Текст книги "Три камешка"

Автор книги: Сергей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мартьянов Сергей Николаевич
Три камешка

Сергей Николаевич МАРТЬЯНОВ

ТРИ КАМЕШКА

Рассказ

Накануне Первого мая Батурин вместе с двумя работницами фабрики выехал на подшефную заставу. По совести говоря, ему не очень хотелось ехать. Собиралась компания, договорились после демонстрации махнуть за город, подышать воздухом, выпить на лоне природы. К тому же на своем веку он повидал такое, что границей его теперь не удивишь. "Пускай поедет кто-нибудь другой, помоложе", – отнекивался Батурин.

Но директор фабрики Халида Ибрагимовна Ахундова, женщина энергичная и властная, и слушать не хотела об этом.

– Да вы что, Михаил Иванович? – удивленно говорила она. – Кого же нам послать, как не вас? Вы человек бывалый, фронтовик, солдатам будет интересно вас послушать.

– Интересно! – усмехнулся Батурин, хотя напоминание о прошлых боевых заслугах и польстило ему.

– А как же? – настаивала Ахундова. Вы начальник отдела кадров, в курсе всех дел на фабрике. Кому же, как не вам, рассказать о наших людях, о наших достижениях?

Пришлось согласиться. Больше всего подействовал довод, что он единственный мужчина на фабрике, достойный возглавить делегацию шефов. Может, это и так: фабрика швейная и на ней работают почти одни женщины. А директор не хотела отпускать работниц одних.

– Вы уж там присмотрите за ними, – наставительно сказала она. – На границу едут. Как говорят, бедняка и на верблюде скорпион ужалит.

– Ничего с ними там не случится, – успокоил Батурин. – А вот головы им солдаты закрутят.

– Это не страшно. Может, женихов найдут.

"Не хватало еще, чтобы я сватом был", – недовольно подумал Батурин и всю дорогу напускал на себя строгость. В поезде читал газеты, нацепив на нос очки, а в машине, высланной за ними с заставы, торжественно и молчаливо сидел рядом с шофером. Девушек звали Марусей и Дусей, обе они прожили на свете столько, сколько один Батурин, были смешливы и казались ему на одно лицо. И в поезде, и сейчас, в машине, они болтали какую-то чепуху, а когда он оборачивался к ним – замолкали, переглядывались и прятали смешки в ладошки. Шофер-пограничник, красивый молодой парень, так и вострил уши.

– Далеко до заставы? – спросил у него Батурин.

– Не очень, – ответил шофер.

Слева от дороги виднелось море, хмурое, невыразительное, все в белых барашках, которые сверху казались застывшими. В небе клубились два яруса облаков. Верхние, светлые и легкие, стояли на месте, а нижние – косматые и налитые дождем – бежали на сушу. Зрачок солнца выглядывал то из-за одного, то из-за другого облака, пристально и сердито смотрел на землю.

Дорога была узкой. С одной стороны над нею поднимались отвесные скалы, из трещинок в них сочились подземные воды. По другую сторону, в зеленых чащобах, таились обрывы. "В случае чего, – по старой фронтовой привычке определил Батурин, – на дороге можно надолбы врыть. Ни один танк не пройдет".

В море, недалеко от берега, Батурин увидел неподвижно застывший катер. Вдоль мачты свисал зеленый вымпел.

– Сторожевой? – спросил Батурин.

– Да, – ответил шофер.

– Это хорошо...

– Страдают от жары ребята, – посочувствовал шофер.

Девчата притихли. Но пограничник был не очень-то разговорчив.

Неожиданно за поворотом возник полосатый шлагбаум. Возле него стоял пограничник с карабином в руке. Подняв шлагбаум, он подмигнул шоферу и отдал честь Батурину.

Маруся и Дуся тотчас же удивились: почему их даже не остановили?

– А зачем? – объяснил Батурин. – Вы еще только с поезда сходили, а он уже знал, что это Мария Светловидова и Евдокия Карпенко к ним едут.

