Текст книги "Прямо сейчас"

Автор книги: Сергей Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Секретарша несколько смешалась, очевидно, не зная, как воспринимать его обращение – как шутку или как хамство? Какой же она ежик? Она, вообще-то, помощница самого президента, черт побери! Кутыкин сидел с каменным лицом, хотя по его полуулыбке было видно, что он отлично понимает, в чем заминка, и намеренно, чуть ли не наслаждаясь моментом, ждет ее реакции. Женщина, однако, сначала предпочла считать это шуткой.

– У вас тут аспирина нету? – спросил Кутыкин, не глядя ни на кого.

Секретарша, усмехнувшись, живо вскинулась, подошла к шкафу в углу комнаты, раскрыла дверцы и вдвинулась между ними, так что несколько секунд была видна одна ее спина. Раздалось шуршание и стеклянное звяканье, затем она отступила, уже с хрустальным стаканом в одной руке и пластиковой облаткой с таблетками аспирина в другой. Она набрала из кулера воды и выдавила из облатки таблетку в стакан, отчего в нем немедленно разразилась пузырьковая суматоха и шипение.

Женщина подошла к писателю.

– В следующий раз называйте меня, пожалуйста, Клавдией Степановной, а не Клавой.

Да, ее, конечно, задела фраза писателя. Она посерьезнела и, отходя на свое место, прибавила тоном, в котором причудливым образом совместились радушие, чуть ли не ласковость, и угрюмая официальность:

– И тем более не надо называть меня ежиком.

Она улыбнулась писателю самым лучезарным образом, а взгляд ее говорил о том, что она могла бы ответить более изощренно и, главное, более беспардонно, но не желает грубить, потому что он ей не ровня, с ним она ни в чем состязаться не собирается.

Кутыкин держал стакан, демонстрируя улыбку дурачка, не понимающего, о чем идет речь, и как только таблетка полностью растаяла, залпом выпил. Затем он молча поставил стакан на широкий подлокотник кресла.

Тем временем у секретарши зазвонил телефон, она сняла трубку и, почти сразу сказав в нее: «Хорошо, Владимир Иванович», дала отбой и пригласила писателя входить.

Но на пути к двери Виталия Кутыкина опередил Артем Алексеевич. Он вскочил первым со своего места, воскликнув: «Я вам открою», и в преувеличенном порыве усердия, сопя и фыркая, словно ежик, вдруг нелепо засуетился и так неловко взмахнул рукой перед лицом еще не успевшего встать с кресла Виталия, что зацепил пальцами темные очки, и они полетели в сторону и приземлились на пол у стола секретарши. Быстро извинившись и сказав: «Ничего-ничего, я сейчас подниму, извините, пожалуйста», Артем Алексеевич бросился к очкам, но, наклоняясь, сделал неуклюжий шаг и всей подошвой наступил на них. И скорее даже не наступил, а этак топнул по ним. У очков не было ни шанса уцелеть. Они хрустнули, распавшись на фрагменты.

– Вот же проклятье, сломались! – констатировал Артем Алексеевич, убирая ногу и демонстрируя то, что осталось от очков.

Писатель обескуражено застыл, глядя на обломки.

– Надо же! – с сожалением в голосе проговорил сопровождающий. – Неудобно-то как. Ну, ладно, придется без очков идти. Прошу вас.

И, не мешкая, Артем Алексеевич с радушной улыбкой глуповатого, но старательного холопа, всегда готового услужить гостям хозяина, распахнул дверь.

Кутыкин покраснел и глубоко задышал от ярости. Однако ж скандалить нельзя было: дверь к президенту раскрыта, надо проходить. И в смешанных чувствах, пытаясь изобразить улыбку на перекошенном от недоумения, обиды и гнева лице, он шагнул в кабинет.

Глава 5. Вагинная

Тем же утром Данила – необычно рано для него, аккурат к началу рабочего дня – вышел из пригородного автобуса на остановке «Быково» и уже через пару минут вошел в двухэтажное здание, на стене которого имелась табличка «Станция искусственного осеменения сельскохозяйственных животных». Лицо Данилы выражало тревогу и загнанность. Озираясь, он прошел по коридору первого этажа, на ходу извлек из кармана ключ и, отперев одну из дверей, оказался в комнатушке с узким оконцем. Это было его рабочее место.

