Текст книги "Баллада о кедрах"

Автор книги: Сергей Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сергей Наумов
Баллада о кедрах

Алексей Демушкин не вернулся с войны. В списках погибших Алексей не значился. Он пропал без вести в апреле 1942 года.

Спустя много лет в места, где он служил на заставе, приехала его мать – Прасковья Александровна Демушкина, маленькая, сухонькая женщина. Ее встретили на станции, усадили в быстроходный «газик».

Дорога шла в обход Мертвой долины, но пожилой майор-пограничник приказал шоферу ехать прямиком.

Шофер удивленно взглянул на майора, хотел что-то сказать, но только пожал плечами.

Стояло короткое северное лето. Тундра, поросшая карликовой березой и хилым кустарником, покрылась зеленью ягодников, седыми проплешинками ягеля. На десятки километров раскинулась суровая, безжизненная земля, увенчанная кое-где гладкими, оставшимися от древнего ледника валунами.

Почва под колесами пружинила, раскачивала машину. Майор напряженно смотрел вперед, словно ожидая появления чего-то примечательного, чрезвычайно важного..

Они проехали мимо крошечного домика с прогнившей крышей и заколоченными окнами, и майор, не останавливая машины, коротко сказал:

– Отсюда он вышел…

Прасковья. Александровна долго оглядывалась на этот неприметный забытый домик. Майор все так же напряженно смотрел вперед, и шофер, догадавшийся о причине такого внимания, негромко сказал:

– Сейчас, товарищ майор… Вон за тем увалом…

Два невысоких молодых кедра открылись сразу, как только «газик» вскарабкался на скалистый взгорок.

Прасковья Александровна коротко вскрикнула, схватилась за грудь, будто кто ударил ее внезапно и сильно, седенькая голова ее беспомощно мотнулась набок.

– Воды… – приказал майор.

Шофер торопливо протянул флягу и остановил машину.

Никто не знал, как проросли кедры на этой студеной безлюдной земле. С годами деревца окрепли, набрали силу.

Поддерживаемая майором, Прасковья Александровна прошла к деревцам.

– Он здесь… мой Леша, – тихо сказала она, трогая сухими старческими руками юную светло-коричневую кору кедра.

Майор молчал. Он и сам догадывался, что именно здесь принял свой последний бой его солдат. Но прошла война и столько лет потом…

Прасковья Александровна стояла между деревцами.

Майор снял фуражку. Тундра не хранит следов. Вот только кедры… Они о чем-то говорят его матери.

*****

Шаг. Еще шаг. Теперь можно и оглянуться. Алексей уперся палками в снег и быстро повернул голову.

На белом плато все так же чернели шесть точек.

Идут по следу. Тренированные в специальных школах, они стреляли бы, но были очень далеко.

Алексей один. И свинцовой тяжестью колосников налиты его ноги. Скоро двенадцать часов, как фашисты идут за ним.

Алексей увидел их на рассвете. Пурга, гулявшая трое суток, поутихла, и в белесом небе на фоне невысокого апрельского солнца ясно читался силуэт немецкого самолета. Он уходил на запад, а совсем рядом висели семь парашютных куполов. Они плыли к земле, и пограничник сорвал со спины винтовку.

Может быть, он и не поступил бы так опрометчиво, если бы не догадался, что обнаружен десантом. Демушкин услышал стрекот автоматов и лег в снег.

Алексей, тщательно прицеливаясь, стрелял в парашютистов, но расстояние было слишком велико, и он не знал, удалось ли ему достать хотя бы одного из диверсантов.

Узнал он об этом немного позже, когда легко заскользил на лыжах в сторону океана, где на побережье несли службу морские патрули.

Вокруг расстилалось заснеженное плато, тронутое скупым весенним солнцем.

Сержант Алексей Демушкин уходил на север. Он догадывался о цели десанта. Метеостанция, спрятанная в долине, – вот что интересовало гитлеровское командование. Английские и американские конвои аккуратно получали сводку погоды на подходах к Кольскому полуострову. «Ловцы погоды» в Мертвой долине были важным звеном в цепи арктических метеостанций.

