Текст книги "Логово смысла и вымысла. Переписка через океан"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Сергей Есин – Семену Резнику

4 февраля 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Еще вчера получил Ваше письмо, сразу попытался ответить, написал, но возник при отправке какой‐то сбой. Это я к тому, что вчера был запал, как‐то я был очень эмоционально настроен.

Но, может быть, письмишко мое до Вас долетело? Тогда повторяюсь и первый тезис – это, конечно, Ваша щедрость. Всю историю с сержантом Соломиным я не знал. Но и в другой Вашей «приписке» много интересного и для меня неожиданного. С человеческим грустным любопытством прочел я и заметки о Семанове, и историю Ганичева. В предыдущем письме я даже написал Вам, что кое‐что с Вашего разрешения, я бы процитировал в своих Дневниках. Но вот вчера встретил Ганичева в театре, и стало как‐то за него больно – и сам он болеет, и совсем недавно у него умерла жена, а я знаю, что это такое. Жалость подстерегает нас на каждом шагу.

Ваши разговоры с Верой Зубаревой меня и порадовали – все‐таки Вы замечательно едко и весело пишите – некоторыми пассажами окунулся почти в родную атмосферу. Помню, как в свое время меня единожды привлекли к обсуждению жилищного вопроса и кому‐то я там помешал. Больше не привлекали. Правда, помню, как мой знакомый Володя Савельев, знакомый шапочно, мне как‐то признался, что квартиру получить несложно.

Наверное, и дачу. Я ее, когда просил, не получил. Дело было так, когда мне стало возить покойную Валю за 100 километров на один день тяжело, я написал письмо в Литфонд, председателю, что готов передать в Литфонд свою дачу, но прошу выделить мне комнату в Переделкино. Возможно, чтобы получить что‐то в Переделкино, надо было все бросить и только этим заниматься. Сплоченная многонациональная общность здесь безусловно существует. Но все иногда рассыпается от вопросов незаинтересованных людей. Я помню, как во время заседания приемной комиссии, когда одна влиятельная дама выступала против одного из претендентов, я обратил внимание на то, что цитаты, которые она приводила, говорили об обратном. О ком шла тогда речь, я не помню, но хорошо помню, что меня поддержала Инна Анатольевна Гофф [24]24
  Гофф Инна Анатольевна (24 октября 1928, Харьков – 26 апреля 1991) – русская советская писательница и поэтесса, автор популярной песни «Русское поле» и многих других. (Википедия)


[Закрыть], с которой я не был знаком. Ну и все естественно пошло так, как надо. Но уже давно я сделал вывод, что от писателей надо держаться подальше. Многие позиции Вашего письма я принял к сведению, спасибо. По обыкновению, не перечитываю. Здоровья и удачи. Попадется Ваш роман, я прочту.

С.Н.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

8 февраля 2011

Уважаемый Сергей Николаевич!

Не ожидал столь быстрого ответа, а сам, как видите, замешкал. Как жаль, что первый вариант Вашего письма (который с запалом) пропал! Бывают такие шутки в интернете, ничего не поделаешь.

Я не совсем понял, в чем Вы увидели мою щедрость. Если в том, что я послал Вам книги, то я вижу гораздо больше щедрости с Вашей стороны. Я хорошо представляю, как атакуют Вас молодые и седовласые авторы со своими нетленками, отталкивая друг друга локтями, но Вы нашли время залпом, можно сказать, их прочитать и одарить меня столь ярким отзывом!

Всякие истории с Литфондом и прочим, мне известны, но, слава Богу, в основном не из личного опыта. Я в свое время один раз обращался в Литфонд за помощью: когда книжку в Детгизе очередной раз отложили (она выходила шесть лет!)[25]25
  Семен Резник. Завещание Гавриила Зайцева, М, Детская литература, 1981, 128 стр.


[Закрыть], и я основательно сел на мель. Под гарантийное письмо издательства Литфонд дал мне взаймы 700 рублей, которые издательство вернуло из моего гонорара через два или три месяца. Этим все щедроты Литфонда для меня были исчерпаны – если не считать двух‐трех путевок в дома творчества, всегда за полную стоимость. Этим благом я не мог широко пользоваться, так как работа требовала частого посещения Ленинки или Исторички, так что работать в домах творчества мне было не с руки. Кооперативную квартиру я построил на первую свою книгу, еще до вступления в СП. Дачу просить даже в голову не приходило, в Переделкине ведь обитали небожители, а о других возможностях я понятия не имел, не интересовался. Один раз пытался было поехать с женой в ГДР в порядке индивидуального туризма (за полную стоимость, конечно), но в последний момент меня «не утвердили». Официальное объяснение состояло в том, что заграницу я собрался в первый раз. На вопрос, как я могу поехать во второй раз, не съездив первый, Кобенко, тогдашний оргсекретарь Московского отделения[26]26
  Должность Организационного секретаря Союза Писателей была учреждена для почти официального надсмотра над писателями со стороны КГБ. Тот, кто ее занимал, мог вообще не быть писателем.