Он бросил сумку на стул. Здесь, казалось, напряжение с него несколько спало. Содрогаясь от зевоты, Данила запер дверь изнутри на ключ, сгреб на большом столе к стене бумажки, провода, пустые коробки от компьютерных запчастей и сами запчасти, отшвырнул туда же, не заботясь о том, что могут покарябаться, лазерные диски, по поверхности которых заметались радиусы неживой радуги, и лег, свернувшись калачиком на расчищенном пространстве столешницы.

Данила лежал и прислушивался к тому, что происходит за дверью, но ничего особенного там не происходило. Иногда лишь слышалось то цоканье женских каблучков, то мужская поступь, то унисекс шарканье, порой доносились и голоса, которые Данила, приподняв голову и навострившись, узнавал – это были сотрудники станции. Время от времени его веки смежались, и тогда он старательно таращил глаза, чтобы не уснуть, но в конце концов не удержался на краю реальности и провалился в сон.

Спал он крепко и, когда проснулся от громкого стука в дверь, не сразу даже понял, где находится.

– Емельянов, ты там? – услышал Данила женский голос из-за двери. – Может, его нет?

– Да там он, – донесся второй женский голос, – я видела из окна, как он на работу плелся. Опять, наверно, в наушниках сидит, ни хрена не слышит. Данила, открывай!

В дверь вновь забарабанили. Данила приподнялся и тут, похоже, вспомнив о чем-то, внезапно стал с тревогой и волнением прислушиваться к происходящему снаружи. Затем он слез со стола, подошел, прихрамывая на затекшую ногу, к двери и повернул ключ в замке.

– О, вот он, – улыбаясь, сказала одна из двух теток, стоявших на пороге каморки, она была в синем рабочем халате. – Что, Емельянов, опять свою музыку безумную слушал? Что-то у тебя вид какой-то ошарашенный. Или запуганный.

– Да не запуганный он, – ответила за него вторая тетка, на которой был белый халат, и, хохотнув, добавила: – Дрых, скорей всего. Вон, глянь, ухо красное.

Надо признать, первая женщина, та, что была в синем халате, угадала – Данила и в самом деле выглядел очень обеспокоенным. Стараясь скрыть волнение, он ответил нарочито весело и, пожалуй, даже развязно:

– Я не спал, а работал в ждущем режиме.

По выражению лиц женщин было ясно, что оценить этот юмор они не в состоянии, поскольку бесконечно далеки от мира компьютеров. Между тем по выражению лица самого Данилы и по тому, что он, сделав вроде бы случайный шаг к женщинам, бросил быстрые взгляды за их спины и еще по сторонам, как будто хотел удостовериться, что кроме них его никто не поджидает, – словом, по его поведению можно было бы решить, что он ожидал увидеть монстра и пребывает в сильном смятении, чуть ли не в панике. А это явно не соответствовало ситуации: вряд ли добродушные подтрунивания теток-коллег по поводу сна на рабочем месте могли быть причиной такого волнения.

– Ждал, говоришь, чего-то? – Хмыкнула тем временем та, что была в синем халате. – Ну тогда ты дождался – пошли.

– Куда? – отступив на шаг, спросил Данила.

– Господи, да чего ты так нервничаешь? Просто поможешь мне сперму брать, а то Клим куда-то пропал. С похмелья, небось, паразит, а план-то выполнять надо.

При этих словах Данила непроизвольно вздохнул с облегчением.

– Зина, ну как я буду помогать? – ответил он. – Я же не умею.

– А чего там уметь. Я за Клима буду техником, сама все сделаю, а ты побудешь бочаром за меня, только быков подводить будешь, это ж легко. Давай, в общем, выходи минут через пять на двор.

Женщины ушли.

Данила умылся холодной водой в туалете и отправился куда позвали.

