Текст книги "Черная Вдова. Крымские легенды (сборник) (СИ)"

Автор книги: Сергей Могилевцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Легенда о Лысой Горе (крымская легенда)

На северо-северо-западе Алушты находится очень странная гора, совершенно голая, с торчащими внизу резкими выступами, похожими на выпирающие из земли кости, и лишь у самого основания, около подножия, заросшая лесом. В народе ее называют то Лысый Иван, то Лысый Череп, а то и просто Лысой Горой. Существует много смутных и полуразмытых легенд, связанных с этой странной горой, среди которых присутствуют и три виселицы, стоявшие когда-то на ее вершине, и убитый на ней казак Иван, спасавшийся там от турецких янычар, преследовавших небольшой казацкий отряд, вздумавший спасать из неволи своих соотечественников, и тому подобные, ничем уже почти не подтвержденные истории. Однако наиболее удивительная история о происхождении Лысого Ивана, или Лысой Горы, хорошо, кстати, видной снизу, с трассы Симферополь-Ялта, ставшая легендой, следующая.

В незапамятные времена, когда в уединенной алуштинской долине, укрытой с трех сторон горами, а с четвертой морем, жили племена воинственных тавров, они часто грабили проплывавшие мимо чужеземные корабли, застигаемые штормом, и вынужденные слишком близко подойти к берегу. Однажды, во время особо жестокого шторма, когда волны, кажется, достигали до самых небес, и ветер пригибал книзу вершины высоких, в те времена еще не обрушенных и не выветренных гор, на берег был выброшен огромный корабль, видом своим тоже напоминающий огромную гору. Никто никогда не видел таких больших кораблей, а также находившихся на нем людей исполинского роста, которых с полным основанием можно было назвать великанами. Это были обитатели далеких и сказочных стран, оставшихся нетронутыми еще с Допотопного времени, когда земля была населена исполинами, перед которыми нынешние люди кажутся ничтожными и жалкими козявками, обыкновенными муравьями, копошащимися в траве у ног огромного исполина-медведя. К сожалению, все они, кроме одного, были мертвы и лежали частью на берегу, а частью погруженные в море, словно огромные береговые утесы, выброшенные на берег страшной и неведомой силой.

Много сокровищ, таких же огромных и поистине бесценных, было выброшено на берег с исполинского корабля, много прекрасных и невиданных в стране тавров товаров, которые они все бережно собрали и с трудом перенесли в свои жилища, обогатившись на несколько поколений вперед, Именно после этой богатой добычи, полученной ими практически даром, тавры начали строить свои прекрасные храмы, и в том числе храм богини Девы, который находился в алуштинской долине у подножия горы Кастель. Но самой чудесной, пожалуй, добычей тавров был один-единственный спасшийся после кораблекрушения великан, которого тавры заковали в цепи, как особо важного пленника, торжественно, с песнями и плясками, украсив его гирляндами из цветов, морских водорослей и ветвей деревьев, а потом доставили в свое поселение рядом с горой Фуна.

Существовал у тавров древний и жестокий обычай – убивать всех захваченных чужеземцев, вонзая им в грудь жертвенный нож на алтаре одного из своих языческих храмов. Не хотели они делать исключение и для плененного великана, справедливо опасаясь, что он, оставшись в живых, приведет в алуштинскую долину своих собратьев, которые разорят здесь все до основания и изгонят тавров с их исконных земель. Как ни просил пленник пощадить его, как ни умолял на своем диковинном, раздававшемся, словно небесный гром, языке, как ни протягивал к таврам закованные в железные цепи руки, похожие на отроги скалистых гор, они не вняли его просьбам. Великана умертвили прямо у подножия горы Фуна, ибо не было в мире алтаря, на котором можно было сделать это, и алтарем для кровавого убийства послужила сама каменистая земля этих мест. Убив пленника-великана (он был ослаблен недавним кораблекрушением, во время которого совсем лишился сил, а также голодом и жаждой, и, не будь этого, легко бы разорвал выкованные для него цепи), – умертвив великана, тавры отделили от него голову, выставив ее, как военный трофей, сбоку от горы Фуна, а остальные части тела или закопали в землю, или выбросили в море подальше от берега.

