Текст книги "Властелин молний"

Автор книги: Сергей Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

XXI. Двенадцатый этюд Скрябина

Чем ближе присматривалась я к Грохотову, Леониду и другим сотрудникам института, тем большим уважением проникалась к работникам науки. Я поняла, что великие изобретения не валятся готовыми с неба. Знания и настойчивость в труде – вот что приносило успех.

Разными путями пришли в науку эти люди.

Случилось, что Леонид рассказал о себе:

– Мой отец работал учителем в большом селе, а мать там же врачом. Однако я не воспринял ни любви, ни простого влечения к этим профессиям. Сначала почему-то хотел сделаться шофером. Потом страстно отдался разведению кроликов. Видел раз, что отец мой всем знакомым с гордостью показывает свою статью в журнале «О правилах поведения учащихся». И я решил сам сделаться писателем. Старательно крупным почерком исписал я три толстые тетради и озаглавил этот опус так: «Руководство к разведению кроликов». Помню даже, как начиналось сочинение: «Пушистый дружок детства, милый кролик пришел к нам из стран Средиземного моря…»

– Вы много читали… Вы так много знаете… – вымолвила я, заинтересованная рассказом.

Леонид сидел на краю лабораторного стола, смотрел в окно и рассказывал, будто кому другому, а не мне.

– Читал все, что подвертывалось под руку. Многим я обязан книге. Но живое человеческое слово часто сильнее книги. Признаться, в детстве самое потрясающее впечатление произвела на меня не книга, а беседа со случайным прохожим. Вот и сейчас вижу ту встречу, как наяву. Летом раз в лесу попался мне старик-бродяга. Лохматый, бородатый, с красным опухшим носом, а я – мальчишка – собирал грибы. Бродяга попросил показать ему дорогу к станции, чтобы пройти покороче. Повел я его по тропинке, а в лесу у нас была одна достопримечательность: огромный дуб, расколотый пополам чудовищным ударом молнии. Словно великан разрубил огненным топором это дерево от вершины до корней. Но обе половинки дуба, опаленные молнией, продолжали жить, зеленели, и желудей под ним валялось страсть как много!

Мы остановились там с бродягой. Тот посмотрел на дуб и стал мне, мальчишке, рассказывать о молнии, об электричестве… Этот босой бородатый старик был талантлив. Он обладал настоящим даром педагога и пропагандиста.

– И вы забросили своих пушистых дружков?

– Не сразу. Но с того дня, после встречи в лесу, я стал бредить электричеством. Многое потом передумал я под ветвями того дуба. Часто навещал его. Решил, что обязательно стану инженером. У дяди моего в городе, куда меня отдали учиться, изобретал я электрические мышеловки, выдумывал звонки собственной системы. Понятно, в квартире перегорали предохранители. Дядя выговаривал мне, но я упорствовал в своем желании…

Кто-то вошел в лабораторию и помешал Леониду продолжать рассказ. И хотя потом он ни разу не возвращался к воспоминаниям своего детства, но с того дня я стала лучше понимать Леонида. Он всегда придумывал что-нибудь. Иногда мне казалось, что все ему дается очень легко.

Но, разумеется, я неправа. Работа его блестящего ума никогда не прерывалась именно потому, что он постоянно учился и трудился.

Грохотов обладал мягким, благодушным характером, но был способен вести ожесточенные споры, когда затрагивались принципиальные вопросы или речь заходила о достоверности научных фактов. Он поражал нас всех своей феноменальной усидчивостью и добросовестностью ученого. Часто он просиживал несколько вечеров за вычислениями, чтобы проверить какую-нибудь одну цифру в своих выводах. И он на самом деле исколесил весь Советский Союз, чтобы собрать исчерпывающие материалы для своей работы о физических явлениях в атмосфере, которую он задумал, будучи еще студентом третьего курса.

Достойным помощником обоих друзей был наш дорогой Симон. Когда-то он был скромным фотографом, работал в заводском парке культуры. И вот юноша, уличный фотограф, увлекшись цветной фотографией, задумал создать универсальный проявитель. Перечитал все книжки о проявителях, какие мог достать, перепробовал сто рецептов. Написал большую статью об этом. Редактор посоветовал ему учиться. Сложный путь прошел Симон, пока, наконец, не попал в техникум. В химическом кабинете он поразил всех своими способностями. Он окончил вуз, учился в аспирантуре, получил степень кандидата наук. На одной из конференций Симон встретился с Грохотовым и Леонидом. Он оказался для них драгоценнейшим помощником. У Симона был дар экспериментатора. Он знал мельчайшие детали аппаратуры, с которой приходилось иметь дело в институте. Без его согласия друзья не осмеливались приступить ни к одному опыту. Они слушались его в этом отношении беспрекословно. Раз Симон сказал «нельзя» – значит нельзя. Если «можно» – значит можно.