[Закрыть], ничего ответить не мог. Зато было ощущение, что мне от них ничего не надо, это давало какой‐то минимум независимости. На днях мне прислали порцию гуляющих по интернету шуток, одна из них мне показалась гениальной: «Суть известной басни Крылова состояла в том, что лишь потеряв сыр – можно обрести свободу слова». Какова трактовка, а? Не этому ли надо учить студентов Литинститута? Жаль, что Вы уже не ректор, а то посоветовал бы Вам взять эту мудрость на вооружение! Я понял, что подсознательно всегда ею руководствовался, и это очень помогало жить и работать – и в Союзе, и здесь, в Штатах.

Ганичева я помню молодым здоровым детиной, то, что Вы о нем сообщили, навеяло грустные мысли. Особых симпатий к нему, как Вы понимаете, я не питаю, но, конечно, жаль человека. Остаться одному на старости лет, с букетом болезней – что и говорить, печально! Все мы неумолимо движемся к заветному пределу…

Володю Савельева[27]27
  Савельев Владимир Семенович (1934–1998), поэт и переводчик, занимал какой‐то пост в Московском отделении Союза Писателей СССР.


[Закрыть] «в прошлой» жизни я тоже знал шапочно, совсем чуть‐чуть, а когда я приехал первый раз отсюда и зашел в Союз [Писателей] за какой‐то справкой (уже не помню, за какой), он встретил меня как‐то очень сердечно. Это было еще при Горбачеве, то есть СССР еще был и единый СП был, так что меня встретили настороженно, говорили вежливо, но с опаской, это чувствовалось, и вдруг в коридоре я столкнулся с Савельевым. Он очень радушно ко мне отнесся, чуть ли не обнял, тотчас оформил нужную бумагу, подписал у кого надо, и через десять минут я вышел с очень теплым ощущением в душе. Сейчас судорожно пытаюсь вспомнить, что именно мне было нужно, и не могу, как отрезало. Потом, уже когда СП распался, он тоже был очень радушен и буквально уговорил меня «восстановиться» в СП Москвы[28]28
  После развала СССР и Союза писателей СССР из его обломков образовалось несколько писательских Союзов. В Союзе писателей России верховодили национал‐патриоты, первым секретарем они избрали В.Н. Ганичева. Союз писателей Москвы возглавили известный критик Валентин Оскоцкий и поэт Владимир Савельев. Они предложили мне, как бывшему члену СП СССР, восстановиться в их Союзе. Когда я согласился, они попросили написать заявление. Я было ответил, что, когда меня исключали, никаких заявлений не требовали, потому и восстановить должны без заявления; но тут же понял, что «выпендриваться» перед ними не следует: не они меня исключали, а для восстановления нужно мое формальное заявление.


[Закрыть]. Все, что было нужно, он оформил за пять минут. Так что у меня сохранилось к нему очень теплое чувство. Прожил он после этого недолго, увы…

Ну, а мы с Вами, вопреки всему и несмотря ни на что, будем продолжать жить, работать и получать от жизни возможно больше радости (по‐еврейски говорят – нахес). Во всяком, случае, от души этого Вам желаю.

Ваш С.Р.

P. S. Если Вам интересно познакомиться с мои романом «Хаим‐да‐Марья», то я охотно и с большим удовольствием Вам его пошлю – у меня еще имеется достаточное число экземпляров в запасе. Но хочу оговорить условие, что это не должно ни к чему Вас обязывать.

_______________

Сергей Есин – Семену Резнику

8 февраля 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Письмо получил, отвечу чуть попозже. Каждое Ваше письмо поднимает во мне ворох воспоминаний.

С.Н.

Не сердитесь.

_______________

Сергей Есин – Семену Резнику

11 февраля 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Не могу не сказать, что‐то меня в Ваших письмах цепляет – свое, личное. Может быть, чисто еврейское понимание «недополученности» в этой жизни. Хотя, с другой стороны, я отчетливо понимаю, что это чувство шлифует душу и воспитывает чувство избранничества. Вас «выперли» – простите за термин – из Москвы, с родины, мне не могут простить увлеченности делом, добросовестности, нежелания примкнуть к какому‐нибудь лагерю и быть там верным прихвостнем.

Я отчетливо могу понять, что, выпустив 70 книг в ЖЗЛ[29]29
  За десять лет работы в редакции серии ЖЗЛ под моей редакцией было издано примерно 60–70 книг – по 6–7 в год.


[Закрыть], у Вас были определенные пристрастия, но ведь, судя по всему, было и высокое качество.

Чего мне в этой жизни и в этом кругу не клеили, кроме одного – плохо пишет. В своем, русском кругу я слишком сильный конкурент. Многие годы и, кажется, даже сейчас я являлся секретарем Союза писателей России – [но] меня ни разу не позвали ни на один секретариат и, традиционно между своими распределяя премии, ни разу этим не поманили. Мне все это смешно, но, к сожалению, все это так. Чудная это формула относительно сыра и свободы. Наверное, ее я придерживался всегда, по крайней мере, я никогда и ничего не просил – давали сами.