Страшен был вид чудовищной головы убитого великана, скорбно смотрела она на окружающий мир пустыми глазницами, словно моля высшие силы отомстить за себя. Чудовищное убийство это, кажется, ужаснуло окрестную природу и окрестные племена. Сама местность вокруг отрезанной головы великана стала суровой и неприступной, покрытой окрашенными в кровавый цвет скалами, выветрившимися каменными столбами и чудовищными обвалами. Рядом же с отрезанной головой, которая со временем стала сверху совершенно голой, действительно похожей на лысый череп, а снизу вросла в землю и покрылась лесом, – рядом с отрезанной головой, называемой теперь то Лысым Иваном, то Лысым Черепом, а то и просто Лысой Горой, торчат из земли странные скалы, похожие на кости исполинского великана. Это и есть его кости, которые тавры, из-за их тяжести, не смогли ни закопать, ни выбросить в море, и которые вместе с мертвой головой долгие столетия отпугивали от алуштинской долины многие другие народы, опасавшиеся иметь дело с жестокими таврами. Сама же жестокость тавров стала притчей во языцех, о ней сложены многочисленные легенды, и самая знаменитая из них – легенда об Ифигении, греческой принцессе, дочери греческого царя Агамемнона, чудесной силой (по воле богини Артемиды) перенесенной в Тавриду, и приносившей кровавые жертвы в храме богини Девы (местное название Артемиды).

Шли века, пробегали тысячелетия, отрезанная голова пленного великана превратилась со временем в странную лысую гору, вокруг которой, кажется, до сих пор витает дух проклятия, которое насылал перед смертью на головы тавров приговоренный к казни пришелец. И эти его проклятия, этот ужас самого чудовищного за всю историю Алушты убийства (а было здесь, как и во многих других местах земли, множество иных злодеяний), – эти проклятия, кажется, навсегда впитались в воздух и землю алуштинской долины. Что-то постоянно тревожит ее жителей, которые никогда не находят здесь себе места и вынуждены кидаться из одной крайности в другую, то бросая все силы летом на прием ненавистных им отдыхающих, то жестоко тоскуя долгой, дождливой, похожей то на весну, то на осень, зимой, не зная, к чему приложить свои руки. Постоянно ломит у них кости, постоянно мучает ревматизм, который они объясняют непрерывными здешними сквозняками, и который на самом деле есть не что иное, как боль и ломота белых костей великана, жестоко разрубленных и наскоро закопанных в сырую землю. И до тех пор, пока не покаются местные жители, пока не похоронят с честью огромную голову великана (а это сделать все равно, что похоронить целую гору), пока не исправят ошибку своих предков-тавров, – до тех пор не будут находить они покоя в своей благословенной долине, ибо прошлое и будущее прочно связаны друг с другом незримыми нитями, и отрезанная голова огромного великана, ставшая со временем Лысой Горой, немым укором возвышается над алуштинской долиной, напоминая о страшной трагедии.

Легенда о Святой Руси

Эту легенду рассказал мне монах одного из древних монастырей, затерянных в лесах Владимирской области. Я путешествовал по России, переезжая из города в город, иногда ненадолго оставаясь в нем, а потом, опять шагая вперед по пустошам и забытым дорогам, которых вокруг было великое множество, как будто это был не конец двадцатого века, а время татаро-монгольского нашествия. Очень часто я видел руины церквей и древних монастырей, очень часто меня пускали на ночлег добрые люди, многие из которых становились потом моими друзьями, подарив на прощание истории и легенды, которые больше нигде я услышать не мог.

На этот раз, путешествуя по Владимирской области, я забрался в самую глухомань, и посреди обширной заброшенной территории с пустошами, дремучим лесом и покинутыми деревнями наткнулся на замечательный по красоте монастырь, почти не тронутый современными варварами, в котором стояла военная часть. Командир ее, довольно моложавый полковник, изнывающий от безделия и желания с кем-то поговорить, долго водил меня по пустынным церквам и трапезным, покрытым изумительными, прекрасно сохранившимися росписями, под конец подведя к небольшому склепу, в котором, по его словам, жил древний и совершенно слепой монах, неизвестно когда здесь оказавшийся.

