Текст книги "Старый полоз"

Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сергеев-Ценский Сергей
Старый полоз

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Старый полоз

Бездождный май; степь.

Кое-где неглубокие балки и сизые каменные гряды над ними. Скалы эти имеют наклон к югу, точно догоняли они когда-то горы, ушедшие к морю на юг, и не догнали, устали, отстали, угрязли в степи навек, треснули здесь и там, обросли лишаями...

Степь пока зеленая; если не будет дождей еще две недели, начнет желтеть. Степь пока душистая: пахнет волнующе чабером, сладкой душицей, густой желтой ромашкой... Кое-где полосами залег мак, но краснота его жухлая: сгорел и свернул лепестки.

Горизонты дымны и струятся. Верстах в семи в этом прозрачном дыму чуть колышутся два или три минарета: это – татарский город.

Самые короткие тени, – полдень.

Большая отара овец и коз лежит около коша, – жует жвачку, дремлет. Свернулись собаки, уткнувши морды в передние лапы. Чабан и его подпасок тоже растянулись на земле, – сложили около герлыги и сумки, зажмурили глаза, а привычные кофейные лица подставили солнцу: смоли крепче.

Очень древен вид этой майской степи с балками и скалами, этой отары овец и коз, этих пастухов и собак, – до того древен, что если бы каким-нибудь чудом проходил здесь Тиглат-Фелассар I, он сказал бы высокопарно, как это было принято в его времена:

– Вот опять я вижу страну Ашура, столь любезную моему сердцу!.. Сто двадцать львов убил я копьем и стрелами в пешем строю и восемьсот львов убил я с колесницы, защищая эти стада!..

Но проходил мимо не Тиглат-Фелассар с луком и меткими стрелами, а печник Семен Подкопаев с двустволкой, а рядом с ним шел бетонщик Петр со стеблем желтого донника в руках, только что сорванного на защиту от чабанских собак, и Семен зычно крикнул:

– Придержи собак, эй!.. Черти сонные!.. Слышишь?

Минуты через три потревоженные собаки лежали уже снова, слабо урча, а охотники сидели около пастухов и вертели папиросы.

Семен был орлоглавый: череп под сплюснутой кепкой – небольшой; нос как хищный клюв, остро торчащий, и глаза светло-желтые, круглые, узкопоставленные, – птичьи. А Петр был уже лет под пятьдесят, с морщинами глубокими и черными, но с яркой еще рыжиною в усах.

– Сымотрим сибе, – дыва чилавек с винтовкой!.. Я-я... баялси очень...

Широко улыбался старый чабан и жестяную коробку с табаком держал на коленях широко открытой.

Сказал ему Семен, чмыхнув:

– Чего же ты теперь бояться мог?.. Дикий ты человек, поэтому боялся!

– Па-ни-маешь, – с готовностью объяснил чабан, – как раньше, тогда... Зиленый, крас-ный, белый – разный цвет... он-о-о... барашкам не так прахладно глядел... он-о-о... так глядел!

Тут чабан – уже с седыми висками под шапкой – поднял к носу верхнюю губу с подстриженными черными усами, раздвинул и зажег глаза, скрючил перед собою пальцы и начал клацать остатками прокуренных щербатых зубов.

– Прямо, как волк лесовой! – понял его Петр; а Семен пропустил сквозь затяжку:

– Не нравилось тебе это?.. Ты чтобы барашку жевал, а мы чтобы с голоду дохли?.. У-умен!

– Возьми адин!.. Возьми дыва!.. Возьми тыри!.. Он-о-о... все чист стрелял, гонял... Зачем так делал?..

– Это, должно, белые, – сказал Семен и выпустил из узкого носа длиннейшую ленту дыма.

Татарин посмотрел на него, на Петра, на ложе двустволки, очень высоко поднял плечи, отвернулся и пробормотал:

– Все шинель носил, защитцвет имел, винтовкам таскал, – не знаем...

– Жалеет об чем, – о барашках!.. – закивал головою Семен. – А у самого, небось, и теперь тыща.

