировых совпадают в деталях: сначала Германия и Россия союзники, затем – враждующие стороны; в обоих случаях Германия капитулирует. Одни и те же генералы воюют друг против друга в двух войнах, и не только генералы, но и солдаты.
Еще не кончилась Первая, когда в мир вступила совершенно новая формация – социализм, обещавший людям и свободу, и равенство, и братство.
Но то обещания. На деле же социализм взрос из империализма, усвоив его методы и способы общения с миром, со своим собственным народом – прежде всего.
Ленин так же, как и Вильгельм Второй, если еще не в большей степени, был заинтересован в поражении России, он знал, что только в побежденной и униженной стране найдут отклик его идеи социалистического братства, в стране же победительнице ему делать нечего. И вот уже Вильгельм Второй отправляет Ленина в запломбированном вагоне в Россию как своего едва ли не самого близкого союзника.
Далеко не все русские социалисты захотели стать предателями своей страны: например, Мартов, когда Ленин отправился в путь по маршруту, указанному штабом Вильгельма, при посредничестве известного авантюриста Парвуса, отказался от этой поездки: "Проехать в Россию в качестве подарка, сделанного Германией русской революции, – значит ходить перед народом с парвусовским ореолом".
Но Ленин поехал. И блестяще выполнил свой долг перед Германией, опять-таки заимствуя опыт германского генерала Эриха Людендорфа: трудовую повинность, рабочие лагеря и многое другое, – так что до сих пор остается неясным вопрос: кто же все-таки был первым практиком социализма – Людендорф или Ленин? Кто был лучшим педагогом – Людендорф, воспитавший Гитлера, или Ленин, воспитанником которого оказался Сталин?
Тоталитаризм Двадцатого века, независимо от того, капиталистический он или социалистический, сумел подчинить себе культуру, науку прежде всего, и вот уже технический гений сегодня изобретает оружие невиданной силы, оружие массового уничтожения, а завтра выступает как яростный поборник мира. И наоборот: солдаты и генералы, призванные защищать свою Родину от нашествия оккупантов, тут же сами становятся оккупантами в чужих странах. Сразу же вслед за Второй они готовы были начать третью мировую войну – все из тех же тотальных побуждений (Кубинский кризис).
Человек – существо эгоистическое, а тоталитаризм – это апогей эгоизма, и СССР, выиграв войну, еще долго не демобилизовывал свою армию (было подсчитано: чтобы сбросить вчерашних союзников в океан, потребуется не более двух-трех недель). Может быть, овчинка стоила выделки? Может быть, карточная продовольственная система, миллионы жертв репрессий в среде интеллигенции и крестьянства будут перекрыты блестящими военными победами?
И вернее всего, так и решилось бы дело, если бы не подвели единомышленники-коммунисты. В течение всей войны Морис Торез, Долорес Ибаррури, Броз Тито, Пальмиро Тольятти, проживая в общежитиях III Интернационала в непосредственной близости от Кремля, готовились возглавить коммунистические правительства своих стран сразу же после победы Советской Армии, иначе говоря, им была уготована роль великого Ленина, блестяще сыгранная им в конце Первой мировой войны.
Увы! – дело коммунизма не было подхвачено в странах-победительницах (исключение составила Югославия), не справились с партийным заданием облеченные столь высоким доверием Сталина и его эмиссары.
Пришлось ограничиться рамками "социалистического лагеря" – но и там дело не обошлось без военного вмешательства социалистического Советского Союза, войска которого подавили восстания и беспорядки в Польше и ГДР, в Чехословакии и Венгрии.
Социалистическому тоталитаризму никто не смел противостоять достаточно решительно. Никто, кроме него самого. Так, может быть, распад социалистического тоталитаризма научит человечество противостоять любому тоталитаризму?
* * *
На коммунистов не производит никакого впечатления, что сегодня неторопливая Швеция гораздо ближе к социализму, чем мы, страна, которая под социализмом прожила семьдесят лет, а теперь только и делает, что догоняет капитализм.
Если бы не лозунги "догнать и перегнать!", "уже догнали, уже перегнали!", которые всегда есть обман, компартия не была бы вынуждена объявлять перестройку и еще постояла бы у власти, но поспешность, свойственная тоталитаризму как никому другому, коммунистов подвела. И еще подведет, уж это точно. Ведь всякое неторопливое, продуманное и в какой-то мере культурное решение для коммунистов не что иное, как оппортунизм. Ведь, по существу, их роль – быть вечными оппозиционерами, как это и происходит во всех демократических государствах, а не стоять у власти, как происходило у нас.
Да что там – "происходило"? А разве не происходит нынче?
* * *
Мир оказался не приспособленным к воплощению коммунистической идеи, следовательно, эта идея была фантастической, и более того – антиидеей, отвергающей и религию, и даже социал-демократизм – все на свете, кроме самой себя.
Нынче же коммунизма нет даже и для самого себя – поскольку он не обладает уже ни "Апрельскими тезисами", ни трудами под названием "Государство и революция", "О продналоге", нет и трудов другого комгения "Марксизм и национальный вопрос", "Марксизм и вопросы языкознания", нет "Краткого курса истории ВКП(б)".