– Возможно, – говорил со смехом полковник, который заставил меня до этого выпить с ним и закусить в офицерской столовой, расположенной в одной из бывших монастырских трапезных, – возможно, ему уже лет сто, а быть может, и больше. Он уверяет, что жил здесь всегда, сколько себя помнит, и застал еще то время, когда монастырь этот был действующим, и в нем было несколько сотен монахов. Это странно, потому что наша часть находится здесь еще с довоенных времен. Поговорите с ним, он знает много разных историй и даже легенд, которые пытается рассказывать нашим солдатам. Разумеется, я всегда пресекаю эти контакты, служба есть служба, но вам, как писателю, будет интересно с ним побеседовать.

Я поблагодарил командира части за этот поистине командирский подарок, и, спустившись по ступенькам внутрь старинного склепа, где на полу и на боковых полках лежали скелеты, кости и черепа, действительно нашел здесь слепого старца, одетого в полуистлевший саван. Я беседовал с ним всю ночь, лихорадочно при свете свечи исписывая один блокнот за другим, и вот одна из легенд, которую он мне поведал.

Легенда о Святой Руси

В то время, когда Бог создал на земле разные страны, он воздвиг над ними прозрачный хрустальный купол, сквозь который сверху вниз изливалось вечное сияние истины. Там, над прозрачными хрустальными небесами, располагалось царство истины и красоты, отблески которого, падая на землю, помогали людям, блуждающим в сумерках греха и невежества, быть ближе к Богу. Земная Русь – это всего лишь отражение небесной, Святой Руси, прекрасного царства любви и света со множеством храмов, чудесных теремов, праведников и вечным малиновым звоном, расположенного над прозрачными хрустальными небесами.

По замыслу Создателя, сияние Святой Руси должно было освещать Русь земную, и помогать ее жителям и ее князьям искать свой путь на этой грешной земле. Но погубитель рода человеческого, который никогда не дремлет, воспользовался тем, что Господь ненадолго обратил свой взор на другие страны, и замазал небо над Русью черною краской, отчего наступили в ней вечные сумерки. Не мог теперь свет, льющийся из небесной Святой Руси, проникнуть на землю, и оттого Русь земная на века погрузилась во мрак страданий, горя и слез. Отныне уделом ее стали вечные междоусобицы, вечные набеги безжалостных полчищ соседей, которые иногда на века порабощали русскую землю. Но хуже всего, хуже даже степных кочевников, поступали с русским народом его родные правители, любящие неистово молиться в церквах, но, выйдя оттуда, предавать народ на смерть и страдание. И даже бесчисленные монастыри и церкви, которые воздвигали русские люди в разных концах своей прекрасной земли, ни капли не помогали им, потому что копоть от бесчисленных свечей и лампад, горевших в этих церквах и монастырях, еще больше коптила небесную твердь, так что стала она над Русью совсем черной, как внутренность печной трубы.

Совсем стало плохо жить русскому человеку, и временами участь его была хуже, чей участь зверей, живших в темном и дремучем лесу. Хуже всех остальных народов жил отныне русский народ, и не понимал, отчего так с ним происходит. То-то радовался этому погубитель рода человеческого, то-то потирал свои волосатые лапы! А ведь требовалось совсем немногое: подняться кому-нибудь на небо, и протереть закопченные небеса, отчего сияние Святой Руси опять достигло бы многострадальной земли, и восстановило на ней задуманную Богом справедливость и благодать.

Нельзя сказать, что никто об этом не знал. Многие пытались по специальной золотой лестнице, видимой лишь очень сильным духом людям, достичь закопченных небес, и то пучком соломы, то куском пакли, а то и с помощью ведра воды протереть их от копоти. Но не давали им это сделать князья русского народа, а также князья церкви, ревниво оберегавшие свою личную власть, почти всякий раз стаскивая с золотой лестницы вниз, и жестоко их убивая. Лишь нескольким смельчакам за всю историю русского государства удавалось достичь закопченных небес, и всегда это были юродивые и блаженные, которых всею душою любил русский народ и люто ненавидела власть. Тогда на недолгое время воцарялись на Руси мир и покой, а потом опять все погружалось во мрак, потому что некому было снова протереть от копоти небеса над русской землей. Потому что боялись все остальные участи несчастных безумцев, и предпочитали жить в невежестве и грехе, уже не надеясь на возможность спасения.