– Тыщи нет... И семисот нет... – неожиданно чисто по-русски вставил подпасок, красивый подросток, тоже в шапке. – Пятьсот есть.

– Хотя бы пятьсот!.. Мало вам, чертям?..

– Тыриста уштук на чужая рука!.. Там хозяин! – быстро качнул старик головой в сторону города и тут же, дотронувшись до сумки Семена, до половины набитой настрелянными скворцами, добавил отвлекающе: – Шпа-ки? Ку-шать будешь?

– Нет... Для мебели... Шпаки теперь, если ты хочешь знать, первая дичь... Все одно, как осенью перепелки.

– Смотри, Семен, глянь!.. Вон их тута сколько!.. Гибель! – внезапно оживился Петр, сам припадая к земле и только высовывая вперед руку.

Действительно, стая скворцов, невидная раньше, выдвинулась теперь из-за отары. Бойкие птицы, глянцевитые, очень ловкие на вид, подлетывали, шныряли в полузатоптанной рыжей траве, копались в кучах овечьего помета, вели себя, как будто сами были частью отары.

Семен осторожно снял двустволку.

– Стрелять хочишь?.. За-чем, друг?.. Барашкам убьешь! – испугался чабан.

Но Семен только повел в его сторону носом, выставил левое колено, прицелился, и один за другим хлопнули два выстрела.

Шарахнулись овцы все сразу, как одна, даже не успев проблеять; задребезжали козы, бойко вскочив и все сразу оглянувшись на Семена; залаяли собаки.

Семен собрал подстреленных скворцов. Недобитых он, подходя к чабанам, добивал о ложе ружья.

– Сто-ой!.. Эй!.. Нема один живой?.. – крикнул молодой чабан.

– Есть один живой... Сейчас окачурю! – отозвался Семен и в сторону Петра добавил: – Шесть штук!

А скворца этого, живого, он уже держал за ножки, чтобы ударить.

– Дай! – протянул к нему руку старый чабан.

– Дай-дай!.. Не бей! – кричал ему подпасок и улыбался сверкающе.

– Что ты с ним хочешь делать?.. На!

Семен отдал бившегося скворца, раненого только в крыло, а старый чабан, принимая его левой рукою, таинственно поднял правую и брови лукаво поднял, точно готовился показать фокус. Молодой же вдруг засвистал протяжно, не пронзительно, а довольно мелодично, обернувшись к скале за кошем.

Потом сказал, сверкая зубами и белками глаз:

– Услышал!.. Ползет!..

Старый посмотрел в ту же сторону, мигнул Петру и Семену и начал ощипывать скворцу перья на крыльях.

– Кто же это такой ползет? – спросил было Петр Семена, но тут же увидел сам: от скалы, медленно извиваясь и приподняв голову, ползла змея, серая с желтизной, толстая – в руку толщиной, на вид аршин двух.

– Что это? Гадюка?.. Страсть боюсь! – откачнулся Петр.

Он сидел на корточках, по-татарски, но приготовился уже вскочить. А Семен орлоглавый только поглядел на змею и проворно стал доставать и закладывать в двустволку патроны.

– За-чем? – испугался чабан. – Э-это... он-о-о... наш один собака!..

– Полоз! – сказал молодой, смеясь. – Гадюка – вредная, этот – нет!..

– Ну, раз вам он известный... – успокоился Петр и принялся разглядывать змею без опаски.

Семен, заложивши патроны, все еще стоял, но сказавши:

– Это – желтобрюх... Здоровый... Я таких не видал! – тоже сел.

– Смотри! – радостно выкрикнул подпасок и, выхватив скворца из рук старого чабана, подбросил его несколько раз, как мяч, в виду полоза и бросил в сторону от стада.

Скворец, должно быть, ушибся, потому что лежал не шевелясь, темным комочком, а полоз повернул в его сторону голову и оживился вдруг чрезвычайно. Он торчком поставил хвост и стал водить им, точь-в-точь как кошка, а когда скворец очнулся, наконец, и запрыгал, трепеща голыми крылышками, полоз бросился за ним, как раскрученная пружина.