И хорошо, что нет: людьми руководит сложная и запутанная практика, а не бредовые теории.
Очень странно, однако, что коммунисты, народные патриоты, защитники народа, люди, повсюду утверждающие, что именно они-то и выражают народное мнение, все, как один, приходят в исступление, как только поднимается вопрос о необходимости всенародных референдумов и в России, и в Белоруссии по поводу союза этих государств: никаких референдумов, и баста! Это лишнее! Это – вредное! Это – антинародное!
Право же, более чем странно!
Справедливости ради нужно сказать, что в противоположном лагере дело обстоит едва ли лучше.
Если уж в ближайшем окружении нашего Президента то и дело обнаруживаются элементарные мошенники и коррупционеры, которые, кроме всего прочего, разработали для него программу чеченской войны, если ни один из этих мошенников так и не оказался под судом (и, видимо, не окажется), то какое моральное право мы имеем кому-то и что-то советовать?
У нас считается, что союз Россия – Белоруссия – это пример подражания для всех остальных наших соседей, членов СНГ.
А если наоборот, если этот пример всех оттолкнет? Если, обнимаясь с Белоруссией, мы теряем Украину? Тоже ведь может быть.
Коммунизм – это сила тоталитарная, организованная для революции, но никак не для эволюции. Перестройка это еще раз доказала.
Именно поэтому, стоило только пошатнуться СССР, как вслед за ним пошатнулся и весь остальной "социалистический лагерь", и не только он, но и республики бывшего Советского Союза – ни в одной из них камня на камне не осталось от правоверного советивизма, настолько он был скомпрометирован, так он был подточен до основания. Кем скомпрометирован? Опять-таки самим собой, своим собственным тоталитаризмом, своей собственной идеологией, а вовсе не "происками" наших внешних "врагов".
* * *
Несколько слов о дореволюционном российском авторитаризме.
Россия никогда не обладала заморскими колониальными владениями, что было свойственно государствам Европы – Англии, Франции, Испании, Португалии, Дании, Голландии, а позже и Германии.
Россия расширялась за счет непосредственно прилегающих к ней территорий в Восточной Европе, Средней Азии, на Кавказе, в Сибири, и территории эти становились ее губерниями и наместничествами, обладая примерно теми же правами и законами, что и губернии исконно российские.
Единственное заморское приобретение России – Аляска вскоре была продана Соединенным Штатам, так как у России не было никаких шансов удержать ее за собой.
Значительные территории и государства добровольно приходили под власть России – примером тому могут служить Украина и Грузия.
Польша, завоевание которой носило наиболее агрессивный характер, а также Финляндия, отвоеванная у Швеции, в государственном плане сохраняли значительную самостоятельность и часто политически устроены были более совершенно, чем метрополия, так что многие из декабристов мечтали о том, чтобы Россия была устроена по польскому образцу, имела бы нечто подобное польскому сейму, – очень странное для классического колониализма явление!
Финляндия, минуя войну с Россией, отошла к России от Швеции, тоже не теряя, а в какой-то момент даже и приобретая большую, чем прежде, самостоятельность, еще укрепившуюся при Александре Втором, а при Ленине совершенно бескровно эта страна отделилась от России.
Особое значение имеет и наша географическая пространственность.
Центральные российские губернии, собственно Россия, многие века не соприкасались с иностранными государствами непосредственно и не были под чужеземным правлением. Все попытки такого рода кончались для завоевателей полной неудачей – так было с нашествиями шведов, с польско-литовской агрессией, с нашествием Наполеона, а уже в XX веке – с агрессией Германии.
Действительно успешной, продолжительной и обширной агрессией в отношении России было монголо-татарское иго, но и оно носило свои специфические черты: монголы не навязывали России свой язык, свое вероисповедание, свое политическое устройство, а только с жестокостью собирали дань, этим в основном и ограничивались.
Наша национальная психология очень долго складывалась, но так и не сложилась окончательно, и все то, что мы нынче понимаем (и не понимаем) под словом "славянство", позволило Ленину легко создать "союз нерушимый" самых разных народов, нынче же способствовало стремительному разрушению этого союза и возникновению множества проблем, в связи с этим разрушением явившихся.
Для европейских метрополий гораздо проще было отделение от них их заморских территорий. Собственно, ни одна страна никогда не переживала национальный вопрос так, как переживаем его мы, при том, что вопрос этот, помимо всего прочего и прежде всего, размывает наши представления не только о своих соседях, но, что гораздо существеннее, – о самих себе.
Не воспринимая себя как некую безусловную данность, мы не приобрели соответствующего национального иммунитета и вот болеем всеми болезнями мира, будь то болезни национальные, исторические или современные, религиозные, капиталистического или социалистического образа.
Мы ищем лекарства, но, не обладая необходимым иммунитетом, принимаем их без разбора. Одним из таких лекарств является, по-видимому, художественная литература. Благородная сама по себе, она, однако, не научила нас собственному благородству в той мере, в которой должна была бы это сделать.