Прошел Новый год. Начинало пригревать солнце. Грохотов обмолвился, что придется опять отправляться на работу в горы.

Однажды поздно вечером я заканчивала затянувшуюся работу.

Вахтер снизу принес в лабораторию телеграмму.

– Передайте, пожалуйста, Леониду Михайловичу, – попросил он.

Взяв телеграмму, я пошла разыскивать Леонида. Знала, что он где-то в институте. Лаборатории были заперты, только в коридорах горело дежурное освещение. По одному из коридоров я прошла в пристройку института, где находится малый зал отдыха. И здесь услышала звуки рояля. Потихоньку приоткрыв дверь, я при свете небольшой лампы увидела, что над клавиатурой склонился Леонид…

Помните, друг мой, год назад в Колонном зале пианист Григорьев играл Скрябина? И вы тогда спросили, почему у меня слезы на глазах. Тогда я не ответила вам.

Хотите знать, почему? Теперь скажу. Григорьев играл дисмольный этюд № 12. И я, слушая, вспомнила, что Леонид в тот вечер тоже играл этот чудесный скрябинский этюд, энергичный, зовущий к жизни, утверждающий могущество человеческого чувства.

Леонид играл, весь отдавшись музыке. Вот отзвучал последний аккорд. Леонид не отнимал пальцев от клавишей. Он поднял голову и посмотрел поверх рояля, вероятно, забыв обо всем. А я замерла и боялась нарушить очарование минуты. В игре Леонида вдруг раскрылось мне все богатство его души. Я и не представляла себе раньше, что ученый может быть одновременно и художником, музыкантом.

Дверь скрипнула.

– Кто там? – повернулся на табурете Леонид.

– Простите, помешала вам, – пробормотала я, входя. – Вот телеграмма.

Леонид долго читал телеграмму. Это была обширная фотограмма, насколько я заметила, исписанная тонким женским почерком. Листок бумаги дрожал в его бледной руке.

– Что-нибудь неприятное? – осмелилась спросить я.

– Нет, – прошептал Леонид. – Это с Севера. Приходится решать новую задачу.

Крупными шагами Леонид ходил по залу и разговаривал как бы сам с собой, в своей обычной манере. Но я чувствовала, что он говорил это для меня:

– В далекой тундре… два года назад… найдены мощные залежи минерала… с огромным содержанием радия…

Он подошел и взял меня за руку. Я увидела его голубые глаза близко. И вдруг он заговорил как-то по-особому сердечно:

– Бывают минуты, когда хочется поделиться мыслями… Ищешь решения и не находишь. Тогда помогает музыка. Играешь, и чувство вытесняет мысль. А потом мысль с новой силой заполняет тебя всего. Хочется сказать вам…

– Говорите, слушаю, – пробормотала я, осторожно освобождая свою руку и отступая за рояль.

Леонид облокотился на разделявший нас рояль и заговорил, как бы посвящая меня в свои тайны:

– Лабораторные исследования образцов показали, что если наладить заводскую разработку на месте, то советского радия мы будем давать кило-полтора ежегодно.

Затаив дыхание, я слушала эту удивительную новость.

– В тундре за Полярным кругом пока трудно. Климатические условия там тяжелые. Ах, если бы рядом был уголь или хотя бы торф, можно было бы развернуть широкую добычу радия. Я ездил туда. В течение полугода с невероятными трудностями открыли мы экспериментальный завод. Уголь, продовольствие, материалы везли через топи, горы и овраги на грузовиках, вьюком на оленях и собаках, несли на себе. Дорог нет. Кое-что сделали, но автодорогу летом размывает, зимой заносит снегом, мороз – сорок шесть градусов. Я оставил там своих близких друзей. Мало о них сказать, что это энтузиасты. Это подвижники, герои. Сейчас они мне телеграфируют: «Если будет электроэнергия, засыплем мир радием. Давай электроэнергию». А нужно ее миллионы киловатт-часов, чтобы пустить хотя бы четверть проектной мощности завода. Ну, что молчите? Что думаете? – перегнулся Леонид ко мне через рояль.