– Ужли ж догонит? – вскрикнул Петр.

– О-о!.. Он догонит! – засиял молодой чабан, а старый только качнул головой, не открывая рта.

Скворец прыгал, полоз вился за ним, и Петр видел, что он нагоняет. Скворец кинулся было вбок, но все длинное толстое тело полоза ринулось вдруг в ту же сторону, подбросилось будто в воздухе и остановилось.

– Готово! – сверкнул молодой чабан, а старый добавил:

– Сичас... он-о... кушай будет! – и дотронулся дружелюбно пальцем до Петрова колена.

– Смотри ты, что делается! – обернулся Петр к Семену, но тот отозвался снисходительно:

– Тебе никак это в диковинку, а я к этому сызмальства привык... Сколько я их перевидал, – тёмно!.. У нас же под Борисоглебском там леса да болота... Гадов этих до черта!

– Ну-у?

– Вот-те и гну!.. Ты думаешь, он его чем, шпака?.. Хвостом своим убил... А ты, небось, и сейчас смотрел – ничего не видал.

– Хво-стом?

– То-то и да, что глядеть не можешь.

– Это, должно, от известки я так.

– Одну с тобой известку-то месим.

– Ты ее давно ли начал месить?.. А я ее уж сорок лет мешу!.. И в плену года четыре был, и то ею все займался.

– А ты где же в плен попал?.. Я думал, ты и не служил...

– Неделю мы с тобой вместях работаем, а об себе не говорили... Попал я, значит, в Горлице...

– Знаю я Горлицу... Там наших много попало...

– Ну, вот... Горлица эта... Снарядов у нас нема, патронов нема, а он по нас лупит, немец, а он чешет!.. Так что нас от роты цельной человек пятнадцать, не более, осталось... "Что теперь делать?.." – у фитьфебеля спрашиваем – я да земляк мой, тоже белгородский, – мы оповсегда вместе держались... "А я почем знаю?" – говорит. – "А ротный игде наш?" – "А ротный вон в доме бетонном, знаки подает". (А это он затем знаки нам, чтоб за патронами мы в лезерв бежали.) Я своему товарищу: "Побегим, говорю, все одно смерть!.." Вот, бегим, и еще за нами трое подались... Слышим: "О-ой!.." сзаду – один... Другой: "О-ой!.." Третий... Этих всех троих свалило... По земле катаются, – конец им... Я свому кричу: "Бегим в дом бетонный!.." И ведь вот, скажи ты, – добежали, ничего... Ни одна пуля решительная ни его, ни меня не задела, как все одно мы заговоренные какие... Добегли, – и даже ротный нас похвалил... Глядим, и фитьфебель сюды приполз... Так человек там собралось... ну, одним словом, десятка полтора опять... Говорим ротному: "А дальше что будем делать?" – "Надо, говорит, до лезерву бежать, – концов, выходов больше нету..." – "Тогда, говорим, когда такое дело, давай бежать будем!.." Он это в бинокль посмотрел, перекрестился... "Ребята, за мной!.." Бегим мы, а по нас снаряд пустили... Ротный с фитьфебелем поперед бежали, глядим мы, – от фитьфебеля куда рука, куда нога, – и ротный упал... Я такое дело вижу: "Ребята! – кричу. – Назад... В дом в бетонный!.." Добегаем опять до дому того, – я свово земляка гляжу, жив ли? Жи-вой!.. Еще там человек коло пятнадцати скопилось...

– Что же у тебя все пятнадцать да полтора десятка, – как неразменный рупь!.. Скольких-то убило же? – перебил Семен.