Когда мне предложили должность главного редактора Литературного вещания Всесоюзного радио, я дерзко сказал: «Я уже полтора месяца жду, когда мне эту должность предложите, потому что ее больше некому предложить». И эта редакция без всхлипов и разгона народа стала лучшей редакцией Радио. Именно в этой редакции впервые после многих лет молчания было упомянуто в эфире имя Гумилева[30]30
  Выдающийся поэт серебряного века Николай Гумилев был расстрелян в 1921 году за мифическую принадлежность к мифической Петроградской Боевой Организации, после чего был изъят не только из жизни, но и из литературы. Его имя нельзя было упоминать в официальных СМИ.


[Закрыть]. Да и многое другое, связанное с подлинной культурой и подлинной литературой, было сделано. На взлете карьеры я тихо спокойно ушел по собственному желанию с этого генеральского места.

Меня одновременно волновал Ленин и «Имитатор»[31]31
  «В 1985 году шум вызвал роман Есина «Имитатор». Говорят, художник Илья Глазунов увидел в главном герое книги самого себя. Были критики, которые считали, что писатель списал своего героя с Шилова. Но сам Есин утверждает, будто прототипом стал совсем не художник, а один из руководителей советского радио, который свою непрофессиональность скрывал организацией многочасовых летучек и планёрок». (https://1001.ru/books/item/imitator‐3)


[Закрыть]. Сыр остался во всеобщей кормушке. Я отчетливо понимал весь социальный пафос советской власти, но при той форме извращенного управления, который стал моделью, я бы никогда не стал ректором Литинститута. Опять не хотел, сидел уже десять лет как свободный художник, и опять получилось: оставим сыр, займемся делом.

Сколько, оказывается, в моей душе нагорело, несмотря на то что кое‐что я выговариваю в своем дневнике. Я не человек лагеря, я принадлежу себе, хотя и часто клонюсь по ветру.

«Хаим‐да‐Марья» я прочту, хотя боюсь, слишком уж Вы хороши как мемуарист и исследователь[32]32
  Как я понимаю, С.Н. Есин деликатно намекал на то, что литературный уровень моего романа может оказаться ниже моих историко‐публицистических произведений.


[Закрыть]. Писал ли я Вам, что с Далем Вы вполне могли бы защититься. Я давал прочесть Даля одному своему другу, эрудиту и доктору, у него такое же мнение. Если хотите, я пошукаю разные пути.

«Хаима» не посылайте, пока не получите книгу от меня. Это будет меня дисциплинировать.

Нахес.

Не перечитываю

С.Н.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

11 февраля 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Только что прочитал Ваше письмо, о чем сообщаю незамедлительно, следуя Вашему примеру. А отвечу позднее. Ваш С.Р.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

17 февраля 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Извините, пожалуйста, что так задержался с ответом на Ваше столь теплое письмо. Снова убеждаюсь, что мы в одной лодке! Вы вспомнили, что первым дали на радио материал о Гумилеве, и я в связи с этим припомнил, как пристально мы здесь следили за событиями и, в частности, за тем, как трудно пробивалась правда о Гумилеве. И не только следили, но что‐то пытались делать. «Огонек» тогда тоже осмелел, стал флагманом гласности. Вероятно, после Вашей радиопередачи там появился большой очерк о Гумилеве Владимира Карпова, тогдашнего Первого секретаря Союза Писателей. Я впился в эту статью, прочитал залпом. Написана она была очень крепко, добротно, чувствовалось превосходное знание материала, то есть всей жизни Гумилева, понимание его творчества, места в истории поэзии, и все было подано сжато, четко, без сюсюканья. Словом, превосходная статья. Хорошо помню промелькнувшую тогда мысль: откуда бы Карпову так хорошо владеть этим материалом. Но затмила эту мысль концовка статьи, прозвучавшая диссонансом к остальному тексту: два или три очень слюнявых абзаца о том, как‐де трудно писать о Гумилеве, который был расстрелян по решению суда, потому реабилитировать его нельзя, но, учитывая заслуги, его следует помиловать. Посмертно – помиловать?! И о приговоре суда три или четыре раза в двадцати строчках.

Что это за приговор суда? Я биографией Гумилева не занимался, многого, что было в той статье, не знал, но о том, что Гумилев был расстрелян бессудно, мне было известно. Будучи очередной раз в Библиотеке Конгресса, я решил это перепроверить. Заказал тот самый номер «Петроградской Правды», на который ссылался Карпов, и прочел в ЗАГОЛОВКЕ: «По решению Петроградской ЧК расстреляны следующие активные члены Петроградской боевой организации». Вот так – без всякого суда! В списке, под номером 30 – Гумилев. А всего расстрелянных 61. И каждая фамилия сопровождалась короткой справкой. Я внимательно изучил весь список – кого там только не было! Вплоть до старушекдомохозяек, хотя и пара бывших белых офицеров, оказавших при задержании сопротивление.

Посмотрел я все это, также другие материалы и написал статью в «Новое русское слово»[33]33
  «Новое русское слово» (НРС) – старейшая ежедневная газета на русском языке, издававшаяся в Нью‐Йорке.


[Закрыть] – я тогда там регулярно печатался – об этой придуманной чекистами организации и о трусливом вранье Карпова.