Неожиданный прилив смелости нахлынул на меня:

– Вам будет неинтересно, что отвечу…

Я поправила непокорные кудряшки, выбивавшиеся из-под моей лабораторной шапочки, и продолжала:

– Я – глупая… фантазерка… Смейтесь надо мной, ругайте. Но если б имела ваши знания… я бы подумала об атмосферном электричестве…

– Ждал от вас этого ответа, – отозвался Леонид. – Вы любили своего отца и хотите, чтоб его мысли осуществились.

– Да. Не теряю надежды… Потому что записки, мне кажется, попали в надежные руки.

– Фантазируйте дальше, – серьезно вымолвил Леонид.

– Я бы подумала, как наладить транспортировку шаровых на аэропланах в тундру.

– Почему?

– Потому, – твердо сказала я, – что шаровые, мне думается, представляют собой электричество… электроны.

Леонид забарабанил пальцами по крышке рояля и очень тихо вымолвил:

– Может быть, вы отчасти и угадали. Но нужны не догадки, а факты. Я писал об этой возможности в одной своей статье. Вы, наверное, ее читали. Но… ваша идея насчет воздушного транспорта… это…

И Леонид засмеялся.

XXII. Светофильтры и фото

Я никак не ожидала, что Грохотов, потом, при случайной встрече, спросит меня:

– Вы серьезно надеетесь, что мы будем посылать в тундру грузы шаровых на аэроплане?

Я сделала вид, что не понимаю. Пожав плечами, постаралась придать лицу наивное выражение. Мне не нравилось, что Грохотов так обращается со мной.

Впрочем, он понял и в тот день был чрезвычайно любезен. Даже предложил билет на концерт, от которого я отказалась.

Однажды я случайно зашла в кабинет Грохотова и увидела на столике около окна новый макет. Это было точное изображение прошлогодней грохотовской станции в степи. Художники очень похоже сделали не только рельеф местности, но и рощу, и бугор, окраину поселка с садом, с моей хатой и омшаником, где, бывало, я мечтала. Изгиб степной речки из стекла блестел под кабинетной люстрой, как настоящая вода на солнце. За рощей, на бугре, была воспроизведена миниатюрная модель станции с антенной и домиками на грузовиках.

От дверей меня в этот момент окликнул голос Грохотова:

– Вас просит к себе Симон!

Это был замаскированный приказ выйти из кабинета.

Я сообразила это потом, когда оказалось, что Симон совершенно не нуждается в разговоре со мной.

Впрочем, в тот же день я нашла предлог снова зайти к Грохотову. Макет на столе у окна был прикрыт большим картонным футляром.

Позднее мне не раз приходилось видеть через приоткрытую дверь, как Леонид подолгу стоял около этого макета, рассматривая его. Иногда подходили Симон и Грохотов. Велись длинные разговоры. Если они замечали, что дверь приоткрыта, ее захлопывали.

Только раз мне удалось услышать обрывок разговора:

– Получится заколдованный круг?

– Проверим, но в более сложных условиях…

В лаборатории при мне произошел странный разговор.

– Где ты возьмешь шаровую? – бурчал Грохотов. – Я не дам тебе музейного аппарата. Это собственность института.

– Придется перевезти мегалотрон в поле, – невозмутимо отозвался Леонид.

Удивленно смотрел Грохотов на Леонида, будто хотел спросить, зачем тот насмехается над ним. Любой лаборантке ясно: мегалотрон громоздок, возить его нельзя.

Симон сохранял непроницаемое молчание, делая вид, что всецело занят проверкой прочности припоя.

В это время стеколевая пробирка выскользнула из рук Грохотова и покатилась со звоном. Грохотов выругался.

А Леонид улыбнулся:

– Ты, Степан, стал нервничать. И пошутить нельзя. Береги драгоценную пленницу. Как-нибудь обойдемся и без мегалотрона.

– Опять выдумываешь, Леонид, – уже мягче произнес Грохотов.

Стоял ранний март. Знакомые остроконечные антенны вонзились в глубокую синь неба. Влажная земля чавкала под ногами, когда приходилось ходить по низинам степи.

Впрочем, это не была степь, только пологая долина, похожая на старый, заброшенный полигон.