Старый чабан покачал головою и губами пожевал, а Петр подумал, почему это могло выйти, и объяснил:

– Какие убитые были, какие новые набежали... На войне та-ак!.. Вот видим – немцы бегут, штыки держут, – колоть нас!.. Мы счас винтовки на пол, руки кверху – сдаемся! – кричим... Трое немцев к нам забежали, – одного оставили, двое подались дальше... Вот один этот-то, немец, толстый из себя, – посмотрел нас округ, – а глаза мутные, и пот с него капает, утерся рукавом и счас такую бутылочку черную из сумки вынимает, – пьет... Отпил, – а я к нему всех ближе стою, – мне протягивает: "На, грит, глотни!" По-русски, ей-богу! Глотнул, а это ром!.. "Вот, говорю, спасибо вам!.." А он мне: "Ваше дело теперь оконченное: отвоевались... А меня вот еще раз двадцать убить могут..." Ей-богу, так и сказал!.. Достал опять сухарь, мне дает... Я его с жадностью, потому дня три тогда мы не емши...

– А ты вот, небось, на войне не был? – спросил Семен чабана.

– Я?.. Не-е, – заболтал чабан головой.

– То-то и видно... Потому и барашки тебе жалко...

– Ну, хорошо, – продолжал Петр, увлекшись. – Повел он нас всех потом один на поезд... Через два дня мы уж в Вене ихней были... До чего же там народ добрый, страсть!.. Всего нам надавали!.. Так, публика разная, – деньги суют, пирожные... Кокарды наши им интересны были... "Продай, – говорят, русский, кокарду!" Так на кокарды свои, на то на се мы день и прожили... А уж на второй день нам обед дали – кашу ячную... "Давай, русские, котелки! кашевары кричат. – Подходи ширингой!.." А у меня котелка и нет совсем!.. Вот мине досада: десь загубил, когда бежал!.. Я вижу тут на плотуваре коробка картонная валяется, – схватил ее да за кашей!.. Сме-ется немец!.. И полну коробку мне наложил, а она, коробка-то, спроти котелка вдвое!.. Ничего, народ дюже хороший... А как стали потом вызывать, кто по бетону может работать, – я, конечно, земляка свово толкаю белгородского: "Ты, будто, тоже по бетону знаешь, – так и говори!" Потом я до них: "Вот, – говорю, – я да земляк мой – оба мы бетонщики..." "Вот, – говорят, – отличное дело: как хорошо будете работать, мы вам по полтиннику в день, окромя харчей"... – И сколько я потом у них в плену был, все я по бетону с товарищем работал и никакого горя мы не знали... И товарища свово этому делу обучил, – ему теперь на его век хлеба кусок...

– Гляди!.. Слушать пришел! – озарился весь молодой чабан и вытянул палец.

Оглянулся Петр, – не дальше, как в аршине от него, укладывался клубком подползший полоз.

– Стало быть, шпака уж он спроворил?

И отодвинулся чуть от него Петр, добавил:

– Вот вы, чабаны, конечно, до него привычные, а мне все ка-быть гребостно!.. Мне один наш на фронте, – только он из Сибири был сам – такую штуку про змеев рассказал, что я, брат, теперь к ним... с опаской!.. Купил будто мужик двух коров, – за рога их связал, чтоб шли в ногу, – домой ведет... А вести далеко, через горы... Сибирь, – уж известно: там ничего близкого нет. Сто верст если друг от друга, – говорят: соседи... Ведет между камней таких, – не хуже этого вот, – смотрит, колеса будто в стороне рассыпаны, только, стало быть, ободья очень толсты, каких и не бывает... Ну, известно, раз колеса такие, ему, мужику, интерес... Подходит поближе, бра-ат! – подымается на него головища змеиная, – с медведя ростом голова одна! Ахнул, да бежать... Коров кинул на произвол: своя жизнь дороже... Добежал так до селения, – лица нет на нем... Так и так: обсказал, чего с ним вышло. "Мы, там говорят, давно слышим и сами замечаем... Собирайся какие охотники!.." Человек десять собралось, – медвежатники все, – на то место, а мужик их ведет... Пришли, видят, – одна корова бегает – мычит... Эта, стало быть, жива осталась, только вроде бы с ума сошла, а уж зато дру-гу-ю – всю дотла высосал, – только голову с рогами вострыми кинул... Глядит, и его замечают, – на камнях растянулся... Как не врал, – говорил: сажень двадцать долины!.. Спит, нажрамшись... не хуже этого вот... Ну, хорошо... Вот один нацелился медвежатник ему пулею в голову, – раз!.. И от этого он проснулся, – змей, – головищу свою поднял, да как раззявит пасть, – все от него ходу!.. Ну, он уж не польстился на малость, – сыт был.