А параллельно со мной, но совершенно независимо, на статью Карпова обратил внимание живший в Нью‐Йорке поэт Борис Хургин (которого я никогда не знал). Он был более меня эрудирован в поэзии и сразу углядел, что статья Карпова – это статья не Карпова, а Глеба Струве, крупного литературоведа первой волны эмиграции. Его биографическим очерком открывалось четырехтомное собрание сочинений Гумилева, изданное ИМКА‐ПРЕСС. Карпов дословно переписал статью Струве, добавив от себя только ту жалкую концовку! Обе статьи, то есть моя и Хургина, были напечатаны в НРС с разрывом в несколько дней. В России, конечно, на нее никак не прореагировали, но Карпову, надо полагать, доложили. А потом еще попался мне странный, крайне сбивчивый материал в «Новом мире», написанный каким‐то генералом, о деле Гумилева, якобы на основании его архивного дела, но там тоже все было запутано и перевернуто с ног на голову. Я послал письмо в редакцию, очень короткое, но получил ответ от Залыгина[34]34
  Сергей Павлович Залыгин (1913–2000) – писатель, в то время главный редактор журнала «Новый мир».


[Закрыть], который с пафосом сообщал, что перед журналом стоят великие задачи – вернуть советским читателям произведения классиков‐эмигрантов[35]35
  Благодаря политике гласности в «Новом мире» и других журналах печатались произведения писателей‐эмигрантов первой волны, которые ранее были запретными.


[Закрыть], потому для моего письма у них нет места. Они‐де привлекли внимание к делу Гумилева, а дальше им должны заниматься другие инстанции. Я ему на это ответил, что Гумилевым другие инстанции уже занимались. Но это, конечно, было в пользу бедных.

А что касается литературных премий, то в юности я смотрел на них как на знак качества, и старался читать все, что отмечено лауреатством. Но, повзрослев, стал ко всему этому относиться скептически, а еще позднее вывел чуть ли не закономерность: чем больше премий у писателя, тем меньше он писатель. Конечно, нет правил без исключений, но чаще всего это так. Был такой письменник от КГБ Н.Н. Яковлев, прославившийся тем, что, оклеветал А.Д. Сахарова и его жену, потом явился в Горький интервьюировать ссыльного Сахарова, а тот влепил ему пощечину. Вероятно, Вы знаете, о ком я говорю, но может быть, не помните, что начало его карьеры было ознаменовано книгой «1 августа 1914 года», в которой он «объяснил» Февральскую революцию и поражение России в Первой мировой войне заговором масонов, за что получил премию Ленинского комсомола[36]36
  Яковлев Николай Николаевич (1927–1996) – историк, тесно связанный с КГБ. Его книга «1 августа 1914» была опубликована в 1974 году и удостоилась премии Ленинского комсомола. В том же году была опубликована его статья‐донос «Продавшийся и простак», в которой А.И. Солженицын представлен матерым предателем, продавшимся американским спецслужбам, а академик А.Д. Сахаров – наивным простаком, которого эти же спецслужбы используют втемную. Кульминацией «творческой» деятельности Н.Н. Яковлева стала книга «ЦРУ против СССР» (1979; второе издание: М., «Правда», 1983). В ней Сахаров и его жена Елена Боннэр изображены уже матерыми, сознательными агентами ЦРУ. За оскорбление жены Сахаров и влепил ему пощечину. Текст книги Н.Н. Яковлева выложен в интернете: http://www.kulichki.com/moshkow/POLITOLOG/yakowlewnn.txt


[Закрыть]. А есть еще поэт Валерий Хатюшин – его Вы тоже, видимо, знаете. Он «защищал» от моей русофобской клеветы В.И. Даля. В связи с этой «полемикой» мне пришлось познакомиться с некоторыми его стишками, из коих я понял, что это озлобленный на весь мир графоман, лишенный дара членораздельной речи: его вирши – это сплошное рычание. Но он лауреат премии Сергея Есенина – может быть, самого тонкого и прозрачного лирика во всей русской поэзии![37]37
  В.В. Хатюшин – «русский поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, публицист. Лауреат Литературной премии им. Сергея Есенина (2001), а также Международных литературных премий им. М.А. Шолохова и А.П.Платонова (2007). Главный редактор журнала “Молодая гвардия”» (Википедия).


[Закрыть] Ничем иным, как надругательством над памятью Есенина и вообще над поэзией, это не назовешь. Ну, да хватит об этом.

