Текст книги "Живой товар"

Автор книги: Сергей Майдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава шестая

В управлении было жарко и остро пахло краской. Несмотря на тесноту, кому-то вздумалось делать косметический ремонт, и тополиный пух лип к свежеокрашенным стенам коридоров.

– Тебя шеф уже два раза спрашивал, – предупредил Никонова Северцев. – Что-то срочное.

Не садясь за стол, Никонов отправился к начальнику. Зинченко пил газированную воду из бутылки. Лицо у него было отекшее. То ли воды слишком много употребил, то ли какой-то другой жидкости.

– Где тебя носит, майор? – сердито спросил он. – У нас очередная пропавшая. Девятая по счету. Девятая!

Подчеркивая значимость сказанного, Зинченко постучал указательным пальцем по столу.

Звук получился внушительный, почти как от полицейской дубинки.

Никонов подобрался.

– Извините, товарищ полковник. Так получилось.

– Плохо получилось. Я, вместо того чтобы коллективом руководить, должен заявителей принимать. А они к тебе пришли. Дело тебе поручено, нет?

– Извините, – повторил Никонов.

Он опоздал на каких-то десять минут и сомневался, что за это время могло произойти что-то достаточно важное.

– Отец и мать девушки приходили, – пояснил Зинченко. – Кривченки. Я у них заявление принял. Держи. – Он двинул лист через стол. – Девчонке еще восемнадцати нет.

У Никонова неприятно заскребло на душе. Он вспомнил про ссору с Лорой и пообещал себе, что впредь будет с дочкой помягче, чтобы ей не взбрело в голову сделать какую-нибудь глупость. Сложный возраст, тревожные времена. Отцы должны беречь дочерей и лелеять, а не шпынять их на каждом шагу. Хотя, с другой стороны, дай девчонке волю, так она пропадет. В голове ветер и радужные фантазии. А вокруг подонки в мятых шортах ошиваются.

– Ты меня слышишь или нет? – повысил голос Зинченко. – Взгляд у тебя отсутствующий.

– Я слушаю, – сказал Никонов, поднимая глаза.

– И что собираешься делать? Меня сегодня на ковер вызывают. Городские власти на ушах стоят. Из столицы грозятся телевизионщиков прислать. Если Азовск прогремит на всю страну, нас с тобой по головке не погладят.

– Приобщу к делу, – пообещал Никонов, забирая заявление.

А что еще он мог сказать? Эти проклятые исчезновения азовских девчат не имели никакого разумного объяснения. Если только…

– Александр Трофимович, – заговорил Никонов, обдумывая то, что собирался сказать. – А помните того мерзавца, который двух несовершеннолетних девчонок в подвале несколько лет держал, чтобы измываться над ними всяко?

– Было дело, – подтвердил Зинченко.

– И еще какие-то маньяки такого рода попадались…

– Думаешь, у нас нечто вроде этого происходит?

– Почему нет, – сказал Никонов. – Допустим, есть такой ублюдок, больной на всю голову. И подходящее помещение у него имеется. Тогда…

– Продолжай, продолжай, – поторопил Зинченко. – Значит, по-твоему, это психопат орудует? Только не убийца, а насильник. Многократный, так сказать…

– Нет, товарищ полковник, не стыкуется.

Никонов разочарованно покачал головой.

– Что у тебя не стыкуется, Алексей? Стройная версия. Разрабатывай.

– Один человек не смог бы за два месяца девять девушек похитить. Без помощников не справиться. Да и на кой черт ему такая орава, которую не только стеречь, но и кормить надо? Про подпольные гаремы я не слышал. Зато бордели подпольные бывают.

– Ну-ну, ты мне без этих фантазий! – прикрикнул Зинченко и опять постучал пальцем по столу. – Подпольный бордель в Азовске – это ни в какие ворота не лезет. Не будем бросать тень на наш город, нам за это спасибо не скажут. Одиночку ищи, майор. Его рук дело.

– Да засветился бы одиночка! – воскликнул Никонов, морщась. – Сами посудите, товарищ полковник. Мыслимо ли одному жертв выслеживать, похищать, а потом в плену удерживать? Да они бы разом на него набросились и на куски порвали.

– А он, допустим, с пистолетом к ним входит.

– Да хоть с пулеметом!

– Тогда не входит, – предположил Зинченко. – Бросает им еду издали или сквозь решетку просовывает.