Он шел нехотя. Казалось, его, по-прежнему, что-то сильно беспокоило, он был настороже, и при этом отчаянно старался не подавать виду, что опасается чего-то, даже стал насвистывать, как бы демонстрируя беспечность и отсутствие проблем тем, кто может его вдруг увидеть. Однако он быстро заметил, что насвистывает, фальшивя, и к тому же, как-то слишком громко, и когда дал явного петуха, так что свист превратился в шипение, прервал эти маскировочные пассажи.

На станции искусственного осеменения бычья сперма добывалась круглогодично. Зимой, в стужу, процесс происходил в производственном корпусе, а летом, как сейчас, и вообще, когда было более или менее тепло, быков для этого приводили из стойла на прилегающий к корпусу двор. Чтобы попасть во двор, Даниле нужно было пройти из административного здания через производственный корпус. Данила шел по нему не спеша и с каждым шагом двигался все медленнее. В длинном коридоре с утра, видимо, помыли пол, и от желтого кафеля теперь веяло благостной прохладой. Может, Зина во двор еще не вышла, с надеждой подумал Данила. Он глянул на распахнутую дверь в конце коридора, в проеме которой виднелась часть двора, залитая палящим солнцем. Лучше бы подождать ее где-нибудь здесь, в тени, решил он. Если она выйдет во двор и не застанет там его, ну тогда, не дождавшись, все равно сюда придет и позовет еще раз. Господи, как же не хочется заниматься после бессонной ночи хоть чем-то! Тем более выводить быков из стойла и вести их на веревке, породистых, огромных, иногда норовистых, опасных, к забору у производственного корпуса, где обычно у них берут сперму.

Между тем это были не подлинные, не истинные мысли Данилы – он думал так, но думал так лишь понарошку, для виду, как будто любой посторонний сейчас мог прочесть его мысли, и ему нужно было скрыть то, что по-настоящему волновало его. Он не размышлял, а скорее заставлял себя размышлять о том, что ему вот вроде как неохота идти на жаркий двор и лень участвовать в отборе бычьего семени, но в действительности предстоящее дело вовсе не угнетало его. Даниле очень хотелось бы испытывать именно такие чувства, именно так думать, потому что он надеялся, вернее, изо всех сил старался убедить себя в том, что всё в его жизни остается прежним, что ничего не изменилось прошлой ночью. Он, словно актер, старательно играл самого себя – того себя, который мог бы быть сейчас на его месте в обыкновенное утро после, скажем, обыкновенной бессонницы в собственной постели. Или пусть не после бессонницы в своей постели, а, предположим, после того же ночного клуба, после кутежа с какими-то забавными шалостями и похождениями. Но никак не после того приключения, которое ему пришлось пережить минувшей ночью.

В общем, он был совершенно не против поработать сейчас с быками и даже, наоборот, был чертовски рад, что его вызвали именно по этому делу, а не по кое-какому другому. Однако сколь он ни старался отогнать от себя мрачные мысли, они вырисовывались в его сознании, нависая черной горой декораций на заднике сцены, где он, отчаянно, водевильно переигрывая, пытался исполнять роль беззаботного парня. При этом время от времени в его памяти всплывал один и тот же момент из прошлой ночи. Перед глазами его периодически на миг возникала и тут же пропадала ужасная картина: у порога обитой жестью двери, в растекающейся луже темной крови, раскроенная голова неизвестного мужчины, который распластался на пяти ступеньках бетонной лестницы, спускающейся от этой двери в зал банка семени. И еще – алые брызги на белой кафельной стене хранилища спермы, у самой дверной рамы, прямо над этой головой с зияющей на макушке раной, из которой шла и шла, стекая и густея на коротких темных волосах, багряная кровь.