Вы уже вторично пишете о диссертабельности моей книжечки о Дале и даже беретесь позондировать почву относительно защиты. Спасибо огромное, но вряд ли я займусь этим на старости лет. Должен Вам сказать, когда я закончил эту работу, то я сам писал кому‐то, что это готовая диссертация, и будь я помоложе и честолюбивее, то, пожалуй, попытался бы защититься. Но теперь уже это, пожалуй, поздновато. В «прошлой» жизни мне не раз приходилось слышать: «Твой Вавилов (Зайцев, Мечников, Ковалевский) – это же готовая диссертация! Ты должен защититься». Однажды, под влиянием таких советов, я заикнулся об этом в разговоре с С.Р. Микулинским, замдиректора Института истории естествознания и техники, член‐кором, с которым был неплохо знаком. Его узкой специальностью была история биологии, он читал мои книги, у нас были общие интересы. Когда горела моя книга о Вавилове, он сам на институтской машине отвез меня домой к директору института Б.М. Кедрову, академику. Кедров был директором двух институтов (еще и философии), ни в одном из них обычно не бывал, а где‐то представительствовал или «болел» у себя дома на улице Губкина. Так вот, к «больному» академику он меня и привез. Должен сказать, что тот принял деятельное участие в спасении книги, тотчас ее прочитал и на следующий день выдал мне большое защитительное письмо на официальном бланке[38]38
  Подробнее об участии академика Б.М. Кедрова в спасении моей «идеологически вредной» книги «Николай Вавилов» (серия ЖЗЛ, 1968) см.: С. Резник. Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время, М., «Захаров», 2017, С. 37.


[Закрыть]. После этого отношение ко мне Микулинского стало еще более уважительным. Так вот, несколько лет спустя, кажется, уже после выхода моего «Мечникова», я заикнулся – нельзя ли мне превратить одну из моих книг в диссертацию и защитить у них в институте. Ответ его хорошо помню:

«– Ну, это так не делается, вы должны бывать на наших семинарах, делать доклады, участвовать в обсуждениях, мы к вам присмотримся, а года через полтора‐два можно будет вернуться к этому разговору».

Поступать на работу к ним или куда‐то еще, где платили за ученую степень, я не планировал, и решил без всего этого обойтись.

Конечно, когда я работал в ЖЗЛ, у меня были свои приоритеты, но возможности для их реализации были очень ограничены. Должность моя была самая рядовая. Слабые рукописи, защищенные издательским договором, приходилось вытягивать, иные переписывать от доски до доски, и слава Богу, если авторы при этом не мешали. До сих пор горжусь тем, что удалось зарубить две очень пакостные рукописи, хотя это было очень непросто. Но это отдельная история, может быть, расскажу как‐нибудь в другой раз под настроение.

Буду с большим нетерпением ждать Вашу книгу, сообщаю свой почтовый адрес, а Вы сообщите свой.

[Почтовый адрес]

Всего Вам доброго!

Ваш С.Р.

_______________

Сергей Есин – Семену Резнику

4 марта 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Уж больно было много дел и Вы, конечно, знаете, как приходится выкраивать время, чтобы и твоя собственная работа не стояла. Стоит. Идут дипломные работы, и многое в них меня раздражает, да в стране так интересно и весело, что не зафиксируй – убежит. Кстати, эта мысль – я только недавно, но во всем объеме внес ее в свой дневник – о совпадениях в восприятии, принадлежит немецкому лингвисту Виктору Клемпереру[39]39
  Ви́ктор Кле́мперер (Victor Klemperer) (1881–1960) – немецкий филолог, писатель и журналист, еврей по национальности, автор знаменитой книги «Язык третьего рейха», составленной после его смерти из его дневников. Русское издание: Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. Пер. с нем. А. Б. Григорьева. // М.: Прогресс‐Традиция, 1998.


[Закрыть]. Я только что довольно случайно снял ее с полки и начал перечитывать – «Язык третьего рейха». Много совпадений и много тонких замечаний, соотносимых и с нашим временем.

Соображение относительно статьи о Гумилеве в Вашем письме меня поразило. Идея плагиата, хотя и старая, но меня всегда приводила в изумление. Как же надо не любить себя, чтобы пользоваться чужой славой.

Зачем это понадобилось бывшему разведчику[40]40
  Писатель Владимир Карпов в годы войны был разведчиком, был удостоен звания Героя Советского Союза.


[Закрыть], я тоже не знаю. Полагаю, что это игры обслуги. Вряд ли сам Карпов эту статью бы и нашел. Но опять, зачем?

Из моих последних событий, в них я предстаю, как человек любящий подтравливать окружающих, это мое выступление на Мандельштамовской конференции у нас в Институте. Но это связано с некоторым раздражением, что никто и ничего не читает. На конференцию я пошел только потому, что в списке выступающих числилась М. Чудакова[41]41
  Чудакова Мариэтта Омаровна – литературовед. Наибольшей известностью пользуются ее исследования жизни и творчества Михаила Булгакова.


[Закрыть]. И в этот раз она говорила очень интересно, все остальное было средне. Кое‐что любопытное говорил о «Мандельштамовской Москве» ее автор – книга у меня есть, я ее в свое время прочел, но фамилию не помню[42]42
  Речь, очевидно, идет о Л.М. Витгофе и его книге: «Москва Мандельштама. Книга‐экскурсия», М. 2006.


[Закрыть]. Но здесь надо вспомнить еще и мой роман, который Вы в марте, конечно, уже получите. В нем есть три любопытных места, касающиеся О. Э. [Мандельштама][43]43
  Сергей Есин. Твербуль, или логово вымысла. Роман места. Книга была получена позднее.


[Закрыть].