Вот почему самые почитаемые люди на Руси – это юродивые и блаженные, вот почему их так боятся князья светские и ненавидят князья церковные, всячески умаляя церкви, поставленные народом во имя их, и воздвигая себе роскошные храмы, копоть от свечей и лампад которых еще больше погружает во мрак русскую землю. И так будет продолжаться до тех пор, пока свет небесной Святой Руси совсем не иссякнет, и Русь земная окончательно не погибнет, если не найдется наконец такой юродивый, который вычистит небеса от нечистой копоти.

– А найдется ли такой юродивый на Руси? – спросил я тихо у слепого рассказчика.

Однако ответом мне было лишь долгое молчание, да странная улыбка, навечно, казалось бы, застывшая на губах древнего старца. Подождав какое-то время, и ничего не услышав, я поклонился ему, и покинул подземный склеп, бережно сжимая в руках исписанные за ночь блокноты. Мне предстояло еще несколько часов просидеть в офицерской столовой в обществе командира части и его заместителей, слушая рассказы о чудесах, внезапных посетителях, которые таинственным образом, минуя посты, попадали в склеп к древнему старцу, и даже о странном сиянии, временами исходящем из его убежища, но это уже не занимало меня. Я весь был во власти легенды о Святой Руси, свет которой, пробившись сквозь закопченные небеса, когда-нибудь все же упадет на Русскую землю.

Чрево Парижа (французская легенда)

Некоторые думают, что подлинное Чрево Парижа – это знаменитый овощной рынок, многие столетия уже торгующий с раннего утра и до поздней ночи свежей зеленью, которую в огромном количестве свозят сюда с окрестных полей и ферм. Но на самом деле это не так, и подлинное Чрево Парижа, хранящее его душу, его смысл и его память, это совсем другое. Вот легенда об этом истинном Чреве Парижа, о котором мало кто знает, но которое незримо управляет как жизнью, так и смертью огромного, и такого внешне беззаботного города.

В самом центре Парижа, чуть ли не под Эйфелевой башней, в древних катакомбах, собраны кости и черепа нескольких миллионов людей. Они лежат здесь огромными бесконечными массивами, перенесенные сюда в середине девятнадцатого века с переполненных парижских кладбищ. За несколько тысячелетий существования города земля и в нем, и на его окраинах оказалась переполненной могилами умерших, и отказалась в итоге разлагать их тела, потому что уже не могла это делать. Земля устала принимать в себя миллионы покойников, и они лежали в ней десятилетиями и даже столетиями, не разлагаясь, и очень часто поднимаясь на поверхность, пугая своим видом проходящих мимо людей. Склепы и могилы оказались переполнены, и очень часто тела умерших огромными кучами вываливались из них прямо в жилища как бедняков, так и знатных людей, сводя их с ума, и самих подводя к краю могилы. Ситуация с умершими, которых бесполезно стало хоронить в земле, ибо земля устала от их огромного количества, стала настолько угрожающей, что городские власти Парижа решили освободить старые кладбища как в самом городе, так и на его окраинах от миллионов принятых землею тел, то которых остались кости и черепа, и перенести их в огромные парижские катакомбы, сложив их здесь бесконечными пугающими массивами. На освободившихся кладбищах вновь стало возможным хоронить покойников, и это на какое-то время, возможно на несколько столетий, а быть может и не на такой большой срок, решило проблему. Переносом остатков миллионов когда-то умерших парижан занимались специальные бригады могильщиков, которые отнеслись к своей работе профессионально и философски, а иногда и с долей необходимого в таком случае юмора, ибо в данной ситуации только юмор и трезвый взгляд на вещи, а не вино и деньги, которые щедро платили им, давал возможность не сойти с ума, и даже не покончить с собой. Эти безвестные могильщики, сами уже давно лежащие на парижских кладбищах, оставили под землей претендующие на глубокомыслие и философичность надписи, и даже рисовали на стенах умильные сердечки, пронзенные стрелами, намекающие на любовь, которая считает, что будет длиться вечно, но в итоге заканчивающейся вечностью иного рода. Полтора века назад освободили старые парижские кладбища от миллионов мертвецов, которых земля все же приняла в свое вечное лоно, которые разложились в ней, оставив после себя лишь белые кости и черепа. Теперь их приняли парижские катакомбы, вырытые в незапамятные времена, казалось бы, с одной-единственной целью: послужить второй могилой, вторым склепом для тех, кто когда-то жил, дышал и любил, и даже, в наивности своей, надеялся жить вечно. Здесь собраны богатые и бедные, образованные и неграмотные, священники и простые горожане, умершие от эпидемий холеры, чумы и оспы, и сошедшие в могилу тихо и мирно, как и положено сходить в нее богобоязненному и законопослушному человеку. Те немногие посетители, те экскурсанты, которые, гуляя наверху по городу любви, случайно попадают под землю, и стоят здесь, ошеломленные и подавленные, с нелепыми своими фотоаппаратами, которыми, однако, не забывают пользоваться и под землей, в нелепых своих, очень часто чересчур вольных одеждах современного века, смотрят на кости и черепа воинов и правителей, рыцарей, королей и простолюдинов, на кости и черепа тех, кто когда-то был так же беззаботен, как и они, и, ужаснувшись, понимают в итоге, как конечна бренная жизнь, как призрачно и относительно время, перемешавшее в одну кучу тех, кто жил здесь несколько тысячелетий, от самых первых дней существования Парижа и до дней нынешних. Понимая, что здесь вполне могли бы лежать останки их родственников, друзей или знакомых, что здесь вполне могли бы лежать они сами. Понимая, наконец, что не следует задаваться вопросом: чьи кости лежат сейчас перед тобой в призрачных и запутанных катакомбах судьбы? Это кости твои, бренный и немощный человек. Ужаснись, и прими это, как должное!