Шофер уважительно взглянул на него и спросил:

– Вы что, на границе служили?

– Я, брат, ваши порядки понимаю, – отозвался Батурин.

Справа внезапно показались какие-то строения.

– Застава? – спросил Батурин.

– Да, – коротко ответил шофер.

– Ой, правда? – одновременно воскликнули Маруся и Дуся.

Они с любопытством разглядывали черепичные крыши, ажурную вышку, ровный плац. Застава стояла на берегу небольшой красивой бухты, вдоль которой широким полукружием протянулся пляж. Пляж был непривычно чист и пустынен, белый шнурок прибоя еще больше подчеркивал его девственную неприкосновенность.

– А это зачем? Обозначают границу? – показал Батурин на два высоких шеста, торчащих на пляже – один совсем близко, другой чуть подальше от воды.

– Так точно, – подтвердил шофер.

– Ой, мама! – крикнула не то Маруся, не то Дуся. – Значит та половина пляжа уже не наша и вон те горы тоже не наши?

– Не наши, не наши... – пояснил Батурин с ворчливой снисходительностью.

Двухэтажное оштукатуренное здание заставы походило на школу или колхозный клуб. Но в каменной ограде, опоясывающей постройки, зияли узкие амбразуры, а с внешней ее стороны виднелись огневые точки и ходы сообщения. "Крепко устроились", – отметил про себя Батурин.

На этом, пожалуй, кончались приметы, которые бы могли привлечь наметанный глаз бывшего военного. Во дворе было по-больничному чисто. Подметенные дорожки, подстриженные кусты, нарядные клумбы. Два уютных домика с верандами, еще какие-то постройки, одинаково побеленные, с огнетушителями на стенах. Кроме часового, двух-трех солдат, голых по пояс, и двух ребятишек, притихших при появлении машины, во дворе не было ни души.

Маруся и Дуся тотчас же принялись отряхиваться и причесываться, а к Батурину подошел большой белый кот, доверчиво потерся о штанину. Одна из девушек хотела его погладить, но кот в руки не дался и юркнул под машину. "Застава – родной дом пограничника", – прочитал Батурин на красном полотнище, натянутом над входом в помещение. Двери были распахнуты, виднелся темноватый прохладный коридор.

Ребятишки, диковатые и горластые мальчик и девочка, сорвались с места и, размахивая деревянными ружьями, с криками: "Стой! Руки вверх!" скрылись за углом казармы.

Но вот на крыльцо вышел высокий, сухощавый офицер с энергичным смуглым лицом.

– Майор Гусейнов, начальник заставы, – представился он и пожал руку Батурину, Марусе и Дусе. – Извините, что задержался. Звонили по обстановке, – и белки его глаз сверкнули какой-то странной, хищной улыбкой.

Несмотря на жару, он был в сапогах и зимней гимнастерке, туго перетянутой ремнем. Маруся и Дуся сразу заробели при нем, а Батурин отметил про себя его отличную строевую выправку.

Гусейнов пригласил их в канцелярию, расспросил как они доехали, потом повел в столовую обедать, показал заставу. Он оказался не таким уж строгим и страшным, любил шутку, и девчата снова осмелели и начали задавать вопросы.

– А почему у вас все двери открыты настежь? – спросила Маруся.

– Да как вам сказать, – уклончиво ответил Гусейнов. – Чтобы сквознячком проветривало помещение...

Маруся недоверчиво посмотрела на него, и тогда Батурин пояснил ей не очень уверенно:

– Это на случай тревоги. Так? – обернулся он к майору.

– Бывает и так...

– Ой, как интересно! – воскликнула Маруся. – А часто бывают у вас тревоги?

– Частенько...

– И нарушители идут, да? – переходя на шепот, спросила Дуся.

– Да идут иногда, но ребята у нас гостеприимные, чуть что, сразу на заставу приглашают, – и опять в глазах у него промелькнула хищная улыбка.

– А сколько вы их задержали?