– Сочи-не-ние! – качнул головой Семен. – Что ужи коров доют, это я сам видал сколько раз, а уж чтобы змеи такие водились... Что же это, удав, что ли, какой был?

– Ну, а я же почем знаю?

– Сказки!.. Я со змеями вырос!.. Со змеями в руках да в карманах... Ты мне не толкуй!.. Конечно, маленькие ужата, например, они очень вонючие, ну, в детском возрасте нам абы что, только бы живые... Наберешь их в карманы, да по двору и пустишь... Они и растут, как все равно скот домашний... Ты кашу с молоком ешь, а он тебе уж на спину залез да с плеча голову свою в тарелку. Его, конечно, ложкой по лбу... Он покачается-покачается, да с другого плеча в молоко... До чего молоко любят, – страсть!.. Приходилось потом ежей в дом приносить, чтоб их известь, а то корову испортили: обовьются около ноги задней да за дойку, и ну сосать!.. Куда бабе любой так выдоить, как они доют!.. Ну, ежи, конечно, за одну неделю их перевели...

– Почему же они до молока такие ласые? В лесу же того молока нема, откуда ж они про молоко знают? – очень удивился Петр и добавил чабану: – А этот черт твоих коз не доит?

– Не! – усмехнулся чабан, погладил полоза. – Мой собак!

Семен на секунду задумался было, но ответил Петру:

– Откуда про молоко знают?.. Конечно, в сочинениях об этом должно быть... А только мы, мальчишки, что делали? Обмокнешь в молоко пальцы да к ужу. Уж в палец вцепится, думает, что дойка коровья, начнет сосать, и что же ты думаешь? Раздуется весь, присосется, а оторваться не может... Вот их таким манером нанижешь на все пальцы и идешь по деревне... Девчонки визжат, шарахаются, а мы за ними!.. А то змеюку положишь в карман, да к девкам, а сам семечки лускаешь... Дай, скажет, какая, подсолнушка! – Глянь на солнышко! – Вот, гляжу, – давай! – А ты побольше гляди! – Вот еще минуту гляжу, – давай! – Ну, когда заработала, – на, лезь в карман, тащи горсть!.. – Только она в карман, а там змея!.. Вот визгу!.. А одной сзади за ворот змею посадили, – с той родимчик сделался...

– Гм... Вот какой ты был! – покачал Петр головою. – Меня бы за такие дела отец... всю бы шкуру спустил!

– Мальчишки... что ж... Нам первое удовольствие было девке юбку задрать, да над головой завязать в узел... А то раз одной девке сонной мы змею за пазуху запустили, – вот с ней было!.. Цельный месяц – не меньше без задних ног валялась!.. А то раз нашли мы в именьи цилиндр такой дубовый, от насоса, – здоровый совсем... Ну, что из него придумать? – Ребята, говорим, давай пушку из него делать! – Идет!.. Пороху у отцов, у братьев достали, – украли, просто, – фунта полтора, передок уперли с телеги, – это, значит, лафет... Мушку посадили... Да ведь что-о! Как нам подвезло-то: шнур достали... Значит, все честь-честью... Забили тряпками потужей с дульной части, а с казенной порох свой всыпали, – вывезли орудие на середку деревни как смерклось, шнур запалили, а сами, конечно, бежать... Ка-эк ахнет выстрел!.. Сколько там стекол к чертям!..

– И орудию вашу, небось, разорвало в клочья?

– Тут уж куда тебе орудие, куда лафет!.. Мы, конечно, по домам ходу!..

– Били, небось?

– За это, конечно, попало... А мы потом взяли да ночью по всей деревне трубы позабивали...

– Ну, а это ж зачем?