Ионизаторы «Р-2» были расставлены в одну линию.

Они как бы составляли радиус, исходящий из центра, где возвышалась антенна. «Р-2» представляли собой метровые пирамиды из пластмассы. В вершинах их были впаяны излучатели, работавшие от аккумуляторов. Так объяснил Симон.

Около антенны помещался знакомый домик на колесах.

В нем располагалась аппаратура, на которую Леонид, видимо, возлагал какие-то особые надежды.

– Попробуем направить разряд в нужном направлении, – строго сказал Леонид, посмотрев метеорологические сводки.

Ночью ждали грозы. Но это, кажется, не должно было мешать эксперименту.

Мой пост был расположен на опушке леса точно в одном километре от группы «Р-2» и в шести километрах от станции. Я должна была наблюдать за работой ионизаторов и заснять на ленте световые эффекты, если они будут ночью в моем секторе.

Ночь выдалась холодная. Гроза прошла стороной. Закутавшись в теплую кофту, я с нетерпением всматривалась в светящийся циферблат ручных часов, ожидая назначенной минуты. Ровно в 0.15 Леонид должен был приступить к опыту передачи искусственной молнии в заранее заданном направлении – вдоль ионизаторов «Р-2».

Время наступило. Но не произошло ничего особенного. По-прежнему высоко в небе мигали тусклые звезды. А вокруг расстилалась серая туманная мгла.

Начало опыта могло задержаться. На этот случай было предусмотрено запасное время – ровно 0.30.

Я напряженно вглядываюсь в серую мглу. Но в моем секторе все было спокойно. Вот и полчаса первого.

Вдруг из темноты ко мне донесся слабый крик. Я вздрогнула. Неожиданно застрекотал мой фотоаппарат. Вероятно, я нечаянно задела спусковой рычаг.

А вокруг лежала прежняя мгла. Она показалась мне еще более густой и жуткой. Я выключила фотоаппарат.

Вскоре на востоке стало светлеть. Я сильно продрогла, мысли были только о теплой постели, о стакане горячего сладкого кофе с ванильными сухарями.

Подъехал наш институтский маленький грузовик. Мы с Олей принялись складывать ионизаторы, чтобы отправить их обратно на станцию. Таково было распоряжение Леонида в записке, которую вручил мне шофер.

В тот же день в институте Леонид расспрашивал меня, как прошло ночное дежурство. Я узнала, что станция свертывается. Значит, из опыта ничего не вышло? Заикнулась об этом. Леонид утвердительно кивнул головой.

– Думаете, в науке все должно идти гладко, без сучка, без задоринки, как по писаному?

Я смолчала. Леонид по телефону вызвал Симона. Тот явился со свежепроявленной пленкой.

– Что вы хотели заснять? – строго спросил меня Леонид. – Почему пустили аппарат в ход?

– Я уже докладывала, что это произошло нечаянно, – ответила я. – Мне послышался крик. Я вздрогнула. Рука моя лежала на рычажке…

– Странно, – мягко сказал Леонид. – А теперь посмотрим, что получилось. Покажите, Симон.

На развернутых фотокадрах, которые проявил Симон, можно было заметить, что какая-то точка двигалась справа налево параллельно линии ионизаторов, но по направлению к станции.

– Значит, движение этой точки противоположно направлению, по которому должна была двигаться наша молния, – строго произнес Леонид, глядя в упор на меня. Что это такое, по-вашему? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я, недовольная подобным экзаменом, а еще более настороженным тоном Леонида.

– Тогда думайте! Если даже придет в голову что-нибудь необыкновенное, скажите мне.

Я сочла это за окончание разговора и приподнялась со стула.

– Нет, пожалуйста, не уходите, – попросил Леонид. – Вы должны остаться. Хочу дать вам пищу для размышлений.

И Леонид обратился к Симону:

– Ну как, Симон, вы сможете выполнить работу, о которой я вам говорил?

– Разумеется. Я уже получил светофильтры.

– Ах, уже получили? Тогда, значит, можно сделать и…

Леонид взял трубку телефона, и я услыхала его разговор с Грохотовым:

– Степан, ты? Будь добр, пришли мне сейчас с Олей тетрадки, о которых я говорил вчера… Зачем? А меня интересуют некоторые цифры. Не могу их вспомнить…

Через несколько минут Леонид медленно перелистывал тетради моего отца. Вот он показал страницу, где больше половины строк было зачеркнуто.