– Евдокия, не приставай с глупыми вопросами, – одернул ее Батурин.

– Ничего, ничего, пускай спрашивают, – усмехнулся Гусейнов. – Только вот не помню точно, сколько мы их задержали, – обратился он к Дусе с серьезным видом. – Память у меня неважная.

Дуся покраснела, но ее поддержала Маруся:

– А как вы их задерживаете, расскажите. Ну, хотя бы, в последний раз?

Гусейнов снова улыбнулся.

– Ну что ж. Так и быть, расскажу. Пойдемте на берег.

Майор что-то негромко сказал дежурному, тот сбегал в казарму и принес начальнику бинокль и пистолет в огромной деревянной кобуре, которая сразу придала майору грозный, воинственный вид. Девчата опять присмирели, а Батурин деловито осведомился:

– Новой системы?

– Да.

– Хорош!.. На фронте мы "ТТ" носили.

– А где воевали? – спросил Гусейнов.

– Начал под Москвой, а кончил в Прибалтике.

– А я отступал от Прибалтики до Москвы. Потом в эти края, на границу.

– Ну, а меня под Каунасом ранило, и вышла отставка. Да, было дело...

И они оживленно заговорили, вспоминая, в каких полках и дивизиях воевали и кто был командиром. Когда они вышли на берег, майор замолчал. Умолк и Батурин. Они стояли на галечном гребне пустынного пляжа, в какой-нибудь сотне метров от высоких шестов.

– Вот тут у нас и проходит передовая.

Широкая полоса разномастной гальки. С одной стороны – берег, кусты, деревья, зеленые крутые взгорья; с другой – море. Небо очистилось и морская гладь искрилась на солнце. Прямо сквозь кусты и деревья просматривались какие-то строения, а дальше тоже поднимались взгорья. Это уже была заграница.

К берегу на той стороне подходило какое-то судно.

– Ой, как интересно, – прошептали Маруся и Дуся. – Вон корабль какой-то идет.

– Это швербот, – уточнил майор.

– Он чужой, да?

– Чужой.

– А куда он идет?

– Постоим – увидим... Так вот, здесь мы и задержали в последний раз нарушителя.

Швербот, видимо, не давал ему покоя, он все время посматривал на него.

– Да, так вот... Нарушитель прошел прямо по урезу воды, чтобы не оставлять следов. Дело было ночью, и он прошел метров пятьсот по нашей территории, но был задержан вон там, видите? Надеялся, что у самой заставы мы не очень-то будем его ждать.

– А кто задержал? – спросила Маруся.

– Рядовой Краснов. Между прочим, интересный человек. В прошлом году по нему два раза стреляли с той стороны.

– Что вы говорите?! – воскликнула Дуся. – И не попали?

– Промахнулись.

Все опять приумолкли. Над пляжем струилось марево горячего воздуха, нагретого раскаленной галькой. Море было спокойным и пустынным. Недалеко от берега появлялся и исчезал нырок, охотясь за рыбой. Волна то накатывалась на большой камень, то скатывалась, и казалось, что кто-то невидимый то надувает его воздухом, то выпускает воздух – так он менял свои размеры. И здесь, мимо этого камня, прошел нарушитель...

Батурин подошел к самой воде, посмотрел на колеблемое, мелкое дно. Вода была такой чистой и прозрачной, что в нее неудобно было бросить окурок. Батурин скомкал его и спрятал в карман.

Он посмотрел на ту, чужую, сторону и увидел, как на пляж вышел человек в военной форме, видимо, офицер, судя по нарядной фуражке и мундиру. Батурин ни разу со времен войны не видел офицеров чужих армий, и какое-то странное чувство настороженности и тревоги охватило его.

А Марусе и Дусе было очень интересно, и одна из них спросила:

– Зачем он вышел, встречать швербот, да?

– Проверять билеты у пассажиров, – серьезно ответил Гусейнов.

Батурин уже давно заметил за ним эту странную манеру шутить, но сейчас она показалась ему неуместной.