Дверь в банк семени, где кто-то убил этого мужчину (а это, несомненно, было убийство), находилась в конце коридора, по которому сейчас шел Данила. Издалека было видно, что дверь заперта. Собственно, по-другому и быть не могло. Понятно, что никто из работников станции туда сегодня еще не входил, иначе уже поднялся бы шум, приехала бы милиция. Но ему-то, Даниле, что до закрытой двери хранилища бычьей спермы? Ведь его не было здесь прошлой ночью, когда всеэто произошло. Он ничего не видел. Он ничего не знает. Тем более что он действительно не знает, что все-таки произошло. И поэтому, когда кто-нибудь, кто первым зайдет в банк семени, обнаружит за порогом труп, и когда весть об этом разнесется по станции и дойдет до Данилы, то тогда он, Данила, очень сильно удивится, будет вместе со всеми круглить глаза, будет гадать, что там случилось и почему.

Пройдя с половину коридора, он остановился у другой двери, деревянной, посредине которой было устроено откидное окошко. К этой двери была пришуруплена синяя табличка. Табличка, как и дверь, имела свою историю, в смысле была, по меркам Данилы, доисторической. Если присмотреться, то по строгому, угловатому шрифту надписи, в котором прочитывался стиль сталинского классицизма, а также по тому, что края синего прямоугольника хранили следы многочисленных, не очень-то аккуратных разноцветных покрасок двери (сейчас дверь была коричневой), – по этим признакам можно было понять, что дверь с табличкой появилась здесь несколько десятилетий назад. На табличке было написано: «Вагинная». Ну, знаете, как оно бывает: в учреждениях есть приемные, в больницах – операционные, на заводах – бойлерные. А здесь была вагинная – она же лаборатория, где стерилизовались и хранились искусственные коровьи вагины для взятия бычьего семени. Корпус такой вагины был пластмассовым, а изнутри эта чуть ли не полуметровой длины труба была отделана мягкой резиной. С одного конца вагины, как полагается, была дырка для насаживания на член быка, а с другого конца к трубе был прикреплен сменный полиэтиленовый пакетик для сбора спермы.

Может, подумал Данила, Зина сейчас там, в вагинной, треплется о чем-нибудь с Полиной Петровной? (Полина Петровна, та самая женщина в белом халате, что приходила будить Данилу вместе с бочаром Зиной была на станции искусственного оплодотворения заведующей лабораторией – хозяйкой вагинной.)

– Ну чего ты приперся и встал – здесь же стерильные влагалища? – донесся изнутри грозный голос Полины Петровны, хотя Данила не успел даже притронуться к дверной ручке. – Вали отсюда!

Дверь распахнулась, из нее выскочил невзрачного вида человек лет около сорока, в котором Емельянов сразу узнал техника по взятию бычьего семени Клима. Стало быть, это к нему обращалась Полина Петровна.

Судя по несколько разбалансированным движениям Клима, он был, как обычно, в подпитии.

Дверь захлопнулась, а в открывшееся дверное окошко выглянула Полина Петровна.

– Клим, если можешь ходить, иди и работай, – сказала она технику.

– Петровна, ну выдели чуток спирта, будь человек, – сказал Клим. – Видишь, мне поправиться надо?

– Ты и так уже поправился, это я точно вижу, – ответила она. – Поработай, тогда и налью в обед чуток. Сегодня по плану всего-то десять быков.

– Всего десять! – с досадой сказал он. – Так ведь от каждого по два-три раза брать – значит двадцать-тридцать раз дрочить, это ж сколько по времени получается. Я сдохну, Петровна.

– Не сдохнешь, – уверенно сказала женщина, – потому что тебя будет подогревать мысль про пятьдесят грамм чистого спирта.

– Сто пятьдесят, – уточнил Клим.

– Хорошо, сотка, и больше не проси, не зли меня, ато вообще ничего не получишь.

– Ладно, по рукам, – сказал Клим, сосредотачиваясь и оправляя свой синий халат. – Давай манду.

Женщина скрылась на несколько секунд и затем протянула через дверное окошко искусственную коровью вагину.

Клим взял из руки Петровны вагину и двинулся по коридору в сторону двора.

– Подогревать меня, видите ли, будет мысль, – проворчал он скорее по инерции, поскольку был, очевидно, доволен исходом торговых переговоров с завлабом Полиной Петровной. – Жара такая, а тут тебе, вместо опохмелки, видите ли, мысль, мать твою, подогревающая.