– Вся надежда на вас, – обратился Леонид к Симону. – Здесь ничего нельзя разобрать. Требуется ваше искусство…

Симон взял тетрадь. Долго рассматривал строки. Смотрел страницу на свет. Потом вооружился лупой.

– Замазано очень основательно, – усмехнулся Симон. – Кто-то постарался, только не сумел. Замазано разными чернилами. Если подберу светофильтр, может быть, и удастся.

* * *

Через несколько дней мы снова встретились втроем. Симон положил на стол несколько больших фотографий.

– По вашему предложению, Леонид Михайлович, я применил фотографическую экспертизу. Это наилучший способ исследовать документы. Посмотрите. Вот здесь текст дневника был залит чернилами. В подлиннике разобрать ничего нельзя, сплошное черное пятно. – Я применил цветоделительное фотографирование, светофильтры в зависимости от цвета чернил… Леонид взял в руки фото.

– Спасибо, дорогой Симон. Вы – гений фотография. Не будем пока искать, кто зачеркнул строки в записях Ильи Акимовича. Главное вами сделано, Симон, – восстановлен текст.

– Что же там написано? – воскликнула я.

Леонид всматривался в фото и говорил:

– Ваш отец, Таня, приводил расчеты для использования атмосферного электричества и пишет о своей машине. Его машина должна была состоять из остроконечных гребенок, между которыми вращается тонкозубчатый вал. Он учитывал разницу потенциала в высоких слоях атмосферы и на поверхности Земли. Эта разница достигает почти полутора тысяч вольт. Вот Илья Акимович и ожидал, что вал придет во вращательное движение. Свой уловитель атмосферного электричества он сделал из легкой металлической кисти и поднимал его на змее в воздух. От кисти шел тонкий изолированный провод, вплетенный в бечевку для запускания змея. На земле конец провода прикрепляется к вводной клемме модели. По расчетам Ильи Акимовича, ток, раньше чем уйти по специальному заземлителю, должен был пробежать по зубцам гребенки. А они рассчитаны были у него так, что соответствующие зубцы на валу никогда не могли поставить его на «мертвую точку».

Мы просмотрели целую серию фотографий, в которых искусный Симон восстановил текст рукописи моего отца.

– Самое интересное, друзья мои, – сказал Леонид, – это одна фраза в записках Ильи Акимовича. Он пишет, как настоящий провидец: «Шаровая молния – не молния, а совсем другое».

– Но что же? – задала вопрос я.

– Чтобы узнать, мы должны работать. Я еще не нашел ответа на многие интересующие меня вопросы, – задумчиво сказал Леонид. – Какие опыты производил Илья Акимович в лесу? Может быть, он работал там со своей собственной «громовою машиной»? Был убит молнией, как самоотверженный служитель науки?

При этих словах у меня навернулись слезы на глазах.

Я представила себе отца, когда он спускался по ступенькам крыльца, быстро вскакивал на лошадь и приветливо махал рукой. Вспомнилось, как охотники привезли его из лесу мертвым.

– Еще у меня вопрос, на который ищу ответ, – очень тихо говорил Леонид. – Зачем Илья Акимович зачеркнул в своих записях самые важные строки?

* * *

Через несколько дней вышло распоряжение, чтобы наша лаборатория в полном составе выехала в Саялы.

XXIII. Догадка

Апрельское чистое небо расстилалось над знакомым мне саяльским лугом, сплошь покрытым большими, необычайно красивыми цветами. Лилии, орхидеи, колокольчики, горные фиалки огромной величины наполняли воздух тонким ароматом.

Был день отдыха, и Леонид придумал прогулку. Наверху, на станции, дежурил старый Лука, смотревший обычно за лошадьми. Мы оставили его, когда он возился со своей лошадью, смазывая ей копыта. Впятером мы спустились ниже на луг. Две огромные кавказские овчарки с забавными кличками Анод и Катод сопровождали нас.

Еще в прошлом году Симон достал их щенками. Они перезимовали здесь со стариком Лукой и теперь превратились в огромных лохматых псов. Каждый из них был способен разорвать волка. Они не любили лаять, а если видели чужого, предпочитали рычать и устрашающе скалить зубы. Это действовало, как гипноз, и чужак беспомощно застывал на месте. Псы были хорошо выдрессированы и нападали только по приказанию.