Во‐первых, как мне кажется, я в известной мере разгадал загадку отзыва о Мандельштаме Пастернака Сталину[44]44
  Отрывки из романа «Твербуль», касающиеся треугольника Мандельштам‐Сталин‐Пастернак, приводятся в Приложении 2 к письму от 23 марта 2011.


[Закрыть]. Вовторых, полагая, что О.Э. не каждому встречному читал свое стихотворение “…век‐волкодав»[45]45
  Речь, конечно, идет о знаменитом стихотворении Осипа Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…». «Мне на плечи кидается век‐волкодав» – строка из другого стихотворения Осипа Мандельштама.


[Закрыть], а все же людям своего круга, т. е. пишущим, я задался вопросом: так кто из своих выдал? И на этот вопрос, заданный мною в самом конце собрания, я получил ответ: многим читал, несколько человек, видимо, и написали. Ах, как бы мне хотелось узнать имена этих конкретно выдавших. Но был еще и третий момент отчасти у меня в романе проработанный. Самый последний публичный творческий вечер Мандельштама состоялся в Литгазете, которая помещалась на 2‐м этаже нашего дома. А этажом ниже, в бельэтаже, находился, видимо, общий зал. Надо видеть этот зал в нашем институте сегодня. По стенам – три портрета поэтов ХХ века, которые в последний раз в своей жизни публично читали стихи в этом зале: это Есенин, Маяковский и Блок. Все это рассказав, я предложил восстановить историческую справедливость[46]46
  В том же зале поместить еще один портрет: Осипа Мандельштама.


[Закрыть].

Теперь я, как обычно, буду ждать, кто об этом же самом скажет еще раз, но в качестве своего собственного откровения.

Из последних литновостей роман Улицкой – еще не читал, и премия Солженицына Е. Чуковской. Прочел сегодня ее интервью в «Р.Г.» и в связи с этим вспомнил некоторые пассажи из дневника деда[47]47
  Елена Цезаревна Чуковская (1931–2015) – внучка Корнея Ивановича Чуковского.


[Закрыть].

Здоровья, не забывайте.

С.Н.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

4 марта 2011

Дорогой Сергей Николаевич!

Только собрался отправить Вам ответ на прошлое письмо, как получил новое, чрезвычайно для меня интересное!!

Но я на него пока не отвечаю, а посылаю Вам то, что только что закончил (писал в два приема). И с ним посылаю статейку обо мне из ж‐ла «Лехаим»[48]48
  В ёрнической статье «АНТИАНТИСЕМИТ» редакция журнала «Лехаим» (№ 3, 2011, автор статьи М. Эдельштейн) углядела в моих книгах «предвзятость» по отношению к антисемитам. Для меня это была ожидаемая неожиданность. Годом раньше в трех номерах журнала было опубликовано псевдоисторическое изыскание под игривым заголовком «Кровь за кровь, миф за миф: наветы и ответы», автор Галина Зеленина. «Научность» ее сенсационных «изысканий» мало чем отличалась от «розысканий», приписывавшихся Владимиру Далю. Это было показано в моем эссе «Москва слезам не верит», которое вошло в книгу «Сквозь чад и фимиам». «Ответом» журнала «Лехаим» и стало ерничество «ливрейного еврея» М. Эдельштейна.


[Закрыть] – Вы его вряд ли читаете. Но сначала откройте письмо, а потом уже статейку, хорошо?

Еще раз напоминаю – жду Ваш почтовый адрес, чтобы послать книгу.

Ваш С.Р.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Теперь я затянул с ответом и, прежде всего, хочу предложить – давайте не считать себя обязанными друг перед другом в этом отношении. Напишется сразу по получению письма, хорошо, а нет, значит, напишется позже, не будем из этого делать проблемы.

Книгу Вашу буду терпеливо ждать и прошу еще раз сообщить Ваш адрес, чтобы послать Вам мой роман.

Письмо Ваше снова вызвало у меня ассоциации с прошлым – вероятно, это возрастное. Пушкин, едва перевалило за тридцать, стал вздыхать, что лета к суровой прозе клонят, ну, а когда перевалило за 70, то клонит к мемуарам.

Вы, безусловно, правы, что в нашей жизни очень многое зависело от конкретных людей «на местах», ибо перестраховывались по‐разному: кто больше, кто меньше, кто от большого ума, кто по глупости, кто от излишней осведомленности, а кто на всякий пожарный. А еще вкусовщина, отсутствие чутья к художественному слову, наконец, мелкая зависть – ведь сколько сидело по редакциям несостоявшихся письменников, озлобленных неудачников, элементарно завидовавших чьемуто успеху!