– Ну что, тогда я уже не нужен, – с облегчением сказал Емельянов, повернувшись, чтобы уйти в противоположном направлении.

– О, Данила, – сказала Петровна, только сейчас заметившая его из своего окошка. – Слушай, я тебя прошу, пойди хоть на время, подстрахуй этого олуха.

– А чего его страховать-то? – Данила глянул вслед удаляющемуся Климу, который в этот момент проходил мимо той самой, обитой жестью двери хранилища спермы, и усилием воли заставил себя непринужденно добавить: – Он же нормальный, не шатается практически.

– Тебе жалко? Постой немного на подхвате на всякий случай. Если все будет в порядке, тогда иди к себе, – Петровна хохотнула, – в свой параллельный мир.

Встречая на жизненном пути разных людей, Данила иной раз бывал немало удивлен услышанным от них словам и выражениям. В частности, по мнению Данилы, в мирке, где влачила унылое существование заведующая вагинной лабораторией Полина Петровна, понятие «параллельный мир» существовать не могло. Не исключено, конечно, что ей, скажем, при чтении какого-нибудь журнала или женского романчика попадались эти слова, но абсолютно точно они не должны были настолько застрять в ее голове, чтобы она была в состоянии оперировать ими. И однако ж!

Глава 6. Поехалипишем

Президент Российской Федерации Владимир Иванович Паутов сидел за рабочим столом, но при появлении писателя Виталия Олеговича Кутыкина встал и немного прошел ему навстречу, остановившись рядом с соседним, маленьким, столом. В момент рукопожатия части боковой стены кабинета, оказавшиеся двумя раздвижными панелями, разъехались в стороны, и, обернувшись на это еле слышное движение, Виталий Кутыкин увидел в образовавшемся проеме видеокамеру, установленную на треноге, а рядом видеооператора и звукооператора в наушниках. Звукооператор держал обеими руками штангу-удочку, на конце которой имелся крупный микрофон, весь в махре.

Из-за видеооператора тут же выскочил мелким смерчем человечек в кожаном пиджачке. Этот шустрый малый деловито, но вежливо взяв президента за плечи, повернул его нужным ракурсом, в три четверти к камере, затем он взял и беллетриста за корпус и поставил его в нужное место и в нужный ракурс. Ясное дело, человек-смерч был режиссером.

– Ну, что? – спросил режиссер у оператора.

– В норме, – ответствовал тот, поточнее прицелив объектив камеры на стоящих у столика.

– Раз-раз-раз. Как звук?

– В норме, – ответил режиссеру звукооператор, вставши несколько сбоку и двинув свою удочку вперед – так, чтобы махровый микрофон располагался чуть выше голов президента и писателя, ровно посередке между ними.

– Поехалипишем, – в одно слово скомандовал смерч и шмыгнул прочь, за видеооператора.

Паутов, взял со столика оправленный в красивую рамку документ, вверху которого золотом отливал двуглавый орел, и, приосанившись, уставил добрый взгляд на писателя.

– Сегодня, – сказал он с миной отца, взирающего на сына-лоботряса, который наконец-то принес из школы пятерку, – я вручаю вам вот это свидетельство. Которое символизирует ваши успехи писательском деле и в общении с интернет-аудиторией России, да и не только России. Это новое звание – «Заслуженный сетевик Российской Федерации» – лишь на днях утверждено Государственной думой, и вы, Виталий Олегович, – первый, кто удостоился этой новой награды. Поздравляю!

Владимир Иванович вручил писателю свидетельство и пожал руку.

– Спасибо, – сказал Кутыкин, но лицо его не выражало радости, пожалуй, он был в замешательстве. – Хотя, вообще-то, какой же я сетевик? Я писатель. Мне сказали… я думал, это все именно с писательством будет связано…

Разумеется, президент был осведомлен о том, что Кутыкин и о палец пальцем не ударяет, а не то что о клавиатуру, чтобы вести в интернете свой сайт и блог. Эту каждодневную работу выполняли за него безвестные журналисты, нанятые издательством, с которым у писателя был подписан договор на эксклюзивную публикацию его опусов. Но кому какая разница, ведь эта информация не известна широкой публике?