Наша компания выбрала место для привала около большого красного камня. Мы сидели и молчали. Вокруг было так хорошо, что не хотелось ни о чем говорить.

Я полузакрыла глаза. Вспомнила родной домик в алтайской тайге…

– Ты плачешь?– услыхала я голос Оли рядом.

Слабо улыбнувшись, я вытерла невольную слезу.

– Так, Ольгушка, что-то взгрустнулось.

– А ты посмотри, как красиво… На горах лиловые тени. Кушай шоколадку… – ласково говорила Оля. – Степан Кузьмич, где вы?

Грохотов сидел под тенью камня около корзинки с продовольствием. Мы только что позавтракали на свежем воздухе. И теперь Грохотов собирался оделять нас десертом.

Я задумчиво жевала шоколад и смотрела на Леонида.

Он растянулся на траве и мечтательно глядел в небо. Случайно поймал мой взгляд.

– Понимаю древнего Антея,– сказал он. – Вероятно, Антей тоже лежал среди подобной роскоши и молил: «Земля! Дай силы мне!» Честное слово, он прав. Лежу и чувствую, как в меня вливаются новые силы.

– Или ревматизм… – пробурчал Грохотов.

– У тебя окончательно испортился характер, Степан, пошутил Леонид. – Надо блаженствовать, а ты про ревматизм. Лучше дай сюда мою порцию сладкого.

– Кушай на здоровье, – вяло сказал Степан Кузьмич и бросил Леониду конфету, которую тот ловко поймал на лету. Сам Грохотов рассеянно грыз сорванную травинку.

Оля в венке из лилий сидела на высоком камне. Держала перед собой пышный букет орхидей. Симон восторженно смотрел на нее.

– Повелительница гор! – говорил он, сверкая глазами.

– Ага! – засмеялась Оля, передразнивая. – Вы, Симон, забыли фотоаппарат… Это вам не простится во веки веков. Здесь надо сняться на память…

– Вы уже сняты, повелительница, – ответил Симон. Завтра увидите серию снимков, где вся наша прогулка сплошная фотовыставка.

– Не сочиняйте.

– Зачем сочинять? – упрямо покачал головой Симон. – А это видали?

За бортом его куртки оказался крохотный аппарат. Объектив удачно имитировал пуговицу.

– Хочешь снимать, раз – и готово. Увеличить – пустяки.

Мы посмотрели аппарат. Он удачно пришелся к моему жакету. Я попробовала снять Олю. Симон перезарядил кассету на двадцать четыре снимка. Аппаратик остался на мне.

Леонид быстро вскочил.

– Хватит валяться. Пойдемте бродить! Давно собираюсь к западному перевалу.

Мне показалось, что Леонид слегка кивнул на Симона. Тот продолжал влюбленными глазами смотреть на Олю.

Я поняла и пошла среди густых трав. Леонид скоро нагнал меня.

– Они предпочитают сидеть на месте…

Я обернулась:

– А Степан Кузьмич?

– Он сегодня не в духе. Говорит, что устал, и отправляется домой спать…

И действительно, я увидала Грохотова, как он с корзинкой медленно поднимался к станции.

Леонид шел позади меня, потом обогнал.

– Надо выбирать расстояния покороче… Здесь есть тропка… Вот и перевал, – сказал Леонид. – Роскошный вид, не правда ли?

Горы будто раздвинулись. Прямо на западе, далеко-далеко расстилалась бирюзовая гладь, сливавшаяся со светло-синим небом.

– Что там? – воскликнула я, показывая в бирюзовую даль.

– Это море.

– Никогда не видела моря, – ответила я. – Оно прекрасно. Но горы лучше.

Я обернулась. Все пятигорье, со станцией на средней, самой низкой горе, показалось мне, не знаю почему, поразительно родным и близким.

Леонид кивнул на далекие вершины:

– Чап-Тау… Там помещается самый лучший в мире регистратор разрядов. Его показания автоматически передаются по радио на метеорологические станции в Тбилиси и Баку. Самая высокая точка на земном шаре, где имеется такой отметчик… А вот на том пике, чуть правее, и подальше… Киндар-гора… Ном-гора… Ор-Баш… Выше четырех тысяч метров над уровнем моря поставлены регистрирующие приборы… Сигналы с них может принимать Москва.

– Как высоко! Вокруг ледники… Вы поднимались? – спросила я.