Сейчас, вглядываясь в те годы, я понимаю, как мне фантастически повезло, что я попал в серию ЖЗЛ, которой тогда руководил Юрий Николаевич Коротков. Это был поразительный человек, причем он сам рос духовно и нравственно на моих глазах, и я, будучи еще очень молодым, неустоявшимся человеком, формировался под этим влиянием. А с чего начался этот процесс, и откуда все это у него пошло, для меня так и осталось загадкой. Он ведь был провинциалом с очень скромным формальным образованием – аж Воронежский пединститут! Да и в том институте, он, как можно было понять с его слов, не столько учился, сколько занимался комсомольской работой, и, будучи энергичным парнем, сразу попал в райком, потом в горком комсомола, оттуда в ЦК (так он попал в Москву). Представляете, каким надо было быть правоверным и ортодоксальным, чтобы в короткий срок, без связей, проделать такую карьеру! В ЦК комсомола, правда, у него не заладилось. Его взяли референтом к кому‐то из высшего начальства, вернее спич‐райтером, но эти самые спичи у него не шибко получались, и тогда его спихнули в «Молодую гвардию», и так как диплом у него был исторического факультета, то поставили завом ЖЗЛ. Тут он нашел себя – не иначе, как на небе был разложен этот пасьянс. Только что прошел 20‐й съезд[49]49
  ХХ съезд КПСС, на котором Хрущев выступил с развенчанием «культа личности» Сталина, состоялся в 1956 году.


[Закрыть], в публике появился обостренный интерес к исторической правде, стали более доступными архивы, цензура стала мягче, так что все сошлось в один узел волшебным образом.

Сейчас мало кто помнит, что с ЖЗЛ началось возвращение Булгакова. Его «Мольер» именно для ЖЗЛ был написан, но сам Алексей Максимович [Горький] его зарубил, почуяв в подтексте излишнее вольнодумство. А Коротков, зная, конечно, всю предысторию, поставил запретную книгу почти запретного автора в план, пробил и издал! И потом, уже на моей памяти, когда Коротков задумал и осуществил издание альманаха «Прометей», он в один из первых номеров хотел поставить «Понтия Пилата» из «Мастера и Маргариты». Помню до сих пор, с каким упоением мы всей редакцией читали рукопись. Но ситуация тогда еще не созрела, еще несколько лет должно было пройти, прежде чем Симонов сумел пробить роман в «Москве»[50]50
  Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» был впервые опубликован в журнале «Москва» в 1966 г., при содействии и с предисловием Константина Симонова.


[Закрыть].

Коротков все время раскрепощался и в этом отношении порой опережал самых именитых и заслуженных авторов, которым, казалось бы, вообще бояться было нечего. Помню, шло у нас переиздание книги Корнея Ивановича Чуковского «Современники». Недавно, кстати, ее снова переиздали в ЖЗЛ, я ее купил и с наслаждением перечитал. Так вот, ее запустили в производство, никаких проблем не ожидалось, и вдруг корректуру затребовал [Ю.Н.] Верченко (тогда он был нашим директором), прочитал, вызвал Короткова и говорит: «А ведь постановления ЦК партии о журналах ”Звезда” и “Ленинград” никто не отменял. Очерки об Ахматовой и Зощенко надо снять»[51]51
  Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 года. В постановлении изничтожались произведения Анны Ахматовой и Михаила Зощенко как антинародные, антипатриотические и т. п. Ахматова и Зощенко были исключены из Союза Писателей, их перестали издавать, недавние друзья боялись с ними здороваться. Десять лет спустя, после развенчания «культа личности», о скулодробительном решении партии как бы забыли, произведения Ахматовой и Зощенко снова широко издавались. Однако официально постановление 1946 года было отменено только в 1988 г.


[Закрыть]. Наш Юрий своим ушам не поверил. Книга‐то уже выходила с этими очерками, никаких нареканий не было, и вдруг – гром среди ясного неба. Все попытки что‐то объяснить оказались тщетными. Тогда Юрий пустил в ход последний козырь: как же мы можем снять, ведь это все‐таки Чуковский, он ни за что не согласится. «А вы поговорите с ним, попробуйте убедить». Юрий позвонил Корнею, ни в чем, конечно, убеждать его не стал, а просто объяснил ситуацию. Затем снова пошел к Верченко и говорит: «Я говорил с Корнеем Ивановичем, он ни в какую не соглашается. Текст апробирован, никакой критики не было – словом, не хочет снимать. На его стороне авторское право, так что делать нечего, надо издавать в том виде, как есть». «Коли так, – отвечает Верченко, – попросите Корнея Ивановича зайти ко мне».

Коротков снова позвонил Корнею, объяснил, что хочет отстоять книгу в полном объеме, нужно проявить твердость. Корней приехал в редакцию, Коротков проводил его в приемную директора, сам остался ждать. И вот буквально через пять минут К.И. выходит и говорит, что согласился снять оба очерка. Юрий наш, как в дерьмо опущенный. А потом еще на собрании всего коллектива книжных редакций Верченко ему добавил: «Нам, товарищи, лучше надо работать с авторами. Вот, например, книга всеми уважаемого Корнея Ивановича Чуковского выходит в ЖЗЛ. Юрий Николаевич Коротков не сумел убедить автора в необходимости снять очерки об Ахматовой и Зощенко. А пришел Корней Иванович ко мне, я ему объяснил, что решения ЦК партии не отменены, мы обязаны ими руководствоваться, и он согласился. Мы все уважаем Корнея Ивановича, но ведь он человек беспартийный, а мы с Вами обязаны проводить партийную линию».