В крохотном домике жили и работали трое: пожилой неразговорчивый метеоролог Федор Федорович, младший техник Горюнов, бледный, тонкий, как тростник, юноша и радистка Зина, крупная, широколицая девушка из Костромы. У них были две винтовки и полсотни патронов, но умел ли кто из троих стрелять, Демушкин не знал.

Один раз в неделю прилетал в Мертвую долину «кукурузник» с почтой. Самолет привозил письма для защитников пограничной сопки.

Демушкин понимал, что он – единственный свидетель десанта, и фашисты не успокоятся, пока не уничтожат его.

В одну из коротких остановок сержант пересчитал патроны – их было тринадцать. Иногда он слышал шорох пуль, взбивавших снежную пыль далеко позади, и тогда жалел, что не взял с собой бинокль.

Хотелось есть и спать. От постоянного движения и белого снежного мелькания болела голова. Но уснуть он себе не давал. В полузабытьи, которое все чаще охватывало его, перебирая в голове мысли, он отбрасывал их одну за другой, оставляя только одну – о матери. И тогда вспоминалось детство и далекое сибирское село, затерянное в бескрайней тайге.

Он вспоминал мать еще и потому, что в вещмешке, что покачивался за спиной в такт его движениям, лежала посылочка из родного дома – берестяной туесок с кедровыми орехами.

Получая на метеостанции посылку и письма для бойцов, Демушкин добрым словом помянул своего командира старшего лейтенанта Гальцева, отпустившего его в столь неожиданное путешествие.

Участок фронта, на котором воевал Демушкин, был единственным местом, где фашистам не удалось перейти границу. И пограничный столб, вытесанный из гранита, иссеченный осколками, возвышался так же незыблемо, как до начала войны, Пограничники, усиленные стрелковой ротой, зарылись на вершине и скатах скалистой сопки и успешно отражали бесчисленные атаки врага.

Огневой вал фашистской артиллерии не раз прокатывался по сопке. Казалось, ничто живое не может уцелеть на этом огнедышащем вулкане. Но стоило густым вражеским цепям приблизиться к пограничному столбу, как оживали сложенные из обломков гранита окопчики и вырубленные в сопках дзоты.

Грохот боя докатывался и сюда, на безлюдное плато, и Демушкин тревожно прислушивался к приглушенному расстоянием рокоту орудий,

Алексей не мог избавиться от ощущения, что без него там, на сопке, может случиться страшное и непоправимое – фашисты перейдут границу.

Он оглянулся. На сугробах лыжня заметнее, чем на твердом насте. Алексей свернул на голый лед, пытаясь сбить след. Огибая полупетлей груду валунов, свернул в сторону.

С океана ползли темные лохматые тучи. Порывы ветра сдували снег, и тундра словно дымилась. Поземка заметала след.

Впервые за все время погони Демушкин подумал, что может уйти от преследователей.

Он уже свыкся с этой мыслью, как вдруг услышал близко ударивший выстрел. Пуля обожгла шею. Демушкин пригнул голову и оглянулся. Не далее чем в двухстах метрах маячила фигура в белом маскхалате. Остальных преследователей скрывала снежная пыль, поднятая ветром.

«Поняли, что могу уйти, и сделали рывок», – догадался Алексей и достал из-за спины винтовку.

Густые капли крови падали на воротник шинели и шариками скатывались по спине на снег, пятная его красными точками.

Сержант положил винтовку на скрещенные лыжные палки, воткнутые в наст – от постоянного напряжения у него дрожали руки, – и тщательно прицелился.

В ледяном безмолвии выстрел прозвучал раскатисто, гулко. Фигура в маскхалате, взмахнув руками, рухнула в снег.

И тотчас застрекотали вражеские автоматы. Пули зацвенькали рядом с пограничником.

Велик был соблазн захватить автомат убитого десантника. Демушкин уже хотел рвануться к месту, где распластался фашист, как вдруг его пронзила простая и ясная мысль: «Метеостанция. Если он погибнет, фашисты доберутся до нее».

На какое-то мгновение перед ним возникло лицо Маши-радистки, светлое, с широко раскрытыми, словно испуганными глазами.

Алексей рванул палки, развернул лыжи и широким переменным шагом заскользил между камней. Обглоданный туманами и робким теплом весны снег громко шуршал под лыжами.

