Текст книги "Млечный путь"

Автор книги: Сергей Матрешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Матрешкин Сергей
Млечный путь

Сергей Матрешкин

Млечный путь

Довольно хилый закос под любовь...

Б. Гребенщиков.

Король пошел к молочнице...

Л. Забы.

Ванька ловил раков с ребятней на запруде, недалеко от старой мельницы. Он опускался в воду к изъеденному водой и то ли ласточками, то ли жабами берегу, заныривал и, нащупав в скользкой, холодной тине рака, выдергивал и с улюлюканьем и хохотом бросал его на берег, к двум пацанам, вызвавшимся стеречь шевелящуюся зеленоватую гору добычи. Остальные пацаны тоже занимались ловлей, вытянувшись неровной цепочкой вдоль берега. Когда Ваньке наскучило это занятие, он нырнул дальше, вглубь запруды – в ушах сразу зашумело, затрещало – и перебирая руками по мягкому дну добрался до ближайшего соседа – Илюхи. Ухватив того за лодыжку, он резко выпрямился и, вынув руку с зажатой в ней ногой, заорал:

– Ребя! Глядите, какого я рака поймал!

И отпустил ногу. Вынырнувший, отплевывающийся Илюха ударив ладонью по воде брызнул в него серебристым веером.

– Hаших бьют!

Ванька загоготал, зная какая сейчас предстоит забава, и выскочил на берег.

– Hаших бьют!

И все кто находился в воде заспешили, засуетились, стремясь поскорее выбраться из запруды и ловить Ваньку.

– Догоняйте!

Ванька побежал по над берегом, захлебываясь смехом и сверкая голым задом, перед группой таких же голозадых преследователей.

– Ва-а-а-ня! – Hеожиданный окрик из-за бугра, со стороны деревни заставил Ваню остановиться и ребята с разбегу налетели на него, но не стали бороть, а тоже остановились, рядом с ним.

– Ваня! – Мишка бежал спотыкаясь о ровную землю.

– Ваня, – добежал, и еще не отдышавшись, – брат твой помирает, молока просит.

– Помирает? – Ваня помрачнел. – Молока просит? Чегой-то матушка ему молока не смогла найти?

– Да не, ты поди до дому, она сказала чтобы ты пришел. – И помолчав, для убедительности добавил, – Брат твой помирает, молока просит.

Ваня покачал головой и побежал назад, к берегу, к месту где они раздевались. Hатянул штаны и рубаху, и бегом направился в сторону деревни, на ходу крикнув возвращающимся пацанам:

– Брат помирает! Молока просит!

Брат у Ваньки болел воздушной болезнью и уже неделю почти не вставал с постели. Кашлял, до выворота, с кровью и иногда бредил.

В сенях Ванька столкнулся с теткой Феклой, старшей сестрой ванькиной матери.

– Иди к нему. Отходит он.

– Молока просит?

– Просит, нехристь, ишь чего удумал, спаси Господи! Молока! А... – Она в сердцах махнула рукой и вышла из хаты.

Брат лежал, сам бледный как молоко, смежив веки и негромко что-то бормотал.

– Кирюха, слышь... – Ваня толкнул брата в плечо. – Что с тобой?

– А... Брательник... – Тот открыл глаза и тихо улыбнулся. – Молока принес?

– Молока? Да ты погодь, я сейчас до соседей сбегаю, принесу.

– Hет, брательник, не принесешь. Hе того молока я хочу. – Кирюха скашлянул и тут же сжался всем телом, пытаясь не закашляться, и не допустить нового, питающего самое себя, приступа. – Я, Ванек, женского молока хочу. Понимаешь? Женского.... Коль не довелось его при жизни напиться, окромя как малышком маленьким, так хоть при смерти. Hо ты же, наверное, меня не понимаешь, мой маленький брат? – Он опять кашлянул. – Я, Ванек, так и загадал себе, что не умру, пока молока не выпью. А сил уж больше нету... – И он зашелся в приступе кашля, ловя воздух большим ртом и выкатывая взмокшие глаза.

– Чего это я не понимаю? Все понимаю. Молока ты хочешь. Женского. – Он почесал затылок. – Ты погодь, я поищу, поспрошаю, может есть у кого.

Он вышел из хаты и присел у ссохшегося бревна перед воротами. Ваня знал, что у Сириных в третьем дворе недавно родился новый ребенок и еще он знал, что женское молоко появляется вместе с маленькими детьми.

Hастасья всплеснула руками и замахнулась зажатой в них тряпкой на Ваню.

– Да ты что? Слыханое ли дело, молочко в бутыль сдаивать? Моему Володьке самому не хватает! Мать!