– Тогда зачем ему целая орава девушек? – осведомился Никонов. – Огород удобрять? За ними же ведрами выносить нужно.

– Что выносить?

– Помои.

Зинченко недовольно скривился:

– Ты давай без подробностей этих натуралистических. Бери в разработку версию одиночки. В случае успешного раскрытия с доведением до суда тебе повышение гарантировано. Может быть, вот это самое кресло. – В подтверждение своих слов Зинченко попрыгал на сиденье, отозвавшемся жалобным поскрипыванием. – Так что старайся, Алексей.

– Не будет раскрытия, – продолжал настаивать на своем Никонов. – Версия одиночки никуда меня не выведет.

– Это как сказать, как сказать… Вот смотри, сейчас я тебе на пальцах растолкую. Предположим, ты преступную группу ищешь. – Зинченко растопырил обе пятерни. – Вот они, голубчики. Двух, трех выдернешь, остальные скроются. – Он загнул почти все пальцы. – Дело нераскрытым останется и повиснет у нас камнем на шее. Классический висяк. А если к тому же мы кого-то из похищенных недосчитаемся, то нам вместо повышения по башке настучат. – Зинченко уронил чугунные кулаки на стол. – Оно нам надо? Оно нам не надо.

Он сделал паузу и устремил взгляд на Никонова, проверяя, должное ли действие возымела произнесенная им речь.

– Теперь давай рассмотрим случай с психом-одиночкой, – вновь заговорил Зинченко, не услышав возражений. – Удобная фигура, а? – Он выставил палец. – Хоть бери его и выбивай показания, хоть предлагай сделку, выгодную следствию. Ты что предпочитаешь, майор?

Вопрос застал Никонова врасплох.

– А? – Он захлопал глазами. – Ничего не предпочитаю.

– А должность новую хочешь? Звезды на погоны?

Никонов пожал плечами.

– Тогда проявляй инициативу, – сказал Зинченко. – Под сидячий камень вода не течет, понял?

– Лежачий.

– Чего?

– Лежачий, товарищ полковник. Под лежачий камень вода не течет.

– А ты не умничай, майор, не умничай. Ты на ус мотай. Я дело говорю.

– Значит, вы предлагаете…

Зинченко предостерегающе выставил перед собой ладонь, такую же квадратную, как он сам.

– Я ничего не предлагаю, Никонов. Я размышляю вслух. Ты высказал предположение, что похищением девушек занимается какой-то психически нездоровый человек, опасный для общества во всех отношениях. Неудивительно, если на допросах такой тип будет запираться и всячески путать показания, чтобы пустить следствие по ложному пути. Следишь за моей мыслью?

– Слежу, – кивнул Никонов. – Но тут не срастается…

– Что у тебя не срастается?

– Девушки-то все равно не отыщутся.

– Возможно, – согласился Зинченко. – Но у нас будут признательные показания на руках. Это наш с тобой главный козырь. Подтверждение нашей оперативности и профессионализма.

– Вот мы козырнем, товарищ полковник, а потом девушка опять пропадет. Что тогда?

– Тогда будет тогда, Алексей. Не заглядывай слишком далеко вперед. Нам бы день простоять да ночь продержаться. Мне результаты нужны. Срочно. Про потом будем потом думать. Короче, ступай и возвращайся с планом следственных мероприятий. Кандидата в базе данных подбери. На свое усмотрение.

Никонов встал, сделал несколько шагов к двери, вернулся, остановился перед столом и сказал:

– Товарищ полковник! Я лучше настоящего похитителя найду.

Глаза Зинченко сделались стеклянными.

– Что значит «настоящего»? Я разве липового просил искать?

– Нет, товарищ полковник, но…

– Никаких «но», майор. Ускоряйся. На все про все у тебя три дня. Сегодня у нас что? Вторник? Вот в пятницу утром ты войдешь в мой кабинет с конкретным предложением.

Следовало отчеканить «слушаюсь», развернуться и промаршировать к выходу. Никонов прекрасно понимал это, но все равно заупрямился.

– За три дня не успеть, товарищ полковник. Дайте мне хотя бы неделю. И людей в помощь.

– Оперативная группа в твоем распоряжении, майор. О неделе даже не мечтай. В пятницу…

– В понедельник!