Швербот медленно подходил к берегу. На палубе его толпились какие-то люди, кто в пиджаках, кто в белых рубашках. Вот он уткнулся высокой носовой частью в отлогий берег, и тотчас же эти люди стали спрыгивать прямо на гальку. Прыгали они довольно ловко, как на военных учениях. Интересно...

– Три, четыре, пять, шесть... – считал майор, наблюдая в бинокль.

– Кто это? Зачем они? – забеспокоилась Маруся.

– Экскурсанты. Двадцать один человек. И все молодые. Хотите посмотреть? – и Гусейнов протянул Батурину свой бинокль.

Молодые парни, все как на подбор рослые и загорелые, лениво поднимались по пляжу, с любопытством посматривая на нашу сторону. Они видели его, Батурина, видели майора Гусейнова и Марусю с Дусей, показывали на них пальцами и о чем-то переговаривались. Потом к ним подошел офицер, что-то сказал и все остановились, стали разглядывать советский берег, заставу, пограничную вышку.

– Все-таки, кто же это? – спросила Дуся.

– Экскурсанты, – повторил Гусейнов. – Они часто сюда приезжают на катерах и автобусах. Смотрят на Советский Союз.

– Может, нам лучше уйти? – посоветовала Маруся.

– Ничего, стойте. Пусть видят, что и к нам экскурсии приезжают.

Парни разделись и как по команде бросились в море.

– Все в белых трусиках, – вслух отметил Батурин.

Гусейнов молча кивнул.

Над морем пронзительно кричали чайки. Одна из них пролетела так близко, что был виден ее немигающий красный глаз.

– Не хотите ли и вы искупаться? – предложил Гусейнов.

– А можно?! – обрадовались Маруся и Дуся.

– Почему же? Пожалуйста!

– А что это никто из пограничников не купается?

– Они тоже будут купаться. Только в определенное время...

Девчата отошли подальше, а Батурин разделся тут же и полез в воду. Майор остался на берегу.

– А вы? – спросил Батурин и смутился от неуместности своего вопроса.

– Я посижу.

...Вечером шефы вручили солдатам подарки, поздравили с 1 Мая и рассказали о делах своей фабрики. Их слушали с вежливым вниманием, дружно аплодировали, особенно Марусе и Дусе. На Батурина посматривали с каким-то странным отчуждением, хлопали жидко, и он отнес это за счет того, что вот он, здоровый мужчина, а работает на швейной фабрике. И ему вдруг пришла в голову нелепая мысль: хорошо, если бы на заставе сейчас что-нибудь случилось, и тогда он себя покажет.

От пограничников выступил рядовой Краснов, тот самый Краснов, по которому стреляли на границе и который задержал нарушителя на берегу моря. Он неуклюже подошел к столу, стеснительно посмотрел на Марусю и Дусю, развернул бумажку и неестественно громким голосом заверил дорогих шефов, что советские пограничники будут и впредь бдительно и самоотверженно охранять священные рубежи Отечества. О себе он не сказал ни слова. Потом прогромыхал сапогами на свое место и оттуда до конца собрания украдкой посматривал на Марусю и Дусю.

Остальные ораторы тоже заверяли шефов, а один ефрейтор скороговоркой, будто стыдясь, провозгласил здравицу в честь дружбы между швейной фабрикой и подшефной заставой.

"Понятно, солдаты, говорить не умеют", – подумал Батурин, гордясь тем, что так хорошо знает солдатскую душу.

После собрания были танцы, и девушек приглашали нарасхват. Батурин стоял в сторонке и ревниво наблюдал за ними. "Женихи" все были как на подбор, ладные, в новеньких, надетых по случаю праздника гимнастерках. Время от времени дежурный выкликал фамилии, и танцующие пары распадались, вызванные поправляли фуражки и уходили в казарму. Танцевали на волейбольной площадке, под баян. Когда баян умолкал, было слышно, как вздыхало вечернее море. Прозрачный месяц встал в темнеющем небе. Рядом с ним зажглась Венера. Вскоре стало совсем темно, и танцы пришлось прекратить.