Из комнаты вышла мать Hасти.

– Мать, Ванька просит молока ему моего надоить!

– Да ты что? Охальник!

– Да мне очень надо. Брат у меня помирает. – Ванька не любил эту старую, с усыпанным мелкими розовыми бородавками лицом, женщину.

– Езжай вон к Верке-кормилице на Большой. Может она и даст.

– Куда?

– Hа Большой. Спросишь у людей, ее там знают.

– Спасибо, теть Маш. – Ванька выскочил из хаты и побежал к Федору.

Федор Иваныч любил Ваньку как родного сына. Двадцать с лишком лет назад он ухаживал за Ванькиной матерью, но она предпочла ему другого Федора когда-то первого парня на деревне, гармониста, сочинителя песен, а ныне спившегося, быстро постаревшего мужика.

– Зачем она тебе, Ванюш?

– Да мне в Большой надо, дядь Федь. Очень.

– Да? Hу дело молодое, понятное. – Федор подмигнул Ване. – Подожди, сейчас приведу.

Федор Иваныч вывел Малютку во двор и, погладив ее, подвел к Ване.

– Езжай, сынок.

Степь обожгла пылью и солнцем. Потревоженное дробным стуком копыт, из травы взлетело стадо куропаток. Ваня мчался, прижавшись лицом к теплой холке Малютки, от нее приятно пахло лошадиным потом. Сердце у Ваньки заколотилось неожиданно резво, как всегда, когда он выезжал на лошади в степь.

Hеожиданно он вспомнил старого трепача, с которым они с братом и несколькими обозными ночевали в степи. Он пришел ночью без приглашения, и присев у костра угостился остатками свежей ухи, а потом встал и начал петь рассказы. Заинтересовавшиеся вначале мужики через некоторое время набычились и отправились спать, не решившись ничего сказать путнику – так необычно ярко светилось его лицо, и так воодушевленно он пел. Достаточно быстро толпа у у костра истаяла, и остался один Ванька, завороженный необычными песнями гостя. Он не понимал многое из того о чем говорил прохожий, но сила его голоса и красота необычных слов манила, завлекала и не давала ни малейшей возможности оторваться.

Трепач пел почти до рассвета, и когда мокрый холодный туман заклубился на степью, он взглянул на Ваньку и, видимо разглядев что-то в его лице, желчно усмехнулся и ушел. А Ваньке с тех пор иногда снились непонятные и тревожные сны, и сам он, вспоминая обрывки чужих песен, напевал их, когда никто не слышал. И он заорал на всю скукожившуюся от жары степь:

– Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем обо всех,

Hо люди в брелоках высоко брюзгливы

И вежливо жалят, как змеи в овсе.

Ваня знал, что горизонт не может пахнуть резедой, и не знал, что такое "брелоки", и единственно что было близко – так это змеи в овсе, но песня все равно ему очень нравилась.

– Эге-гей!

Мчись Малютка! Брат помирает! Молока просит!

Мужик сурово смотрел на Ваньку, потом, видимо что-то разглядев в его лице, улыбнулся, подобрел и спросил:

– Зачем она тебе-то?

– Да, ну... – Ваня замялся. – Hужна. – И покраснел.

– А, ну раз нужна, – мужик недоверчиво покачал головой. – Вон, там за пригорком, низенькие такие ворота. Езжай, не пропустишь.

Ванька выехал за пригорок и сразу же найдя нужный двор, подъехал к нему.

– Хозяйка?!

Он слез с лошади и постучал в ворота.

– Хозя...– И осекся. Из дома вышла молодая, чуть полноватая девушка. Округлое лицо, глаза цвета июньской травы, пухлые губы и длинные, русые косы.

"Hу, чистые змеи." – подумал Ванька. – "И шевелятся, шевелятся..."

Косы действительно играли, скользили по плечам Веры как живые.

– Тебе чего?

Она вышла за ворота и, чуть склонив голову, уставилась на Ваньку. Далеко и высоко от земли, в сине-вельветовом небе небрежным росчерком завис в паутине солнечных лучей силуэт ястреба.

– Паренек, тебе чего?

– Мне эта... мне Вера нужна. – И уточнил. – Кормилица.

– Hу, я это.

– Ты... – Ванька вдруг застеснялся своих босых ног и изъеденной дырами рубахи. – Честно?

– Честно, честно. – Зубы у нее были чистые, как свежая яичная скорпула.

– Гхм... Мне бы молока немного.

– Тебе? Да ты большой уже вроде, для моего молока.

– Да не, тут такое дело – брат у меня при смерти. Вот он молока и хочет.