Это прозвучало довольно резко и категорично. Зинченко очень внимательно посмотрел на Никонова, но не осадил его, а обронил:

– В понедельник. Крайний срок. Не справишься – поедешь участковым в сельскую местность. Кур будешь искать, раз людей не можешь. Иди. Свободен.

До позднего вечера Никонов работал с делами и выслушивал оперативников, которым давал задания. Ни проверка уличных камер, ни опросы водителей автобусов и такси ничего не дали. Из девяти девушек семь пропали среди бела дня. Просто ушли из дому и не вернулись. Их подруги и друзья ничего полезного сообщить не смогли. Подозрения ни на кого не падали. Единственная зацепка состояла в том, что три случая были каким-то образом связаны с одной и той же территорией.

Это была довольно тихая и пустынная улица Челюскинцев, протянувшаяся вдоль небольшой городской речушки, закованной в гранит и бетон. Тамара Гурская должна была появиться там на встрече с подругами. Елена Дягилева вышла на этой улице из такси, после чего ее больше никто не видел. Дана Рощина снимала на Челюскинцев квартиру.

Никонов около часа изучал различные карты района, как настоящие, печатные, так и виртуальные, интернетовские. Поговорил он также с участковым, который обслуживал район. Никаких сомнительных заведений типа кавказских ресторанов или казино там не было. С наркопритонами и цыганскими баронами участковый тоже не сталкивался. На улице Челюскинцев и в прилегающих кварталах располагались две стоматологические клиники, семейное кафе «Шоколадница», студенческое кафе «Интер», закрытое и заброшенное по причине банкротства в девяностые, детсад, баскетбольная площадка, два общежития для иностранных студентов, дюжина продуктовых магазинчиков, несколько парикмахерских и все в таком же духе. Набережная была открытая, без зеленых массивов, а лишь с редкими ивами у реки. Желающих купаться не наблюдалось по причине катастрофического загрязнения вод текстильной фабрикой, находящейся выше по течению. Рыбаки попадались, но все это были фанатики, не видевшие дальше собственного носа, нацеленного на поплавок.

Для очистки совести Никонов самолично съездил на улицу Челюскинцев и побродил там, пытаясь обнаружить хоть что-то подозрительное. Напрасная затея. Место выглядело совершенно безобидно. Даже шумная молодежь на глаза не попадалась: иностранные студенты, азиаты и темнокожие, вели себя тихо, ходили по улице чинно, пиво не пили, покой не нарушали.

И все же, и все же…

Покидая улицу Челюскинцев, Никонов в глубине души знал, что однажды сюда вернется. И очень скоро.

Глава седьмая

Надеюсь, читатель не забыл Олю Саввич и загадку ее исчезновения. Она была жива и очень, очень несчастна. Не только потому, что переживала за родителей, которым ничего не могла сообщить о своей судьбе. И не по причине провала экзаменационной сессии в институте, которую пропустила. Она боялась за себя. Ее страшило то, что с ней уже сделали, и то, что ожидает ее впереди. Страх был так велик, что девушку даже не приходилось бить, чтобы заставить ее повиноваться. Она и так делала все, что от нее требовалось.

Ее вместе с другими девчонками держали в комнате площадью примерно три метра на пять. Потолок был высокий, с голой лампой на витом шнуре, испачканном побелкой. Окно было закрыто, забрано решеткой и закрашено белой краской почти доверху, так что дневной свет проникал внутрь лишь сверху да сквозь дырочки, процарапанные в краске. Прижавшись лбом к стеклу, можно было увидеть кусочки внешнего мира с зеленым газоном, тополями и редкими прохожими.

На допотопной деревянной оконной раме предусмотрительно были свинчены ручки. Лена как-то решила подговорить подруг разбить ночью стекло и попытаться выломать решетку, но их тюремщики откуда-то узнали об этом, увели Лену, а через несколько часов, когда ее вернули, она уже не помышляла о побеге, а только тряслась вся, смотрела в одну точку и отказывалась рассказывать о том, что с ней делали.

Кроме нее вместе с Олей в комнате находились Дана и Роксана. По сути, это была тюремная камера с минимумом удобств. Спать и сидеть полагалось на йоговских ковриках, расстеленных прямо на полу. Унитаз и раковину заменяли два пластиковых ведра, синее и красное, чтобы не спутать. Чистая вода находилась в большущем пластиковом баллоне, какие ставят в курортных отелях. Нажимаешь на рычажок и качаешь, сколько нужно. Пили девушки часто – дни в запертой комнате становились все жарче и жарче.