– Так себе... со зла...

Петр посмотрел на Семена продолжительно, так, точно в первый раз его увидел, и сказал с жаром:

– Откуда ж это зло такое в вас сидело, хотится мне знать?.. У нас мужику одному, косарю, – на сенокосе он заснул, – ящерка за рубаху залезла, бегать там зачала, и то он с перепугу так и обомлел, падучка его схватила... Так это ж мужик, – а вы девке змею за пазуху!.. Никакого поэтому добра в вас, никакой совести!

Немного помолчал, глядя на Семена теми же широкими глазами, и добавил тише:

– Ты, небось, еще скажешь, что человека когда-сь убил... а, Семен?

– Поди, посчитай, сколько, – буркнул Семен.

Как раз в это время молодой чабан дружелюбно обратился к Петру, кивая на полоза:

– Знаешь, сколько ему год есть?.. Скажи!

– Почем же я знаю? – отозвался Петр.

– О-о!.. О-о!.. – оживился и старый чабан. – Ты скажи: пять год да есть, десять год да есть, а?

– Неуж десять лет ему быть может? – удивился Петр. – Десять лет лошадь уж зубы себе стирает.

– Сто лет есть! – сверкнул и засиял молодой.

Но старому это показалось мало.

– Сто-о?! – И поглядел он на молодого негодующе. – Мой де-да называется – его знал... Мой деда-деда его знал!.. Сколько год остался, а? Скажи!..

– Змею, ему, конечно, износу нет, – процедил Семен сквозь зубы. Сказано – гад, и кровь имеет холодную... Вот он сожрал шпака, и никакой ему заботы, – теперь спи себе знай... А человеку обо всем беспокойство, значит, до гадовых лет ему не дожить...

– Мой де-да называется, – чо-обан был! – очень высоко поднял голос старик. – Деда-деда – тоже одно – чо-обан был!.. Я – чобан!.. Все тут... он-о-о... барашка пас... Он тоже... Со-обак наш!

И сдвинул со лба на затылок шапку в знак древности, должно быть, неизменности, стойкости, прижитости к этому именно куску земли всего его рода.

– Вы-то пасли, а он-то лежал себе полеживал, зато и называется гад! почему-то с явной злостью отозвался на это Семен и харкнул вдруг на голову полоза.

– Се-мен! – заметив это, сказал Петр, как будто встревоженно. – Что же ты мне не обсказал, убил ты на своем веку кого-сь или нет?

– А я тебе говорю: поди, посчитай! – повернулся к нему резко Семен. Да уж командиру полка свово, полковнику Иванову, дал крест в семнадцатом, будь спокоен!.. Он говорит нам, как мы его вели расстреливать: "За что же, товарищи-гусары, мной недовольны? Я вам столько крестов дал!.." А я ему: "Хоть ты нам сто крестов дал, а мне целых три, ну, а мы тебе только один дадим!.." – И дал!.. Я три года на германском фронте провел, да четыре в Красной Армии, еще и в прочей работе был, а ты меня спрашиваешь!.. Поди, посчитай, сколько я их!.. Ты вот мужик... Хоть ты и бетонщик называешься, а, небось, ни одной копейки зря не проводишь, я вижу, – все в свою норю отправляешь, курским своим обротникам, а я на деревню с пятнадцати лет наплевал... вот!.. Что глазами на меня прицелился?.. У вас там, в Белгороде, чьи мощи-то выкинули? Есофата какого-то?.. В другом конце я в то время был, – жаль, до него не добрался, – ну, а других каких многих, – это уж я выкидывал!.. Ага!.. A ты и не знал!.. Ишь, об змее-горыниче каком-то сибирском сказки вздумал рассказывать, а я слушал – сидел и виду не подавал!.. Да я эту самую Сибирь со своим эскадроном, каким командовал, в конец прошел, когда мы Колчака гнали! А ты мне об каких-то чудовищах дурацких!..