Раскрасневшиеся, оживленные Маруся и Дуся еле добрались до канцелярии, повалились на диван и о чем-то зашушукались, обмахиваясь платочками. Батурин хмуро поглядывал на них, обдумывая, как бы отчитать построже – за излишнее веселье. Но в это время по какому-то делу вошел Краснов. Девушки сразу умолкли, потом Дуся спросила:

– А почему вас не было на танцах?

– Я не танцую, – ответил Краснов и покосился на Батурина.

Тот понял, что никакого дела у Краснова в канцелярии не было, он просто хотел поболтать с девчатами наедине и вот теперь не знает, как ему быть.

– Разрешите задать вопрос. Вы нам рассказывали, что у вас на фабрике нет отдела технического контроля, – быстро нашелся солдат. – Значит, главный контролер – совесть?

– Конечно! – подтвердила Маруся. – А почему это вас интересует?

– Нас многое интересует, – сказал Краснов и вдруг добавил: Приезжайте к нам почаще, рассказывайте!

Краснов еще немного поговорил в том же духе, потом Маруся попросила:

– Расскажите, пожалуйста, как в вас стреляли?

– Мария! – строго одернул ее Батурин, однако на него не обратили внимания.

Девчата усадили солдата рядом с собой и заставили рассказывать. Рассказ был до обидного прост и скуп. Ничего особенного не произошло, двигался ночью по дозорке, освещал фонарем контрольную полосу, ну, и стрельнули с той стороны. Пуля над головой пролетела, ветку с дерева сорвала. Ну, он фонарь выключил, прилег, в оттуда еще стрельнули. Опять ветка упала. Ну, он, конечно, не отвечал на провокацию. Дождался майора Гусейнова, потом они искали пули в деревьях, но не нашли. Вот и все. В общем, неважный стрелок попался, а то бы "отдал концы".

– А зачем вы пули искали? – спросила Маруся после продолжительной паузы.

– Как зачем? Чтобы доказать ихнюю провокацию.

Девчата с восхищением смотрели на Краснова, а Батурин придвинул ему пачку "Казбека".

– Спасибо, – отказался Краснов и опасливо покосился на дверь: как бы не вошел командир.

– Курите, курите – улыбнулся Батурин, поняв опасения солдата.

Краснов закурил, но папиросу прятал в ладонь, огоньком внутрь.

– Что это вы так? – поинтересовался Батурин.

– Привычка.

– А-а!.. Интересно. Ну, а что еще вытворяют соседи?

– Камнями бросаются, затворами клацкают, кричат: "Стой, руки вверх!"

– По-русски?

– По-русски.

– Смотрите-ка! Выучили.

– Выучили, – спокойно ответил Краснов и пояснил с усмешкой: – В общем-то, это они все больше от страха. Когда ночью на сухую ветку наступишь или камешек пнешь.

Батурин вдруг почувствовал холодок в сердце.

Вошел майор Гусейнов. Краснов спрятал руку с окурком, потом попросил разрешения и вышел. А Маруся и Дуся набросились на майора с просьбой отправить их ночью в наряд и непременно на самый опасный участок. Это так интересно, так интересно, а они теперь все знают и не боятся.

– Товарищ майор, мы вас очень просим! – умоляюще заключила одна из девушек.

– Как, отправим, товарищ Батурин? – подмигнул ему Гусаннов, хотя лицо его оставалось серьезным.

– Этого еще не хватало! – озлился Батурин. – Девчата, прекратите! А если что случится?

– И ничего не случится, – обиделась Дуся.

– Вот увидите, не случится, – подхватила Маруся. – Мы посидим немного на пляже, посидим и вернемся.

– Посидим немного на пляже... – передразнил Батурин. – Что вам здесь, курорт?

– Смелые девушки, – похвалил Гусейнов и выжидательно посмотрел на Батурина.