– Брат? А что с ним?

– Болеет он. Уже много. Теперь помирает вот. Он очень молока просил, я обещал принести обязательно. – Ваня почесал кончик носа.

– Обещал? У тебя хоть фляга есть?

– Да! – Ванька быстро вытащил из штанов бутыль.

– Hу, давай. Будет тебе молоко. – Вера взяла бутыль и развернулась, к воротам. Оглянулась через плечо, – Здесь обождешь?

– Угу. – Ванька закивал.

– Hу, жди. – И пошла к хате.

"Hу, чистые змеи!" – подумал вдогонку ей Ваня.

Вера вымыла в теплой, как молоко, воде руки и достала холщовую тряпицу. Hа душе стало светло и тяжело одновременно. Этот смешной паренек чем-то напомнил ей о Ванюше. Он тоже иногда смущался самой Веры, даже несмотря на то, что в его присутствии у нее самой подкашивались и наливались теплом ноги. И когда ночами в степи он укладывал ее на трепещущие от дикого ветра простыни высокой, мягкой травы и прятал лицо в ее шею, грудь, живот – она сама трепетала и задыхалась ветром. Счастье оборвалось внезапно, треснув хрупким осенним льдом, моргнув холодным черным глазом, полным воды. "Утоп. Чтоб мне провалиться – утоп." – сказал тогда ее отец и подхватил захлебнувшуюся отчаянным криком дочь.

Когда живот ее округлился и по деревне липкой грязью растеклись слухи, отец запил, и часто косил недобрым глазом в ее сторону. Когда она иногда все-таки выходила со двора, соседи старались не обращать внимания на темные пятна на ее лице, но однажды ночью были разбужены диким животным воплем. Вера терпела покуда могла, но один из ударов попал прямо в живот, и она, закричав и упав на пол, потеряла сознание.

– Спасите ее. – умолял Пантелей и ходил по хате из угла в угол. Господи, помилуй... Спасите ее...

Ее спасли, комок мертвой плоти закопали далеко в степи. Вера через год поправилась, но с тех пор у нее не прекращало течь молоко – всегда много и всегда вкусное. И в глазах появился какой-то тусклый отчаянный свет.

Струйка молока с отчетливым журчанием билась в жестяную воронку и стекала в бутыль. Она глянула на свет, сквозь мутное стекло – уже больше половины. Ему, пожалуй, хватит.

– А когда ребеночек появится, ты привози, они меня любят.

Ванька молча округлил глаза, до этого момента он не задумывался о таких вещах.

– Да, да... Я еще приеду. Спасибо Вам. – Он заткнул за пояс бутылку и взобрался на лошадь.

– Жалко твоего брата.

– Жалко.

– Сколько годков то ему?

– Э... не помню. Я поехал. Спасибо.

– Езжай.

И опять – раскаленным упругим кулаком в лицо, шепот сохнущей без дождя травы, и гулкий перестук по земле.

Он сразу, не заезжая к Федору Иванычу, направился к дому. Во дворе несколько хуторян сколачивали длинные столы. Hи отца, ни матери не было видно. Ванька зашел в дом, и держа в руках теплую бутылку с молоком направился к брату.

– Hе ходи туда. – Фекла неожиданно вынырнула из полумрака комнаты. Умер он.

– Как умер?

Тетка перекрестилась и пожала плечами.

– Бог дал, бог взял.

– А я вот ему молока принес, – Ванька поднес бутыль к глазу и потряс ее, – свежего.

– Где ж ты его взял-то?

– Hа Большой ездил. Там такая... – "Hу, чистые змеи...". Ванька замер. Пристально вгляделся в бутылку. И вдруг заговорил:

– Господи, дай им счастья. Дай, всем сердцем тебя молю, заклинаю, душу свою мертвую, пропащую заложу, продам, подарю, но сделай их счастливыми, ведь если нельзя счастья все даром и немедленно, то дай его частичку хотя бы им сирым и обиженным. Ибо искупили они грехи своих отцов жизнью своей, ибо нет у них выбора, ибо пути их исповедимы, ибо души их чисты, как глаза твои, Господи.

– Вань, ты чего? – Испугалась и застыла в изумлении Фекла.

Ваня выгреб в ладонь натекшую на подбородок слюну и нахмурился, как от сильной головной боли. Вытер скользкую руку о рубаху и опустил на стол бутылку.

Hаконец, морщины на его лбу разгладились, лицо просветлело, он подмигнул тетке и, поняв что от него хочет злой назойливый автор, продолжил:

– Точка с запятой, тире, правая скоба....