Мы оказались предоставленными самим себе, и хотя это может показаться странным, но, будучи одиноки и безыммунитетны, в значительной мере потеряли перспективу своей собственной судьбы. Как очень емко сказал в "Бесах" Достоевский: "В моде был некоторый беспорядок умов", – так вот, эта "мода" давно уже стала нашей повседневностью, от которой мы никак не можем отделаться, и мы как говорили "о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью... о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины" (там же), так говорим и сейчас.
Не удержусь от того, чтобы не привести и еще несколько цитат из того же гениального произведения (которое, кстати, Ленин называл "мразью" и бросил не дочитавши):
"Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою из всех сил нетерпение и беспокойство".
..."Бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?"
"Братцы, что же это? Неужели так и будет?"
Нет, "не будет", но так оно и есть! Нам все не с руки. Даже и компьютеризация грянула на нас, не подготовленных ни психологически, ни вообще логически, поскольку мы никак не можем свое даже и вовсе недавнее прошлое по достоинству оценить, избавиться от тоталитаризма, имя которому "хаос".
Такая, какая она есть, Россия, безыммунитетная и не определенная по отношению к самой себе, как бы судьбой предназначена быть испытательным полигоном для политических, экономических и нравственных проблем, поэтому едва ли не всем государствам интересно и поучительно все, что у нас происходит и нынче, они смотрят и мотают на ус, чаще всего комментируя, что нет, так делать не надо, надо делать по-другому.
Но вот что находит у нас благодатную почву, так это – культура.
Здесь чаще всего звучит комментарий противоположного смысла: надо уметь сделать так, как сделали они!
И это при том, что государство-то не столько поддерживает, сколько губит свою собственную культуру.
Однако же другой надежды, другого реального способа вписаться в мир, занять в нем свое достойное место и самим себе наконец-то ответить на вопрос о том, кто мы, у нас нет.
Путь трудный. Путь необычный.
Препятствия возникают ведь и со стороны самой культуры: она, как ничто другое, в сознании и в деятельности людей общечеловечна.
А что такое общечеловечность?
Я легко представляю себе отдельно взятого человека, его внешний облик, его характер и привычки. Несколько труднее, но все же можно представить себе отдельное государство в его границах и в его истории – но как представить себе человечество? Хотя оно столь же реально, как и отдельный человек, как отдельный народ.
Культура, по Далю – гармония между образованностью и нравственностью, больше стихийна, чем организованна.
Может быть, этим она и близка нам, нашим душам.
Нужно уметь использовать и свои недостатки.
Опыт в этом отношении у нас кое-какой есть. Вспомним приведенные выше слова Пушкина: "Горе стране, находящейся вне европейской системы".
Мы же оказались вне. И при этом ни из одного источника мы столько не черпали, как из Европы, и ни в один источник мы – в смысле культурном столько не внесли.
* * *
Советская власть никогда не переставала быть властью тотально-чрезвычайной. Она обладала безукоризненно четкой генеральной линией партии, хотя эта линия и вела в никуда. Она обладала множеством "классовых врагов", начиная с тех голодных колхозников и колхозниц, которые собирали по жнивью колоски, с тех интеллигентов, которые в припадке антисоветизма называли Сталина "усатым", а Брежнева – "глупым", и кончая врагом внешним – американским империализмом, который конкурировал с Советами в космосе.
Сами же по себе мы были безукоризненны, были солью земли и надеждой землян.
Перестройка нарушила эту схему, это мировоззрение, но тут же ввергла страну в другую чрезвычайность – демократическую, когда говорить стало можно все что угодно, но реально изменить положение дел нельзя, – ничем другим коммунизм и не мог обернуться.
Новое демо-чрезвычайное положение – это множество псевдодемократических институтов, таких, как Дума, как Сенат, как бесчисленные комитеты и комиссии, которые только и делают, что компрометируют демократию и грызутся между собой.
Уже невозможно стало читать газеты, это какие-то криминальные листки, посвященные тому, кто кого и как обманул, при этом крупнейшим игроком становится само государство.
Каждое утро просыпаешься с вопросом: а не сегодня ли будет объявлено новое, новейшее, чрезвычайное положение со всеми атрибутами советской тоталитарности?
Из огня – да в полымя.
А почему так?
Да потому, что тоталитаризм враг даже не демократии, а культуры, он не нуждается в культуре. Ну разве что от случая к случаю театральной.
Обретение же культуры для России, прежде всего государственной, всегда было делом почти что немыслимым.
Культуру нынче народу должно демонстрировать само государство, но какое там? Послушаешь наших руководителей, посмотришь на них – и уши вянут.
Даже и признаков такого рода нет, одни только "понимашь".
Ложь не может быть культурной по существу, вот и говорил тот же Леонтьев, что для обретения истинно государственной культуры нам потребуется лет двести.
Будем все-таки надеяться, что Леонтьев в сроках ошибался!