Думаю, что тут был еще и личный подтекст: он мстил Короткову за Копелева[52]52
  Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997) – известный писатель и диссидент, германист. Сидел в «шараге» вместе с А.И. Солженицыным. Прототип Рубина в романе А.И. Солженицына «В круге первом». Первая повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была напечатана в «Новом мире» с подачи Льва Копелева: именно он принес в редакцию рукопись никому не известного школьного учителя из Рязани. За протесты против преследования писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля Копелев попал в черные списки, после чего не мог печататься под своим именем. Альманах «Прометей», № 7, который я готовил к печати в качестве редактора‐составителя (1969), открывается статьей Л. Жуковского «Прометей – друг человечества». Л. Жуковский – псевдоним Копелева. В последующие годы подвергался еще большим преследованиям. В 1980 году Копелеву «разрешили» поехать в Западную Германию, после чего лишили советского гражданства, он вынужден был стать «невозвращенцем». Книга Льва Копелева «Бертольд Брехт» вышла в серии ЖЗЛ в 1966 г.


[Закрыть]. Это было несколько раньше, Верченко только пришел к нам из ЦК комсомола, еще не вполне разобрался что почем, а у нас шла книга Копелева о Брехте. И в это время Копелев попал в черные списки как «подписанец» протестов против судилища над Синявским и Даниэлем. А книга уже была набрана, прошла сверку. Верченко вызвал Короткова, потребовал объяснений, а тот ему говорит: «Кто же мог знать, что Копелев так проштрафится! Автору выписано одобрение, затраты на набор и иллюстрации тоже немалые. Если мы книгу не выпустим, нам с тобой впаяют по выговору за непроизводительные затраты, а если выпустим, то получим по выговору за то, что издали запрещенного автора. Так давай лучше выпустим, книга‐то хорошая, и план будет выполнен. А то, вдобавок ко всему сорвем план».

Уразумев, что куда не кинь, все клин, Верченко согласился книгу выпустить. Не сшурупил, что в таких случаях затраты списывают без малейшего писка. Ему, видно, нагорело за этот прокол, и вот он нанес ответный удар.

Не говорю уже про историю с «Чаадаевым» А. Лебедева. Книгу редактировала Галина Померанцева, самый опытный у нас редактор, на ней была вся русская литература. Книга была острая, вся наполнена аллюзиями. Аллюзий хватало и в других наших книгах, но они обычно были упрятаны за специфическими реалиями описываемой эпохи, придраться было трудно. Лебедев же подчеркивал не специфическое, а общее, не скупился на публицистические обобщения, почти прямо перекидывая мостик из николаевской эпохи в нашу лучезарную действительность. Галина пыталась все это смягчать, но автор упирался, уступал очень мало, и когда она заново прочла книгу в корректуре, то наметила еще несколько кусков к удалению – по ее разумению, самый минимум. Но Лебедев снова уперся, и она сказала, что в таком виде книгу в печать не подпишет, так как не хочет потерять работу. После этого Коротков ее обматюгал и сам подписал корректуру, взяв все на себя[53]53
  Книга А. Лебедева «Чаадаев» вышла в 1965 г.


[Закрыть]. С гонений на эту книгу и начался его закат.

Сколько мне ни приходилось иметь дело и тогда, и после с редакциями, а такого человека, как Коротков, мне не попадалось. Когда в «Знании» шла моя книжка об академике Парине[54]54
  Семен Резник. Лицом к человеку: Подступы к биографии академика В.В. Парина, М. «Знание», 1981 г.


[Закрыть], то в рукописи была глава об его аресте и отсидке во Владимирской тюрьме. Редакторшей была очень милая женщина, у меня с ней были теплые доверительные отношения, это была вторая моя книга у нее. Но когда она прочитала рукопись, она искренне и глубоко на меня обиделась: «Семен, зачем вы это принесли, вы же знаете, что это не пройдет». И такая искренняя была обида, что я почувствовал себя так, словно совершил какую‐то ужасную бестактность. Я безропотно снял эту главу. Она, между прочим, до сих пор остается неопубликованной, ибо, когда я уезжал из страны и пришел к Париным прощаться, его вдова Нина Дмитриевна (потрясающая женщина!) попросила меня заграницей ничего о Парине не публиковать. Она пробивала какие‐то очередные дела, связанный с увековечением его памяти (стипендию его имени или еще чтото), и опасалась, что такая публикация может этому помешать. Я, конечно, ей это обещал.

Всего самого доброго

Ваш С.Р.

_______________

Сергей Есин – Семену Резнику

5 марта 2011 г.

Письмо получил, прочел, получил море удовольствия. Есть соображения, пересечения. Чуть попозже обязательно подробно отвечу. Как же интересно жить и размышлять! С.Н.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

6 марта 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Во вторник утром мы с женой уезжаем к сыну (и внукам!) на две недели, предотъездные сборы и проч., но мне очень хочется хотя бы бегло ответить на Ваше интересное письмо[55]55
  Имеется в виду письмо С.Е. Есина от 4 марта.


[Закрыть]. Там (это в штате Колорадо, сын там работает в университете) у меня будет доступ к электронной почте, получать все буду регулярно, но писать – вряд ли смогу.