Но не знают случайные экскурсанты, спустившиеся в парижские катакомбы, не знают экскурсоводы, объясняющие им значение этого огромного склепа, в котором собрано больше мертвецов, чем живет сейчас людей в центральном парижском округе, не знают сами парижане, живущие наверху, что один раз в год, в день, который точно неизвестен, ибо он постоянно меняется, все миллионы костей и черепов, собранных под землей, внезапно оживают, обрастают плотью, наполняются кровью и жизнью, и миллионы погребенных, незримые и невидимые почти никому, выходят наружу, и смешиваются с беспечной и веселой парижской толпой. Воины и ремесленники, рыцари и ковали, поэты и священники, трубадуры и адвокаты, актеры, комедианты и лекари, бездомные нищие и зажиточные торговцы заполняют улицы Парижа, и бредут сквозь них в никуда, бредут в вечность, увлекая в этот свой бесплотный поток всех остальных. И тогда в городе происходят внезапные самоубийства и безумные прозрения, поэты пишут гениальные строчки, любовники кидаются в объятия друг к другу, боясь их разомкнуть, ибо чувствуют за пределами этих объятий дыхание смерти, а безумцы бросаются с Эйфелевой башни вниз, или прыгают в Сену с привыкших ко всему парижских мостов. А поток невидимых мертвецов продолжает заполнять улицы и переулки Парижа, и, не вмещаемый ими, вливается в туннели метро, проникает в квартиры горожан, кинотеатры, бордели и ночные клубы. И люди сходят с ума, не понимая, что же вокруг происходит, и только лишь самые чуткие, самые искренние и самые ранимые, а также дети, которых еще не испортили взрослые своим цинизмом и своей всепроникающей пошлостью, могут видеть призрачный ход миллионов бесплотных сомнамбул, смотрящих в никуда незрячими глазами, и натыкающихся, как в потемках, на углы домов, на деревья, трамваи, автобусы и прохожих. Сомнамбул, одетых в платья бесчисленных эпох, прошедших над Парижем за последние тысячи лет. И тогда дети, а также наиболее искренние и способные чувствовать присутствие вечности взрослые, на мгновение останавливаются, и с ужасом смотрят на этот бесплотный поток, в безумной и мгновенной вспышке прозрения понимая, что это они сами движутся через город в этом бесплотном потоке. А потом все стихает, все успокаивается, мертвецы постепенно возвращаются в свои катакомбы, и ложатся как можно ближе друг к другу, оборачиваясь бесконечными массивами черепов и костей, которые принадлежали людям, жившим когда-то наверху. Людям, которые любили, ненавидели и надеялись на лучшее не в меньшей мере, чем те, которые живут наверху сейчас.

2007