Ветер, как это бывает на Севере, внезапно стих. Посветлело. Мелкая пороша, точно пыльца цветущей ржи, повисла над долиной.

Алексей взобрался на гребень и с высоты увидел преследователей. Они шли полукругом – пятеро в длинных маскхалатах.

С гребня же призрачно просматривалась полоска на горизонте, светлая, как перья зари. Там был берег. Демушкин несколько мгновений зачарованно смотрел туда. Где-то стороной плыли звуки, похожие на стрекот швейной машины. Алексей не воспринимал их, им владело странное, ранее незнакомое чувство безразличия.

Усталость все же подкараулила его. Не стало никакой возможности сделать хотя бы шаг. Мышцы словно одеревенели.

Кончался короткий северный день. Солнце исчезло, расплавляя свои края по линии пепельного горизонта. Сгустились сумерки.

Демушкин подумал, что лучшей позиции у него не будет. Даже если он соберет остаток сил и, превозмогая себя, уйдет отсюда, до берега ему все равно не добраться. Это он знал точно.

Алексей лег за камни, сбросил с правой руки варежку, коснулся снега. Словно погладил ледяной бархат. В третий раз за день осторожно достал из-за спины винтовку. А заодно и вещмешок с письмами и посылкой. Сложил письма горкой и чиркнул спичкой

Бумага занялась быстро и горела недолго. Костерок выжег в снегу небольшую лунку и достал землю. Демушкин развязал туесок с орехами и высыпал содержимое в лунку.

В посеревшем небе нарождались звезды.

Туесок пах кедрачом, молодой смолкой. Так когда-то пахли руки матери. Демушкин не знал, пойдут ли в рост оставленные им семена, но ему хотелось не исчезнуть бесследно на такой большой и такой маленькой планете.

Все в Демушкине кипело от предчувствия чего-то страшного и неотвратимого. Огромное возбуждение сжигало его. Голос, который Алексей слышал в себе, смешивался с шорохом ползущих парашютистов, треском автоматов, который был таким сильным, как биение его сердца.

Косые человеческие тени, словно огромные римские цифры, переплелись и надвинулись на гребень.

Алексей лег на живот, не снимая лыж, разбросав ноги в стороны и осторожно выглянул из укрытия.

Немцев теперь было четверо. И шли они медленно и все так же полукольцом.

Как ни всматривался Демушкин в сутемь долины, пятого парашютиста он не обнаружил. Он выстрелил, когда немцы подошли совсем близко. Фашисты залегли и открыли огонь из автоматов, осыпая скалу, за которой укрылся пограничник, градом пуль.

Алексей покинул укрытие и пополз вдоль каменного козырька влево, туда, где кончалась гряда. Он долго выцеливал оттуда ближнего от себя немца и радостно вскрикнул, когда прошитый пулей, тот вскинулся на снегу и остался лежать неподвижным расплывчатым пятном.

Теперь уже не таясь, Демушкин встал на колено и посылал пулю за пулей в ненавистные распластанные фигуры. Он стрелял на всплеск автоматных вспышек: сгустившаяся темнота не давала прицелиться. Но по тому, как треск автоматов стал реже и одна из пульсирующих огнем точек погасла, Демушкин догадался, что сразил еще одного фашиста.

Внезапно он ощутил боль. Она навалилась на него сразу – острая, нестерпимая, разламывающая голову.

Алексей понял, что ранен. Сорвал шапку, торопливо зачерпнул горсть снега, приложил к лицу. Теперь он видел автоматные вспышки сквозь розовую пелену, снег под ним быстро темнел, но Демушкин все еще стоял на колене, выставив левую ногу вперед.

Горячим и острым обожгло спину. «Пятый здесь», – скользнула мысль. Демушкин, преодолевая боль и слабость, тяжело обернулся и вскинул винтовку.

Фашист стоял в десяти шагах и готовился метнуть гранату. Немец успел бросить гранату, но тут же рухнул, сраженный последним выстрелом пограничника.

Взрыв оглушил Алексея, он упал на спину, неловко подвернув ногу. В забытьи ему померещилось, что кто-то прямо из-за гребня швырнул в студенистый мрак пригоршню звезд. Теплые и сырые, они завязли в клейком небосводе, но одна горела ярче всех.