Паутов нахмурился, однако не отпустил руку Кутыкина, а вновь затряс ее и заулыбался снисходительной улыбкой. И с улыбкой тряс руку писателя еще несколько секунд, пока на авансцену вновь не выскочил режиссер, который довольно фамильярным тоном сказал, обращаясь к Кутыкину:

– Ну, ты чего? Съемка же идет. Ты же благодарен за награду? Или нет?

– Ну, да, – писатель осклабился, – конечно.

– Ты же понимаешь, что президент выделил свое дорогое время, чтобы поддержать не лично только тебя, но и…

Режиссер выудил из заднего кармана джинсов бумажку, справился по ней, верно ли формулирует мысль, и хотел уже высказать ее, но, похоже, немедленно забыл, что там написано, и, уставившись вновь в бумажку, прочел вслух:

– «Поддержать новые формы свободы слова в России, которые развиваются в сети интернет», – режиссер поднял глаза на писателя. – Ну, что, разве кто-то против?

– Э-э, да. В смысле нет – никто не против, – сказал писатель.

– Ну, а чего хмуришься? Выглядишь, как аццкий сотона. Расслабься, – режиссер слегка встряхнул писателя, – Ну правда, и так дел хватает. Давай по-быстрому отснимемся, ладушки? Улыбочку – и погнали текст, – увидев по лицу первого заслуженного сетевика России, что тот по-прежнему в ступоре, режиссер добавил: – Ну, давай – камера ждет слова благодарности.

Режиссер быстро вернулся к камере и встал рядом с оператором.

Президент отпустил руку Кутыкина, продолжая улыбаться ему отработанной официальной улыбкой.

Было заметно, что писатель несколько обескуражен не очень-то церемонным обхождением. Впрочем, он предпочел считать происходящее нормальным делом, быстро справился со смущением и, повернув врученное ему свидетельство к камере, сказал президенту слова благодарности, не забыв упомянуть, что считает награду знаком того, что власть поддерживает и всячески приветствует новые формы открытости в интернете. В общем, сказал, что положено.

Едва с его уст слетело последнее слово, стенные перегородки, сомкнувшись, скрыли за собой видеокамеру с оператором, режиссером и звукооператором, едва успевшим утащить с собой мохнатый микрофон на штанге.

Из-за перегородок более не слышалось никакого движения, ни удаляющихся шагов видеолюдей, ни каких-то других их движений или разговоров. То ли они там застыли, как статуи, то ли перегородки были звуконепроницаемыми. Скорее, второе, вяло подумал Кутыкин и почувствовал еще большую слабость, чем прежде.

– Здравствуйте, Виталий Олегович! – с этим приветствием к писателю быстро подступил невысокий человек, который все это время находился в кабинете, у стены, но, имея поистине хамелеонью способность сливаться с окружающей средой, был до сего момента абсолютно не заметен для Кутыкина. – Меня вы, наверно, знаете, я – руководитель администрации президента.

Это действительно был руководитель администрации президента Юрий Владиленович Байбаков.

– Значит… – сказал Байбаков, сложив ладони перед собой и выразительно поведя взглядом сначала в сторону президента, а затем – беллетриста. Надо сказать, этот человек и во всякое иное время без конца косил глаза то в одну, то в другую сторону.

– Да, – отозвался на его «значит» Паутов. Он пожал руку Кутыкину и, тут же отвернувшись от писателя, отправился за свой большой письменный стол, на ходу продолжая: – Пожалуйста, Юрий Владиленович, дальше без меня. Переговорите с… Виталием, э-э… – Президент посмотрел в бумажку на столе, – Олеговичем по поводу дела, которое вы предлагали, на эту тему мы с вами уже перекидывались парой слов…

– Разумеется, – с готовностью ответил руководитель администрации и, взяв Кутыкина под руку, жестом пригласил его на выход. Правда, это был уже другой выход из кабинета, а не те двери, в которые вошел писатель.