– Поэтому вы, Семен Иваныч, личность из первых! – и робко поднял одну ногу, как бы встать собираясь, Петр. – А я, конечно, почем же мог знать?.. Гляжу, зовете меня вместе по бетону работать, а сами, конечно, к этому делу сноровки не имеете...

– Ишь – сно-ров-ки!.. А того не скажет, что я ему работу нашел, а то бы без работы ходил!..

– За это-то хоть спасибо вам, конечно... Без вас бы, конечно, походил с приезду... Мы – безлошадные... Нам от земли одной кормиться не приходится... Поневоле едешь... А где она работа есть, и сам не знаешь... Едешь в белый свет, как рыба плывет, да на старые места норовишь, где прежде работал... Ан старые места теперь уж новые... не приткнешься... И цемент, конечно, дорогой без числа, всякий от него норовит отбрыкаться... Эх, в Австрии, его, цементу этого!.. Чуть что не едят, до того везде!.. На что босняки, например, не шибко богато живут, а и то при каждой хате яма цементная для навозу, для жижицы самой... Малая капелюшка не пропадет, – все в дело идет... Ничего, народ хороший, – босняки... И понимать их легко было... Скажет: "Два кувурма вода принеси!.." Значит, два ведерка... Возьмешь да принесешь... Все понять у них можно было... Очень был народ хороший...

Орлоглавый, – такой, как воины-гении на стенах ископаемых ассирийских дворцов в Ниневии, – Семен смотрел на него тяжело и сопел носом, острым и твердым, как клюв. Очень быстро жевали жвачку козы: выгнут головы, по-змеиному припав к земле, отрыгнут – и потом живо-живо-живо перетирают и смотрят сторожко по сторонам. Овцы прятали головы от полуденной жары одна под другую и все толкались на месте и подрагивали курдюками. Важные козлы иногда жестко звякали железными колокольцами очень древней работы, когда ожесточенно чесали себе косматые спины загнутыми рогами. Собаки только делали вид, что спали вполглаза... Но полоз спал.

В то время как все кругом изнывало от зноя, он один только чуть разогревался, грелся, входил в тепло. Зернистые чешуи его поблескивали то тускло, то жирно, и в кольцах не видно уж было той упругости, как недавно, когда он догонял скворца. Он изнеженно спал, как случалось ему спать на этом месте много тысяч раз за его долгий век, – он погруженно спал.

Видел ли он сны? Едва ли... Слишком плоска и мала была его голова для снов. Сны ведь тоже некоторый труд мысли; они тоже ведь беспокойство чувств.

Семен с силой бросил от себя в сторону стада окурок, положил руки на шейку двустволки, провел круглыми глазами по кофейным лицам чабанов и воткнулся ими в морщинистые щеки Петра.

– Кулаки деревенские тоже... восстания подымали! – заговорил он срыву. – Почему, спрашивается, деревня ваша пользы своей не могла понять?.. Продразверстку забыл?.. Небось, сам тоже хлеб в землю от нас закапывал, чтобы зря гнил, а мы, Армия Красная, чтобы погибали?.. Помню я бабу одну саратовскую, – век ее не забуду! – шерсть мы тогда собирали... Вхожу... Одна она в хате... Сидит ступой... "С тебя, тетка, – говорю, – шерсти полагается три фунта... давай!" – "Три?" – говорит. – "Три фунта". Так она что же, подлая, а? Подол свой задрала: "На, говорит, стриги!.. Настригешь три фунта шерсти, – твоя будет!.." А?.. Это что?.. Стоило ее убить за это или нет, по-твоему?.. Что?.. Глазами моргаешь?.. А то послали нас, – тоже восстание сочинил один – это в Балашовском уезде – и как же он назывался, предводитель этот? – Назывался он – "Народный сын – летучий змей"!.. Вон они куда змеи-то пошли, на какой обиход!.. Что мы с ними делать должны были, с этими "змеями летучими"?.. А?.. Захватить да пускать их опять? Так скажешь? Они опять стаей сползутся да на нас... Их пускать нельзя было, – не то время!.. Их надо было всех, дочиста, – понял?.. А ты меня тоже спрашивать вздумал, как все равно баба или следователь какой!..