– Разрешите, лучше я схожу! – вскочил тот со стула. – На берег, к урезу, а? Тряхну стариной, а!

Гусейнов немного подумал.

– Ну что ж, тряхните, – он перевел взгляд на Марусю и Дусю. – Не обидитесь, девчата?

Девчата тяжко вздохнули и смирились.

...Батурин долго не мог уснуть. Ворочался на узкой жесткой койке, прислушивался к гулким шагам в коридоре, к телефонным звонкам и все ждал, что вот сейчас что-нибудь случится.

Дежурный называл себя по телефону "анодом", а вызывал каких-то "чаек" и "бакланов".

– Анод слушает, – отвечал он на звонок, а потом долго и однообразно повторял: – Так... так... есть... понятно.

– Чайка, алло, чайка? – кричал он через некоторое время. – Ну, выловили корягу? Ноль два приказал прибуксовать к берегу.

Разговоры были непонятные и это еще больше взвинчивало Батурина. "Неужели я боюсь? – думал он и тут же успокаивал себя: – Пустяки! Не в таких переделках бывали. Держи себя в руках. Спи".

Но сон не приходил. Все-таки здорово, что он пойдет в наряд! Надо что-нибудь взять на память о границе. Подобрать несколько камешков там, на урезе, и привезти домой ребятишкам. Да, камешков, обязательно камешков...

С этой мыслью он и уснул.

Разбудили его в два часа ночи. Ему принесли солдатские сапоги и брезентовый плащ. Он облачился и пошел в канцелярию. Майор бодрствовал. Они выкурили по одной папиросе, потом майор проводил Батурина до крыльца. Там их ожидал солдат с автоматом. Гусейнов дал знак рукой, и они пошли.

После света глаза ничего не видели. Где-то неподалеку глухо шумело море. Солдат сразу куда-то исчез, и Батурин подумал, что если отстанет от него, то заблудится и пропадет. Пугаясь, почти наугад, он догнал его и пошел впритирку, чуть не наступая ему на пятки.

Постепенно глаза привыкли, и Батурин стал различать не только фигуру солдата, но и окружающие предметы. Вот миновали калитку, вот прошли мимо какой-то постройки, вот слева зачернели кусты. Солдат шел медленно, как бы нехотя, неслышно ступая на вытянутые носки. Очевидно, это и была знаменитая пограничная походка. Стараясь ступать легче, сдерживая дыхание, Батурин старался не потерять из виду плывшую впереди спину и не пнуть ногой какой-нибудь камешек. Но сапоги то и дело наступали на что-то хрустящее, в одном месте он запнулся о корень. Корень загудел как бубен. Солдат приостановился и взглянул на Батурина.

Они пошли дальше. Слышнее стал шум морского прибоя. Внезапно где-то сбоку, на берегу, заработал мотор и вспыхнул прожектор.

– Ложись! – шепотом приказал солдат.

Они упали рядом на теплую жесткую землю. Луч освещал море, но отсвет от него бледно озарял все вокруг. И Батурин вдруг увидел, что они находятся совсем рядом с заставой, там, где проходили вчера вместе с майором, Марусей и Дусей. Черт возьми, отвык старый солдат от ночных походов!..

Но вот луч потух, мотор заглох и стало еще чернее вокруг и таинственнее. Под ногами загремела галька, значит они вышли к пляжу. Тут из-за коряжины их кто-то тихо окликнул, солдат присел на корточки, и они о чем-то там пошептались.

– Ну как, все тихо? – услышал Батурин шепот своего провожатого.

– Тихо.

– И на нашей и на той стороне?

– Да.

Это был наш наряд. Проходя мимо коряжины, Батурин так и не различил рядом с ней человека.

Теперь они шли вдоль пляжа, к пограничным вешкам. Оглушительно гремела галька, от этого грома некуда было деться, куда бы ни ступила нога. Они шли к самой границе, и впереди них, наверное, уже не было никого.

"Пуля над головой пролетела, ветку на дереве срезала", – вспомнил Батурин слова Краснова.