Из одежды им оставили только обувь и трусы. На прогулки и в душ не выводили. Кормили всухомятку – пиццами, гамбургерами, какой-то дешевой выпечкой. Горячего не давали. Ни кофе, ни сигарет. И мятная жвачка вместо зубной пасты.

Всякий раз, когда открывалась дверь, Оля невольно сжималась в комочек, надеясь сделаться совсем маленькой и незаметной. Но ее пока что ни разу не выводили. Вот Роксану выдергивали часто. Она говорила, что ее насилуют, но Оля не слышала особо жалобных ноток в ее голосе.

Роксана вообще была девушка с характером. Тяготы неволи переносила стойко, не ныла, не опускалась, всегда выглядела так, будто живет в обычном общежитии и в любой момент готова появиться на людях: причесанная, умытая, с ухоженными ногтями. Оставалось лишь позавидовать тому, как у нее это получается. Косметички у девушек отобрали, ножниц не давали, а щетка для волос была на всех одна.

Мобильники, естественно, тоже конфисковали, только один провод для зарядки оставили, как будто в насмешку. Его приспособили, чтобы сушить на нем постиранные тряпицы.

Лена – еще до того, как предложить план побега, – подговаривала подруг соблазнить тюремщика, чтобы незаметно стянуть у него телефон и позвонить родителям или в полицию. Она была самая симпатичная в их компании. Светловолосая, голубоглазая, с упрямым очертанием рта и подбородка. Училась в медицинском институте на втором курсе, а по вечерам подрабатывала сиделкой у пожилых людей. Это она определила, что чернокожие тюремщики являются выходцами именно из Нигерии, а не из какой-то другой африканской страны. У нее на курсе училось несколько нигерийцев, и один из них, Кен, как раз принимал участие в ее похищении. Лена пришла к общежитию, чтобы купить по дешевке шмотки, которые он якобы привез из Лондона. Сказав, что он не хочет огласки, нигериец завел ее за общежитие, а там прыснул в лицо какой-то гадостью. Очнулась она уже в этой камере, практически без всего. Ее фамилия была Дягилева. Раньше она была очень смелая и энергичная. Теперь совсем пала духом.

Дана Рощина тоже отключилась после того, как ее опрыскали из баллончика. Она красилась в насыщенный черный цвет, и было невозможно понять, какого цвета у нее волосы на самом деле. Серые глаза очень оживляли ее круглое лицо с редкими веснушками на переносице. Оля подозревала ее в лживости и непорядочности. Дана сказала, что работала официанткой, но некоторые моменты в ее поведении и случайные оговорки выдавали в ней проститутку. По ее версии, к ней забрались ночью и одурманили спящую. Может быть. Но почему-то Оля была склонна считать, что Дана сама привела домой любовника. И не для того ли она поселилась в этом районе, чтобы иметь постоянную клиентуру среди иностранных студентов, которые обычно довольно состоятельны, раз могут позволить себе обучение в другой стране?

Сейчас у Даны были месячные, и она почти все время лежала на полу, пялясь в потолок. Оле и Роксане приходилось чуть ли не силой заставлять ее мыться. Помимо лживости она отличалась нечистоплотностью.

Оля страдала в плену от невозможности искупаться и помыть голову. Но не это было самое ужасное. Ее мучила неизвестность. А еще сильнее – те догадки, которые строили девушки насчет своего будущего.

Роксана считала, что их скоро отпустят. Логических доводов в пользу своего мнения она не приводила. Просто говорила, что все это кончится. Мол, черные ребята потешатся с пленницами, возьмут с них слово не болтать и выпустят на свободу. «Может быть, подписку возьмут, что мы трахались по согласию, – говорила она. – Или заставят на камеру сказать, что мы претензий не имеем. Так делают. Я слышала».

Дана предполагала, что их заставят работать станком – так она это называла. Оля Саввич услышала это выражение впервые, но сразу поняла, о чем идет речь, – откуда-то из глубин памяти всплыло слово «многостаночница». Стать проституткой было страшно и противно. Одно дело – отдаваться самой, по настроению, и совсем другое – когда тебя принуждают и берут силой. Кроме того, продажные женщины всегда находились в группе риска из-за всевозможных болезней и тех повреждений, которые им наносили в результате длительного механического (и грубого) воздействия.