Миновав небольшой коридор, они поднялись на этаж выше и вскоре оказались в просторном кабинете, где находился лишь большой стол, несколько офисных кресел да на стене висел телеэкран.

Указав на одно из кресел, Байбаков пригласил писателя Кутыкина садиться.

– Это комната нашего пресс-центра, – сказал Байбаков. – Здесь, думаю, нам будет удобно поговорить. О стране, гм, о перспективах…

Кутыкин сел. Байбаков занял место напротив него и нажал на кнопку, венчавшую золотистый звоночек в углу стола, и почти сразу в кабинет вошла официантка в белом переднике, принесшая заставленный чайный поднос. Она живо выставила на стол чайник кофейный, чайник с чаем, две чашки на блюдечках, в вазочках сахар, конфеты, нарезанный лимон.

– Чай или кофе? – спросила она гостя Кутыкина.

– Кофе, – ответил Виталий.

– Юрий Владиленович, вам как обычно? – спросила она руководителя администрации президента и, не дожидаясь ответа, налила ему зеленого чаю, после чего неслышно покинула кабинет.

– Итак, Виталий Олегович, сразу к делу. Речь о том, чтобы мы с вами написали сценарий фильма. В данном случае, когда я говорю «мы с вами», имеется в виду, что президент хочет, чтобы вы с ним, вместе, вдвоем, написали сценарий художественного фильма. Политико-приключенческую антиутопию.

Кутыкин даже не пытался скрыть удивления. Он по-бараньи уставился на собеседника, челюсть его чуть отвисла.

– Вижу, это сюрприз для вас, – деловито сказал Байбаков, который, похоже, ожидал со стороны писателя как раз такой реакции, да и вообще вел беседу по уже заранее и тщательно продуманному сценарию. – Объясню, в чем суть. Понимаете, большинство крупных политиков, достигнув известных пределов в профессиональной сфере, обращаются к пережитому и пытаются сформулировать некое свое послание миру. Обычно в виде мемуаров. Некоторые пытаются писать прозаические произведения, романы. Кто-то даже стихи сочиняет. И, как правило, им в этом помогают журналисты или писатели – неважно, редакторы. Так вот. Мы не будем создавать печатное произведение. Мы пойдем другим путем.

Писатель, судя по всему, несколько освоившись и перестав робеть, захотел вставить словечко в этот монолог, губы его изогнулись в саркастической улыбочке, и он уже вдохнул и сказал: «Э-э», но Юрий Владиленович строго предупредил его:

– Даже не думайте произнести, что где-то вы это уже слышали.

Кутыкин улыбнулся и указал ладонью в сторону Байбакова, мол, вот как приятно иметь дело с проницательным человеком. Но Байбаков в ответ не улыбнулся, он почти без паузы продолжал:

– Я знаю, что вы это слышали. Все слышали. Какая разница? Я сейчас бы с удовольствием обменялся с вами взаимными колкостями и ехидством и поиграл бы словами в вашем – как это называется? – в постмодернистском стиле, но у меня нет времени заниматься этой… – Байбаков чуть остановился, подбирая слово, и затем, безжалостно и твердо глянув на Кутыкина, закончил: – Лажей.

Глава администрации президента взялся за чашку с чаем и тихо цокнул языком и досадливо мотнул головой, словно признался сам себе, что допустил какую-то оплошность, и когда он вновь поднял глаза на Кутыкина, то уже успел придать своему лицу выражение искреннего дружелюбия. Кутыкин сидел насупившись.

– Не обижайтесь, – примирительно и, пожалуй, даже задушевно сказал он писателю. – Всему свое место и всему свое время. Угощайтесь, это отличный кофе. Давайте говорить конструктивно. Итак, мы живем в век информации, но для правильной организации потоков информации, нам по-прежнему нужны эмоции, философия, в общем, то, что как раз присутствует в романах и фильмах. В хороших романах и хороших фильмах. Но кинематограф – опять же старая истина – для нас все-таки важнейшее из искусств с точки зрения пропаганды, и тем более, что теперь практически с каждым кинохитом сразу выпускается и книга, по которой он был снят. Так вот я и подумал, что лучше уж сразу подготовить сценарий фильма, а пока будут идти съемки, написать на основе сценария книгу. И кто там потом будет разбираться, фильм ли на основе книги снят или книга на основе сценария. Как вы считаете?