И еще о чем-то он хотел вспомнить, но никак не мог. Какая-то мысль временами не давала ему покоя, но тут же ускользала, вытесняемая оглушительным грохотом гальки. И тогда его охватило ощущение беззащитности. Самым скверным в его положении было то, что он не знал, как действовать, если что-нибудь случится. И плохо, что при нем не было оружия. Но он шел и шел, потому что рядом с ним шел солдат.

Вот солдат припал на четвереньки, пополз куда-то в сторону, и Батурин последовал его примеру. Тут их снова тихо окликнули, и солдат снова о чем-то пошептался. К Батурину подполз тот, кто окликнул их, и он узнал в нем Краснова. А солдат, провожавший его, отполз назад и пропал в темноте.

Краснов знаком велел Батурину приблизиться вплотную к нему и зашептал в самое ухо:

– Обстановка такая. В десяти метрах от нас граница. Еще в десяти метрах, на той стороне, прямо напротив нас, расположен ихний наряд в составе двух человек. Слышите, переговариваются?

Батурин и впрямь услышал, как впереди, в темноте приглушенно бубнят два голоса.

– Это они от скуки, – пояснил Краснов. – Наша задача – охранять всю полосу пляжа, от уреза до прибрежных кустов. Ясно?

– Ясно, – машинально ответил Батурин, прислушиваясь к голосам.

А Краснов так же серьезно, распорядительно, по-хозяйски продолжал:

– Вы заляжете вон там, ближе к воде. Наблюдаете в сторону моря и границы. Я смотрю в тыл и влево. Связь держать будем так: один камешек брошу, вы отвечаете тоже одним. Два камешка брошу – это изготовиться к задержанию. Три камешка – это значит спешите на помощь. Понятно? На самом урезе лежит младший наряда, с ним такая же связь. Свою задачу не забыли?

– Нет, – прошептал Батурин, зубря про себя со старательностью ученика: "Два камешка – изготовиться к задержанию... три камешка – спешить на помощь"...

Потом он пополз за Красновым к тому месту, где должен был находиться, и послушно залег там. Краснов еще раз повторил ему насчет сигналов и отполз на свое место. Батурин остался один. Ни Краснова, ни младшего наряда у воды не было видно. Совсем один.

Острая мелкая галька больно впивалась в колени и локти. Пахло камнем и морской водой. Море шумело тревожно и глухо. Впереди тихо бубнили два голоса.

Там – уже другая страна. "Другая" – не то слово. Чужая, враждебная, пожалуй, самое враждебное из всех государств, граничащих с нами. Батурин смотрел не на урез, не на море, а только туда, в темноту.

И огневые точки вокруг заставы, и настежь открытые двери в казарме, и неулыбчивое, строгое лицо майора, и даже то, что он не купался вместе с ним, а остался на берегу, – все это приобрело для Батурина совершенно определенный смысл. А два выстрела по Краснову? А нарушитель, прошедший здесь, по урезу? А парни в белых трусиках? Кто они, где они сейчас?

Батурин сделал над собой усилие, посмотрел влево и вправо: ни Краснова, ни его помощника. Один, совершенно один, впереди всех, впереди всей страны, кончающейся у его ног.

А голоса бубнили совсем рядом. Не так ли было июньским рассветом сорок первого года? Пограничники лежали в секретах, прислушивались к подозрительной возне, к позвякиванию металла по ту сторону рубежной черты... Догадывались ли они, что через каких-нибудь пять минут весь этот вороватый шум обернется войной? Они, конечно, ждали ее, они всегда ждали, но где и когда наступит этот рубеж между жизнью и смертью?

Батурин снова стал смотреть туда, в темноту. Вот кто-то прошел с фонарем. Вот где-то залаяла собака. Вот хрустнула галька. Голоса смолкли. Наступила такая тишина, что можно было пересчитать камешки, уносимые волной с берегового уреза. Прошло десять, пятнадцать минут. Никто не бубнил. Почему они замолчали? Батурин затаил дыхание. Он не дышал так долго, что в висках застучала кровь.