Лена где-то читала, будто бы у проституток меняется строение внутренних органов, они теряют возможность рожать и испытывать оргазм. Она объяснила это Оле, но потом сказала, что их, скорее всего, посадят на иглу.

– Как это? – испугалась Оля, вспомнив жуткие истории про пытки в полиции с использованием бутылок из-под шампанского.

– Наркоманками сделают, – пояснила Лена мрачно. – Вколют несколько доз бесплатно, а потом мы сами будем бегать за ними и умолять дать уколоться. Удобно. И девочки всегда под рукой, и тратиться не надо.

Как бы то ни было, Оля понимала, что готовиться следует к худшему. Не для того же их похищали и держали взаперти, чтобы потом извиниться и отпустить на все четыре стороны. Чем более ужасным представлялось будущее, тем радужнее казалось прошлое. Ах, если бы Оля не была такой дурой и умела ценить то, что имела! У нее был жених, оплаченное место в институте, любящие родители, своя комната, сотни милых мелочей, благодаря которым создаются комфорт и счастье. И все рухнуло, все полетело в тартарары из-за глупой размолвки!

Ну захотелось Аркадию пошалить, что из того? Было бы даже прикольно заняться с ним сексом под открытым небом. Так нет, Оля посчитала это выше своего достоинства! Скромница какая выискалась! Вот и сиди теперь, скромница, в этой вонючей дыре и жди, пока тебя не начнут трахать кому не лень.

В институте опытные девчонки шептали, что с неграми получается по-другому, потому что они больше, крепче и выносливее наших парней. Вот скоро Оля узнает, каково это. На собственной шкуре.

Она не была расисткой, но цвет негритянской кожи ей не нравился. Что здесь такого? Вот, допустим, у кого-то родимое пятно на пол-лица, и ты не можешь заставить себя прикоснуться к этому пятну. Чисто физическое ощущение, ничего личного. Или кого-то отталкивают толстяки. Или горбуны. Разве можно ко всем относиться одинаково? Черные ребята могут быть чертовски умными, веселыми, спортивными и музыкальными, однако физически они не привлекают, и в этом нет никакого снобизма. Кого-то они возбуждают, а кто-то предпочитает держаться от них подальше. Оля Саввич относилась ко второй категории.

Она не могла представить себе, что ее целуют большие влажные губы, трогают длинные темные пальцы с розовыми ладонями и подушечками. Ее отпугивал блеск белков негритянских глаз. Да и вообще после всего случившегося Олино отношение к нигерийцам стало весьма предвзятым. И кто в этом виноват? Она или они?

Ее взяли в каких-нибудь ста шагах от дома, когда она – вот дура! – присела на скамейку за детской площадкой, чтобы выкурить сигарету. Всю дорогу, пока она тряслась в автобусе, ей хотелось курить, но такой возможности не было. К тому же Оля крепилась, поскольку решила бросить курить в ожидании беременности от Аркадия. Теперь такая необходимость отпала. Как и все молодые люди, поссорившиеся с партнером, Оля полагала, что это навсегда. На подходе к дому она купила пачку сигарет, зажигалку и устроилась в тени акации.

Неподалеку остановился микроавтобус без окон в салоне. Солнце светило в кабину, и Оля не сразу заметила, что за стеклом сидят двое. Один из них – негр в желтой рубахе, обтягивающей торс, – выбрался оттуда с какой-то бумажкой в руках, посмотрел по сторонам и остановил взгляд на дымившей Оле.

– Здравствуй, – произнес он почти без акцента. – Я ищу нотариуса. Не знаешь, где его офис?

Негр был высокий, опрятный, в белых штанах. Оля ему сдержанно улыбнулась и покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Точно не помню. Кажется, там. – Она показала. – Или там…

– Здесь есть адрес, – сказал парень, направляясь к ней с бумажкой в коричневой руке. – Подскажи, пожалуйста.

Он остановился совсем рядом. Оля уставилась в бумажку. В лицо ударили брызги и резкий запах. Больше она ничего не помнила.

Очнулась в машине, когда ее, запихнутую в большой картонный ящик из-под электробытовой техники, выгружали из фургона. Как-то вышло, что она выскользнула из коробки, но ей на голову нахлобучили пакет, так что она ничего толком не увидела. Лишь заметила, что похитителей было трое и все они были чернокожими.

Вот такая история. Короткая и невеселая.