Писателя так и подмывало закатить истерику, бросить в лицо собеседнику, мол, какого черта тут за него уже решили, что он будет на них работать, но он сдержался. Вместо этого, после некоторой паузы Кутыкин, отхлебнув кофе, ответил:

– Лучше все-таки транслировать потребителю, что фильм сделан на основе книги, а не наоборот. Тогда ее купят. А иначе, зачем книгу покупать, если основа уже посмотрена?

– Это разумно, – руководитель администрации президента был явно доволен, что разговор приобрел практический характер. – Согласен.

– Единственное, чего я все никак не могу понять, – осторожно сказал писатель, – почему, собственно, я?

Байбаков продемонстрировал поднятием бровей удивление, хотя было также заметно, что подобного вопроса он все-таки ожидал.

– А разве это не круто – написать сценарий с президентом? – спросил Байбаков. – Пиар для вас просто фантастический. То, что фильм, по крайней мере, в нашей стране, посмотрят все и книгу купят тоже все, сомневаться не приходится. Разве это плохо?

– Ну, я думаю, в принципе сделать фильм, где один из сценаристов сам президент, – это вообще отличный ход, – сказал писатель. – С отличным пиар-потенциалом в первую очередь для самого президента.

– Гонорар весь ваш.

– Ну, это как-то… – Кутыкин зарделся.

– Это решено и не обсуждается, – сказал Байбаков, уверенным движением опустив пустую чашку на блюдце, словно бы молоток на аукционных торгах. – Плюс еще, я знаю, у вас проблемы с жильем; думаю, мы их тоже решим. Трехкомнатная квартира в центре Москвы – это будет дополнительная благодарность за ваше участие в проекте.

– Да? Ну, спасибо… Только… А почему президент не хочет значиться единственным автором? Литературных негров у нас сколько угодно, любой с удовольствием напишет что хотите. За хороший-то гонорар.

– А, вы об этом. Понимаете, никто ведь не поверит, что президент сам способен создать сценарий или написать роман. Даже если он способен. Люди неизбежно начнут поминать брежневскую «Целину», «Малую землю». Хочешь – не хочешь, будут ходить всякие сплетни, мол, за него поработали негры. Поэтому лучше уж сыграть на опережение. Гм, – Байбаков вдруг насупился. – Или вы в принципе не хотите, чтобы ваша фамилия стояла рядом с президентской фамилией? Брезгуете – так и скажите, мы поймем. То есть не поймем, а примем к сведению, потому что президент, думаю, этого не поймет.

– Э-э… – Здесь просто еще такой нюанс есть… – сказал Кутыкин. – Как это действительно будет смотреться? Он – президент, а я в своих романах писал про него иногда… ну, не про него, конечно… э-э… про власть… ну, критиковал.

– Ну и что? С этой точки зрения работает та же логика, – ответил руководитель администрации. – Наверно, мне надо было сразу тематику фильма с вами обсудить, тогда вам было бы все ясно. Дело в том, что это должен быть фильм о возможных сценариях развития страны. Однако не заунывный, не напыщенный, без жеманства, а такой, знаете, разлюли экшен, с присвистом, с юмором, но… – Байбаков поднял вверх указательный палец, – но по сути фильм должен тонко подвигать зрителя в правильном направлении и одновременно не давать четких ответов. Чтобы зрителям было не очень-то понятно, то ли действительно мы планируем это будущее для страны, то ли высмеиваем такие варианты будущего. А вы у нас писатель как раз саркастический и утонченный, в своих романах всё тут у нас высмеиваете, норовите поглумиться… но при этом как-то так исподтишка, без шашек наголо. Заметьте, я не говорю, что вы критикуете трусовато. Нет. Вы это делаете тонко. А? – Глава администрации хохотнул, хитро прищурившись и вопросительно кивнув головой, дескать, согласись, старина, в точку я попал.