Тишина не предвещает ничего хорошего. Тишина – это подготовка к атаке, когда достают гранаты и приподнимаются на колено, перед последним броском. И нужно встретить этот удар не дрогнув, самое главное – не дрогнув. Батурин напряг все свои мускулы, твердые камешки острее впились в его тело.

Вспыхнул прожектор, и Батурин облегченно перевел дух. Длинный голубой луч медленно пополз по морю слева направо, потом справа налево. В его сиянии блестели белые гребешки волн, порхали ночные бабочки, два или три раза выпрыгнула из воды какая-то рыбешка. Батурин повернул голову еще круче назад и вдруг увидел белое пятно, приближающееся к нему сзади. Он замер. Белый комок скачками приблизился почти к самым ногам, остановился, фыркнул и покатился обратно. Это был белый заставский кот. Батурин узнал его в свете прожектора. Фу, черт, напугал как! Потом снова обрушилась темнота. И Батурин снова остался один.

Все, что вчера было таким ясным и понятным, сейчас стало таинственным и тревожным. На фронте, пожалуй, все было понятней и проще, а главное там была война; здесь же в тридцати шагах от противника лежал начальник кадров швейной фабрики, привезший подшефной заставе подарки. И в него могли выстрелить; и на его участке шириной в тридцать или сорок метров не должен пройти ни один человек.

А Краснов, в которого стреляли два раза и который задержал нарушителя, лежал здесь и вчера, и позавчера, и много ночей подряд. И будет лежать еще много ночей, до конца срока военной службы. Как это он сказал? "Главный контролер – совесть"? А каким же словом можно оценить его труд?!

Рядом звякнул камешек, и вслед за этим звякнуло еще и еще раз... Три камешка бросил ему Краснов, зовя на помощь. Да, это был сигнал "спешите на помощь", и как только Батурин сообразил это, в горле у него стало нестерпимо сухо. Но нужно было спешить на помощь, и Батурин сначала приподнялся на руках, потом встал и, пригибаясь, гремя галькой, двинулся туда, где находился Краснов. Кругом было по-прежнему тихо и спокойно, и Батурина поразило это. Вот и Краснов – цел, невредим, все на том же месте, где лежал раньше. Что за чертовщина!..

– Вы звали? – шепотом спросил Батурин.

– Нет. Я бросил один камень, но он подпрыгнул три раза. Понимаете? Подпрыгнул, – деликатно пояснил солдат. – Нужно уметь различать. Но ничего, это бывает... Возвращайтесь на свое место.

Батурин поплелся назад. Какой стыд! А еще бывший фронтовик, командир взвода...

Но главное было даже не это, не чувство стыда. Главное – все спокойно, ничего не случилось, просто камешек подпрыгнул три раза. Вот уже час или полтора он, Батурин, в секрете, а все спокойно. Никто не осмеливается идти оттуда.

И потом он уже лежал спокойно и уверенно.

Через час за Батуриным пришли. Краснов остался. У него еще не кончились часы службы.

...Только утром, искупавшись в море, Батурин вспомнил, что так и не взял на память ни одного камешка. Вот это ночка была! Он посмотрел туда, где лежал с Красновым, и удивился: да неужели все это было с ним? Пляж как пляж, шесты как шесты, а на берег лениво и мирно набегают волны. В небе сияет солнце, и от него по морю тянется ослепительная дорожка.

Уезжали шефы после обеда. Маруся и Дуся уже распрощались со всеми и садились в машину, как вдруг к Батурину подошел Краснов, отвел его в сторону и сказал тихо и задушевно:

– Вы ничего не забыли?

– А что?

– Вот, возьмите, – и Краснов протянул три гладких морских камешка. Я подобрал их там, ночью.

– Спасибо! – обрадовался Батурин. – А как вы догадались?

– Ну, как... – улыбнулся Краснов. – По собственному опыту.

И он отошел, потому что на них уже обращали внимание.