Старый чабан надвинул на глаза шапку и смотрел на Семена из-под черной бараньей шерсти, вобравши шею, молодой зачем-то занялся сухой былинкой цикория, силясь вытащить ее с корнем из утоптанной земли, а Петр все сосал свою крученку, уже потухшую, и глядел прямо перед собою в степь.

– Ну, пойдем в город, – будет, отдохнули! – вдруг оборвал себя Семен, и Петр вскочил легко и принялся отряхивать колени. Старое тело его с поднятыми плечами, провалившимися у ключиц, вообще было легкое, поджарое, способное быстро менять положения.

Он выправил картуз, чтобы стоял твердо и на правый бок, по-солдатски, провел по рыжим усам костяшками пальцев и уже готов был попрощаться за руку с чабанами, пожелать им, – хорошим людям, – чего-нибудь подходящего, но Семен опять сдернул двустволку.

– Отсунься! Ты-ы! – приказал он старому чабану густо и брезгливо.

Чабан не понял. Чабан увидел только два черных дула против своих глаз и, перевернувшись широкомотневым задом, упираясь в землю руками, метнулся в сторону, а Семен прицелился в плоскую голову полоза.

– Эй!.. За-чем?.. – испугался молодой чабан.

– Чево ты? Чево?.. Нельзя! – замахал руками старый, но выстрел, очень оглушивший, все-таки грянул.

Расстояние между Семеном и полозом было ничтожное, – три-четыре шага... Заряд бекасинника разорвал длинное тело спавшего полоза в нескольких местах, и тело это ошеломленно, судорожно заметалось, собирая кольцо к кольцу. Но голова была почти оторвана, и кольца доживали по-своему, как умели, без ее приказа: то вздымались дугою, то вывертывали слюдяно-желтое брюхо... Только хвост сокращался безостановочно, все пытаясь подбросить все тело кверху.

– У-ла-ан?.. Улан, зачем ты? – горестно кричал старик. – Он-о-о нам... родной брата был!.. Ула-ан!.. Э-эх!.. Порвал!..

И слезы стояли на глазах чабана, когда нагнулся он к издыхающему полозу.

– Пусти, я его кончу! – крикнул Семен.

Но старый чабан лег над полозом и вдруг тоже закричал исступленно:

– Мене кончай!.. Мене стреляй лучше!.. Оно-о родной брата был!.. Мене стреляй!

Поднялся и молодой чабан.

– Ээх, ты! – сказал он горячо, прямо глядя в желтые глаза Семена.

Залаяла вдруг одна собака, за ней другая... Лежавшие поодаль две подскочили точно по команде и начали обдавать Семена и Петра устрашающими степными голосами. Зазвенели древними колокольцами козлы; задребезжали высоко козы; барашки вынули головы из своих убежищ и тоже пытались что-то разглядеть и понять, чтобы потом отскочить всей массой разом, поджимая трусливые курдюки...

– На-ро-од! – говорил, зло шагая к городу, Семен. – Сто лет живут, небо себе коптят, и кого же берегут-лелеют?.. Змею!

Плотный, с толстою красною шеей, он делал шаги все-таки шире, чем легкий Петр, и тот, держась от него на полшага сзади и планируя рукою степь, спрашивал его:

– Кудою ж мы теперь, Семен Иваныч?.. Сюдою ли пойдем, – здесь, конечно, короче, – или же тудою?.. Там хоть, скажем, подальше кажется, только будто идти ровней... Как решаете?

Серые глаза его заглядывали в желтые Семеновы глаза искательно, и голос звучал подобострастно.

Апрель 1927 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Старый полоз. Впервые напечатано в журнале "Красная новь" № 8 за 1927 год. Вошло в сборники "В грозу" и "Движения". В собрание сочинений С.Н.Сергеева-Ценского включается впервые. Печатается по книге: С.Н.Сергеев-Ценский. Избранные произведения, том второй, Гос. изд. "Художественная литература", Москва, 1937.

H.M.Любимов