– Только на Ор-Баш. Приборы ставили мои друзья альпинисты.

– У вас много друзей.

Леонид посмотрел на меня очень внимательно.

– Не хотелось, чтобы вы видели во мне одиночку… Я простой советский человек… Люблю науку, кое-что сделал, и мне предоставлены все возможности. Работаю здесь только с Грохотовым и тремя помощниками – вами, Олей и Симоном – потому лишь, что в данный момент так надо. Мы получили уже много важных данных. А разве мы вдвоем с Грохотовым сможем обработать колоссальный материал экспериментов и наблюдений? На основе наших материалов сейчас идет работа в нескольких институтах. Я не считал института в Москве… да еще на Крайнем Севере.

– Люблю, когда вы говорите так, – пробормотала я, сама удивляясь своей смелости.

Леонид рассказывал удивительные новости. Спектр шаровой, полученной у нас в лаборатории, оказался сходным со спектром одной из редких шаровидных космических туманностей. Здесь, на станции в горах, Леонид проектировал повторить опыты моего отца и попытаться получить шаровую прямо из земной атмосферы.

– Не уверен в успехе, – говорил Леонид, – но мне кажется, что я правильно понял содержание записок вашего отца и восстановил, – конечно, в измененном и улучшенном виде, – его примитивную аппаратуру.

– Что вас затрудняет? – спросила я.

– Нужно подобрать численное соотношение зубцов двух гребенок для концентрации энергии из атмосферы. Нужна какая-то пропорция. Отец ваш касается этого вопроса, но две строки в его записях так старательно зачеркнуты, что бумага прорвана, и восстановить цифры нет возможности. Если удастся последний эксперимент, то это будет большой успех.

– А вдруг не удастся так же, как не удался опыт с ионизаторами? – спросила я.

– Опыт с ионизаторами и не мог увенчаться успехом. Простите, я заставил вас тогда проскучать ночью. Вы на меня в претензии.

– Оля тоже ужасно продрогла на своем посту, – сообщила я. – Очень жаль, что опыт не удался…

Леонид улыбнулся.

– Напротив, опыт прекрасно удался, но только в особом отношении. Успеху способствовали вы.

– Я?

– Да. Вы засняли, хотя и случайно, очень интересную светящуюся двигающуюся точку.

– Она имеет отношение к шаровым?

– Пожалуй… Представьте, что кто-то, очень интересовавшийся нашими опытами, бродил по полю с карманным фонариком. Мы это предвидели, настоящего опыта и не думали производить. Но наши подозрения лишний раз подтвердились. И этот «опыт» мне удался. Вообще мы должны оберегать наши работы от чересчур любопытных посторонних взглядов.

Солнце коснулось вершины Чап-Тау. Длинная причудливая тень легла на луга.

Я любовалась, как темнели краски в долине.

– Не заблудимся мы в темноте? – спросила я с долей естественного беспокойства. Но, признаться, мне очень хотелось, чтобы солнце не спешило к закату.

– Пожалуй, пора… – отозвался Леонид. – Да вам, кажется, и неинтересно, что я рассказывал…

– Кое о чем и сама давно догадываюсь, – тихо отозвалась я.

Леонид молча ждал продолжения. Я чувствовала это по выражению его глаз. Он никогда раньше не смотрел так.

Неожиданный порыв смелости нахлынул на меня.

– Вы все считаете меня глупенькой девчонкой. Вижу, догадываюсь, и мне страшно, что все вы так покровительственно относитесь ко мне… Молчите! Дайте мне высказаться… Шаровая – скопление энергии. Вы хотите разгадать тайну моего отца. Узнать, в чем его изобретение, каково устройство его модели. Может быть, вы уже узнали. Не сомневаюсь, что если узнали, то улучшили… Ведь техника идет вперед…

Мне хотелось сейчас наговорить этому человеку как можно больше дерзостей. Я небрежно бросила ему его же фразу:

– Но вам кажется неинтересным то, что я рассказываю?

Леонид в волнении закусил нижнюю губу и процедил сквозь зубы:

– Договаривайте.

– Договорю… Хотите передавать шаровые в тундру. Это будет передача энергии без проводов…

– Совершенно верно, – очень серьезно произнес Леонид после большой паузы. – Я не ошибся в выборе, когда сделал вас своей помощницей… А пока дайте руку, догадливая девушка… Идемте. Не оступитесь…